Текст книги "Родом из ВДВ"

– Не обезьянничай, как сейчас перед зеркалом, просто естественно улыбайся – это расслабляет и располагает окружающих. И не уставай говорить комплименты женщинам, – а потом, подумав, все же добавила: – Но… думай в это время о жене и дочери.

– А ты откуда все это знаешь? – спросил Алексей не без иронии.

– О-о, – протянула она, смеясь и как бы отражая невидимым зеркалом его иронию, – я многое знаю. Слушай меня и не пропадешь!

«Вперед, – приказал он себе привычно, как принято в десантных войсках, – ввяжемся в бой, а дальше посмотрим». С тем и вышел.

В преподавательской Алексей вежливо осведомился, с кем можно поговорить на столь щекотливую тему, как работа. Для верности добавил, что предполагается солидная языковая практика для подготовленных студентов старших курсов и… возможно, для некоторых, не слишком занятых преподавателей, так как на первом этапе работы компании рабочий график предусмотрен достаточно гибкий. Его без липших слов отправили к тучной пожилой женщине с большим круглым лицом и свинцовыми, без блеска глазками. По ее позе, необъятным размерам и особенно по тяжелому оттенку глаз Алексей догадался, что она безраздельно властвует в этих апартаментах. Алексей бегло объяснил ситуацию, стараясь предупредить острые вопросы. Кажется, он хорошо проработал план, потому что не чувствовал ни страха, ни трепета перед задачей, представлявшейся ему хоть и лихой, но до мелочей продуманной шахматной партией, в которой он просчитал многие ходы противника. Но когда женщина с неимоверным трудом подняла набрякшие водянистые веки и одарила Алексея свинцово-матовым, въедливым, недоверчивым взглядом, лишенным всякого интереса к его делу, он напрягся. У нее было лицо каменной царицы, непрошибаемое никакими аргументами. Но самое главное, ее абсолютно не заинтересовала тема, которая, по всей видимости, являлась просто избитой и поднадоевшей. Взгляд же ее говорил даже лучше, чем плотно сжатые тонкие губы. Алексей прочитал в ее глазах приблизительно следующее: «Ходят тут проходимцы, забивают головы несчастных студентов всякими глупостями. А те хватаются за дешевую наживку». Он ожидал щекотливых вопросов и намеревался удивить ее обстоятельными ответами, но она сразила его наповал холодным равнодушием. Если бы она задала хотя бы пару коротких несущественных вопросов для соблюдения норм приличия, то, вероятно, он бы зацепился. Но она удивительным образом молчала, и это действовало обескураживающе. А когда Алексей с невозмутимым видом пошел в атаку, она резко осадила его коротким замечанием, что предложений у студентов сегодня хоть отбавляй. Если компании очень уж неймется, можно повесить объявление на доске в коридоре. После целой серии ухищрений Алексея она с большой неохотой начертала на маленьком отрывном листочке телефон кафедры, не приписав к нему никакого имени, и предложила позвонить через несколько дней. Разумеется, ничего не обещая. Она могла бы и не прибавлять фразу об обещаниях, потому что на ее мясистом, несколько обрюзгшем, но тщательно заретушированном дорогой косметикой лице с отвислыми складками кожи не составляло труда прочитать полный и безоговорочный отказ сотрудничать. Ситуация могла быть приравнена к провалу. Алексей понимал, что даже если часами кружить вокруг этой кафедры, подступиться к этой живой крепости все равно не удастся. Но он и не думал паниковать. Такой вариант также просчитывался, а его сценарий имел столько различных ответвлений, что сам черт спасовал бы перед его многосторонней разработкой. Артеменко вышел из помещения, в котором, как он мельком заметил, оставались еще две женщины, очевидно преподаватели, и молодая девушка, вероятно лаборантка. Что-то подсказывало Алексею, что еще можно зацепиться, и для этого нужен хотя бы маленький, пусть даже глупый повод войти в преподавательскую еще раз. Он остановился у окна, добротного, поставленного в советские времена, но старого, с облупившейся краской, и сделал вид, что копошится в своей папке. Он излучал уверенность, открытость и совершенное отсутствие лукавства. И все-таки за показным спокойствием скрывалось напряжение. Когда он уже всерьез подумывал сменить осаждаемую кафедру, ему неожиданно повезло. Краем глаза он заметил, как грузная кабинетная дама тяжело выбралась из преподавательской и, безошибочно выбрав курс, торпедой направилась в одну из дальних аудиторий, причем редкие студенты предпочитали проходить мимо на очень почтительной дистанции.

Алексей мигом возвратился на кафедру. Уже в дверях он столкнулся с преподавательницей помоложе и даже открыл рот, но та, намеренно не замечая его, с необычайно целеустремлемленным видом удалилась. Водяной каплей влившись в помещение, Алексей начал новый этап борьбы. Продвигаясь к визуальной середине между двумя особами женского пола, строгой учительницей лет тридцати четырех в очках и молодой ассистенткой, он объяснил, что заскочил осведомиться, как зовут ту женщину, с которой ему довелось беседовать вначале.

– Вера Андреевна, – холодно сказала преподавательница, сквозь стекла очков окинув Алексея беглым, немного насмешливым взглядом. Он почувствовал себя бумажкой, которую дворовые мальчишки пытаются поджечь при помощи линзы и сосредоточенного пучка солнечных лучей. И успел подивиться тому, что холодный свет может жечь сильнее раскаленного солнечного.

Но ее ответ Алексей расценил если и не как приглашение, то определенно как новую возможность для атаки. Он подошел ближе к ее столу и улыбнулся:

– Откровенно говоря, мне кажется, что предложения нашей компании предназначены совсем для других ушей. И это вполне естественно, ведь у Веры Андреевны в жизни уже все сложилось и определилось. Мне даже показалось, что она несколько завидует студентам и своим более молодым коллегам, перед которыми жизнь сегодня открывает совершенно новые перспективы, в том числе и в применении языка.

Кажется, он попал в точку. Он понял это даже не по реакции этой женщины – она явно не желала подавать виду, что заинтригована. Зато глаза девушки в другой стороне комнаты вспыхнули неподдельным интересом, и Алексей это очень хорошо уловил.

– А что это за компания? – словно бы нехотя поинтересовалась преподавательница.

– О-о, – многозначительно протянул Алексей, – это известная по всему миру консалтинговая сеть Global Consulting. Компания в этом году выходит на наш рынок. И изюминка, я вам скажу, в том удивительном нюансе, что ее сотрудники не только работают по предложенным направлениям, но и могут создавать свои, с учетом национальных особенностей. Именно за счет такой гибкой политики компания приобрела мировую известность. К примеру, если вы работаете по какому-нибудь сегменту рынка, скажем косметике, но чувствуете, что активно развивается частное образование или даже, еще уже, преподавание иностранных языков на дому, вы можете предложить бизнес-план аутсорсингового направления и сделать не только приятный бизнес, но сформировать интересное поле деятельности лично для себя. Создание новых интересных сегментов является стратегической целью нашей компании, а для ее сотрудников – это море новых возможностей.

Алексей мог бы гордиться собой, потому что женщина наконец оторвалась от своих бумаг и одарила его долгим испытующим взглядом. Таким, каким, очевидно, на невольничьих рынках Древнего мира рассматривали зубы рабов. Но тут произошло нечто невероятное, ускорившее развитие событий. Девушка, которой, кажется, не терпелось присоединиться к беседе, решилась подойти к столу; для верности она захватила какую-то бумажонку для преподавательницы. Когда Алексей краем глаза заметил это, он с деланым удовольствием обвел глазами аудиторию – тут присутствовали те же кабинетная серость и невообразимая скука, так свойственные академическим миркам. Что же до преподавательницы, то опущенные уголки ее рта подсказали Алексею: эта, довольно еще миловидная женщина, приближающаяся к среднему возрасту, уже успела загнать себя в бесконечно скучные дебри какой-либо грамматики или, не дай бог, фонетики. И так уныло, под надзором стареющей мымры пролетают лучшие деньки ее жизни, а она даже не подозревает, что ее кандидатский или докторский диплом абсолютно не прибавит ей счастья. Вот уж прав Сташевский, утверждая, что язык – это оружие, но никак не специальность. Но сказал он противоположное:

– Конечно, обитать в таком райском кабинетике института, продвигать свою научную карьеру, испытывать удовольствие от общения со студентами – может быть, высшая радость преподавателя. Но есть и другая плоскость приложения сил. Сегодня мир очень здорово меняется начался неслыханный взаимный обмен с западным миром, который еще вчера был закрыт. Теперь Париж, Лондон, Нью-Йорк открыты для всех желающих. А профессионалы-лингвисты на вес золота. То, что тут можно сделать за годы, там можно успеть за считанные месяцы. – Алексей увлеченно рисовал перспективы, сам уже свято уверовав в то, что существующая только в его воображении компания Global Consulting вот-вот придет на российский рынок и утолит тайные желания всех жаждущих большего. Он чувствовал, что разошелся, и теперь может рассказать о компании и иной жизни столь же много, как если бы сам был ее участником.

– А какие требования этой компании, и есть ли ограничения? – вступила в беседу приблизившаяся к столу девица. Алексей мельком бросил на нее взгляд: милое и одновременно безнадежное эфирное создание с глуповатым выражением лица, вздернутым носиком и сплошь усеянным мелкими прыщиками лбом. «Вот кого бы заполучить», – подумал он.

– Да вы присядьте, – прорезалась наконец преподавательница, выглядевшая до сих пор более чем сдержанной. Маска строгости медленно исчезала с ее лица, и оно стало миловиднее и нежнее. «Если бы она сняла свои ужасающие очки, то, вероятно, превратилась бы в очень даже интересный экземпляр», – подумал Алексей. Он покорно приземлился на жесткий стул у загроможденного бумагами письменного стола терракотового цвета и еще минут пятнадцать страстно рисовал перспективы новой, более яркой жизни, настаивая попутно на том, что для проб себя в новой ипостаси вовсе необязательно сразу бросать размеренную академическую карьеру. Сошлись на том, что в течение недели Наташа – так звали прыщавую лаборантку – подберет шесть-семь кандидатур из студентов, а Ксения Петровна, которую Алексей охотнее называл бы Оксаной, подумает сама и поговорит со своей подругой относительно проб в Global Consulting.

– Наташенька, – говорил Алексей на прощанье лаборантке, – вы только обязательно поговорите с парнями, там есть сугубо мужские направления: машины, станки…

Та пообещала.

Только по дороге к метро Алексей вспомнил, что не сказал женщинам ни одного комплимента. «Эх, бестолковый, – вздохнул он, – заговорился. Ничего, в следующий раз надо начать с комплиментов и шоколадки этой нескладной Наташе. Все должно получиться». Впрочем, он был доволен собой; работа показала, что искусное вранье органично дается ему и действует достаточно эффективно. Он вполне контролирует свои эмоции, а избранная линия поведения позволяет не бояться разоблачения. Что ж, Сташевский был абсолютно прав в том, что самое главное – добиться полного соответствия роли; тогда признаки лжи не будут выпирать, как ребра дистрофика.

И все получилось. Через две недели Алексей имел по меньшей мере три кандидата с полными данными на них, да еще в придачу пять полноценных резюме. Руководителю он представил пухлую папку с характеристиками, с учетом особенностей личности, копиями документов, данными обо всех сферах их жизни. Небезынтересным являлось то, что почти все действия были совершены самими подопытными, как он их называл про себя. Да уж, уровень цинизма у него вырос за время учебы на два порядка, но он оправдывал себя тем, что, во-первых, не наносит вреда этим добродушным людям, а во-вторых, его безобидная ложь санкционирована государством.

Алексей настойчиво копался в своих ощущениях и находил, что ему нравится все происходящее в академии. Он был без ума практически от всех, без исключения, предметов; все изучаемое имело для него такое колоссальное, исключительно жизненное значение, как, пожалуй, ни для кого иного в группе, а может быть, и на всем факультете. И дело тут было не только в том, что ему нравились учебные задачи сами по себе. И даже не в том, что постепенно забывались черные дни удручающего безденежья, униженного пользования бывшими в употреблении вещами с остатками на них невидимых пятен чужой ауры и, не исключено, вредной энергетики. Конечно, Алексей с Алей могли гордиться, что у их дочери наконец появилась новая раскладная коляска. Что они теперь могли не бояться, что денег не хватит до будущей выдачи денежного содержания офицера и что Аля или Женя могут простудиться из-за отсутствия добротной зимней одежды. Могли не переживать за дешевую обувь и невозможность заказать в кафе в воскресенье дорогие сладости. И все-таки на первый план выступал не доступ к материальным благам, а те изменения, которые Алексей с каждым днем ощущал в себе и в своей Але. Вместе они преодолели в незримой пирамиде жизненных потребностей целый этаж, отделявший выживание от достижений. Алексей заметил, что незаметно стал меняться и внешне. Пропали косолапость, угловатость и неуверенность, которую в былые времена компенсировали былая десантная грубость с сальными шутками, пренебрежение к физической слабости. Он сам начал замечать у себя признаки элегантности. Но более всего ему нравилась явившаяся откуда-то уверенная сила. Улетучились колебания, нервозность, навязчивое желание любой вопрос решать с помощью агрессии. На смену внутренней жесткости пришли дипломатичность, изящество вербальных оборотов, спокойная сосредоточенность; имевшие место метания в области различных знаний вдруг приобрели ясную мотивацию и направленность. Постепенно он избавлялся от излишней, воспитанной училищем самонадеянности, сменил ненавидимую в себе застенчивость на непринужденность. Теперь он умел в беседе порхать по различным темам веселым мотыльком, ускользая от щекотливых деталей и вытаскивая нужные подробности. В самом деле, учеба приводила его в восторг от открывающегося доступа к захватывающим дух тайнам; неожиданный жизненный поворот, после которого его знания стали востребованными, привел Алексея к согласию с самим собой. Он обрел новый смысл жизни, ибо с первого дня появления в этом нигде не афишируемом учебном заведении внутри него поселилась уверенность, что он занимается делом чрезвычайной важности. Решение сложнейших и самых непредсказуемых задач государственной безопасности выводило его в иную плоскость самовосприятия, туда, где нужен мастерский, сложнейший пилотаж. И хорошо, что там не бывает размеренной степенной жизни, здорово, что там слишком мало добродетели и слишком много надежного, мистического безмолвия, к которому втайне от себя он стремился. Преодолев первый лингвистический напор, Алексей уже к середине второго курса мог позволить себе заглянуть в философские издания. И хотя он пока еще даже не помышлял о большой литературе, порой уже чувствовал внутри себя смутный голод, страстное желание окунуться в убаюкивающее душу чтение и связанные с ним детские переживания картинных героев. Алексей уже предвкушал эти царские времена, хотя и обязательная программа вызывала в нем гораздо больше воодушевления, чем тривиальный «Боевой устав ВДВ» или банальное «Руководство по стрелковому делу». И он понял почему. Стреляя по три часа в день из пистолета Макарова, он не нуждался более в чьих-либо наставлениях на этот счет, а вот душа, привыкшая к движению, не могла смириться со стагнацией. Тут же все было по-иному, на грани возможного, аскетизм духа и тела компенсировался идиллическим запахом реальной опасности, интеллектуальных сражений и подлинных ристалищ. И непрерывные усилия воли находили понятное объяснение. Зато если первый год семья прожила в мучительном, полусумасшедшем напряжении, то через год Алексей уже мог позволить себе провести половину воскресения с семьей, с упоительной беспечностью гуляя по Москве с Алей и Женей. Воскресенье стало любимым для всех днем. По привычке поднимаясь до рассвета, Алексей ко времени завтрака успевал обработать гору специальной информации. Затем он спешил пробежать хотя бы четыре-пять километров просто по забавным московским улицам, чтобы не потерять физическую форму, а с нею и легкость впитывания тонн информации. На приобретенном по объявлению крохотном, бывшем в употреблении письменном столике у него всегда лежали две-три раскрытые книги, испещренные глубокими бороздами карандашных черточек, добавочных пометок, и блокноты с бесчисленными выписками. И порой он совершал маленькие, шаловливые хитрости, предназначаемые своей верной, милой сообщнице. Например, выкладывал среди фолиантов и брошюр, определенно предназначенных для профессионального изучения, томик Дейла Карнеги, раскрытый на странице «Семь правил семейного счастья». Или крошечную, но авторитетную брошюрку Росса Кемпбелла «Как на самом деле любить детей». А то и просто старательно переписанный каллиграфическим почерком на белом листочке веселый стишок Блока, прямо из ее аквамаринового детства «Маленькому зайчику на лесной ложбинке раньше глазки тешили белые цветочки…» И он не ошибался на этот счет, Аля все видела и все чувствовала. Главным в их отношениях оставалась никогда не прерывающаяся, связующая их волшебная нить любви. Алексей убеждался в этом по возвращении к позднему воскресному завтраку: он видел, каким счастьем светилось ее лицо, с нескрываемым наслаждением наблюдал, как она оживлялась и как, наконец, что бы она ни делала в момент его возвращения, все заканчивалось райскими объятиями. Даже когда в их неприхотливой жизни случались упреки, недоуменные пожимания плечами или досада, Алексей точно знал, что она живет им. И он так же, насколько это было возможно в его сумасшедшем мире, жил ею.

Впрочем, некогда неустроенный быт семьи Артеменко постепенно налаживался и становился более мягким, нежным, с пряным привкусом особой прелести, как бывает всегда, когда бесконечная нужда наконец сменяется неуклонным ростом возможностей. Этот быт никогда не был угрюмым и приглушенным, потому что Аля обладала феноменальной способностью оживлять пространство вокруг себя. Теперь же даже двух десятков квадратных метров им вполне хватало для счастья. Дипломатичность Али и Тони, которые уже через несколько месяцев стали близкими подругами, вполне позволяла лавировать на маленькой кухоньке без напряжения. Обе представляли собой тот тип русских женщин, которые способны прийти на помощь по первому требованию и в то же время не станут влезать в проблемы окружающих, если последние не подают явных признаков желания разделить их. Хотя, откровенно говоря, особая степень деликатности, тонкой чувствительности диктовались и самой обстановкой, и можно было говорить лишь о временами вспыхивающих недоразумениях между женщинами. С одной стороны, в условиях тотальной занятости своих мужчин, женщинам не на кого больше было опереться в быту. Да и в редкие воскресенья семьи могли попеременно брать на себя детей, чтобы вторая пара уделила несколько часов друг другу: пятилетний Саша Юрчишин привязался к трехлетней Жене, как к родной сестре. Внешне они жили, как одна большая семья, хотя настороженность не исчезала из их отношений никогда. Она была вызвана своеобразной тягучей атмосферой академии, окутанной мрачной аурой секретности, строгости и замкнутости. Им хорошо были известны редкие случаи отступничества. Первый произошел в конце первого курса, и о нем с опаской шептались «академики», когда находились вне учебных помещений и вне своих служебных квартир. Речь шла о трех семьях выпускников, явно из «блатных», которые вместо ожидаемых направлений за границу неожиданно поехали в дальние разведцентры страны, причем все в разных направлениях. Не помогли и их крупнокалиберные связи в верхах, и, как говорили, заграница для них будет закрыта надолго, если не навсегда. Слушатели младших курсов недоумевали, изнывая от домыслов, но точная причина официально не сообщалась. Однажды, несколько месяцев спустя, в один из редких выходных поздней осени, когда было еще не очень холодно, а опавшие листья с тихим шепотом шуршали под ногами, Алексей с Алей вышли прогуляться в ближайшем сквере.

– Знаешь, почему те трое бравых офицеров отправились служить не на Запад, а на Восток? – спросила ни с того ни с сего Аля, как будто с вызовом, улыбаясь мужу. Хотя та тема стала уже понемногу стираться из разговоров, Алексей насторожился.

– Почему? – Алексей катил перед собой коляску с малышкой, которая рассматривала букет собранных для нее пестрых листьев.

– Потому что, как докладывают надежные источники, – тут Аля явно съязвила и затем продолжила деланым, радостно-вредным тоном: – они жили одной шведской семьей.

– Что ты имеешь в виду?

– Как что?! Только то, что они там все перетрахались между собой, правда, все друг другом оставались довольны…

Алексей опешил. Он знал, когда в разговоре с ним Аля употребляла какое-нибудь вульгарное слово или даже ругательство, это означало высшую степень ее негодования, смесь крайней брезгливости с сильным эмоциональным возбуждением.

– А откуда ты это знаешь? – спросил вполне спокойно, не поддаваясь на ее уловку.

– Да вот откуда: Тоня проговорилась. Вот мы живем с людьми почти полтора года в одной квартире и даже не подозреваем, что у них есть крутая поддержка в верхах.

Алексей тут же понял, что именно эта информация, а отнюдь не первое сообщение стало причиной ее, казалось бы, беспричинной тревоги. Аля теперь говорила шепотом, но стала бледна, и ее посиневшие губы мелко подрагивали, как мембрана.

– С чего ты взяла? Объясни же толком наконец, – взмолился Алексей.

– Вчера утром Саша разболелся, что-то съел, вероятно. Ну, я приготовила настойку, заставили его выпить, прочистили желудок. А потом, когда уложили детей, пили кофе и случайно разговорились. Слово за слово, и она в дружеском порыве созналась, что Андрей в минувшее воскресенье ездил на крупную встречу. На какой-то вашей закрытой базе, какое-то озеро… Ну, в общем, это неважно. Одним словом, про этот случай там разговор шел…

– Почему он тебя так тронул? Ты выглядишь потрясенной. – Алексей привлек жену к себе и крепко обнял, чувствуя через плащ, что она дрожит, словно от холода. И он, обдавая жаром дыхания ее ухо, прошептал немного требовательно, даже властно: – У-спо-кой-ся!

– Просто мне стало обидно. Пока мы думали о выживании, перебивались на дешевых крупах, варили дочери постные военные каши, другие купались в масле, шалели от собственной глупости и необъятных возможностей. И сами же в этой глупости удавились. И поделом им теперь, нисколько не жалко…

– Ну вот и прекрасно! Каждый в конце концов получает свое. Так что не расстраивайся, мы пойдем совсем иным путем…

Но Аля перебила его, не дала договорить:

– Обещай, что будешь осторожен в общении, ни с кем не будешь сходиться слишком близко и никому не будешь доверять!

– О-бе-ща-ю! – опять прошептал ей на ухо Алексей.

– Просто ты всего не знаешь. Андрей там, на базе, узнавал результаты тестирования и вступительных экзаменов.

– И что же?

– А то, что ты по этим результатам попал в десятку лучших! – опять с вызовом дрожащим голосом выкрикнула Аля.

– Мама, а почему ты громко говоришь? Вера Александровна в садике сказала, что нельзя кричать на улице, – вклинилась в разговор Женечка, повернувшись к родителям и бросив на тротуар свои листочки.

– Ах ты, моя глупая малышка! – ласково проговорила Аля девочке, всплеснув руками и наклонившись к ней. Теперь у нее уже было совсем другое лицо, оно светилось любовью и нежностью. – Да мы просто играем с папой.

– У Андрея результаты близкие, но не такие впечатляющие. Но дело не в этом. А в том, что он-то тебе ничего не сказал. И никогда не скажет! Но есть еще информация, не лишняя для тебя. Основные характеристики по выпуску будут писать преподаватели иностранного, ты знал об этом?

– Не-ет, – проговорил Алексей озадаченно.

– Так вот, мотай на ус, воин. Посмотри другим взглядом на вашу Марину Владимировну. Остается только узнать, кто она по званию. Почти все ваши преподаватели являются офицерами и занимаются выводом нелегалов за границу. А ваша очаровательная Марина Владимировна считается профи номер один в этом вопросе. – К Але уже вернулось самообладание, и она переключилась на игру с дочерью, сначала взяв ее на руки, а затем поведя рядом с собой.

Алексей надолго запомнил этот разговор и переживания жены. Если даже она, столь общительная и столь скрытная в жизненно важных для семьи темах, так переживает, значит, атмосфера академии в самом деле давит своим бетонным прессом, не позволяет расслабиться никому из близких. Алексею казалось, что он догадывается об истинных причинах ее волнения. Выросшая без родителей, мало испытавшая ласковых прикосновений в детстве, не ведавшая о достатке, она была ориентирована на достижения. И потому Аля с особенной, личной обидой воспринимала разницу усилий; ее всегда беспокоило, что кто-то за счет помощи извне мог легко пройти какой-нибудь сложный участок жизни, где им самим каждый шаг давался с неистовыми усилиями, с ожогами и шрамами.

Андрей действительно ничего не рассказал Алексею ни о поездке, ни о своих связях. Но это не изменило их отношений. Алексей изумлялся трансформации своего сознания: он уже привык к тому, что каждый должен двигаться своим путем, а помощь товарищу – это дело личное, не обязательное. А ведь когда на одном из первых занятий по САР преподаватель сказал, что в разведке не бывает друзей, он тогда не понял почему. Считал, что полковник говорит глупости. Потому что навязываемый код отношений противоречил привычной, всем подряд раскрывающей объятия и душу, десантуре. Теперь у Алексея появилось гораздо больше понимания нюансов ведомства, к которому он уже безраздельно принадлежал.

А у амурной истории вскоре появилось неожиданное зеркальное отражение, которое еще больше сблизило Алю и Тоню. Открывшийся новый бытовой эпизод оказался в высшей степени поучительным: две семьи, живущие с подселением в одной служебной квартире, неожиданно поссорились. Не столь важно из-за чего – в тесной квартирке с шатким, колеблющимся, как пламя свечи, микромиром всегда найдется повод для недовольства. Важно, что стены имеют уши, а в таких учебных заведениях все помещения имеют уши большие и чуткие. И досадная ссора – явление для академии из ряда вон выходящее, совершенно немыслимое событие – произошла утром, а уже к середине дня прозвучал грозный приказ собрать весь факультет, офицеров вместе с женами, на четыре часа пополудни в клубе. Благо Аля с Тоней отыскали соседку, которой спешно сунули бумажку с соответствующим денежным знаком за три часа дежурства с детьми.

Когда в просторный зал клуба спешной, решительной походкой вошел начальник академии с несколькими старшими офицерами, все присутствующие замерли. Офицеры и их жены устремили взоры на него, глядя кто с любопытством, кто с восхищением, кто с неподдельным интересом. Алексей находил в облике этого человека нечто героическое, очищенное от рафинированных поз, свойственных высокопоставленным чиновникам. Тут же, напротив, не было никакого чванства, надменного превосходства, и даже грузность тела вовсе не была заметна, как будто превратилась в маститость и статность. Перед собравшимися стоял суровый, непоколебимый человек, хорошо знающий, чего он хочет. Начальник академии, которого сам Алексей видел за полтора года всего лишь четвертый или пятый раз, находился в зале совсем недолго, всего несколько минут, но в восприятии большинства слушателей это был смерч, вызвавший самые разнообразные ощущения.

– Добрый день, уважаемые женщины! Здравствуйте, уважаемые коллеги! Я попросил вас собраться в этом зале, потому что в нашем коллективе произошло серьезное чрезвычайное происшествие, невиданный случай, подрывающий авторитет и учебного заведения, и профессионального облика разведчика.

Начальник ненадолго умолк, обвел зал пристальным и немного печальным взглядом, как бы выискивая среди сидящих отступников. Наступившая тишина была сродни натягиваемой струне, которая вот-вот должна была со звоном порваться. Он продолжил:

– Честно скажу, что я за время руководства учебным заведением сталкиваюсь с таким впервые. И не слышал, чтобы подобное имело место раньше. Конечно, в таких вопиющих случаях к исходу дня нарушители должны бы быть исключены из академии. – Он сделал особенный акцент на слове «подобное», а в конце фразы опять на миг остановился, и люди в зале затаились, как кролики перед лисом. – Но я попробую сделать первое и единственное исключение. Я хочу сказать вам, что когда вы сюда пришли, ваш мир резко сузился до невыразимых размеров. И никто не знает, где и когда слово, взгляд или даже знак кого-нибудь из нынешних сослуживцев может полностью изменить вашу жизнь. Вы находитесь в фантастической взаимозависимости, о которой сегодня даже не подозреваете. Потому я призываю вас к одному: если вы не можете дружить, не дружите; но ссориться не имеете права.

Начальник академии проговорил свою короткую речь довольно тихо, но внятно, избегая повышенных тонов и даже намека на патетику. Сказанное казалось мнением человека, который много пережил и всякое видел на своем веку. И все-таки слова звучали громогласно, как пускаемые стрелы-молнии, подобные тем, которые мифический старик Зевс метал на землю. Но оттого, что приговор его не был суровым, а напротив, казался всем великодушным и благородным, и сам он представлялся не рубящим сплеча полководцем, но рыцарем, указывающим заблудившимся верное направление. После короткой паузы этот мудрый человек промолвил лишь короткое «Надеюсь на ваше благоразумие», затем сделал бравый офицерский кивок головой вместо прощания и незамедлительно удалился. Несколько человек свиты также поспешили за ним, тогда как курсовой «папа» сразу же вызвал на сцену виновников собрания и предложил прелюдно помириться. Алексей и Аля обменялись полными иронии взглядами, когда еще недавно не желавшие знать друг друга люди тепло, по-родственному обнимались и обещали вычеркнуть происшедшее из памяти…

7

Время учебы, проведенное в Москве, незаметно, но очень ощутимо изменило и Алексея, и Алю. Они еще больше, чем раньше, превратились в жестко ориентированную, предельно мотивированную и самодостаточную команду. Им вполне хватало друг друга, и хотя в академии не было четко сформулированного приказа не общаться с внешним миром, они договорились между собой, что, по меньшей мере, до окончания учебы не станут расширять круг близких знакомств, предусматривающих появление кого-нибудь у них дома или хождение в гости их самих. Они жили как закрытая система, под искусно созданным, невидимым колпаком. Приветливые и общительные внешне, они никого не впускали в свой внутренний мир. Редкие выходные, кажется, не более одного раза в месяц, посвящались изучению Москвы, которая потрясала их своим размахом, бурным и нескончаемым движением, суетой и жизненной насыщенностью, возведенных в абсолют.