Текст книги "Родом из ВДВ"

Глава девятая

(Чечня, Старые Атаги, май 1995 года)

1

Колонна, хрипя захлебывающимися двигателями, медленно ползла к перевалу. С брони майор Дидусь настороженно щурился на низко повисшее солнце, необычайно яркое и подозрительно холодное для конца мая. Оно казалось большой желтой лампой на темно-голубом, почти синем потолке неба. Если бы не вездесущая дизельная отработка, вызывающая во рту неприятный кислый привкус, можно было бы насладиться сочным воздухом горного неба. Такое порой удавалось ранним утром или в тиши ночи, и Игорь Николаевич точно знал, что этим воздухом можно даже напиться, как водой из колодца в украинском селе. Да и гордо вылезшая и налившаяся весенним соком трава выглядела роскошно и радовала глаза своей зеленью.

Опытный, матерый уже командир батальона искоса поглядывал на врезавшиеся в почти космическую синеву ледяные пики, которые выглядели издалека молчаливыми седыми призраками, присматривающими со своих мрачных высот за беспокойными людьми. Он невольно подумал о малыше, оставленном с женой непостижимо далеко отсюда, и тяжело вздохнул. Как там его Антоша, ведь скоро годик, а он видел его лишь несколько дней во время короткого отпуска? И может больше не увидеть вовсе… От этого неконтролируемого полета стремительной мысли внутри все похолодело. «Прочь! Ты должен думать только о том, что происходит в данный момент! Ты – командир! И ты сам пришел сюда!» И майор усилием воли переключил внимание на колонну и горы. Но мысли все равно не оставили его насовсем. Вот уже настал 95-й год, и ничто не меняется: люди либо воюют, либо, не скрывая, готовятся к войне. Сколько кровопролитий видели эти надменные хребты за свой бесконечный век, удивляясь, что человек так и не угомонился, так и не повзрослел за тысячелетия. Глубокие борозды морщин, образованнные черными хребтами и темно-серыми бездонными провалами ущелий, словно укоряли в тщетности и мелочности борьбы, напоминали о бесполезности самой войны. И все же, несмотря на не оставляющее ни на минуту беспокойство, в этот момент Игорь Николаевич был вполне удовлетворен и чувствовал себя тут, на юге Чечни, хозяином. Правда, комбат отдавал себе отчет, что это чувство ситуативное, временное, и еще спокойнее ему было бы за перевалом, который рассчитывал пройти к одиннадцати. Или хотя бы к половине двенадцатого. Тогда точно оказался бы вне зоны риска. Уж очень ненадежный народец тут – неустрашимый, мстительный и исключительно злопамятный. И если попал на заметку, за тобой непременно будут охотиться, пока не пришибут. Независимо от должностей и званий. А они, все участники операции в горной Чечне, немало лишнего натворили тут, угробили мирных жителей столько, что им точно не простят… Игорь Николаевич слишком хорошо изучил непримиримых, непокорных горцев. С ними надо было изначально договариваться, а не вести подрывную деятельность, приемлемую для борьбы на территории чужого государства. Теперь он не мог не понимать, что россиян ждет месть. Рано или поздно это случится, и это ощущение было устойчивым и неприятно въедливым, как дым от костра, вызывающий удушье и слезы. «Что ж, война есть война. Лес рубят – щепки летят», – успокаивал себя командир батальона.

Апрель и май оказались трудными для участников горной операции; чтобы сломить сопротивление чеченских поселений, они прошлись по этому дивному краю всей мощью своего военного бульдозера. Изничтожая здешнюю правду и неся на знаменах правду свою. Что с того, что сам он видел в захватах горных селений слишком мало пользы с точки зрения дальнейшей, сугубо военной перспективы. Он радовался только одному: их приход в горы оказался достаточно внезапным, чтобы иметь минимальные потери в штурмовых группах, которые брали на себя все риски во время сомнительных «зачисток» населенных пунктов. Теперь, когда чеченцы из прежних союзников превратились в злых и жестоких «чехов», надо быть настороже постоянно. Предстояла совсем иная, совершенно новая стадия развития войны. Чеченцы мстительнее, изощреннее грузин, с которыми русские столкнулись в Абхазии. Они, как бульдоги, и если вцепятся, хватка мертвая – пока не убьешь, не размозжишь череп, челюсти не разожмут. Но еще страшнее, что они имеют поистине феноменальную способность растворяться в горах, подобно оборотням, исчезать и появляться вновь. Насчет этой новой войны Игорь Николаевич имел свои очень четкие соображения: боевиков надо не просто уничтожать, но выжигать вместе с местностью огнеметами. Он думал как военный, не принимая в расчет чувства и не считая себя ни палачом и даже ни спасителем Родины. Он понимал в такие моменты то, что он и его бойцы одновременно и чистильщики, и самоубийцы, ибо то, что они делают, не прощается. Либо они выжгут все, как раковые клетки, либо расползающиеся метастазы удушат их. Хотя правда была и в том, что если бы нечистью объявили самого Иисуса Христа, ни один бы мускул не дрогнул на его, Игоря, лице. Он уже свыкся со своей ролью, порой пристально вглядываясь в свои мозолистые потемневшие ладони. Так выглядят руки и воина, и убийцы… Но его больше беспокоили ошибки и просчеты, заложенные в приказах, те полумеры, на которые они пошли по распоряжению свыше. Вот это еще аукнется грохотом, брызнет кровью. Только ответ нести за сделанное за эти два месяца будут уже совсем другие люди, не они. Во всяком случае, Игорю Николаевичу очень хотелось бы, чтобы это были не они. Втайне командир батальона уже подумывал об академии, а пока отучится, и тут изменится ситуация, чеченцы утихомирятся, россияне поуспокоятся…

Когда Игорь Николаевич порой размышлял над происшедшими в короткий срок переменами, у него никак не выстраивалась логическая цепочка. Как же вышло, что бывшие боевые товарищи, почти братья по оружию во время грузино-абхазской войны, теперь оказались по разные стороны баррикад?! Как будто кто специально это подстроил, проклял эту горную землю, или, может, ее зацепил хвост заколдованной кометы, оставив порчу на века?! Игорь Николаевич спросил однажды об этом своего доброго друга Павла Юрьевича Анастасина, который командовал теперь вторым батальоном. Тот почесал затылок и долго соображал, а потом выдал ему удивительный ответ:

– Ты, Игорь Николаевич, радуйся, что нас не отправили в состав отрядов оппозиции, которые полгода тому назад щупали на прочность власть Дудаева. Если помнишь, в плену оказалось чуть ли не до сотни наших. Вот кому не повезло – подыгрывать дикарям да еще получить кровопускание в их разборках. Это во-первых. А во-вторых, радуйся, что не мы отметились в бесславном новогоднем походе на Грозный. Вот где горе солдату от безголовых командиров. В-третьих, радуйся, что мы все еще живы и способны выполнить приказ. Так что поводов для счастья у нас хватает. А счастье наше в том, что мы со своей проверенной десантурой на перевалы премся. А там, даст бог, выживем и знамена не посрамим…

2

И все же Игорь Николаевич был озадачен. Не то чтобы ответ его не убедил, но какое-то внутреннее чутье подсказывало ему, что ситуация развивается как-то неправильно, и, несмотря на внешнюю успешность военной кампании в чеченских горах, напряжение внутри него возрастало. Ну не тот это народ, который вот так линейно, огнем и мечом, можно заставить жить по нашим правилам. Что-то подсказывало комбату, что достигнутое ими преимущество в этих горах – лишь маленький фрагмент в общей картине, не обязательно пестрой и яркой. Мерещилась ему эта картина черно-красной, в ней были смешаны цвета земли и крови. Российские войска оставили здесь болезненный ожог, а когда рана подживет и превратится в шрам, этот народ еще покажет свой крутой нрав, обнажит клыки. «Если мы хотим стать тут хозяевами, – думал комбат, – надобно либо с местными лидерами договариваться, либо нещадно их всех истреблять, оставляя тут в каждом населенном пункте по гарнизону, как в древних войнах». Но больше всего Игоря Николаевича изумляло население этой страны. Безобразно черные, невозмутимые, не знающие страха смерти лица. Ускользающие взгляды, медленные и непредсказуемые движения, неопределенный возраст. Игорь Николаевич был абсолютно уверен, что то и дело встречающиеся ему сутулые и сгорбленные люди с пустыми глазами в любую минуту возьмутся за автоматы и без труда управятся с минометами.

Вдруг вся колонна – циничная, железная змея – разом качнулась, впереди, в ее голове, машины замерли, словно наткнулись на неожиданное препятствие.

– Запроси-ка голову, – приказал Игорь Николаевич озабоченно: любое внеплановое промедление сулило только неприятности. Они были вне зоны боевых действий, но обстановка могла меняться так же быстро, как вечно обманчивая погода в горах.

– Товарищ майор, они сами только что вышли на связь, – ответил связист, передавая командиру наушники.

– Что там стряслось?

– Товарищ майор, у нас тут ЧП. Желательно вам лично прибыть.

Через несколько минут командир батальона был в голове колонны.

– Товарищ майор, тут такое дело… – ротный непривычно мямлил, вызывая раздражение командира.

– Доложи, твою мать, как положено! Что за задержка?! – взорвался Игорь Николаевич, зная, что ругань бывает лучшим врагом нерешительности.

– Командир первого взвода лейтенант Лучников и механик-водитель дозорной машины рядовой Кисленко…

– Ну?! – Игорь Николаевич тянул информацию из подчиненных клещами, как на допросе.

– …В плену, кажется… – Теперь, когда командир роты выговорил страшное слово, было видно, как он побледнел, напоминая цветом только что побеленную стену.

– Что-о-о?! – взревел Игорь Николаевич.

– Дозорная машина вон там, на косогоре, – ротный показал рукой, – то ли случайно, то ли специально столкнула в пропасть старенькие «Жигули». Они утверждают, что в легковушке был человек. И «чехи» захватили наших, а пешая дозорная группа не успела среагировать – они были метрах в двухстах. И колонна далеко была – за триста-триста пятьдесят метров, да и непонятно было, что там происходит.

Ротный все это выпалил на одном дыхании, и Игорь Николаевич видел, как большие грязные руки старшего лейтенанта подрагивают, как у алкоголика: офицер был впервые на боевом задании, заменив прежнего командира роты, погибшего в этих горах три недели назад. Этот здоровяк периодически чувствовал себя неуверенно и тогда сжимался, съеживался, подобно животному перед неведомой опасностью. Комбат похолодел, тоска и бессилие медленно подкатили к горлу. Нет, он не думал о том, какими последствиями грозит ситуация лично ему, комбату, выславшему дозор. Игорь Николаевич представил себе, что могут сделать с его людьми разъяренные чеченцы. Кровь начала пульсировать в нем с лютой яростью, требуя немедленных действий. Он отдавал себе отчет, что горцы могут просто отрезать головы офицеру и солдату и выставить их на обозрение батальона, как они нередко делали, запугивая бойцов в Грузии. Что же делать?! Развернуть батальон к бою, пройтись по ним огненной лавиной?! Он, пожалуй, так бы и поступил, если бы точно знал, куда бить. Тут же все размыто, и не исключено, что чеченцы уже спешно уходят с пленниками, которые будут ох каким козырем! Здешний враг тем и опасен, что он, как призрак, нигде и везде одновременно. Если бить его, то бить наверняка, а иначе погибнет здесь еще два десятка наших бойцов. Наступил миг высшего напряжения, когда в экстремальной ситуации предстояло правильно просчитать, кто и каким образом взвалит последствия за развитие событий на свои плечи. Игорь Николаевич великолепно знал это, как знал, что именно ему судьба уготовила ответственность за всех, кто оказался рядом с ним. Так было всегда до этого, и так будет до тех пор, пока он способен дышать.

Стоп! Решение пришло неожиданно, как озарение, из недр его души, как вспышка неимоверной, нестерпимой боли, пронзившей в одно мгновение все тело. Да, он лично пойдет на переговоры. Это сейчас единственный вариант спасения пленных, возвращения ситуации в прежнее русло. Игорь Николаевич обвел взглядом оцепеневший батальон; вероятно, информация шепотом передана уже от головы колонны к хвосту. Кто-то приказал заглушить двигатели боевых машин, и комбат почувствовал оглушительность внезапно наступившей тишины. На него теперь, как на спасителя, взирали десятки пар глаз, горя огнем сплоченной звериной стаи. Люди готовы были подчиниться любому его приказу, поскольку своему командиру полностью доверяли, знали, что он, комбат, не станет прикрываться их телами, как не будет жертвовать чьей-то жизнью ради пустых слов и лозунгов. Когда смерть подступает очень близко, все сразу становится на свои места: ложь обнажается, пропаганда превращается в застывшие, ничего не значащие слова, подвиг – дело чести выполняющего свой долг, и только смерть остается смертью – холодной, никого не щадящей, бесстрастной…

– Сержант Куценко!

– Я! – К комбату тотчас подбежал парень с испуганным лицом. За спиной у него маячила радиостанция с антенной высотой не менее двух метров, которая раскачивалась во время его довольно неуклюжего бега.

– Замкомбата мне на связь, живо!

– Старший лейтенант Замиховский!

– Я, – бойко ответил ротный, преданно глядя в глаза командиру. Он сейчас был готов ко всему, только бы кто-нибудь, хоть сам черт, взял на себя ответственность за происходящее.

– Значит так, организовать охрану и оборону головной и средней частей колонны батальона. Самому…

– Товарищ майор, капитан Белоконь на связи, – доложил сержант-связист.

Игорь Николаевич крепко сжал микрофон, так что жилы вздулись на запястье.

– Капитан Белоконь, остаешься за комбата до моего возвращения.

– Что-что? – Слова замкомбата утонули в шипении наушников, из мелких отверстий звуковой пеленой лился потусторонний шум. Игорь Николаевич сочно выругался и затем громко, уже не обращая внимания на окружающих, бросил в микрофон:

– Жуй хорошо! За комбата остаешься до моего возвращения.

– Ясно! – прозвучало короткое подтверждение.

Игорь Николаевич, не стесняясь площадных армейских выражений, наиболее доходчивых в таких случаях, приказал организовать охрану хвостовой части колоны, подготовить батальон к бою. Упомянул о распоряжениях, отданных Замиховскому.

– Если через полчаса со мной не будет связи и я не вернусь, батальон к бою и выкосить все к едрене фене, понял?!

– Понял!

Комбат повернулся к связисту:

– Снимай радиостанцию живо!

Тот с какой-то собачьей преданностью повиновался, отделываясь от портативной коробки с такой быстротой, словно она жгла ему руки.

– Замиховский!

– Я!

– Как можно скорее пулеметный расчет с двойным бэка и двое снайперов – вон на ту высоту, – комбат рукой указал выдающуюся впереди скальную башню, – только скрытно. Проинструктировать: открывать огонь по моей команде. А если начнется пальба, сметать все, что видят.

– Так точно!

3

Распоряжения летели во все концы, словно телеграммы-молнии, разрезая пространство, ужасая точностью и смертоносной сутью происходящего. Затем командир батальона закинул за плечо обе лямки радиостанции и, расправляя плечи, как паруса, уверенно направился в единственном направлении – навстречу темным демонам гор. Но сам он, легко двигающийся, упруго перепрыгивающий с камня на камень, казался наблюдавшим бойцам и офицерам беззащитной мишенью, маленькой черной точкой, то исчезающей за валунами, то снова возникающей. Игорь Николаевич знал об этом, как знал наверняка, что и свой, и чужой снайперы ведут его, прищурившись в прицел. Он меньше всего думал об опасности, понимая, что только так можно сейчас действовать, что это, как ни странно, самый безопасный путь. Потому что он играл не по общепринятым правилам открытой войны, а по их, чеченским законам. И хотя омерзительное ощущение того, что он мишень, которую в любой момент может бестрепетной рукой снять невидимый снайпер, никуда не улетучилось, он двигался с невыразимой легкостью и внутренним спокойствием.

– Стой! – услышал Игорь Николаевич у себя за спиной голос с характерным акцентом. Он ждал этой встречи и все же вздрогнул от неожиданности. Но уже в следующее мгновение оправился. Решил помолчать, не отвечая и не оборачиваясь.

– Подними руки! – грозно приказал голос, и комбат так же молча повиновался, приподняв вместе с руками и лямки радиостанции.

Вдруг прямо перед ним как из-под земли вырос огромный, заросший черной щетиной, одетый в странный балахон чеченец. Лицо его было сумрачным и беспристрастным, в глазах светилась непреклонная воля, свойственная прирожденным душегубам. Таких бесполезно просить о чем-нибудь; они живут в мире своих звериных представлений, где властвуют инстинкты. Чеченец молча расстегнул у него на поясе кобуру и ловким движением извлек пистолет. Затем вырвал из правой руки радиостанцию и посмотрел на Игоря Николаевича взглядом дикаря, красноречиво говорящим что-нибудь устрашающее, типа: «Ну, теперь мы тебя изжарим и сожрем». «Добро пожаловать в ад», – с холодной ухмылкой сказал сам себе Игорь Николаевич, и сердце его непроизвольно сжалось, а затем вдруг раскрылось, как у сильно захмелевшего человека, которому море по колено. Оно забилось беспокойным, диким боем, как будто хотело вырваться из груди независимо от его желания, и он физически ощущал клокочущую у горла кровь. Нельзя сказать, что ему не было страшно и это ощущение было приятно. Но невозмутимость уже взяла верх над всеми чувствами, глубокий глоток прохладного горного воздуха вернул ему самообладание в тот самый момент, когда он почувствовал ствол, воткнувшийся в спину. Игорь Николаевич был только в разгрузнике, поскольку тяжелый бронежилет, непригодный для задуманной операции, он небрежно бросил сержанту вместе с автоматом перед тем, как отправиться к горцам.

– Сэчас за мной. Бэз глупостей, – проговорил чеченец, показывая взмахом согнутой руки направление движения, и Игорь Николаевич с удивлением обнаружил, что в грязно-черной бороде все-таки существует щель, напоминающая человеческий рот. А он полагал, что это существо способно изъясняться лишь знаками.

Комбат, слегка наклонив голову от закипающей внутри ярости, все же покорно последовал за громилой на расстоянии двух метров, в то время как сзади слышал легкое шуршание тела, такого же проворного и юркого, как горный баран. Они шли не слишком долго, не больше четверти часа, пока наконец не оказались в хорошо защищенном месте между возвышающихся скал. «Да, сюда, пожалуй, и минометы не достали бы», – с тоской подумал Игорь Николаевич, глазами скользя по местности и определяя предполагаемые маршруты движения групп захвата. На всякий случай. Для командира такая информация никогда не бывает лишней.

К удивлению Игоря Николаевича, после прохода под нависшей над тропой угрюмой скалой, которая, кажется, вот-вот готова была обрушиться на испытывающих ее терпение людей, он вдруг оказался перед вооруженной группой. В ней было не более полутора десятка человек, и одеты они были совершенно по-разному: кто в потрепанном камуфляже, кто в нелепом сочетании всех возможных видов одежды – национальной, военной и спортивной. У некоторых на голове были с лихим вызовом навороченные повязки, как у головорезов. Игорь Николаевич вспомнил, что точно так же нередко повязывают платки и его десантники, что придает им грозно-величавый вид и делает их похожими на дерзких пиратов из древних легенд. Но комичность оттопыренных коленок грязных спортивных брюк и потрепанных кроссовок входила в противоречие с трагичностью, возникающей, когда глаза упирались в увесистые стволы автоматов и сталкивались со свинцово-тяжелыми взглядами «чехов». Эти люди, расположившиеся небольшими группками у камней, отдыхали и курили, сжимая в руках автоматы. Очевидно, они ждали распоряжений. При появлении Игоря Николаевича горцы с наглой угрюмой молчаливостью принялись разглядывать офицера, как порой хищники смотрят с тусклым, приглушенным блеском в зрачках на посетителей зоопарка сквозь прутья ограды. Глядя на видавших изнанку жизни чернобородых воинов со злобными взглядами и оскаленными выражениями лиц, он подумал: вот оно, обличье войны, ненасытная ненависть волчьей стаи. Эти люди, готовые зубами разрывать человеческую плоть, стояли, словно разбуженные тени далекого прошлого. В самом деле, они ничем не отличались от средневековых пилигримов, отрешенных и беспощадных искателей Гроба Господнего. Или от воинов Римской империи, продавших душу ради радости легкой наживы и вечного вожделения насилия. И чем больше офицер всматривался в остервенелые лица этих диких людей, чем больше впитывал их мертвую ауру, чем больше ощущал их примитивные, звероподобные устремления, вызывающие ужас и неприятие у нормальных людей, тем больше он переполнялся лютой ненавистью к ним, желая одного: истреблять их, без сожаления и раздумий. Удивительно, но он не мог выделить из толпы ни одного лица: одинаково горящие углями кровожадные глаза, выражающие готовность горцев в любой момент отразить нападение. Просто масса. Масса обезумевшего зверья. Потревоженный осиный рой. Но потревоженный, между прочим, ими самими – россиянами. «Интересно, а ведь, пожалуй, и десантники выглядят точно так же, когда врываются в их селения, каждое из которых – искусно сформированный укрепрайон, – мелькнуло почему-то у Игоря Николаевича в голове. – И точно так же эти потрясенные вторжением на их территорию люди горят жаждой мести нам, пришельцам великой империи, диктующей им свои права на их территории. Но наплевать нам на их чувства и желания, мы тут сила, а силу слушают всегда! Все в мире всегда было, есть и будет свершаться по закону джунглей!»

Громила с густой бородой круто повернулся к комбату, продемонстрировав ему свое большое круглое лицо и грозный орлиный нос с горбинкой, и знаком показал остановиться. Взгляд этого человека оставался угрюмым. «Разве с такими можно договариваться? – подумал комбат. – Эх, зря, кажется, поперся в логово». Теперь Игорю Николаевичу было неуютно под испытующими взглядами чеченцев. Насупившись, по-командирски взявшись руками за портупею, так, чтобы большие пальцы провалились под ремень, а локти образовали острые, как бы защищающие его углы, он отвернулся и стал смотреть куда-то вдаль. Пальцами он тихо гладил грубую, добротно выделанную кожу портупеи, и эти малозаметные чужому глазу движения немного успокаивали его. Он всегда принимал такую позу, когда чувствовал себя неуверенно, но сейчас стало особенно тошно: никто уже не мог поручиться за следующую минуту зыбкого бытия.

Но так продолжалось совсем недолго. Не прошло и минуты, как к нему подошел чеченец помоложе, в камуфляже и разгрузнике, с ухоженными короткими бородой и усами и проницательными хитрыми, как у кота, глазами.

– Э-э-э-э, – зацокал он языком с деланым удивлением, – нэ ждали, что Дэд сам заявится. – После этих слов его губы скривились в подобии улыбки, казавшейся мрачно-зловещей еще и оттого, что в ряду мраморно-белых зубов обнажился один потемневший. Комбат вздрогнул при звуке своего училищного имени – немногие люди знают, как его называют близкие товарищи. В звуке, разнесшемся дробным эхом по скованному скалами пространству, офицеру почудилась некая недосказанная тайна.

Подошедший остановился в двух метрах и, сунув руки в просторные карманы камуфляжа, фамильярно, но почтительно стал рассматривать комбата. Он был без головного убора, и наспех бритая голова придавала ему характерное сходство с уголовником. Игорь Николаевич также счел необходимым немного помолчать, хотя мысли его кружились немыслимым калейдоскопом. «Откуда они меня знают?! Что они задумали?! Что ждать от этих вооруженных людей, которых его батальон несколько дней назад старательно выкуривал из их же селений?! Если так детально работают их осведомители, то нам нелегко будет противостоять…» Интуиция подсказывала ему, что ничего хорошего ожидать не следует.

Так они стояли некоторое время, глядя друг другу в глаза упорными, свинцовыми взглядами, причем никто из них не желал отводить глаз. Чем больше Игорь Николаевич всматривался в горделивый орлиный профиль чеченца, тем больше ему казалось, что он уже где-то видел этого человека.

– Пойдем, комбат, покажу то, что тэбе видэть хочется, – наконец кивнул тот с привычным коверканьем слов и круто повернулся.

Игорю Николаевичу ничего не оставалось делать, как побрести за ним вслед. Чеченец шел странной, тяжелой походкой, едва видимо припадая на правую ногу. «Черт, откуда они все-таки обо мне знают, и где я видел этого человека? Не в Гудауте ли?» – закралось подозрение в шумящую голову комбата. Проходя тесной тропкой мимо группы вооруженных людей между исполинскими валунами, он не сводил глаз с ковыляющего провожатого. Теперь он был почти уверен, что именно этот парень уже попадался ему во время прошлой войны. Одновременно от взора Игоря Николаевича не ускользало надежно защищенное скалами небольшое пространство мобильного лагеря боевиков. Проводник вел комбата куда-то вдоль скальной стены, пока они не оказались у ниши площадью в несколько квадратных метров, похожей на неглубокую пещеру. Солнечные блики лишь изредка появлялись здесь, не добираясь внутрь, где царствовал холодный полумрак. У хорошо освещенного входа сидел молодой боец, почти ребенок, с автоматом Калашникова калибра 7,62 мм, большим и добротным, с деревянным прикладом, тогда как сам чеченец был щуплый и маленький, с глуповатым выражением лица одержимого фанатика.

Оружие заметно усиливало этот несуразный контраст. «Такими автоматами десантники не вооружаются, верно, отбили у мотострелков», – механически констатировал Игорь Николаевич, тогда как юный горец неожиданно резво вскочил перед подошедшим, очевидно старшим в их иерархии. «Да, вот такие отмороженные вояки, снедаемые мальчишеской жаждой военной славы, наиболее опасны – они будут резать живое тело, выжигать глаза, глумиться над трупами…» – Комбат как бы сканировал все происходящее, словно был невидимым глазу бестелесным ангелом, прилетевшим для спасения заблудших душ. Из-под телогрейки у солдата выглядывал край грязно-белой рубахи, и щетины на лице почти не было, отчего его тонкие черты лица казались девичьими. Глаза блестели черным, грозным, звериным блеском, что не могло укрыться от Игоря Николаевича. «У них, дикарей, как у спартанцев: если родился и выжил – значит, станет воином и убийцей», – опять подумал Игорь Николаевич с какой-то растущей тревогой.

– Хады сюда, – рявкнул чеченец в глубину ниши, и Игорь Николаевич, содрогнувшись, обнаружил там две тени, двух человек, которые за какой-нибудь час успели превратиться в живых мертвецов. Пошатываясь, несчастные вышли на свет.

– Стаять! – опять резко скомандовал чеченец, и два судорожно сжавшихся сгорбленных тела замерли.

Теперь дневной свет коснулся их фигур, и Игорю Николаевичу открылась удручающая картина. Молодой, еще не прослуживший и года лейтенант и его сверстник, механик-водитель, с неестественными бледно-серыми заострившимися лицами дрожали не то от холода, не то от нервного озноба. Они не были ни связаны, ни стеснены в движениях, но стояли понуро, на полусогнутых ногах – это были люди, абсолютно сломленные ужасом неотвратимо надвигавшегося приговора. Игорь Николаевич хорошо знал этого лейтенанта: совсем недавно, перед выходом в горы, он отпрашивался на несколько дней в отпуск по семейным обстоятельствам, ездил, кажется, в Коломну, где рожала молодая жена… Высокий, красивый, пышущий молодостью. Лейтенант принадлежал к категории нового поколения офицеров – эдаких юных пижонов, от которых даже на войне пахнет дорогой туалетной водой. У таких в рюкзаках можно обнаружить увлажняющий крем, ножнички для обрезания ногтей, а в душе – неисправимое мальчишество – следствие мягкого режима современных военных институтов, которое может обернуться судьбоносной драмой. Теперь офицер выглядел подавленным, он казался поразительно тонким, если не сказать прозрачным и светящимся, с некрепкой юношеской шеей и длинными, безнадежно повисшими вдоль долговязого туловища руками. Скрюченные тонкие пальцы, словно у музыканта, еще больше подчеркивали покорность судьбе. Он вызвал у Игоря Николаевича неподдельную жалость, но не брезгливую, как у сильного человека при виде слабого и хлипкого, а чувство, скорее похожее на отцовское, когда помимо воли приходится смотреть на мучения сына. «Такую тонкую шею, наверное, легко перерезать чеченским тесаком», – подумал он вдруг и ужаснулся собственной мысли.

Солдата Игорь Николаевич, как ни странно, тоже хорошо помнил – подвижный и пронырливый молодой человек, весь в задорных веснушках, как школьник. Его, кажется, так Живчиком и звали сослуживцы. А запомнил комбат механика потому, что ему не было равных в вождении боевой машины десантной. Да и внутреннее устройство БМД парень знал отменно и мог завести даже то, что давно надо бы списать на свалку. Золотые руки… Он хотел поступить в институт, но, кажется, собирался подзаработать на контрактной службе. А может быть, уже успел полюбить это гнусное дело…

Кто же придумал столкнуть «Жигуленок», кто был автором этого легкомысленного лиходейства? Глядя на грязные от мазута лица пленных, комбат решил, что они в равной степени оба могли выступить зачинщиками хулиганства – на войне так многое сходит с рук. И что теперь, что их ожидает?! Когда Игорь Николаевич подумал об этом, он с содроганием вспомнил девяносто третий год, когда чеченцы из так называемого «абхазского батальона» уничтожили из пулеметов в районе Гагры и печально известного поселка Леселидзе несколько сотен безоружных беженцев. В самом деле, чеченцы в те времена превзошли самих себя, чиня зверства, порой даже казалось, что их полевые командиры состязались друг с другом в жестокости. Или просто воспользовались военным временем для утоления разбуженной и ненасытной жажды убивать. Игорю Николаевичу больше всего запомнилось, как один из них, кажется, по фамилии Гелаев, лично отрезал головы двум десяткам грузинских военнопленных. Но тогда эти случаи, хотя и шокировали десантников человекоотступничеством и неизъяснимой жестокостью, командование российских войск оставило без внимания – все было списано на необходимость устрашения противника. Сам Игорь Николаевич четко знал, зачем «чехи» так делали. Они осознанно превратились в зверье и поступали подобно волкодавам, которые вываливаются в падали, чтобы растворить свой собственный запах в приторно-мрачном запахе смерти, смешать свою темнеющую ауру с черной аурой потустороннего мира. Он вспомнил, как однажды поднял этот вопрос на одном из совещаний в штабе полка – он слишком хорошо чувствовал границу между военными преступлениями, потерей человеческого облика и обычными издержками войны. Но тогда молодому комбату Дидусю, вернее, исполняющему обязанности комбата, очень доходчиво объяснили, что действия чеченцев, обезглавивших несколько сотен изуродованных человеческих тел, приправленных ужасающе кровавыми видеосюжетами, позволят в короткие сроки завершить кампанию и, значит, сохранить еще много жизней российских солдат. И вообще, война – не место для слюнтяев! На войне иногда убивают! И раз так, то какая разница, голову отрежут тесаком или вопрос разрешит пуля. «И вот теперь, – думал озадаченный комбат, – мы пожинаем плоды этого абсурдного мира с его зыбкой границей перехода из человеческого в животное состояние… Но сейчас речь идет о наших жизнях… Вот оно, следствие того безумного картбланша, который чеченцы получили в Абхазии несколько лет тому назад. Они слишком быстро вспомнили, что резать людям головы не тяжелее, чем баранам, и теперь запах крови и завораживающий миг отлетающей человеческой души уже не дают им покоя…»