Текст книги "Родом из ВДВ"

За столом восседали не менее полтора десятка людей в штатском, среди которых были две женщины. Их особенно проницательные глаза смотрели на него несколько по-иному, чем мужские: если мужчины старались просвечивать его насквозь, как рентгеновский аппарат, женщины заглядывали в самую глубь его сжавшейся в комок души. В центре сидел грузный мужчина с одутловатым лицом и седыми, вероятно напомаженными волосами, аккуратно уложенными назад. Ему-то и докладывал Алексей, почему-то отметив про себя, что только у этого члена комиссии был темно-красный галстук, тогда как другие, заметно моложе и стройнее, избрали менее яркие, приглушенные тона. Алексею бросились в глаза и руки председателя – ухоженные, холеные, с толстоватыми, несколько мясистыми пальцами. Но что выглядело особенно необычным, так это перстень из какого-то благородного металла, в центре которого красовался матово-черный, почти без блеска, камень. Спокойные, проницательные и немного влажные глаза этого человека внимательно смотрели на Алексея сквозь тонкие линзы очков в филигранно выполненной дорогой оправе. Любое движение председатель производил не спеша, чинно, начальственно, и его поза, пронизывающий взгляд, манерность придавали ему вид барона, кажется, действуя на окружающих гораздо сильнее, чем если бы он был в маршальских погонах. Встретив такой импозантный типаж, Алексей в жизни не подумал бы, что он может быть офицером или генералом. Другие в сравнении с ним выглядели проще и неприметнее и, на первый взгляд, дополняли картину его присутствия, как смиренные пажи при гордом господине. Но очень быстро Алексей понял, что это не так.

Собеседование было не чем иным, как очень динамичным перекрестным опросом. Вопросы сыпались с безумной, увлекающей быстротой, как будто он сидел в машине за рулем, управляя ею, а на педаль газа жал кто-то другой. Интуитивно Алексей чувствовал, что его заманивали в лабиринт, усыпляя простыми и понятными вопросами с предсказуемыми и незамысловатыми ответами. Чтобы вдруг в том же темпе задать вопрос с подковыркой, ответ на который мог решить все его будущее. Когда один представитель комиссии спрашивал, другие тщательно изучали Алексея бесцеремонными взглядами. Он понимал, что от них не ускользнет ни одна деталь, ни моргание его глаз, ни нервозное потирание рук, ни оговорки, ни запинки с ответами. Необходим тотальный контроль над всем произносимым, но еще больший – над своим невербальным поведением. И от этого понимания Алексей чувствовал себя неуютно и беспомощно, испарина увлажнила его лоб, появилось непреодолимое желание расстегнуть верхнюю пуговицу кителя. Но он усилием воли подавил все импульсы тела, невозмутимо сложил руки и крепко, до боли, сжал одной рукой запястье другой. Снова возникало ужасное ощущение маленького мальчика, которого взрослые раздели и теперь бесцеремонно разглядывают, нет ли где на теле подозрительного прыщика.

– Перечислите, пожалуйста, состав 6-го армейского корпуса США, – попросил сухощавый человек с залысинами, сидящий где-то далеко слева.

Вопрос был емкий, сложный, но вполне знакомый. И по училищу, и по подготовке к отъезду в Москву. Алексей изложил его с некоторыми, возможно, незначительными неточностями, но в целом успешно. Рассказывая, он с усилием контролировал собственные руки, которые так и хотели взмыть вверх с каким-нибудь предательским жестом. Как Алексею казалось, ему удалось сохранить спокойствие и быть убедительным. Когда он закончил и сделал паузу, другой голос, хриплый и неприятный, теперь уже справа, задал следующий вопрос:

– Расскажите, что вы знаете о политической системе Германии?

Алексей чуть не подпрыгнул от радости. Готовясь сдавать немецкий язык и упражняясь с текстами, он мимоходом, преимущественно с целью расширения лексического запаса, изучил не только политическую систему, но и много сопутствующих данных о политических силах и социальной обстановке в Германии, за которой пристально наблюдали после объединения. Теперь Алексей мог позволить себе продемонстрировать знание предмета с очевидной легкостью и приятным чувством превосходства. Один раз он даже позволил себе слегка улыбнуться. Но когда он произнес фразу: «Германия в настоящее время состоит из шестнадцати федеральных земель», тот же неприятный голос, который из хрипловатого сделался дребезжащим, внезапно оборвал его. Алексей не успел толком рассмотреть того, кто этот вопрос задавал; ему казалось это неприличным. Взгляд Алексея лишь скользнул по ряду сидящих людей и заметил, что глаза загадочного обладателя хрипловатого голоса были по-рыбьи стеклянны, непроницаемы и выпуклы, словно говоривший болел, подобно жене вождя революции, базедовой болезнью. Они произвели на Алексея такое же неприятное впечатление, как и голос.

– Перечислите, пожалуйста, эти земли.

Алексей не был уверен, что сумеет вспомнить все земли, но десяток-то он знал точно. «Ввяжемся в бой…» – сказал бы он себе, если бы мог перевести работу бессознательного в осознаваемое русло сознания. И он начал перечислять, посматривая вправо вверх, как будто намеревался там считывать необходимую информацию. Удивительно, но Алексей никогда не читал названия федеральных земель по-русски, ему было знакомо только их немецкое звучание, и потому, сам того не осознавая, он начал произносить их по-немецки, даже не подозревая о наличии небольших, но весьма характерных различий. Когда же он назвал шесть или семь земель, все еще выдерживая быстрый темп ответа и неумолимо приближаясь к предельной черте своего познания, тот же голос с хрипотцой, теперь уже не имевший неприятных оттенков, милостиво перебил его:

– Достаточно, я вполне удовлетворен ответом.

Алексей перевел дух. Но следующий вопрос его смутил еще больше.

– Что вы знаете о Шостаковиче?

– Что это выдающийся композитор…

– Можете назвать что-нибудь из написанного им?

Алексей опешил. Его познания в музыке ограничивались знанием нескольких гениальных имен да коротким музыкальным произведением Бетховена, известным в музыкально неотесанной среде под названием «Собачий вальс».

– Мне нравится органная музыка Баха, но я не настолько увлечен классикой… – Тут Алексей запнулся, но вдруг вспомнил, что кто-то шутливо рассказывал ему, что пьет, как Шостакович, – из стакана, но, подобно композитору, хорошо знает свою «норму». И Алексей решил рискнуть, нельзя было останавливаться или признать, что он не способен хоть как-то отреагировать на вопрос. И потому он поспешно добавил:

– Но военные восхищаются не только музыкой Шостаковича, но и его особенным отношением к алкоголю. Тем, например, что композитор употреблял только водку, не признавал рюмок и пил исключительно два раза по пол стакана.

Алексей сказал это на выдохе, но когда закончил, у него осталось неприятное ощущение, что он сказал что-то не то. Но, кажется, его ответ кого-то позабавил.

– Скажите, сколько спиртного вы можете употребить, не потеряв чувства контроля над собой?

Опять вопрос задавал кто-то слева, кто – трудно разобрать. Врать что-либо было бесполезно, и Алексей сказал то, что первым пришло в голову.

– Триста граммов в средних условиях.

– А что вы называете средними условиями?

Алексею казалось, что его прижимают к стенке. Откровенно говоря, он и сам не знал, не мог понять, откуда появились и как сорвались с языка эти «средние условия». И ему все труднее было соображать, какие последствия может принести тот или иной его ответ.

– Тогда позвольте спросить, о каком виде алкоголя идет речь?

– Вы знаете, что только евреи отвечают вопросом на вопрос?!

В голосе экзаменатора Алексей услышал неподдельное раздражение и вместе с ним нечто, похожее на приговор. Как будто он переступил черту дозволенного. Но и сам он начинал заводиться от безысходности, которую почувствовал. Теперь ему казалось, что он посреди гладиаторской арены, а все остальные ощетинившимися копьями перегоняют его, беззащитного, с места на место, чтобы поглумиться и затем прикончить. «Ну что ж, нет так нет, – подумал Алексей о поступлении как о провалившемся предприятии. – Ну и черт с ней, с этой академией, теперь уж ни к чему играть глупую роль…»

– Я украинец, и у меня на родине всегда говорили: где хохол прошел, там евреям делать нечего.

Вышло естественно, но слишком грубо, как будто он по-собачьи огрызался на травлю палкой. «Ну и пусть так, все равно уже не поступил», – пронеслось в голове у Алексея. Сначала от этой метнувшейся мысли у него сжалось сердце и заныло от тоски. Оттого что придется рассказать Але о своем позоре, признаться, что не сумел использовать данный судьбой шанс. Но сразу же после этого по всему телу разлилось облегчение: напряжение спало, стало легко и непринужденно. Он как будто в одно мгновение испытал волшебство превращения и стал самим собой, мужиком-десантником из Рязани, готовым, как обычно, «с неба, на землю, в бой!»

– У вас не было желания служить на Украине? – спросил совсем другой, тихий и ласкающий слух голос женщины.

– Нет, я всегда считал, что присягу солдат должен давать один раз.

– В какой позе вам нравится заниматься сексом? – это был все тот же женский голос. Она смотрела на Алексея в упор, буравила глазами, но лицо ее оставалось бесстрастным и удивительно безэмоциональным. Никакого любопытства, никакого личного интереса.

– Раком, – сам себе удивляясь, неожиданно выпалил Алексей.

Кто-то из комиссии хмыкнул. Вдруг прозвучал уже знакомый хриплый и неприятный голос справа, который спрашивал его о Германии.

– Вы ведь немецкий учили?

– Так точно!

Теперь Алексей совершенно спокойно, не стесняясь своего нагловатого упрямства, мог хорошо рассмотреть человека, задававшего вопрос. Это был немолодой мужчина в однотонном сером костюме, совершенно лысый или, может быть, бритый, с белой щеткой пышных усов под греческим носом. Лицо его было неестественно худым со впалыми щеками и отметинами продольных морщин на них. Что-то в нем было призрачное, гипнотизирующее, одновременно и влекущее, и отталкивающее. Он вроде бы сливался с присутствующими неброскими цветами одежды, так характерными для всего состава собрания, и в то же время выделялся особенной, мерцающей подобно звезде индивидуальностью – голосом, странным сочетанием усов и лысой, как бы намеренно обнаженной, головы, но больше всего своими невероятными, будто нечеловеческими глазами, которые светились изнутри.

– Но ведь в училище вы не спецфакультет заканчивали, и язык не был вашей специализацией.

– Так точно! – почему-то опять казарменно повторил Алексей, набычившись и слегка наклонив голову, будто готовясь забодать экзаменатора. Он теперь пребывал в совершенном согласии с собой, ни на что не рассчитывал, но и сдаваться не собирался. Уверенность, что результат экзамена будет негативным, внутреннее разочарование вернули ему естественность, убрали напряженность, сделали самим собой. И эти два бессмысленных, сугубо военных «Так точно!» словно поставили точку. Произошло то же, что с супом, который сбегает, но затем, выпустив за пределы кастрюли пену и лишнюю воду, продолжает преспокойно вариться дальше.

– То есть вы изучали язык самостоятельно?

Алексею показалось, что этот внимательный человек пытался докопаться до самых глубин его сознания. Но теперь ему было уже все равно, чем закончится разговор, ведь экзамен для него закончен.

– Да, изучал самостоятельно.

– Зачем? У вас были какие-то мотивы?

– Были. Любовь к Ницше и Гейне.

«Ох и горазд же ты врать, Артеменко, – сказал он сам себе почему-то весело, с задором. – И зачем это я соврал? Как будто это что-то изменит…» Но ответ Алексея звучал так вызывающе-убедительно, что заподозрить его в неискренности было все равно что цербера – в излишней сентиментальности. К его удивлению, никто из присутствовавших не вклинивался в разговор и создавалось впечатление, что все с возрастающим интересом наблюдают за происходящим.

– Что вам больше всего нравится из Ницше? – В глубоких глазах допрашивающего появились лукавые искорки.

– Wer bezitzt, wird besessen. – коротко, но внятно произнес Алексей. «Обладающий чем-либо находится во власти того, чем он обладает», – хотел он произнести перевод эпохального высказывания знаменитого философа. Но не произнес. Если экзаменатор знает язык, сам понял, а не знает – еще лучше.

– Очень хорошо, – улыбнулся настойчивый экзаменатор. Теперь голос его не хрипел, лишь издавал странный сопроводительный звук, подобно пиле, когда ею неумело пользуются. Вероятно, он был тронут, потому что задал еще один вопрос.

– Гейне тоже можете почитать?

– Ich bin ein deutcher Dichter… – начал было Алексей, но экзаменатор его перебил.

– Хватит-хватит. Я только полюбопытствовал. Произношение у вас, конечно, неважное. Но все равно похвально… У меня больше нет вопросов.

И Алексея отпустили с миром.

До самого окончания заседания Подмандатной комиссии Алексей был молчалив и подавлен, с угрюмым спокойствием рассказывая тем коллегам-офицерам, которые еще не побывали на допросе, что там происходит. Медленно, как снеговой ком, в нем нарастала убежденность, что не поступил, все провалил. «Из-за бахвальства, из-за своего несносного характера, из-за десантных глупостей», – корил Алексей сам себя, уже представляя, как сообщит Але эту печальную новость. Его воображение рисовало ее лицо, сначала светлое, сияющее, радостное от встречи с ним – так было всегда, и эта радость непременно передавалась и ему, – и затем широко распахнутые глаза, обрамленные большими красивыми, как у кукольной Мальвины, ресницами. Затем ее тонкие брови тревожно вздернутся, свет в глазах начнет тускнеть, лицо застывать, а уголки губ медленно и безнадежно поползут вниз. Но больше всего Алексей страшился, что Аля станет его утешать и ободрять… От этой мысли с настойчиво преследующей картинкой, как будто он действительно видит Алю на большом воображаемом экране, Алексею стало тошно, хотелось подойти к стене и шарахнуться головой о бетонный блок. Он ненавидел себя…

Вдруг прозвучала команда строиться в коридоре. Алексей с угрюмым видом занял свое место между капитаном-штабником и старшим лейтенантом, военным переводчиком, который уже год стажировался в разведуправлении округа. «Вот у кого все понятно», – успел с досадой подумать Алексей до того, как закрепленный за их потоком представитель разведки, скупой на любое проявление мимики, эмоций и, тем более, рассуждений, начал официальное подведение итогов. По сути, оно состояло из оглашения списка попавших на Мандатную комиссию, которая должна была окончательно утвердить поступление. Если фамилия не называлась, участник навсегда выбывал из категории людей, которые когда-нибудь могут понадобиться российскому ГРУ. ГРУ рассматривает кандидатуру только раз… Когда Алексей вдруг услышал свою фамилию, его словно ужалила оса. Внутри все ожило, мир в одно мгновение перестал быть бесцветным, обрел потерянную было пестроту. Он был уверен: академия значит для него гораздо больше, чем для кого бы то ни было из других офицеров, приехавших в столицу за иной жизнью. Если для них академия – всего лишь новая ступенька по карьерной лестнице, то для него это настоящий шанс, подлинная удача, волшебный выход из заколдованного лабиринта, который он тайно от всех много лет искал. Только теперь он мог признаться себе и Але, насколько важным был этот шаг для его дальнейшей судьбы.

Когда на следующее утро капитан Артеменко доложил о прибытии на Мандатную комиссию, он удивился ее малочисленности после размаха предыдущего мероприятия. Возможно, это ощущение преследовало Алексея из-за того, что действие происходило в том же зале, казавшемся теперь полупустым. Во главе стола восседал все тот же грузный седой человек, уже не казавшийся в окружении нескольких офицеров в штатских костюмах столь лощеным, как вчера. Может быть, потому что присутствующих было вполовину меньше. Его глянец сегодня заменяла большая ручка с золотым пером, которую он между внесением коротких аккуратных записей в большую, похожую на альбом, тетрадь, держал, как царственный жезл.

– Что ж, капитан Артеменко, на ваш счет были различные мнения. Будем говорить откровенно, американец вас забраковал, но направленец по Западной Европе намерен взять к себе. Если, конечно, сумеете закончить академию.

Алексей из всего сказанного понял лишь одно: он будет учиться! Он зачислен! Ему захотелось расцеловать начальника академии. Но он молчал, преданно глядя на него немигающими глазами. Лишь несколько лет спустя он осознал, как важно было при поступлении понравиться представителю или руководителю какого-нибудь конкретного направления, выступавших в роли покупателей чужих мозгов, как на самом настоящем невольничьем рынке. Покупатели тут выглядели избалованной, переборчивой публикой, подбирающей для будущего субботнего шашлыка отборную, пахнущую свежей кровью вырезку.

3

Для капитана Артеменко так и осталось неразрешимой загадкой, кому он обязан чудному превращению, в один миг перевернувшему всю его жизнь, открывшему новую, божественно притягательную реальность. Господу Богу, судьбе, индивидуальной жизненной программе, записанной где-то невидимыми чернилами на небесном папирусе, волшебному совмещению цифр в каком-нибудь звездном компьютере Вселенной, витающему над ним ангелу-хранителю или, может, своим собственным бесконечным усилиям, немыслимой для остального мира силе собственного желания? Он не знал этого, и сколько ни задавал себе вопрос, не мог найти внятного, удовлетворяющего его ответа. В одно мгновение перед ним как будто распахнулось окно, в котором виден был совершенно иной, фантастический мир. На нужной странице открылась книга волшебных сказок, и он успел стать героем одной из них. Рассказывая жене, раскрасневшейся от волнения и умиления, Алексей с прильнувшей к нему розовощекой дочуркой на руках вспоминал неисчислимое количество раз о всех перипетиях, подвохах, капканах и сомнениях, которые пришлось преодолеть на пути к заветному «да». Аля, свято верившая в силу Высшего разума, или Бога, неустанно твердила мужу в ответ, что ему выпала какая-то важная, не исключено выдающаяся, миссия. И он либо распознает ее позже, либо что-то будет сообщено ему потом, когда станет необходимо. Алексей же недоумевал и был лишь влюблен до беспамятства в жизнь, в жену, в дочь, в появившуюся перспективу. Ему казалось, что он неожиданно оседлал волну, оказавшись на ее исполинском вихрящемся гребне. Как, спрашивал Алексей сам себя, он, мечтательный мальчик, преисполненный книжной романтики, попал и выжил в таком суровом месте под названием «Рязанское воздушно-десантное училище»?! И как потом, приобретя страшный для обыкновенной жизни опыт, совершил обратный кульбит, прыжок в область интеллектуальных войн, превосходящих по силе и изобретательности мощь любого доселе известного человеку оружия?! Конечно, перед отъездом в Москву он пришел с визитом благодарности к полковнику Мигуличу, принеся Ивану Тимофеевичу самый дорогой коньяк, который только мог позволить его карман. Они долго говорили о превратностях человеческой жизни, о счастье и достижениях, о том, что составляет движитель человека стремящегося. «Все-таки прав был русский философ: культура – не клумба, а лес», – задумчиво сказал Иван Тимофеевич на прощанье. «О чем это вы?» – удивился Алексей. «Да о том, Алеша, что ты пошел правильным путем, дорогой самостоятельного определения ориентиров и достижения их. И что именно это, твои поиски и раздумья, а не какие-то универсальные наборы знаний, и вынесли тебя на поверхность большой реки. А теперь: большому кораблю – большое плаванье. Главное – выдержать первые шторма». И они обнялись крепко на прощанье, так, как обнимаются лишь отец и сын.

Шторма, в самом деле, оказались сокрушительными. Капитан Артеменко почему-то был определен во французскую группу из девяти человек, по какому принципу – он не имел понятия. Никто из офицеров группы раньше не изучал французский язык, и все, кажется, были одинаково ошарашены не поддающимся объяснению решением, испытывали смятение и тревогу. Всего на курсе, состоящем из двух факультетов, – и это Алексей вычислил долгим путем различных сопоставлений, – было человек двести. К своему величайшему изумлению, он попал не на ОАР – факультет оперативной агентурной разведки, а на САР – факультет стратегической агентурной разведки.

Для человека, только что приколовшего к погону капитанскую звездочку, это было неслыханно и дерзко, и этого он не мог ни объяснить, ни осознать. В его группе оказались преимущественно майоры, знающие запах штабов и вкус интриг аппаратной жизни, да еще один капитан, который поступил год тому назад, но находился на стажировке в разведывательном управлении округа. С этим-то капитаном и оказалась семья Артеменко в одной двухкомнатной квартире. Если подавляющее большинство поступивших поселили в специальном общежитии рядом с академией, которое по неясным причинам в среде слушателей получило название «Хилтон», то учащихся на факультете САР расселяли в разных местах большого города. Каждый учащийся получил похожий на удостоверение пропуск, выписанный на девичье имя матери или жены, на выбор слушателя. Этим документом со всеми необходимыми печатями и данными воинской части следовало пользоваться внутри учебного заведения. Порядок применения настоящих документов был жестко регламентирован, но все слушатели с первого дня появления в Москве тщательно ограждались от любой необходимости предъявлять их. Но и это было не все. Каждый слушатель получил трехзначный порядковый номер, и из всех преподавателей только старший курсовой офицер, которого за спиной ласково звали «папа», знал настоящие фамилии. Теперь, представляясь преподавателю, Алексей говорил «Пятьсот восьмой», и такой же номер вместо фамилии значился в журнале, который передавали преподавателю.

Всем им предложили также надолго забыть о существовании военной формы, надежно запечатав ее в укромном уголке до особого распоряжения. Впрочем, Алексею казалось, что лишь очень немногие испытывают тоску по блестящим внешним атрибутам, свидетельствовавшим о принадлежности к касте военных. Сам он скорее обрадовался, чем расстроился, такому положению вещей; как меняющие шкурку животные, он с тайным удовольствием впитывал внешние признаки обновления, предвкушая еще большую внутреннюю трансформацию. Да и внешняя компенсация оказалась куда солиднее и слаще. Всех поступивших, поначалу недоумевающих, в один из дней собрали с вещевыми аттестатами под клубом. Когда же Алексей, дождавшись своей очереди, спустился в сказочное подземелье, то у него от изумления отвисла челюсть и выкатились из орбит глаза: там был огромный, кажущийся бездонным склад с импортной одеждой, какую можно было отыскать лишь в дорогих столичных магазинах за баснословные деньги. Алексей и большинство его новых товарищей были откровенно сконфужены, даже подавлены неожиданно обнаруженным размахом, за которым легко угадывался масштаб созданной в государстве тайной организации. Недоступной непосвященным, защищенной бесчисленным количеством оболочек и обладающей невиданной силой протянутых во все уголки планеты рук. И вслед за обескураженностью Алексей испытал прилив гордости и мечтательной радости – от принадлежности к этому великому сообществу, которому так откровенно покровительствует государство. Только теперь, после посещения тайных закромов, Алексей понял, что ГРУ – это государство в государстве. Из вещевой сокровищницы военно-дипломатической академии каждому слушателю выдали по несколько костюмов, рубашек, галстуков, пальто и еще великое множество удивительных мелочей мужского туалета, о существовании которых бравый десантник, привыкший по ночам до дыр драить щеткой единственную форму, даже не подозревал. Причем брать можно было все что душе угодно, ограничиваясь только определенным количеством предметов одежды. Когда Алексей держал в руках выделенную ему государством одежду, от удовольствия у него загорелись уши – никогда еще у него не было столько элегантных вещей. Но тут же у него возникло и стало нарастать снежным комом чувство невыразимого стыда: а как же его Аля? Как ему смотреть ей в глаза, одетому с иголочки, в то время как у нее старая куртка да лишь одни обноски. Что говорить о платьях и костюмах, если даже сносного белья у офицерской жены осталось лишь пару комплектов, и это было жуткое, неприятное следствие их долгой совместной борьбы с голодным временем. И только теперь, когда Алексея самого завалили роскошными костюмами, о приобретении которых он никогда и не помышлял, он вдруг с острой болью в сердце подумал о жене, которая безропотно шла с ним по жизни, не жалуясь, не ропща, ничего не прося, а напротив, улыбаясь солнцу, радуясь их совместно проведенным дням. Как он теперь посмеет блистать на посольских или каких-нибудь еще приемах, когда ей не в чем показаться даже в среде его преимущественно небогатых новых сослуживцев. И когда Алексей с увлажнившимися от умиленного чувства к любимой женщине глазами, с необъятными пакетами в руках шел домой, он поклялся после первого же денежного содержания одеть ее, как куколку. Не ради самой красоты – она и так была ему милее всех, но чтобы избавить ее от страданий и мучительных переживаний из-за их, нет – его, финансовой ущербности и несостоятельности. «Временной», – крикнул он сам себе.

Служебная двухкомнатная квартира, куда поселили на время учебы семьи капитанов Артеменко и Юрчишина, находилась довольно далеко от академии, в Ясенево. Неблизкий путь в академию занимал около часа, но Алексей быстро научился использовать это время для учебы. Слушатель тайной академии, перемещаясь среди бесконечных людских толп в московском метро с максимально возможным темпом, втискиваясь и с силой проталкиваясь в потоках и пробках из человеческих тел, не переставал удивляться числу постных, сонных, абсолютно поникших и унылых лиц в вагонах столичной подземки. Он, преисполненный теперь несокрушимого желания непрерывно действовать, не мог понять, как можно быть столь опустошенными и инертными, когда сама жизнь бурлит неистово и вращает планету своими гигантскими, невидимыми глазом, но ощущаемыми всеми фибрами души щупальцами.

Каждая из семей занимала одну комнату, тогда как кухня была общим для них помещением. Сначала они удивлялись, почему в меблированной комнате нет телевизора. Но очень быстро, когда начался учебный процесс, поняли: включен секундомер на выживание, и время приобрело такую неслыханную ценность, что даже отдельная, вырванная из контекста жизни минута приобретала особый вес. Но тогда они еще не имели понятия о новом уровне трудностей, и Аля была на седьмом небе от счастья, которое усиливалось удивительно несложным переводом на учебу в Москву, подозрительно легким оформлением маленькой Женечки в ясли и еще множеством чудно решаемых мелочей. Все происходило как по мановению волшебной палочки: появлялась бытовая проблема, откуда-то из небытия возникал аккуратный, современный маг в неброском деловом костюме, что-то колдовал с бумагами, и преграда сказочным образом падала… А в короткие минуты совместного ужина они бросали друг на друга умиленные взгляды, и в глазах Али Алексей находил отражение дивного симбиоза, мозаики из восторга, благодарности и все еще присутствующего вопроса: «Неужто наш горемычный быт закончился?!»

Они боялись даже шепотом говорить об этом. Семья Артеменко, ведомая умелыми поводырями по сумрачным коридорам подземного государства, постепенно привыкала к двойной жизни. Они валились с ног от усталости, и Алексей хорошо знал, что напряжение Али в это время вдвое превышает его собственное. Они не имели в столице, как многие другие семьи, ни родственников, ни знакомых, а более чем скромное финансовое положение семьи и безумный ритм учебы еще долго заслоняли внешний мир и мешали налаживанию новых контактов. Но молодость сильна сама по себе; а молодость, одержимая активностью, защищенная от внешних ветров любовью, отличается беспредельной стойкостью.

Алексей ликовал. Наконец-то он будет заниматься тем, к чему лучше всего приспособлен его мозг, к чему уже давно, незаметно для него самого, пристрастилась его душа, что носило сугубо индивидуальный характер, соответствовало его компетентности и профессионализму. Но самое главное – тем, что имеет совершенно иную стоимость, несоизмеримую, леденящую и вместе с тем услаждающую душу масштабность. Перед Алексеем развернулась перспектива чего-то гигантского, влиятельного и невыносимо авторитетного, а ощущение, что за спиной у него стоит тайная могущественная сила, частью которой он должен со временем стать, доводило его до экстатического исступления. И он еще больше укрепился в мысли, что все подлинно выдающееся способен породить лишь индивидуальный разум, сосредоточенные усилия одиночек, тогда как массы, пусть и блестяще организованные, вышколенные, призваны перевести в плоскость реального чей-то великолепный замысел. И Алексей стремился занять место одного из таких беспокойных, отрешенных и ежесекундно действующих одиночек.

Впрочем, очень быстро его первая, как говорила Аля, щенячья, радость сменилась тяжелыми буднями, оказавшимися далеко не столь простыми, как представлялось из Рязани. Сказать, что для обеих семей началась жизнь в состоянии нескончаемого стресса, значит, ничего не сказать. С первых дней постоянно возрастающая по напору языковая атака стала первым штормовым предупреждением. Изучению языка посвящалось от двух до четырех часов ежедневно, с обязательным заданием на дом. Как-то Алексей подсчитал, что каждый день следовало выучить не менее тридцати – сорока новых слов и выражений. Но кроме языка было еще страноведение, вооруженные силы иностранных государств, оперативное искусство, история дипломатии и целое сонмище специальных предметов, из которых выделялись агентурная разведка, контрразведка, оперативная техника и агентурно-разведывательная психология. Через несколько недель он начал задыхаться от избытка информации; голова отказывалась воспринимать и структурировать ее. Порой наступали удручающие минуты: Алексею казалось, что в один чемодан надо впихнуть несколько стеллажей с книгами. Воля порой начинала отступать перед невероятным объемом информации, вечно воспаленные глаза все чаще тупо смотрели в записи и не улавливали того, что надо было переварить и запомнить. И в тот самый момент, когда подступила удушающая паника, началась первая волна отчислений. Только из его группы вылетело два человека, которые не могли справиться с темпами освоения языка. Какая-то глупость под названием «Фонетика» убила их наповал, безжалостно растоптала их судьбы. За неделю – информация, как яд мгновенного действия, распространилась по всей академии – из только что сформированной обоймы выпало больше двух десятков человек. Единственной причиной отчислений и единственным критерием оценки потенциала имеющегося человеческого материала оказался иностранный язык, как будто на нем сошелся клином белый свет. Но как только начались отчисления, Алексей неожиданно собрался с духом; запах опасности всегда аккумулировал его возможности. Разве столько лет он боролся, чтобы теперь споткнуться о собственную никчемность? Чтобы опять вернуться в беспросветную нищету? Что он скажет Але, которая столько времени мужественно и безропотно терпела их унизительное положение? Нет, никогда он не отступит! И Алексей начал предпринимать новые, нестандартные, несвойственные другим слушателям шаги. Он принял решение спать не более пяти часов в сутки, есть на ходу, отказаться от половины утренних пробежек, урезать время общения с семьей. День теперь смешался с ночью, две семьи в Ясенево стали жить по законам военного времени, непривычно зонированно, почти без контактов друг с другом. Теперь ему было мало, что вся квартира усеялась разноцветными наклейками. С Юрчишиным они поделили цвета, пространство и время. Желтые, синие и фиолетовые клочки бумаги содержали французские письмена; на белых, красных и зеленых наклейках были каллиграфически выведены турецкие слова – область Юрчишина. Бумажки были развешены, приклеены, прилеплены повсюду, в тесной квартирке нельзя было ступить и шагу, чтобы не наткнуться взглядом на какие-нибудь записки. Как заговоренные, два капитана постоянно шевелили губами, словно очумелые пленники дома скорби, разговаривающие сами с собой. Жены ходили на цыпочках, и даже маленькие дети, казалось, прониклись борьбой своих отцов, забыв на время об их существовании. Но этого все равно было мало. Вечером учить было почти невозможно – Андрей Юрчишин оккупировал и монополизировал кухню первой половины ночи и без конца бубнил в ней свои турецкие слова, пока не засыпал и не начинал громко храпеть прямо за крохотным кухонным столом. К тому времени дети уже давно спали, и Тоня, его жена, шла будить забывшегося в учебном бреду капитана, громким шепотом уговаривая его перейти в комнату. Алексей же пошел иным путем. Он засыпал почти тотчас после позднего ужина, но заводил будильник на три или четыре тридцать; зато после жутко крепкого кофе он безраздельно властвовал на пустынной кухоньке. Кроме того, он купил с десяток самых маленьких, умещающихся на ладони, записных книжечек. И во время перерывов начал заносить в них информацию по темам. Основные языковые формулы – в блокнот по иностранному; всякие даты, события и особенности зарубежных государств – в блокнот по страноведению… Тяжелее всего было с многочисленными секретными предметами. Если занести какие-либо данные и они неожиданно попадут в чужие руки, он будет неминуемо отчислен. Но что же тогда делать? И он разработал собственную систему знаков и символов, употребляя где-то французские, где-то немецкие слова, а где и короткие рисунки, похожие на пляшущих человечков Конан Дойля. Алексей твердил себе, что должен перехитрить систему, у него просто не было иного выхода. Наконец, солидную сумму из первого денежного содержания – как он ни переживал, что не может в первую очередь исполнить данное себе же обещание полностью потратить все на одежду жене, – пришлось выделить для покупки маленького кассетного плеера. На него Алексей сам записывал слова, выражения и тексты, запоминая теперь целыми книжными отрывками. С этого момента он стал полностью вооружен: он теперь учился везде и всегда. Каждая потерянная минута доводила его до бешенства. Все время, которое он бодрствовал, без остатка употреблялось на запоминание информации. Так он пережил первую, самую ужасную академическую чуму, заметно выкосившую ряды слушателей. Алексей пристально наблюдал за теми, кто был отчислен, и не переставал удивляться: это преимущественно были дети состоятельных или крепко стоящих на ногах родителей, сознательно сдавшиеся. Им влиятельные родственники и так без труда обеспечат альтернативу. А вот ему, выросшему без отца, как и бедной Але, много лет жившей без родителей, опереться в этом мире не на кого. Потому-то он будет терпеть, и терпеть с улыбкой, как это умела делать Аля. Он отдавал себе отчет, что без нее точно погиб бы, не справился или сломался. Она была движущей силой, она была стойкой личностью, закаленной суровым детством и ожесточенной спортивной борьбой. Однажды он спросил жену, как ей удается справляться с дочкой и со своим институтом, да еще успевать что-то вкусное приготовить из мизерного состава продуктов. Аля нежно прильнула к нему и тихо проронила на ухо: «Бог терпел и нам велел». А потом отклонилась и загадочно улыбнулась. И его сердце наполнилось безмерной нежностью и решимостью. Разве имеет он право сдаться?!