Текст книги "Родом из ВДВ"

Глава шестая

(Кировабад, 345-й полк, август – сентябрь 1989 года)

1

– Ну что ж, лейтенант, сразу предупреждаю: не сладко тебе придется. Вон, видишь, группа полувоенных людей у казармы?

Тут кэп, командир полка, властным жестом ткнул пальцем в окно, грязное снаружи от вечных пыльно-песчаных ветров Закавказья. Через стекло вдалеке, по другую сторону плаца, хорошо были видны фигуры солдат в желтых песчанках с множеством карманов. При виде своей будущей роты сердце молодого лейтенанта сжалось, он весь напрягся, как перед боем. Выйдя из казармы, солдаты лениво, как тараканы, расползались по местности. Одни вразвалочку кружили возле, другие присоединялись к курильщикам, третьи толпились без всякого смысла возле входа казармы. Игорь видел, как перекосилось лицо командира от негодования, словно у рачительного земледельца, который увидел на своем поле безбоязненно поднимающуюся стену сорняка, до которого не имел возможности пока дотянуться. Не ускользнуло от новоиспеченного командира взвода и то, с какой досадой полковник взглянул на громко тикающие круглые часы над дверью своего кабинета, как бы давая понять, что время и так расписано по минутам, но человек не в силах, как говорил известный книжный герой, объять необъятное. Игорю стало больно и скверно на душе, он тут же поклялся себе, что ситуацию, по меньшей мере в своем подразделении, он исправит. Тем временем командир подошел к столу, взял огромную чашку с зеленым чаем, неизвестно как умещавшуюся на маленьком блюдце с навязчивым отпечатком чайного круга, и быстро, с характерным звуком, по-крестьянски отхлебнул, а затем продолжил объяснение местных порядков хриплым грудным голосом:

– На обед уже собираются, хотя еще почти полчаса до построения. Будут курить, маяться. Седьмая рота – это сатанинская рота, полковое логово нечисти, канализация. Впрочем, как и весь полк – только что выведен из Афганистана, его бы расформировать да заново новый набрать… Ну, да ладно… – Кэп громко, не стесняясь лейтенанта, отхлебнул чаю из чашки. – Почти половина седьмой роты – афганцы, и они видят мир исключительно через стеклышко зацепившей их войны. Все себя мнят героями, больны завышенной самооценкой и думают, что Родина им должна. Хотя многие ничего толком не умеют, живут приобретенной до них славой и укоренившимися правилами дедовщины. Правда и в том, что в роте трое или четверо с орденами, и Красные Звезды у них в целом заслужены. Но это не значит, что с ними надо сюсюкать. Начнешь заигрывать – пропадешь. А они тебя обрабатывать будут! Готовься! – Кэп повысил тон, но, метнув короткий стреловидный взгляд на насупленного съежившегося лейтенанта, несуразно выглядевшего в своей парадной форме с рубашкой цвета свежевыпавшего снега, совершенно дикого, немыслимого здесь в пустыне, опять вернулся к прежней, спокойной манере разговора. У Игоря же, внешне бесстрастного, только немного побледневшего, мысли кружились каруселью и сбивались в невообразимый хаос. «Вот оно, начало, неотвратимое, которого так долго ждал, о котором думал, мечтал. Справлюсь ли? Точно справлюсь, иначе бы не ехал сюда, в эту дикую глушь!» Ему все-таки было страшно. Как это он придет, начнет командовать ротой разнузданных, но заслуженных афганцев, уже знающих запах войны и крови? Как он будет утверждать себя среди них? Ведь Красная Звезда на груди, он помнил это по Шуре Мазуренко, многое позволяет, действует, как солнечный свет, режет глаза окружающим…

А кэп – сам получивший в Афгане звезду Героя и ставший в ВДВ живой легендой – тем временем невозмутимо продолжал:

– Командир роты формально имеется, но в настоящий момент в госпитале, болеет, а вообще, служить, по-моему, не собирается. Есть зам по воспитательной работе, пугливый старлей из Новосибирска. Немного подавлен суровой действительностью ВДВ, но в целом на него опереться можно, парень неплохой. Ну, зато ты – рязанский, а значит, на месте разберешься. Кто Рязанское закончил, тот выдержит. Если, конечно, захочет. Через неделю зайдешь лично ко мне на доклад – относительно дел в роте, напрямую, независимо от непосредственных начальников и комбата. Мне нужен свежий взгляд. Да и на тебя взглянуть не лишним будет… Все ясно, командир первого взвода седьмой роты?!

Полковник пристально осмотрел Игоря оценивающим взглядом, пытаясь понять, что скрывается за его безукоризненно отутюженной белой рубашкой с золотистыми погонами, что за мысли упрятаны за упорным взглядом.

– Так точно! – выдохнул Игорь, стушевавшийся и готовый упасть в обморок от избытка информации и стремления начать службу в самой гиблой роте. Во рту у него пересохло. Ему, впервые в жизни оказавшемуся в кабинете командира части, все казалось дивным: и старый, аэродромом раскинувшийся на треть кабинета, прямоугольник стола, и слегка покосившийся шкаф с документами, и неприступный, тускло-стальным взглядом взирающий на людей громадный сейф. Все вещи тут выглядели внушительно, лапидарно и имели четкое практическое предназначение; ничего лишнего, никакого намека на роскошь или украшение помещения. И все же в этом кабинете, в каждом его уголке и на каждом сантиметре стола чувствовалась грозная, величественная, захватывающая энергетика героя, и освободиться от ее влияния ему, Игорю, вдохновленному картинными историями об афганском полке и его командире, было не под силу.

Сам командир, Василий Васильевич Пименов, чем-то походил на непритязательного, несокрушимого спартанца. Невысокого роста, плотно сбитый и подвижный, он прослыл человеком крутого, но справедливого нрава. Мог явиться ночью и неожиданно проверить караул, перепугав одним своим видом; мог заглянуть в столовую, устроив там переполох. Придя в полк, грозный полковник заставил всех офицеров сдавать нормативы, чем вызвал недовольство одних и уважение других. Однажды, застав весьма авторитетного в полку капитана в наряде в хмельном виде, без сомнения отправил его на гауптвахту. Зато в другой раз, когда у солдата не раскрылся на прыжках парашют и он сумел приземлиться на запасном, не раздумывая и не разбираясь в причинах происшествия, предоставил ему на десять суток отпуск. И не дал ходу делу, когда полковое расследование показало: чтобы отличиться, солдат сам пошел на такой шаг, перевязав себе пучок строп шнурком. Игорь хорошо знал, как, будучи майором-комбатом, его теперешний командир обеспечил разгром крупной базы афганских мятежников. Возглавив полк, не зазнался, не забронзовел и по-прежнему вызывал уважение как неординарная личность.

Кэп во время коротких монологов прохаживался по кабинету, как хищный зверь в клетке зоопарка, возбужденный назойливыми посетителями. Иногда создавалось впечатление, что полковник разговаривает сам с собой, словно размышляя вслух. Он казался Игорю невероятно живым, поджарым и абсолютно не похожим на привычных училищных полковников, тяжелых, с отвисшими лицами, на которых чаще всего прочитывался притупившийся интерес к жизни. В этом же был иной химический состав. Острый изгиб подбородка, тонкие, такие же острые формы небольшого носа, ромбовидные скулы и резкие, уверенные жесты выдавали в нем жесткого командира и упрямого человека. Да и форма его с трехзвездными погонами, хотя и была заношена и не блестела натертыми металлическими частями, все же какими-то едва видимыми штрихами подчеркивала, что перед ним бывалый вояка, подлинно боевой, а не книжный командир. Все на нем и вокруг него несло печать выверенного и четко поддерживаемого порядка, и впечатление о нем у Игоря не испортили даже свежие, утром выступившие соляные разводы под мышками на светло-зеленой рубашке без рукавов, основательно выбеленной постоянно висящим над Кировабадом солнцем.

– Если возникнут проблемы, разрешаю прийти раньше. Меня дела в этой роте очень сильно беспокоят. Фактически за ротного и будешь… пока. После обеда на построении полка представлю тебя твоему комбату, а пока знакомься с личным составом, не теряй времени.

– Разрешите идти?

– Давай, дерзай, лейтенант! – махнул рукой полковник, и в его глазах мелькнула тень сомнения к чрезмерно козыряющему лейтенанту. Колючий взгляд командира спрашивал: «А кроме «Есть!» и «Так точно!», лейтенант, что еще умеешь делать? Ладно, посмотрим на тебя через пару дней…»

Игорь выбрался из кабинета и ладонью вытер испарину на лбу. Церемониал представления занял всего несколько минут, но от напряжения он чувствовал себя опустошенным, выжатым. Безумно захотелось прислониться спиной к прохладной, выкрашенной в неясный цвет стене и постоять пару минут, закрыв для верности глаза. Да нельзя, накрахмаленная рубашка вмиг почернеет. Он ощутил, как от всеохватыващей духоты струйка пота стекла под майкой между лопаток. То ли еще будет! Как же они тут служат в этом вечном пекле?! Узкий и длинный, как тоннель, штабной коридор был пуст, и напряжение как-то сразу отпустило Игоря, он обмяк, расслабился и до лестницы прошел совсем не молодцеватой, а даже острожной походкой, сам пугаясь громыхания тяжелых подкованных сапог по грубому дощатому полу. Игорь думал о впечатлении, которое произвел на командира полка. Правильно ли он представился? Вроде все сделал, как учили. Но, кажется, строевой подход тут ни к чему, смотрелся глупо и бездарно… А даже по тому, как кэп относился к формальному соблюдению иерархических почестей, Игорь угадывал конкретного прагматичного человека, ценящего реальные достижения гораздо больше обрамляющей их бутафории.

Через несколько минут молодой лейтенант уже шел под выжигающим все живое огненным шаром, неминуемо приближаясь к пресловутой седьмой роте. Хотя он взбодрился и настроился на непримиримую борьбу неизвестно с кем, внутри у него все кипело, клокотало, натянулось канатом, в голове все смешалось, и он даже не знал, с чего начать.

Одного взгляда на непочтительно глазеющих на него бойцов было достаточно, чтобы понять: училищные методики, строгость и муштра тут не покатят. Нужна хитрость, сноровка. К черту, сначала прощупать, чем они дышат…

– Товарищ лейтенант, а вы не наш часом? – На Игоря насмешливо и любопытно смотрели большие черные глазищи солдата без головного убора, но с вьющейся молодыми виноградными стебельками шевелюрой. Эх, взять бы за эти кучеряшки, да обрить голову наголо, вот тогда бы знал, как к офицеру обращаться. Но внутри Игорь чувствовал себя неуютно, даже скверно и подавленно и потому спросил просто, не выдавая эмоций:

– Какая рота?

– Седьмая… – прозвучал незамедлительный ответ, после которого черные глаза опять испытующе, с невероятной бесцеремонностью впились в молодого лейтенанта, пытаясь заглянуть ему в душу. Игорь не заметил, как прошел нужную ему казарму, и теперь чувствовал, что находится под прицелом множества заинтересованных взоров, изучающих его как экзотический экземпляр человеческого рода. В самом деле, в парадной форме он и в цивилизованном месте выделялся бы, а тут, на обочине советской империи, такой внешний облик раздражал, напоминая, что где-то, на недостижимом отсюда расстоянии, находится совсем иной мир, наполненный пестрыми красками и яркими цветами.

– Значит, к вам, – коротко ответил лейтенант. Он сразу уловил скытый подвох в словосочетании «наш лейтенант», бывалый солдат с первой секунды послал ему плутовской сигнал «не мы ваши, а вы – наш». Что означало лишь то, что принимать его за своего начальника только из-за того, что он носит офицерские погоны, никто не намерен. И поэтому Игорь мимо воли испытал раздражение и неприязнь к солдату, которые он, однако, решил приберечь до поры до времени.

– Ну, что я вам говорил! Нам лейтенанта прислали! – повернув голову к разбросанным по казарменному пространству сослуживцам, почему-то радостно возвестил солдат. И тут же обратился к Игорю, не давая ему опомниться.

– А вы из Рязанского? – участливо поинтересовался он, сунув для верности правую руку в глубокий карман песчанки. В фамильярном жесте сквозило желание протестировать командира на прочность, зажать его в тиски неожиданных обстоятельств и, пока тот еще не знаком с местными порядками, навязать ему свою игру.

Игорь видел, что ситуация развивается по невыгодному для него сценарию. Изменить правила, сверкнуло в голове, и как будто высветилась перед глазами горящая строка: срочно взять инициативу в свои руки!

– А в котором часу обед? – спросил Игорь вместо ответа. Намеренно задал вопрос о приятном и не ошибся, солдат проворонил ситуацию.

– Для нашей роты в тринадцать сорок.

Игорь взглянул на командирские часы с кумачовой звездочкой на циферблате – до обеда оставалось еще чуть больше пятнадцати минут.

– Давайте так сделаем. Вы построитесь повзводно, по штату, познакомимся, и я отведу вас на обед. Есть в роте старшина?

Игорь увидел, как неприятно сморщилось обветренное лицо солдата при словах «отведу вас», но, очевидно, любопытство взяло верх.

– Старшина-то есть, но он в каптерке. На обед не пойдет, потому что плохо себя чувствует. А роту я построю. – И, демонстративно не вынимая руку из кармана, опять повернул голову в сторону и возвестил грозным голосом: – Эгей, мужики, строиться на обед! Повзводно!

Вскоре рота построилась. Впереди во взводах стояли пугливые молодые солдаты, угловатые и нескладные, затюканные стариками и потому услужливые, в замусоленной одежде с отвисшими на коленках и задах брюками. Сзади гурьбой, мало напоминавшей строй, толпились необузданные старослужащие. Игорь удивился, что некоторые из них были без кителей, прямо в черных майках. А один вообще наповал сразил молодого лейтенанта: прямо к майке в районе груди у него был прикручен орден Красной Звезды, а вместо кепки он нахлобучил на голову широкополую шляпу, какую носят пограничники. Вот эти-то парни в майках и составляли ядро постоянно действующей против армейской дисциплины оппозиции; они были беспредельно наглы и вели себя с откровенным вызовом в каждом жесте и каждом слове. Любое их движение заключало в себе демонстративное противоборство, форму постафганской самореализации. «Даже не войско, а туземное племя, – с досадой заключил про себя Игорь. – Так просто их не взять – нужна крепкая, длительная осада, как основательно укрепленной крепости, нужен таран, которым можно пробить ворота непонимания, сделать бреши в стенах неприятия всего, что составляет основу армии, ее управления, ее незыблемую дисциплину».

К вечеру напряжение Игоря еще более возросло. Его представили командованию батальона, похожему на штаб подразделения. Комбатом оказался относительно молодой капитан Шницын. Увидев его впервые, Игорь подумал, что такие в других частях еще ходят в ротных, а этот уже дослужился до командира батальона. Самоуверенный и амбициозный, с неподражаемым апломбом, он, однако, действовал поверхностно, не вникая в корневую систему военного организма. Ему нужны были пристойные результаты стрельб, отлично выполненные прыжки, отремонтированные, свежевыкрашенные казармы и отсутствие чрезвычайных происшествий. Его интересовало только то, что составляло основу, суть карьерного роста. В помощниках у него числились хронический безнадежный алкоголик – зампотех, давно уставший от службы и, вероятно, от самой жизни, майор Сеньцов, который, впрочем, превосходно разбирался в устройстве боевой машины десантной и был способен обеспечить выход из парка батальонных БМД. И как водится, воспитатель, хитрый колдун, худой и сгорбленный, как кощей, брызгающий на всех окружающих серо-зелеными, глубоко проникающими лучами из выпученных, невероятно зорких глаз-прожекторов. Этого майора со странной, но хорошо запоминающейся фамилией Стериопало (и Игорь сразу уловил обстановку) опасались батальонные офицеры и стороной обходили старослужащие солдаты. И не зря. Учтивый до лести, слащавый до приторности, с эластичной улыбкой, старательно формируемой тонкими губами, он производил недвусмысленное впечатление человека непредсказуемой взрывоопасности, как радиоуправляемый фугас. Вот только кнопка управления детонацией находилась неизвестно где.

Познакомился Игорь и со своим коллегой, заместителем командира по воспитательной работе, который представился коротко и мягко: Саша. «Из интеллигентов», – тотчас подумал Игорь и не ошибся. Воспитатель не только всем своим видом показывал, что не претендует на роль хозяина в роте, но и сторонился подчиненных, обходя по возможности заведомо острые углы. А когда Игорь случайно увидел торчащий из офицерской сумки корешок художественной книги, то ему все стало ясно. Надеяться на этого не стоит… Поздно вечером Игорь пересчитал оружие в оружейной комнате и понял, что бороться с ротой ему придется один на один. За ротой числились семьдесят четыре автомата, четыре пулемета и четыре ручных гранатомета; он же обнаружил в несгораемых шкафах семьдесят шесть автоматов, а затем на одном из шкафов – еще один «лишний» пулемет. Командир первого взвода озабоченно почесал затылок. Если в расположении роты такое творится, что можно обнаружить в полку, в тайниках внутри боевых машин, например? Патроны и гранаты, вне всякого сомнения! Интересно, знает ли кэп про неучтенное оружие в полку, эдак ведь кто угодно может сбыть его местным криминальным структурам?! У училищных методистов, наверное, челюсти бы отвалились, если бы они про такое прослышали… Когда глубокой ночью после невероятно долгого первого дня службы Игорь возвращался в офицерское общежитие, то уже не обращал никакого внимания на скудную растительность, стоящие в пыли низкорослые, совсем не такие, как он привык видеть в Межириче или Рязани, деревья. Он все еще брезгливо морщился от хлестких порывов ветра, несущего все ту же мелкую, проникающую, кажется, в каждую клеточку песчаную пыль. И все-таки Игорю казалось, что он здесь, на этих задворках цивилизации, находится целую вечность, что Кировабад уже стал его миром, навечно влез в его сознание. И только нестерпимо грязная, уже совсем не белая, абсурдная в этих условиях парадная рубашка напоминала, что он еще только-только прибыл к новому месту службы. Взглянув на темные разводы на рубашке под одним из фонарей, Игорь улыбнулся: ему не было жаль замаранного белого цвета, потому что он хорошо знал: цвет новой, неотвратимо надвигавшейся жизни не был белым. А парадная рубашка не скоро ему понадобится.

2

Ранним утром, за четверть часа до подъема, в пять сорок пять, неугомонный лейтенант уже был в роте. Вечером он полагал, что ночью многое передумает, приступит к созданию какого-либо плана. Но едва голова коснулась подушки, как он улетел в невесомость сна и очнулся только от пронзительного звона большого механического будильника, который способен был разбудить все офицерское общежитие. Идя в часть, он ежился: холодный серый рассвет казался мерзким, пронизывающим насквозь. Полоска дымчатой облачности застилала горизонт. И как только может дневная жара чередоваться с таким собачьим холодом? Одно только радовало: были любопытно наблюдать за застывшей природой, даже листья на кустах замерли, словно ошеломленные приходящим днем и несущимися с ближайших гор пыльными ветрами. Но, построив роту на зарядку, Игорь не обнаружил шестерых дембелей. Еще человек двенадцать из старослужащих поднялись и пошли в строй в тапочках, явно давая понять, что утренний кросс для них – что-то из области фантастики. Они и без того плелись в строй обозленные из-за прерванного сна и походили на порыкивающих собак, решающих, стоит ли буянить и затевать драку. У сторон пока было слишком мало информации друг о друге, и поэтому они шли на компромиссы, отделываясь тихим ворчанием под нос или претензиями, выбрасываемыми в пространство. «Ну, что ж это за жизнь такая, мать вашу, настала?!» – такие крики, снабжаемые шквалом отборной нецензурщины, то и дело раздавались из глубины казармы при подъемах. Игорь прекрасно понимал, что за этой бранью стоит еще не выработанная политика старослужащих в отношении его самого, сомнения солдат, которым с первых дней службы вбивали в голову необходимость подчинения офицерам и которые уже готовы выйти из-под контроля любой власти. Игорю стало ясно: настоящее столкновение не за горами. А произошло оно буквально через неделю после появления в роте командира первого взвода, совсем непримечательным утром, после того как въедливый лейтенант понял, что дембеля прячутся от него по утрам в каптерке – большой кладовой, предназначенной для имущества роты и совмещенной с небольшим помещением для просушки вещей. Как выяснилось, изобретательные солдаты соорудили там спальное помещение для избранных и переходили туда досыпать на наваленные на пол матрацы до самого завтрака. Вряд ли им было уютно, но игра переросла в борьбу принципов, изводящий армреслинг. Офицер решительно отобрал ключи от каптерки и мягко намекнул старшине, что его придется заменить, если тот не будет пришпоривать роту.

– Да что вы, товарищ лейтенант, ей-богу, хотите, чтобы рота строем ходила, как у вас в училище?! – Старшина вздыбился, как ретивый, стянутый уздой конь. Было такое впечатление, что еще чуть-чуть, и из носа у него повалит пар негодования. – Молодые вот пришли, их и третируйте. А мы свое уже отслужили. И отвоевали! Эти люди, которых вы хотите заставить кросс бегать и шагать на плацу, кровь живую видели, умирали на войне, от которой теперь государственные мужи отмахиваются. Оставили бы нас в покое, мы вам обеспечим и порядок, и все остальное. По нашим, афганским правилам. У нас сейчас и имущество в избытке, и боевая подготовка не хромает, чего не скажешь про другие роты.

«Ну и горазд же врать старшина, – думал Игорь, глядя на взрослое, табачного цвета, как у индейца из американского кинофильма, лицо сержанта, – только дай слабинку, живьем съедят тотчас. Проглотят, как крокодил зазевавшуюся жертву. Какая уж тут боевая подготовка, когда солдат в строю в майке шлепает…» Но убеждать уставших от службы солдат, которым давно ослабили удила, все равно что толочь воду в ступе. Игорь хорошо понимал это. Нужен хитроумный ход, нужна ловушка, действующая подобно удавке. Иначе он с ними не совладает.

– Может быть, я бы и принял такую позицию. А еще лучше – отправил бы всех афганцев по домам. Но только не я такие решения принимаю. А вы остальную роту разлагаете. Потому выхода у меня другого нет, как требовать одинаково от всех.

– Зря вы так, товарищ лейтенант. Потому что ничего из этого не выйдет. Только себе нервы будете портить, глупости военные тут никому не нужны.

Глаза старшины бесовски сверкнули, и из них на Игоря посыпался поток злых искорок. Он почувствовал в голосе солдата, озвучивающего идеи старослужащих, скрытую, пока еще дремлющую, но готовую прорваться наружу угрозу. «Откуда у них, у этих вчерашних детей, такая решимость на лицах, – думал Игорь про афганцев. – И на что он намекает, на то, что в хозяйстве роты будут недочеты? Пожалуй, надо переселяться в казарму», – размышлял молодой командир, все более хмурясь. Ему казалось, что неотвратимая развязка совсем близко и перевес явно не на его стороне. Надо придумать нечто сногсшибательное, что поменяет отношение к нему. Что вынудит этих оболваненных войной людей достойно дослужить срок, не уронив его, Игоря, командирскую честь. И не допустив унижения их человеческого достоинства, ведь они все-таки за Родину кровь проливали… Вот о чем идет речь, а не о каких-то там частностях в виде строевой или любой иной подготовки. Если бы это было в соседней роте, он бы закрыл глаза на позор армии, на ее тотальное разложение. Но коль уж он попал сюда, то его долг, его миссия – изменить ситуацию вокруг себя, потому что, в конечном счете, стоит вопрос о его добром имени, его офицерской состоятельности. С чего же начать, черт возьми?! Чем глубже он копал, тем большее возмущение вызывали беспорядки в глубине больного, насквозь прогнившего организма армии. На третий день Игорь уже знал, что старики заставляют молодых бойцов по ночам работать, стирать им, гладить, посылают в столовую жарить картошку с ворованным из общего котла мясом. А то и просто так издеваются. Например, для забавы проводят импровизированные состязания на «лучшего крокодила» – это когда все молодые бойцы по команде дембеля упираются руками в одно быльце кровати, а ногами – в другое. Игорь в воображении своем рисовал издевательские сцены: напряженные тела вчерашних подростков дрожат от усилий под веселые, а может, и пьяные ухмылки и зубоскальство «стариков». Потом солдатики ползают по деревянному полу наперегонки, чтобы дембеля погоготали вдоволь. Пинки, зуботычины, злобная ругань… Есть еще «электрический стул», гонки с табуретами, да мало ли что еще – фантазия «стариков» всегда растет по мере отлынивания от дела. Это были примитивные молодые люди, которых вырвали из своей среды, несомненно рабоче-крестьянской. Студенты, как правило, предпочитали увиливать от армии, имеющие средства – откупались. Эти же и дома-то еще не сформировали для себя цели и ориентиры, а тут их окончательно сбили с толку. Разложение роты, полка, армии давно приняло системный, необратимый характер, и не ему делать революцию. Но и оставить все немыслимо! Тогда уж лучше вообще отказаться от военной службы и офицерской карьеры. «Каждый должен честно выполнять свою работу на отведенном тебе маленьком участке», – полагал молодой лейтенант. Наступил момент, когда важным для него стало не одобрение и признание начальников, а вопрос собственной выживаемости. Ибо он с положением дел мириться не хотел, солдаты же не только не желали идти на уступки, но, напротив, перешли в наступление. И ребята эти оказались не из робкого десятка, ведь Афганистан пробудил в них воинственное, сугубо маскулинное, милитаристское начало. И деть их некуда, до увольнения в запас последних афганцев оставалось как минимум три-три с половиной месяца. Да если он ничего не придумает, за этот период они его живьем съедят…

Пружина разжалась с угрожающей быстротой, как водится, утром. Как обычно, в шесть утра прозвучала команда «Подъем!» и командир взвода строил роту в расположении.

– А этот здесь уже? – не открывая глаз, проворчал в полусне один из замкомвзводов стоявшему рядом дежурному по роте и, услышав короткое «Да», громко простонал: – У-у, пидор, не угомонится никак.

– Дежурный, разбудите старшего сержанта Прившина, сообщите ему на ухо, что его рота ждет, – скомандовал Игорь молодому сержанту.

Насчет построенной роты командир взвода, конечно, преувеличивал, потому что в строю к тому времени стоял только молодой состав. Дежурный по роте помялся и в нерешительности посеменил к кровати дембеля. Боязливо подкрался на цыпочках, по сформированной и укоренившейся щенячьей привычке. Осторожно тронул его за плечо, нагнулся и жалобно промямлил:

– Александр Иванович, – тут он вдруг осекся, – товарищ старший сержант, тут подъем, и товарищ лейтенант требует вас.

Не поднимая головы, старослужащий прорычал громко:

– Идите со своим лейтенантом вместе… – тут он во всех непереводимых подробностях обозначил, куда и как далеко идти дежурному и вместе с ним надоедливому лейтенанту.

Кровь волной прибоя хлынула к голове Игоря и хлестким шлепком ударила в виски. Он больше не колебался. Оттолкнув дежурного, он вдруг ухватил за ножку табурет, сбросил с него аккуратно уложенную одежду старшего сержанта и, приподняв над головой, со всего размаху врезал им по укрытой одеялом голове.

– А-а-а! – истошный крик, переходящий в глухой рев, вмиг раздался в казарме и, как показалось самому Игорю, выскользнул в открытые форточки и понесся дальше по всему плацу, оповещая всех обитателей полка о том, что в седьмой роте свершилось что-то неординарное, сверхъестественное, знаковое для всех. Старший сержант Прившин в состоянии болевого шока вскочил с кровати и ошалевший, с перекошенным лицом, держась за ухо и все еще не понимая, что с ним произошло, побежал к умывальнику. Из его уха обильно сочилась кровь, буйная струйка которой быстро пробила себе путь к бычьей шее возмутителя спокойствия. Игорь же, сам озверевший и потерявший терпение, метал громовые тирады в адрес всех тех, кто еще не встал в строй. Он все еще не выпускал из рук табуретку, которая – и все видели это очень ясно – могла немедленно найти применение в случае малейшего неповиновения. «Старики» не спеша, тихо, с сохраняемым достоинством встали в строй, предпочитая не связываться с обезумевшим офицером.

3

Дальнейшие события развивались с необыкновенной стремительностью. Весть о чрезвычайном происшествии быстро распространилась по полку, обрастая слухами и небылицами. Батальонный воспитатель, вкрадчивый и язвительный, вызвал командира взвода на откровенную душещипательную беседу, суть которой сводилась к призыву публично покаяться и необходимости офицерской инквизиции в виде общественного суда за небывалую для взводного дерзость. Игорь понимал, куда клонит майор – главным делом интригана в майорских погонах было переложить ответственность со своих манерных, почтительных плеч на любые другие. «Репутация штаба батальона, – и майор Стериопало заявил это прямо, – это вам… сами понимаете…» Боязливый идеолог в погонах был готов сколь угодно много оболванивать окружающих тяжеловесной пропагандой, но когда в воздухе пахло дымом, предпочитал предать анафеме, похоронить заживо кого угодно. Только бы ничего не изменилось в его размеренной жизни. Комбат, кажется, принял сторону искушенного в подобных делах майора, особенно когда из санчасти доложили, что у сержанта перебита барабанная перепонка и, по всей видимости, потребуется операция. Если так, дело могло выползти за пределы полка, и только его командир мог теперь разрешить возникшую головоломку. Но кэп был на каких-то сборах, и ни начальник штаба, ни заместитель командира полка не решались разрубить гордиев узел. Командира ждали на следующий день, так что, как возвестил замполит полка, утро вечера мудренее.

Несмотря на усталость первых дней, ночью Игорь проснулся от шума поезда на железной дороге. В офицерской гостинице наконец стихло – очередная офицерская попойка, организованная то ли от глупости, то ли от ощущения безысходности, только недавно завершилась. Кое-кто завтра не выйдет на построение, будет отлеживаться и рассказывать посыльным, что отравился. Кому-то сойдет, а кому-то нет. Кто-то, по всей видимости, для себя уже решил, что вообще не будет служить. Потянет волынку несколько месяцев, денежное содержание платят исправно. А потом будет выбираться из этой богом забытой дыры, черного провала, невидимой глазом трещины на карте мира.

Может быть, зря он приехал сюда, в ютящееся на задворках жизни Закавказье? Может, лучше было бы поехать в цивилизованное место, в Псков или Тулу? Ведь стоило только слово сказать дяде… Так и сейчас еще не поздно: приди на телеграф, набери домашний номер дяди в Рязани, и через месяц будешь в пристойном месте. Даже на родной Украине, как Горобец. Ох и хитрая матерая Птица, полетела на теплую благодатную Украину, между Кировабадом и Кировоградом выбрав последнее… Поехал в Кременчуг, в кадрированную десантно-штурмовую бригаду, в двух часах от дома. А как радовался, дурачок! «Жизнь нам дается один раз, и прожить ее надо на Украине». – Игорь вспомнил, как щекастый Петя Горобец передразнивал Островского, которого их заставляли учить в школе. А у него не повернулся бы язык просить. И не повернется! Это во-первых. А во-вторых, о чем это он вздумал жалеть?! Разве не он сам отвечает за мир, в котором живет? Разве не воздастся каждому ровно в той степени, в какой он направил свои усилия на изменение мира вокруг себя, на его улучшение, на достижение высоких целей своих? Именно так говорила мать, и так наставлял отец. Он осознанно взял ответственность за себя, сделал свой выбор, потому что здесь настоящая служба, только пройдя сквозь дерущую горло пыль, сквозь вечный оскал солнца, сквозь дрянь старой казармы и подванивающей гнилью столовой, можно показать, на что способен. Стать кем-то в этой жизни, приблизиться к героям, о которых мечтал. Жуков. Суворов.