Текст книги "Родом из ВДВ"

– О-о-о, – протянул Алексей, от неожиданности теряя слова и стараясь выхватить их из воздуха, как выброшенная на берег рыба, – я был уверен, что мы еще увидимся. Я хотел… кое о чем спросить…

– О чем же? – она слегка улыбалась. Не то смеясь над его незадачливостью, не то ободряя. Но отступать было некуда, да и невозможно.

– О твоем плавании и о… Есенине. Но, для начала, о твоем имени.

«Черт, не то сказал. Ну и балбес же я! Ну да ладно…» – пронеслось в голове у Алексея, и он опять подумал, как, вероятно, нелепо выглядит, как предательски вытянулось его лицо.

– Зачем? – голос ее зазвучал строго. Но глаза девушки все-таки улыбались, и в них мигали лукавые искорки, которым Алексей очень обрадовался.

– Я пройду с тобой немного, можно? – проговорил он вместо ответа, хотя и так уже шел рядом. Инициатива все еще давалась ему с величайшим усилием. Девушка не протестовала, хотя и не поощряла его стремления. Но Алексей улавливал, что ей приятно внимание курсанта с тремя нашивками на рукаве, то есть вполне взрослого и вполне серьезного молодого человека. По правде говоря, только эти ярко-желтые нашивки и поддерживали его дух сейчас, будь он в рубашке и джинсах, провал был бы обеспечен.

– У вас все такие там в училище?

– Какие?

– Напористые.

– Наоборот, мы очень вежливые. Но у нас жизнь суровая, вот нам и приходится все делать, как последний раз в жизни.

Алексей болтал, сам не зная что и не вполне понимая, как из его уст выплескивались очереди слов. Их поток на время стал его защитным панцирем, кольчугой. Она засмеялась, запрокинув голову, и Алексей не преминул воспользоваться моментом ослабления обороны, как ему показалось, скорее внешней, чем действительной.

– Как тебя зовут? – Сам того не подозревая, Алексей пожирал ее глазами.

– Аля, – ответила она просто и с вызовом посмотрела ему в глаза, – а тебя?

– Алексей. Видишь, вот и познакомились. Я еще в бассейне хотел с тобой поговорить, но ты так быстро исчезаешь…

– Это просто так ты хотел…

И они вместе прыснули от смеха – нервного, детского, разряжающего каждую секунду возникающую напряженность. А затем Алексей опять взглянул на девушку, уже с меньшей примесью прежней опаски, и отметил про себя, что ему очень нравится ее дерзкая мальчишеская челка и розоватые, немного пухленькие губки, слегка приоткрытые и придающие выражению лица притягательную томность.

– Где ты так плавать научилась?

Спортивная тема была Алексею немного ближе, немного легче для новых зацепок в продвижении к ней, неведомой и влекущей какой-то странной, потрясающей силой. Но он, вероятно, угадал, потому что на ее лицо набежал свет радости.

– Я много лет занималась очень серьезно, но теперь уже, пожалуй… – тут она осеклась и немного смешалась, очевидно, хотела что-то рассказать, но передумала, – но теперь это уже в прошлом… Со временем надо выбирать между спортом и остальной жизнью.

Модуляция ее голоса слегка изменилась, он стал ниже и приглушеннее. На лице вместе с короткой тенью печали или сомнения появилась трогательная полуулыбка.

– Это как?

Неспешной походкой они незаметно вышли на Первомайский проспект, о чем возвестило протяжное гудение троллейбуса. Аля остановилась.

– Мы пришли, дальше я еду на троллейбусе, – сказала она вместо ответа тихо и серьезно.

– Ммм… может, пройдем еще остановку пешком, сама погода просит тебя об этом? – Алексей говорил твердо, но глаза его смотрели почти что умоляюще, и, похоже, ей это было приятно. Он отчаянно искал зацепку. А она улыбнулась как-то ободряюще, с оттенком снисходительной чуткости и, как показалось Алексею, глубоко упрятанной примесью лукавства. По ее лицу с еще детскими щечками скользнул майский луч, осветил его и согрел, и Алексею уже мерещилось, что ей тоже не хочется расставаться, по крайней мере так скоро. Опять какая-то сторонняя сила вмешалась, чтобы помочь ему и приковать ее внимание. Единственное, чего он боялся, так это испортить разговор каким-нибудь неловким жестом или случайным казарменным выражением. И потому он еще тщательнее выверял фразы, взвешивая каждое слово, как будто случайно попал на важный экзамен.

– Ну хорошо… – согласилась новая знакомая, и Алексей с благодарностью взглянул на ее сжавшиеся губки, про себя заметив, что они просто великолепны в моменты принятия решения.

И они прошли еще остановку, затем еще одну и потом уж окончательно побрели пешком, утопая в теплом тополином пуху, который, как первый снег, запорошил улицы, предвещая теплое лето. От восторга у курсанта пересохло горло. И если бы он жестоким самоконтролем не сдерживал движения своих рук и ног, то, верно, танцевал бы и подпрыгивал вокруг девушки, как щенок, которого поманили кусочком сильно пахнущего сыра. Уже совершенно не следя за маршрутом, Алексей сопровождал свою благосклонную спутницу, увлекшись разговором и своими осторожными наблюдениями за нею. Она сама как бы нехотя поведала, что, несмотря на рост спортивных результатов и совершенно реальные перспективы попасть в команду страны, сознательно отказалась от такого пути, чтобы получить образование. Он же рассказал, что занимается в училищной команде и готовится принять участие в чемпионате ВДВ в августе. Затем неожиданно они стали говорить о Есенине, которого он, как, впрочем, и других поэтов, почти не знал и еще меньше жаловал. Алексею порой становилось неловко за свои пробелы, и он пошел в наступление, настаивая, что стихи преимущественно бесполезны, поскольку являют собою тоскливое нытье экзальтированных и не верящих в себя существ. Она же с жаром отстаивала мысль, что стихи играют роль подкидного мостика гимнаста, потому что в момент прочтения резко разжимается и подбрасывает эмоциональное состояние до небес. Говоря о стихах, Аля даже остановилась и заявила, что они дают более глубокое понимание мира, которого не хватает большей части живущих. «Ничто так глубоко не проникает в душу, как звук и ритм, и в этом они больше похожи на песни, чем на содержательные романы», – книжно выразилась Аля, и Алексей подумал, что это вовсе не ее слова, а где-то вычитанные и заученные. Но ему было приятно слушать ее рассуждения, вероятно, еще и потому, что они были так непохожи на те речи, которыми питались его уши последние годы. Она же так увлеклась, что неожиданно прочла несколько строк Есенина о переживаниях собаки, у которой отобрали и утопили щенков. И действительно, после ее слов волна нежности и сладкого, волнующего предчувствия прилила к душе, но Алексей с усилием отогнал ее. «Не забывай, дружок, что при всяких обстоятельствах ты должен быть пусть не грубым, но, как минимум, суровым – в этом мужская суть», – приказывал он себе. В ответ он сообщил, что для него гораздо больше значат суровые книги, а стихи только мешают там, где царствует сила. И она опять не согласилась, заявив, что бывают разные проявления силы, и сила механическая, буйная и убийственная, которая пропагандируется у них в училище, на самом деле вовсе не та сила, к которой следует стремиться. Что истинная сила духа проявляется в вере в добро, милосердии и созидании. Нет, она, конечно, уважает здоровых ребят с развитой мускулатурой, как в американских кинобоевиках, но в жизни все совсем не так. «Это сугубо женское, слабое представление о силе», – подумал Алексей, но ничего не сказал, а только наблюдал за ее живо шевелящимися губами и широко распахнутыми с кофейными зернами зрачков глазами. Она продолжала прозаичнее и трагичнее рассказ о соседе-солдате, потерявшем обе ноги от взрыва на мине в Афганистане. И по ходу короткого, неумолимого повествования зрачки ее сужались, черты лица заострялись, и оно приобретало трагически-скорбное выражение. И теперь, заканчивала Аля, когда она видит порой, как престарелая мать толкает с постоянно влажными от слез глазами его инвалидное кресло, какая неизлечимая безнадежность сквозит в помутневших глазах этого парня, сердце ее сжимается и ее терзают сомнения в справедливости его судьбы. Алексей несмело возражал, что он защищал интересы родины, что в этом всегда состоял мужской долг и так диктовала мужская честь. «Отчего же он теперь забыт всеми? И какова его судьба? Разве такого будущего он хотел, когда учился в школе?» – вопрошала Аля настойчиво, и он не сумел найти ответа на вопрос.

Но затем по инициативе Алексея они плавно вернулись к стихам, он улавливал, что эта тема ей приятна, а значит, сулит больше расположения к нему, если только он постарается стать добросовестным слушателем.

– А что Есенин, ты любишь его стихи, или это дань земляку?

– Вообще-то и то и другое. И третье – у меня скоро выпускной экзамен, и я готовлюсь.

– Так ты школьница?! – спросил Алексей с нескрываемым удивлением и, может быть, даже коротким всплеском невольного, неподконтрольного разочарования. А ведь он, как последний дурак, до этого самого момента не верил в рассказ сослуживца.

– А что, непохоже? – парировала Аля запальчиво, с задором, и щеки ее зарделись едва видимым на смуглой коже румянцем. Но, будто отвлекая внимание, юная собеседница легко коснулась волос, словно поправляя их, и глаза Алексея невольно упали на оголенное запястье, нежное и гораздо более светлое, чем кожа на других, открытых участках тела.

– Мм… не похоже, – признался Алексей, – ты выглядишь, мм… взрослее.

Он сказал неуверенно, боясь, что это может ее обидеть. Но она то выглядела полностью сформированной девушкой, то казалась ребенком. Косвенным, неоспоримым свидетельством юного возраста были формы: уже подмеченный узковатый таз, слишком маленькая грудь и, если приглядеться внимательно, совсем детский, нежный пушок на округлостях щек. В сравнении со взрослой, даже худощавой женщиной она казалась тощей акселераткой. Зато взгляд ее был совсем взрослый, сформированный, уверенный, рассудительный, глубокий. Такой же были походка, манера держать себя, жесты, лишенные вычурности и манерности, но информативные, принадлежащие скорее маленькой женщине, а не перезревшему подростку.

– Мы уже пришли, я живу вон в том доме. – С этими словами девушка коротким взмахом руки, словно желающая упорхнуть птица крылом, невнятно указала на одну из серых однотипных многоэтажек, каких предостаточно в любом большом городе. То ли не хотела, чтобы он сразу знал много, то ли сделала жест непреднамеренно резким.

И тут только Алексей заметил, что они прошли пешком почти всю улицу Маяковского.

– Аля, скажи, – спросил Алексей осторожно, – ты не против, чтобы мы еще встретились?

И после этих слов он затаил дыхание, как будто решалось что-то невыносимо важное, ключевое для его жизни. Аля прищурилась, глубоко проникнув внутрь него испытующим взглядом. «Не может быть, чтобы она была такой юной», – подумалось Алексею.

– С тобой интересно спорить, но… – Тут сердце у него сжалось. – У меня выпускные и… вступительные.

– Я обещаю, что не буду злоупотреблять твоим временем, у меня самого ведь тоже крайне жесткий распорядок. Может быть, в следующее воскресенье, а?

Аля кивнула в знак согласия и уже собиралась уходить, как вдруг у Алексея екнуло сердце.

– Аля, ты не дала мне свой телефон… – тут он помедлил, – ну… на всякий случай. Все-таки у военных бывают свои необъяснимые и непредвиденные повороты, а я хотел бы непременно знать, как тебя найти.

Один миг она колебалась, и Алексей видел, как по миловидному личику птицей скользнуло сомнение. Но уже в следующее мгновение она улыбнулась и сказала: «Запоминай!» после чего довольно быстро продиктовала номер и, не дав курсанту опомниться, направилась к дому своей легкой решительной походкой, в которой покачивания ее узковатых бедер были едва уловимыми предвестниками пробуждающейся женственности. Правда, пройдя несколько шагов, Аля неожиданно обернулась и бросила ему теперь уже совсем ласково, с обнадеживающим жестом прощания рукой:

– Пока… Проверим твою память.

Алексей же, робея и ликуя одновременно, совсем как школьник, украдкой посматривал ей вслед, снова очарованный ее гибкой спортивной фигуркой и невыразимо волнующей, гордой, юной осанкой. Оттого что Аля была высокой, лишь на несколько сантиметров ниже его самого, она казалась ему еще более беззащитной, хотя он знал, что у нее вполне развитая мускулатура спортсменки. В ней странным образом сочетались хрупкость хрустальной чаши и упругость буковой ветки, и именно это сводило Алексея с ума. Он думал о том, сколько противоречивого и в то же время общего возникло между ними. Изумлялся, как много нового, непознанного, такого, о чем он никогда не задумывался, волной накрыло его за столь короткий промежуток времени. Алексей не мог бы назвать ее красавицей, она была обладательницей скорее обычной, даже неброской наружности. Но глаза! То удивительно подвижные, источающие ураганную силу, то кисельные, тягучие, хранящие христианское смирение и сострадание. Что так взволновало его, какие ее черты заставили его сердце стучать, словно его посетил нежданный приступ стенокардии? Было в ней что-то необыкновенное и покоряющее, пожалуй, неподражаемая артистичность. Но еще больше – полыхающий жар обаяния, невиданный Алексеем нигде ранее, приковывающий его, как раба, незримыми цепями. Еще он дивился и страшился обнаруженной в девушке ранней серьезности, развитой не по годам сосредоточенности, отстраненности от свойственных этому возрасту желаний, и даже силе мысли – необычной и своеобразной. Он еще долго шагал, обдумывая происходящее, не в силах заглушить волнение, и только обнаружив себя на широком Первомайском проспекте, где машинально отдал честь проплывающему мимо патрулю, вспомнил, что сегодня увольнение, и впервые за день ощутил острый голод.

Глава девятая

(Рязань, РВДУ, 1988–1989 годы)

1

Самым дивным в рельефном узоре их отношений было абсолютное отсутствие свойственной молодым людям интриги. Волшебное чувство возникло органично, без сложных любовных треугольников, противоречий, двусмысленности, сомнений. Они сразу поверили друг другу и интуитивно доверились. Тухлый запах ревности не омрачал короткой прелюдии жизненной сцепки, а внезапно возникшая совместная мелодия не казалась обоим ни стоической, ни стенающей. Словно добрый кудесник нашептал молодым людям, что это именно тот случай, когда двое оказываются с первого и до последнего мгновения вместе. Алексей порой задавался вопросом «почему» – он слишком боялся спугнуть волшебную сказку. Аля казалась Алексею индивидуумом трансперсональным и сензитивным и при этом невероятно дерзким по отношению ко времени, к окружающему пространству. Алексей мало верил в мистику, но в отношении Али у него не раз возникало непреодолимое острое ощущение, что она появилась в его жизни не случайно. С самого начала они вдвоем как-то даже слишком берегли отношения, словно опасались потерять нить общения. Алексей настойчиво набивался ей в друзья, что в его символике было значимее телесной близости. И они стали друзьями, хотя, откровенно говоря, он нередко украдкой окидывал взглядами, ничуть не слабее, чем у мифического минотавра, ее хрупкое, далеко еще не сочное тело.

В Алине Алексея изумляла постоянная готовность к счастью: ее волновали улыбки, изысканные ароматы, героические биографии, проникновенные стихи, тонкий юмор выхваченных из житейского контекста ситуаций. Алексей никогда не видел ее унывающей, он с каждым днем все больше влюблялся, тонул в ней, и она позволяла ему это делать, медленно снимать с себя покров сокровенной тайны пробуждающейся женственности. Он познавал ее постепенно, как саму жизнь, как человек узнает свой первый счастливый день – неповторимый и незабываемый. От прохладного, манящего нежным янтарным светом рассвета, мимо солнечного накала полудня и, наконец, до райского освобождения во время томного, в маслянистых тонах, многозначительного и плутовского заката. Они начали встречаться осторожно, точно двигались меж зеркал, боясь спугнуть искаженным отражением, скабрезным звуком неведомого слова или чуждым прикосновением. Упражнения в деликатности плавно трансформировали отношения в серьезную дружбу, в которой – и это казалось курсанту в высшей степени странным – не оставалось места совращению и обольщению.

Сначала все носило будто бы будничный характер, но и в нем каждый из двоих угадывал вкус зреющего плода под маняще пахнущей кожурой. Аля как-то сделала Алексею несколько подсказок по технике плаванья, и, к своему удивлению, он уже через неделю улучшил свой результат на стометровке на целых две секунды. «Ты наблюдала за моим плаванием?» – спросил Алексей тоном участкового инспектора, уличающего подростка в хулиганстве. Девушка отмахнулась: мол, вас, курсантов, не так много в бассейне, чтобы совсем не замечать. Но в ее глазах светилось озорство, а за ним он успел выхватывать своим ищущим взглядом ту волнующую туманную поволоку, которая не давала покоя его мужскому естеству. Курсант сиял и благоухал внутри, но страшное подозрение не давало ему покоя. «Так ты видела, как я напрягался, чтобы плыть вровень с тобой?» Насмешница непринужденно смеялась: «Просто хотелось тебя подразнить…» Боже праведный, содрогался он, а он-то полагал, что успешно маскируется, а на самом деле был на виду, как игрушечный солдатик в руках балующегося ребенка! Но он тоже не остался в долгу: узнав, что больше всего девушка любит ландыши, он в последний день первого летнего полевого выхода нарвал громадный букет и совершенно ошарашил ее ароматным лесным подарком. Он на ходу учился делать сюрпризы, хотя порой его неуклюжие усилия напоминали движение слепого котенка в незнакомом помещении. Но на первом этапе отношений принципы всегда важнее содержания. Кроме того, в успехе кое-каких своих поступков Артеменко был уверен абсолютно. Например, чтобы блеснуть перед выпускницей познаниями в поэзии, он тайком выписал в библиотеке два, как он полагал, колоритно-мужских солидных стихотворения: стивенсоновский «Вересковый мед» в переводе Маршака и громадный отрывок Лермонтова из бессмертной поэмы «Мцыри» – тот, где описана грандиозная, душещипательная борьба героя со смертоносным барсом. Алексей вообще-то не любил стихов, но страстное желание найти еще одну общую для них тему заставило его несколько дней покопаться в поэтической сокровищнице человечества. И к своему изумлению, он увлекся не только содержанием, но и звуками, мелодией, которые порождало произношение вслух тех или иных стихотворений. Они походили порой на строевые песни, зажигательные, порождающие сонмище образов и пестрых картин. Юноша исписал стихами половину специально приобретенного для приобщения к поэзии крошечного блокнотика, а их запоминание заняло у курсанта Артеменко ровно два перехода – от Рязани до Селец и обратно. Бодро протопав сто десять километров, он стал обладателем тайных стихотворных шифров, причину приобретения которых поведал лишь Игорю, оторопевшему от странной задумки. Две бессонные ночи в карауле довершили дело: бесконечные повторения с визуальным представлением выхваченных из мрака ночи выпуклых картин героического действа обеспечили прочность новых кристаллов из выложенных в определенном порядке слов. С того дня Алексей держал их как козырную карту, которую готов был в любой момент бросить к изящным ножкам избранного для поклонения ангела.

Правда, курсант не был уверен, что именно эти стихи могут понравиться девушке, так как уже во время первых встреч выяснил, что у них разное представление о силе и добродетели. Но вот количество выученного непременно произведет впечатление. Вскоре Алексей сделал странное открытие: хотя они оба зачитывались книгами, оказалось, их волновали совершенно разные образы. Любя книги без меры – в какой-то момент они заменили ей общение с родителями, – Аля совсем не любила Толстого. Не то чтобы она не читана его, напротив, как оказалось, она перечитана все его ключевые произведения; она не любила и не уважала его героев, и особенно героинь. «К чему романтика и широта души Наташи Ростовой, если она после семи лет замужества уже растолстела, опустилась до неряшливости, скупости и ревности к гувернантке, короче говоря, стана обычной склочной бабой. Ну ты бы стал жить с такой?» – вопрошала она Алексея запальчиво, который краснел и что-то мычал в ответ, ибо совсем не помнил таких подробностей из «Войны и мира». Но вместе с тем он не мог не признавать справедливость ее выводов, хотя и высказал осторожное предположение, что, мол, Толстой намеревался описать эпоху, а не дать миру выдающихся героев. «Возьми любую пару, хоть Кити с Левиным, хоть Анну Каренину с Вронским, хоть Наташу Ростову с Пьером Безуховым – нигде нет никакой духовной связи. Из книг Толстого нужно выносить уроки, как не надо делать!» – убеждала Аля. И Алексей опять что-то промямлил в ответ, толком не помня даже, какие герои откуда взяты; но опять ему нравились ее уверенные рассуждения, снова он был восхищен ее крайне серьезным подходом к жизни. «Потому-то и сам Толстой не признавал настоящей дружбы между мужчиной и женщиной!» – воскликнула девушка с жаром в порыве охвативших ее чувств. «А ты про Толстого-то откуда знаешь?» – не выдержал Алексей, пораженный глубиной ее проникновения в детали. Она вместо ответа вытащила из письменного стола толстую, в кожаном переплете, тетрадь альбомного формата. По ее осторожным движениям Алексей понял, что там хранятся многие сокровенные вещи; он был польщен доверием подруги. Аля немного полистала и нашла цитату. «Друга себе я буду искать между мужчинами, и никакая женщина не сможет заменить мне друга. Зачем же мы лжем нашим женам, уверяя их, что считаем их нашими истинными друзьями?» – зачитала она спокойным, ровным и глубоким голосом. Алексей поймал себя на мысли, что ему доставляет невыразимое удовольствие наблюдать за девушкой, когда она так увлечена. Тонкая смуглая шея с нежным пушком пониже затылка, волнующая выпуклость ключицы, которой ему хотелось коснуться… Он старался изо всех сил вникать в суть ее слов, но раздражители иного плана порой завладевали его вниманием, точно он был заколдован.

Правда, его любимых героев – джеклондонских бродяг Севера – она знала слишком поверхностно, чтобы судить о них, зато охотно и внимательно слушала рассуждения Алексея о мужестве и доблести отчаянных мужчин. Противоречивые нравы светониевых цезарей, о которых прилежный курсант мог бы рассказывать часами, волновали ее куда меньше, чем будущего офицера. Но она отдавала должное его знаниям, восхищаясь ими и так же легко впитывая информацию, как растение в вазоне принимает влагу. Однако больше всего Алексея тронуло одно откровение девушки. Однажды Аля показала ему свою любимую книгу – «Тайс Афинскую» Ивана Ефремова, которая была ее единственной собственностью, остальные она брала в библиотеке. На эту же, пришло в голову курсанту, раскошелилась, наверняка в ущерб одежде или питанию. Зато сама книга имела вид подлинного сокровища, она была тщательно обернута и переложена множеством разноцветных закладок; открыв любую из них, можно было сразу попасть на отмеченный тонким карандашом, искомый кусочек текста. Один из них Аля зачитала, он заканчивался словами: «Действительно, у них нет гетер! Там все жены – гетеры, вернее, они таковы, как было у нас в древние времена. Гетеры были не нужны, ибо жены являлись истинными подругами мужей». Алексей мельком заглянул в книгу и увидел, что последнее предложение подчеркнуто несколько раз. Аля же, сама зардевшаяся и несколько возбужденная прочитанным, объяснила, что успешная, постигшая тайны любви-страсти гетера Тайс с изумлением узнала от Праксителя, что у этрусков не было гетер. «В этом коротком эпизоде заложен величайший смысл: для правильных и здоровых семейных отношений необходима крепкая дружба во всех мирах, от духовного до постельного». Она произнесла эти слова с широко распахнутыми, по-детски наивными и вместе с тем очень серьезными глазами. И Алексей, который еще толком не понял ни отрывка, ни ее рассуждений, уловил совсем другой, важный для него сигнал – поразительно продуманное отношение к семье.

Покончив с цитатами, она вдруг спросила, глядя на Алексея в упор: «А ты веришь в возможность дружбы между мужчиной и женщиной? Настоящей, на всю жизнь?». «Не только верю, но и ищу такой дружбы», – с готовностью признался курсант и заглянул в ее пылающие глаза. Девушка отвела взгляд в сторону, а Алексей внезапно почувствовал озноб, как больной с высокой температурой. Никогда он не предполагал, чтобы еще совсем юная девочка, только-только вставшая из-за парты, могла так много и основательно думать о жизни. И они долго еще спорили о любви, просеивали сквозь сито двойного восприятия все, что знали об успешных и недостойных отношениях, о честности и преданности, о верности и подлости… Но даже не это было самым важным, а то, что им было о чем поговорить. Неожиданно выяснилось, что им достаточно друг друга. Аля оказалась подготовленной и находчивой собеседницей, готовой к острой полемике. Но, к его удивлению, до жестких споров у них не доходило: девушка умела так обыграть ситуацию, что и он совершенно непостижимым образом оставался на пьедестале, поддерживаемый ее ободрением и восхищением, и обсуждаемая тема никак не страдала. Книги, спорт, формулы преодоления трудностей и выбор алгоритма построения будущей жизни являлись бездонными, объединяющими, нескончаемыми темами. Их роднила активность и неистребимое желание яростно жить и формировать вокруг себя не просто область счастья, но неприкосновенное пространство. Развлечения, отдых, материальные приобретения если и присутствовали, то лишь как привязка к чему-то глобальному, вселенскому, осмысленному. Порой Алексею чудилось, что встреча с этой, еще до конца не сформированной девочкой встряхнула его изнутри, заставила сделать крупную ревизию мировоззрения, скорректировала общее миропонимание и смысл существования. «Верно, встреча эта судьбоносная, вечная», – думал он, когда быстрым шагом преодолевал дистанцию к большим входным воротам на улице Каляева.

Впервые Алексей оказался у Али в гостях в середине лета: юная хозяйка, накинув кухонный фартук, жарила отменные, сказочно сочные сырники. Он сидел на крошечной кухне между маленьким старым холодильником и столом и плотоядным взглядом притаившегося в засаде зверя наблюдал, как проворная девушка управлялась с мукой, тестом, творогом, сахаром. Аля была в обтягивающих спортивных брюках и футболке без рукавов, и когда ей приходилось поворачиваться к гостю спиной, чтобы перевернуть пышный сырник или убрать его со сковороды, электрический ток необузданного желания пронизывал курсанта насквозь с головы до низа живота, рассекал его одичавшую в лесах страсть надвое. Давно обделенный нежностью и тайно мечтающий о женской ласке, курсант чуть не умер, когда увидел пятнышко из муки, самым непостижимым образом оказавшееся чуть выше верхней, гиацинтовой, почти младенческой губки. Ах, как бы он желал убрать это пятнышко своими губами. Но это была бы слишком смелая провокация, за последствия которой даже Алексей, приученный к военной дисциплине, не ручался. Потому, когда она приблизилась к столу, он позволил себе лишь легким, почти случайным движением пальца смахнуть белую метку: она поняла и подарила в ответ бесподобную улыбку, от которой сердце завизжало, как тормоза резко сдерживаемой машины. Как же она благоухала! Как трепетала в ней цветущая, переливающаяся красками эмоций, пробуждающаяся женственность! И какую невероятную борьбу вел он с собой, считая, что усмиряет своих распоясавшихся демонов. Алексей не смел делать даже попыток прикоснуться к обожаемому объекту – она уже приняла облик святой и выглядела слишком хрупкой, слишком драгоценной для будничного пользования, а он боялся рисковать, чтобы не потерять ее. А еще он считал необходимым выпавшее на его долю великое испытание мужской натуры, силой загоняя в душную темницу собственные желания.

2

Ее многослойный душевный мир очень скоро стал крупным открытием. Необитаемым островом в океане грез, с обморочно манящим климатом и сочными плодами. Но незащищенным от ветров… Выяснилось, что эта девушка жила на свете совсем одна. Меркантильная тетка, сестра отца, не в счет, зато нельзя было обойти вниманием стратегическую договоренность с нею: та своими связями и умением совать деньги обеспечивала поступление в медицинский институт и содержание будущей студентки, взамен брала деньги за квартиру Али, на самом деле уже проданную. Аля внезапно оказалась бездомной сиротой. Правда, она не видела в этом жизненной трагедии, смело заявив, что образование для нее важнее, а все, что можно купить за деньги, будет куплено позже. «Все, что можно купить за деньги, слишком дешево стоит», – сказала она, запнувшись. Алексей уловил чужие мысли и понял, что не все в этой истории однозначно, но поднимать неприятную для нее тему не осмелился. Вопрос о родителях отдавался в Але мучительной, траурной болью в темных провалах ее глаз всякий раз, когда она вспоминала о них. Мама умерла от рака груди, когда девочке было всего двенадцать лет, и горечь от ее раннего ухода оставила болезненное, неистребимое клеймо в душе Али. Отец, утверждавший, что любил ее больше жизни, оказался неисправимым алкоголиком, готовым пропить даже свою душу. Он, пожалуй, всех по-своему любил. И никого при этом не замечал. Как определила Аля, он брел по жизни тяжело, неизвестно куда, никогда не глядя вперед дальше, чем ступали его ноги. И жизнь в конце концов сыграла с ним злую шутку: позапрошлой зимой он, будучи на добром подпитии, фатально поскользнулся в гололед прямо на ступеньках их парадного и, ударившись затылком о бетонный угол, уже больше никогда не поднялся. Через два дня Аля все с той же теткой, его сестрой, сама уже, как взрослая, участвовала в организации похорон… «Так вот откуда ее феноменальная взрослость, жесткость самоорганизации и такое упорство в преодолении трудностей! Вот откуда ее небывалая ответственность!» – мелькнуло в голове у Артеменко, и он еще больше влюблялся в девушку. Когда Аля говорила о маме, в уголках ее глаз таилась мимолетная печаль, которая быстро сменялась присущим ей неистребимым оптимизмом: «Мне некому было жаловаться, ведь мама умерла, а отцу-алкоголику много ли расскажешь о девичьих переживаниях и страхах? А потом однажды Наталья Леонидовна, мой тренер по плаванью, сказала замечательную вещь, которую я запомнила на всю жизнь: „Любая трудность становится в десять раз труднее, если относиться к ней как к несправедливости. Не бойся трудностей, потому что человеку дано свыше их ровно столько, сколько он может вынести”». Доверие между Алексеем и Алей росло, и откровениям предшествовали долгие беседы и затем не менее продолжительные размышления наедине. Однажды, когда молодые люди перебрасывались фразами о своих семьях, у них завязался долгий, неожиданно взрослый разговор на тему моделирования совместной жизни Адама и Евы. Начав его, как партию в шахматы, они обнаружили к окончанию беседы столь ясную душевную обнаженность друг друга, что их пробил озноб. Аля призналась, что мечтает и сделает все, чтобы создать семью, в которой отношения будут противоположны тем, которые она наблюдала у отца и матери. Сказанное вполне могло бы составить приличный манифест, подобный которому Артеменко никогда не слыхивал в стенах казармы. Больше всего его потрясла фраза девушки о том, что она хотела бы… стареть вместе с любимым человеком. Это было столь неожиданно и проникновенно, что он в порыве эмоций чуть не заключил ее в объятия; она вся дрожала, как от невыносимого холода, и он сам тоже не мог унять дрожь от того феноменального совпадения мыслей, случившегося у них. Курсант не верил в Бога, но ему казалось, что кто-то свыше руководит их мыслями и поступками. Алексею чудилось, что их вместе связали невидимым проводом и включили его в розетку – обоих здорово тряхнуло током. В тот вечер он сказал Игорю, что уже знает, с кем хотел бы связать свою жизнь навсегда. Имя девушки теперь было вписано в сознание ярким фломастером, он думал он ней постоянно и нигде не мог избавиться от настойчивых мыслей. Артеменко думал о ней на тактическом поле, когда руководил учебным захватом командного пункта на импровизированной военной базе. Она была с ним, когда он отчаянно запрыгивал в люк БМД, резко наводил скорострельную пушку на цель и посылал огненную очередь – серию амурных звездочек, выпрыгивающих из ствола со скоростью пятьсот неподражаемых поцелуев в минуту. Ее образ не покидал его ни в момент прыжка из самолета на километровой высоте, ни в бессонном карауле… Отныне она незримо присутствовала везде, словно ангел…