Текст книги "Родом из ВДВ"

Алексею была нужна пауза, и он получил ее. Проводя ранней весной контрольное занятие для команды многоборцев, полковник Мигулич открыл рот от изумления. Он явно не ожидал столь потрясающих изменений от новичка. Алексею, конечно, было еще далеко до выступления на чемпионате ВДВ, но место в команде он заслужил честно. Впрочем… если бы курсант Артеменко знал, что начальник кафедры физической подготовки училища давно разгадал истинную природу феноменального роста его результатов, он был бы сам шокирован не меньше бывалого полковника. Курсант пребывал в уверенности, что обретенная им свобода не является самоцелью и автоматически не обеспечит счастья. Это просто точка отсчета, новый старт. Чувство свободы всегда обостряется после ее ограничения. Тот, кто однажды боролся за свою свободу, очень долго об этом помнит. Некоторые не забывают никогда. Курсант Артеменко знал, зачем ему нужна свобода, – с некоторых пор он слишком сильно стремился сделать содержательной свою жизнь, ему очень хотелось обладать конструктивной силой, быть героем с отчетливо выраженной индивидуальной этикой.

Глава восьмая

(Рязань, РВДУ, 1988 год)

1

Порой Алексей сам удивлялся, что слишком часто и много думал о своей будущей семье. Он пребывал в уверенности, что ни многочисленные свадьбы в роте, ни неустанные напоминания преподавателей о правильном семейном строительстве, что прямо пропорционально влияет на карьерный рост, не являлись тайными стимулами для этих мыслей. Но, может, он просто повзрослел, спрашивал Алексей сам себя, когда круговорот разрозненных мыслей в сознании вдруг концентрировался на моделировании будущего и возникали неожиданные образы девушек, вернее одной девушки, в различных житейских ситуациях. Другой человек, эфирный образ подруги, почему-то незримо присутствовал в его будущей жизни, и короткометражные видения постепенно превращали его мысли в настойчивые намерения. Его мысли о семье были совсем иными, нежели те, что он слышал в кругу сослуживцев или даже преподавателей. И это были вовсе не юношеские мечтания о бесплотном, неземном, ангельском, которые сталкивались с неприемлемыми карикатурами натуралистичного курсантского бытия с их заземленными семейными вопросами. Он думал о будущей жене так же, как и обо всей модели своей будущей жизни, – она была уже им самим вписана в выведенную формулу. Мысленно он строил такую модель, зная при этом, что только жена в ней является тем важнейшим связующим элементом, который невозможно создать, его необходимо отыскать. И в сознании курсанта Артеменко образ жены воспринимался как неотъемлемая часть его души, слишком ценная, незыблемая и неприкасаемая для армии и карьеры, что он уже с тайной уверенностью признавал мимолетным, преходящим фрагментом своего развития. Жизненные цели могут меняться, но создание семьи – это шаг навсегда, до самой смерти. И потому шаг этот должен быть предельно выверен. Духовное прибежище, пристань после головокружительного вращения в штормовом водовороте опасной работы, островок счастья, где уютно и тепло независимо от погоды за окном и настроения людей, с которыми соприкасаешься на внешней плоскости бытия, где должно быть все, чего не хватает в мире военных декораций и армейской бутафории. Если бы Артеменко пытался проанализировать свои устремления, то неминуемо понял бы: он желает переживать с кем-то вместе все то, что происходит в его душе, и все то, что он в течение долгого времени держал в себе самом.

Вот какой семьи хотелось Алексею Артеменко, и он в свои двадцать имел очень прочную, годами выношенную установку на этот счет. Его юношеское мировосприятие, взращенное самостоятельно найденными и тщательно отобранными книжными героями, выверенное размышлениями по данной теме, превратилось в тонкую, необычайно чувствительную мембрану. Накладываясь на познания реальной жизни, предполагало поиск неординарных решений во всем, и в том числе в замкнутом пространстве, именуемом семьей. Действительно, это мировосприятие особенно обострилось с тех пор, как он стал вести в училище двойную жизнь. Все чаще обкладываясь книгами в маленькой коморке спортзала, ловко переоборудованной под универсальное помещение команды многоборцев, Алексей в монастырской тишине просиживал за книгами вплоть до самого построения на вечернюю поверку. Утром и днем здесь переодевались на тренировки, в перерывах изучали военные дисциплины, перед смотрами коморка служила мастерской для перешивания погон, починки обмундирования, и, наконец, вечерами тут читали книги те, кому не хватало уединения. И Алексей вновь переживал трогательное ликование детства оттого, что на свете существуют не только наставления по стрелковому или подрывному делу, но даже чуждая военной среде философия. В маленькой спортивной келье было уютно отшельникам и еретикам – сюда не дотягивались уставы и всемогущая командирская длань. Нет, он вовсе не потерял интереса к стрельбищу, оружию, переходам в жару и в мороз, швартовке техники к десантированию в самолете… Но все-таки его ощущения обострились, и он все чаще задавался вопросом, для чего он выполняет ту или иную задачу. Все чаще в дымке его визуальных представлений возникал изогнутый, глазастый знак вопроса, справляющийся о его предназначении как личности. И тогда Артеменко с истовой страстью исследователя хватался за такие вещи, которые по большей части были так же удалены от будущей профессии, как балет от кавалерии.

Он заметно изменился внешне, много читал и обдумывал прочитанное. В глазах его появился лихорадочно-азартный блеск, а в самом взгляде чувствовался некий магнетизм. Юношеское лицо незаметно приобрело мужские оттенки, растущие на подбородке волосы стали жесткими, как на щетке. Руки курсанта обрели мужскую силу, а его ладони были настолько плотными и мозолистыми от спортивных снарядов, что любой это тотчас чувствовал при рукопожатии. Артеменко ощутимо похудел, а легкомысленно добытая штангой мышечная масса незаметно сошла с его тела, как весной сползает с крыши дома старый снег. Он расширился в плечах, стал похож на человека, который умеет управлять каждой своей клеточкой. И если бы он разделся, то поразил бы рельефом каждого сантиметра своего тренированного тела. Но еще больше властью над собственным телом. Теперь он чувствовал предназначение каждого мускула и, казалось, безупречно владел любой мышцей в отдельности. Еще большую трансформацию претерпел его внутренний мир. Алексей уж давно не позволял себе есть в курсантской столовой все, что подадут. Тонны каши и бигуса остались в прошлом, как и повальная, коллективная обжираловка мясом в дни наряда по столовой. Теперь он безошибочно определял энергетическую ценность продуктов, количество потребляемых белков, жиров и углеводов. Без такого контроля Артеменко моментально потерял бы легкость управления телом, а это было несопоставимо со спортивной гимнастикой. Теперь он с улыбкой вспоминал, как, вечно голодный на первом курсе, был способен за считанные минуты выпить банку сгущенки или расправиться с громадным куском мяса. Конечно, он не один был таким, и когда в субботу или воскресенье большая часть роты получала увольнительные, оставшиеся с остервенением набрасывались на пустующие места – столы ведь неизменно накрывали на все подразделение. Но теперь во время ужина он позволял себе лишь ломтик черного хлеба с небольшим кусочком рыбы да чай. А на завтрак – только хлеб с маслом, решительно закрыв шлагбаум для каши. И как ни странно, не чувствовал убийственного голода. Алексей хорошо запомнил, как Мигулич наставлял членов училищной команды: все желания, как и их отсутствие, находятся в голове; убедите голову, и вам будет легко справляться с любыми ограничениями.

По выпуску Реутов оставил команде многие свои книги, и после их детального изучения Алексей великолепно ориентировался в том, какая именно нагрузка приводит к улучшению того или иного качества. И с некоторых пор возмужавший молодой человек владел таинством подведения своей формы к пику в определенный момент времени. Артеменко хорошо ориентировался, когда надо бегать в спокойном темпе по пятнадцать-двадцать километров, а когда будет достаточно и пяти, поделенных на короткие участки ускорений на крутых подъемах, с дальнейшим расслаблением. Он осознал, что расслаблять тело и мозг не менее важно, чем испытывать их предельной физической нагрузкой. И это давало довольно солидные результаты, если принять во внимание, что ни гимнастикой, ни легкой атлетикой он не занимался в детстве. Артеменко почти без труда выполнил нормативы кандидата в мастера спорта, правда, чемпионом ВДВ пока не стал. Но это было для него не столь важно. Гораздо больше сам он ценил то, что ему удалось вернуться к самостоятельному изучению таких вещей, о которых в училище даже не помышляют. После штудирования томов Цвейга, Ремарка, Роллана, Ефремова, Тургенева, Толстого Артеменко постепенно добрался даже до таких сокровищ, как произведения Ницше и Юнга. Он бесстрашно пробовал на зуб даже Бердяева, Шопенгауэра и Рериха и, хотя порой ничего не понимал из прочитанного, с гордостью считал себя подготовленным к любой серьезной беседе.

Правда, была в его самоотреченном поиске и проблема. Бомба замедленного действия, как любил говорить его друг Игорь Дидусь. Однажды, когда они разговаривали под яркой, словно налитой апельсиновым соком, луной – это было после возвращения с ночных стрельб, – Игорь заметил, что вот он много читает, изучает что-то. А зачем, где он надеется применить все это?! Ведь в армии это никому не нужно! Более того, в армии, настаивал Игорь, умный подчиненный только будет раздражать своего командира. «Знаешь, как говорил мой отец? Амбиции, конечно, нужны. Но в армии они, как подштанники, всегда есть, а показывать их необязательно». Алексей не нашелся, что ответить по существу, он в самом деле не знал области применения своих новых знаний. «Я где-то читал, что мы все бредем в грязи, но некоторые смотрят на звезды. И там еще была фраза: миром правят те, кто смотрит вверх, на звезды». И он бросил взгляд вверх, на сочную луну и чистые, будто вымытые, звезды над ними. Ему казалось, что кто-то сверху смотрит на них и ободряет его слова и дела. Пусть даже цель пока не видна… «Ладно, пошли спать, – Игорь ловким щелчком отправил сигарету в урну, – ничего-то ты не понял…» И Артеменко в глубине души соглашался: его друг прав, в армии эти знания не понадобятся. Но отступать от избранного пути он не собирался…

Произошло еще одно радостное изменение в его жизни: к середине третьего курса в роте почти все свыклись с его отсутствием в течение дня, и никто, даже получивший капитанские звездочки ротный, уж не притесняли его. Какое-то время не успокаивался только ревностно относящийся к вольному положению Алексея Иринеев, но Артеменко видел его слишком редко, чтобы расстраиваться по таким пустякам. Иринеев владел изощренным арсеналом подлых приемов. Старший сержант действовал подобно подводной лодке: долго не появлялся на поверхности, затем вдруг выныривал, наносил яростный залп и так же хитро исчезал в глубинах вод. Он мог, например, долго делать вид, что забыл о существовании курсанта Артеменко. Но затем вдруг ставил его в наряд, когда проходило самое важное, контрольное или наиболее интересное занятие. Так Алексей по воле своего замкомвзвода пропустил зачетную швартовку техники, несколько наиболее важных вождений боевых машин и стрельб из редких видов оружия. Все это выглядело запрещенными ударами ниже пояса, но офицеры делали вид, что ничего не замечают. Вероятно, используя методы старшего сержанта, чтобы наказать курсанта Артеменко за его образ жизни. Только прыжки оставались вне запрета – никто не имел право лишить подчиненного прыжков, и надзор тут осуществляла могущественная кафедра воздушно-десантной подготовки. Но вдруг Иринеев будто успокоился. Сначала Алексей не мог понять, в чем дело, затем заметил: ловкие подставы и подножки просто перенаправлены на других курсантов. Что-то, ясное дело, произошло. Но что именно, он так и не узнал – Игорь, слишком скупой на любые признания, в ответ на его расспросы только ухмылялся.

2

Эту девушку Алексей выхватил взглядом из массы других мгновенно, хотя ее вряд ли можно было назвать красавицей. Было бы преувеличением утверждать, что она ему понравилась мгновенно, но ее появление в фокусе его внимания тотчас обожгло, вызвало странное смятение мыслей и ощущений, оставило смутное желание видеть ее еще. Это было странно, потому что в ней отсутствовал слепящий внешний вызов, как у многих других представительниц своего племени, желающих выделиться любой ценой. Горделивый, не без оттенка благородства, профиль, короткая мальчишеская стрижка с нависающей на лоб пышной челкой каштановых волос, необычайно коротко выстриженный затылок – вот и весь портретный ландшафт, лишенный излишеств и роскоши. Но под этой челкой Алексей обнаружил такие потрясающие черные глаза с перламутровыми огоньками, что надолго запомнил пронизывающий насквозь, магический и неотвратимый взгляд, в котором мгновенно угадывалась глубина, неотвратимая бездна души. Глаза ее казались Алексею то влекущими, томными и притягательными, как мягкая шаль, в которую хочется уткнуться; то диковато мерцающими, недоступными и непостижимыми, как звезды; а то задорными, с весело прыгающими в них игривыми зайчиками. У Алексея сердце сжималось и млело, когда зрачки ее вздымались кверху, как будто моля о чем-то небеса, и тогда завораживающе обнажались белки с алыми прожилками. В них-то он и влюбился безвозвратно, они очаровали и испугали одновременно, потому что нечто сакральное, как у Девы Марии, монашеское в них неуловимо сменялось совершенно иными оттенками, неподвластными его пониманию, там проступали колдовские импульсы, немедленно увлекающие в неведомую пучину чего-то демонического. Но когда Алексей всматривался, это выражение глаз тотчас пропадало, как в переливающейся картинке, и тогда он нарывался на детские смешинки и еще больше опасался собственного мужланства и неотесанности. Мысль, которая жила в ее глазах, непрерывно менялась, как бурлящая вода, и они могли обжигать, но могли и завораживать смиренной нежностью, могли проникать в самую глубь его естества и достигать сердца, но могли быть и неприступными, как крепостная стена осажденного города. Ее глаза были необычайно живыми, всегда подвижными и наполненными светом движения. И всякий раз Алексей испытывал давление ее взгляда: то мощный, испепеляющий накал, от которого хотелось зажмуриться, то легкое прикосновение, как дуновение ласкового ветерка.

Впервые Алексей увидел ее рано утром, в бассейне, буднично кипящем от напряжения тел. С шести утра от плеска прозрачной хлорированной воды тут царствовал невообразимый гул, похожий на шум морского прибоя, только искусственный, лишенный жизни природы, без запаха морского берега и ощущения бесконечности воды. Все это не замечала клокочущая энергия мыши, стремящихся покорить воду. Привычно борясь со временем и беспокойно поглядывая во время поворота-кувырка на пунцовые стрелки громадного настенного секундомера, Алексей боковым зрением заметил, что на соседней дорожке кто-то плывет вровень с ним. Да мало ли кто мог это быть, ведь он не бог весть какой пловец по меркам спортсменов. Но если он плыл, тяжело взмахивая руками, хрипя от усилий, то на соседней дорожке кто-то двигался очень тихо, без всплеска и напряжения. Более того, этот кто-то был особой женского пола, худышкой с тонкими, как веточки, руками. В какой-то момент его начала раздражать темная полоска купальника, вытягивающаяся в ровную, параллельную поверхности воды линию при каждом энергичном толчке ногами. Алексей плыл размашистым кролем, бурно замешивая воду вокруг себя, девушка – мягким, лягушечьим брассом, долго скользя в воде без движения и вытянувшись в струнку после каждого энергичного толчка ногами, будто кто подталкивал ее извне или тело ее было умащено специально для снижения трения о воду. Это было невероятно. Алексей прибавил темп, но лишь стал больше задыхаться. Он перестал считать метры и смотреть на секунды, переключив все внимание на упругое тело девушки. «Спортсменка, пловчиха, – успокаивал он себя, – я ей, естественно, не ровня». Но мужское начало протестовало в нем, и невольно он только и думал, чтобы обогнать дерзкую девчонку. На одном из поворотов Алексею это почти удалось, хотя и ценой невероятных усилий: он кувыркнулся, резко оттолкнулся и произвел моторный вихрь ногами, но когда повернул голову для вдоха, увидел, что никого нет ни рядом, ни сзади. Отстала, мелькнуло в голове. И он хотел тоже остановиться, чтобы посмотреть, кто это его изводил в течение десяти или пятнадцати минут. Но застыть посреди бассейна после рывка противоестественно и глупо, и это сразу же выдало бы его. Внезапно ему стало стыдно, и даже в воде он почувствовал, что уши стали горячими от прилившей крови: а вдруг она совсем маленькая, а тут девятнадцатилетний болван вздумал с ней соревноваться. И Алексей поплыл дальше, надеясь рассмотреть пловчиху получше, во время пятидесятиметрового круга. Но когда он вернулся к месту ее остановки, там никого не было. Вернее, занять дорожку собирались двое юношей, очевидно школьников со спортивной группы, но вот девушки поблизости не было. Алексей таращил глаза и под водой, украдкой оглядывал бассейн – тщетно.

Несколько дней он плавал, неосознанно ожидая таинственную русалку. Поймал себя на мысли, что ждет ее и выискивает глазами в водных просторах утреннего бассейна. Наконец разозлился и стал считать ее фурией, случайным темным видением. «В конце концов, я даже не знаю, как она выглядит», – говорил он себе, ударяя пятками по керамическим плиткам. Когда же прошло около двух недель и этот случай затерялся в одном из дальних подвалов его памяти, Алексей, выйдя из душевой, лицом к лицу столкнулся с девушкой – она направлялась плавать. Когда их глаза встретились, Алексея будто ударил разряд молнии, отчего-то перехватило дыхание и что-то комком сжалось под сердцем, а потом также быстро растаяло, растеклось по телу вниз. Он тотчас узнал ее по темным полоскам закрытого, плотно обтягивающего тело купальника. Все перевернулось в его голове: он ожидал увидеть пловчиху и только, а смотрел во все глаза просто на девушку. Точеная фигурка, плотно стянутая спортивным купальником, совсем маленькая, тугая, с едва пробивающимися смородинами юных сосков девчоночья грудь, невообразимо смелый и невозмутимый взгляд. Но все опять улетучилось, как мимолетное марево, и в следующее мгновение она уже прошла мимо, ритмично покачивая слишком узкими бедрами. Прошла так, словно он был не живой человек, не отлично сложенный парень, а стул или дверь. Зато уж он не отказал себе в удовольствии пристально посмотреть ей вслед, хищно потоптавшись глазами на всех выпуклостях и изгибах ее тела. Алексей отметил, что сложением она, пожалуй, даже смахивает на мальчика, но плечи у нее все-таки очень узкие и для мальчика, и для профессиональной пловчихи. Но ее субтильные и еще не до конца развитые формы отчего-то были ему приятны; из них уже улетучивалась девочка, но еще только-только проглядывала будущая женщина, которую, скорее, можно было предугадать, чем рассмотреть.

Плавая в то утро, Алексей то и дело натыкался взглядом на девушку. Он даже злился на себя за излишнюю наблюдательность. От него не ускользали ее не лишенные грации движения, органичность, с которой вода принимала ее тело, позволяя сливаться с нею, становясь частью единого целого. Затем упоительные видения стали повторяться почти каждое утро, и Алексей ловил себя на том, что ему теперь решительно все равно, с какой скоростью плавает эта юная прелесть. Ему хотелось наблюдать за проворной русалкой бесконечно, и в этом присутствовала какая-то нелепая, неестественная и все-таки манящая его игра. Он узнавал ее тело в воде по томной, волнистой полоске вдоль ее купальника, и у него основательно портилось настроение, если этой полоски в хлорно-кафельных угодьях вдруг не оказывалось. Курсант боялся, что она заметит его жадный взгляд. Конечно, у него уже возникло острое желание заговорить с нею, найти повод прикоснуться к ее руке, но воображение его создавало слишком много непреодолимых преград. Потому, несмотря на мысленно отрабатываемые способы заговорить, когда случай внезапно ошпарил его такой возможностью – они опять встретились, на этот раз в фойе, на выходе из бассейна, – Алексей так и не решился подойти к ней. Она же, оказавшись на улице, быстро упрятала маленькую головку в капюшон простенькой куртки из пестрой болоньи и исчезла, кажется нисколько не удивившись несуразному явлению в виде человека в курсантской шинели в бассейне. Алексей же, немного постояв, ожидая, пока выйдут двое его товарищей по команде, нехотя поплелся с ними к троллейбусной остановке, ругая себя за трусость самыми грубыми словами.

– Малая приглянулась? – спросил его один из попутчиков, очевидно заметив, как Артеменко пожирает глазами девушку.

В ответ он только пожал плечами.

– Она еще школьница, бессмысленно увиваться, бесперспективно, – вынес он приговор тоном присяжного, основательно разобравшегося в амурных тонкостях.

Артеменко опять промолчал, весь этот разговор был ему неприятен.

– А ты откуда знаешь, что школьница? – вдруг проявил любопытство второй курсант, на курс младше своих товарищей.

– Да она в прошлом году на кубке города двухсотку брассом выиграла, кэмээса выполнила, мы с Дятловым смотреть приходили.

Молодой курсант в ответ на эти слова присвистнул. Но парень постарше объяснил все на свой лад.

– Только это фигня все, по взрослым она и в двадцатку не втиснется. Техника у нее хорошая, да силенок мало. Она, как жердина, длинная и плоская, вот и скользит по воде. Да только скоро все это для нее окончится, школу закончит и… прощай, спорт! Много я видел таких.

Говоривший был мастером спорта по плаванью из третьей роты, он знал, что говорит. Ему бы гимнастику подтянуть да стрельбу, цены бы не было в многоборье. За силуэтом авторитетной фразы притаилась правда, которая больно резанула по сердцу Артеменко. Вот так и упускают свои шансы люди, неспособные быстро действовать. И он дал себе слово, что сам найдет способ заговорить с понравившейся девушкой. А то, что она худенькая и несформированная, не их собачье дело, решил он. Но чтобы положить конец разговору, внезапно предложил товарищам:

– Ну что, сок идем пить?

По дороге к троллейбусной остановке их манило маленькое кафе, и после плаванья пересохшее горло всегда выпрашивало жидкого, да не всякий раз в карманах водилась мелочь. Парни замялись, и Артеменко провозгласил:

– Так, ладно, сегодня я угощаю. В следующий раз – вы меня.

3

То, что когда-нибудь должно произойти, непременно происходит и порой выбирает настолько неожиданные, причудливые формы, что даже волшебство сказки может показаться блеклым и банальным в сравнении со щедрой на пестрые краски и фантастические изобретения жизнью. Может быть, это связано с судьбой или перемещением планет, а может, с неистовым, долго повторяемым желанием, перерастающим в телепатическое внушение – все это когда-нибудь непременно станет предметом беспристрастных исследований ученых. Незаметно крадучись, в Рязань пришел манерный, самонадеянный май, рассыпав на позеленевшей улице Каляева снежно-белые и яростно-фиолетовые пятна оголтелой сирени, забивающей душистым ароматом все остальные запахи. И однажды идя в увольнение, Алексей не удержался и, украдкой посмотрев вокруг, чтобы не было людей в военной форме, словно это было стыдно или признаком слабости, зачем-то приблизил лицо к обворожительному чуду природы. Окунувшись в сиреневый цвет, он едва не захмелел, и от этого впрыска весенней сладости в душу стало вдруг радостно и празднично, как будто частичка его оторвалась от земли и на миг оказалась в невесомости. Почудилось приближение к яблочным садам далеко-далеко на Украине и почти наяву жужжание пчел на дедовой пасеке. Курсант Артеменко – теперь уже подобравшийся, выросший, обретший силу молодого зверя – усмехнулся: все это было в другой жизни, которая никогда уже не возвратится. И все-таки сквозь толщу лет он услышал отзвук какой-то упоительной мелодии из своей беспечной юности, всегда ускользающей, а сегодня, наоборот, звучащей четко и трогательно, как предвестник чего-то необычайного, знакового.

Обычно Алексей ходил в увольнение вместе с Игорем, но ныне его товарищ, обложившись учебниками и конспектами, собирался избавиться от подлейшей тройки по тактике управления ротой при захвате пункта управления противника. Потому-то Алексей и оказался на мягком стуле за облезлым, некогда лаковым письменным столом библиотеки. Он из жажды все успеть никак не мог избавиться от привычки читать две книги сразу, попеременно: то утопая в эпохальном труде известного австралийского тренера по бегу Артура Лидьярда, то вдруг с ожесточением набрасываясь на обожаемые мелодраматичные, навевающие приятно щемящую в груди тоску новеллы Стефана Цвейга. В стенах училища речь шла исключительно о войне, но, как растение тянется к солнцу, алчущий познать тайны красоты разум стремился к постижению вековой мудрости. Когда он пришел в команду и казарменные вожжи ослабли, жажда знаний стала у Алексея столь же естественной, как желание есть и пить. Оставаясь один, он не раз посещал и библиотеку, дотошно выпытывая накануне у полковника Мигулича о наиболее полезных книжных новинках.

Так Алексей сидел несколько часов подряд, шалея от счастья и лишь изредка выныривая из мира грез и впечатлений в мир реальный. Он поднимал глаза, дабы удостовериться, что умиротворяющая тишина, пышная растительность на подоконниках, бежевая полупрозрачная штора на ближайшем окне, легко колеблющаяся от заглянувшего в приоткрытую форточку ветерка, не сон. Изредка он бросал взгляды на таинственно меняющихся, немногочисленных читателей и высушенную, будто из гербария, маленькую библиотекаршу, вечно копошащуюся у возвышающихся над монументальными колоннами полок с книгами. Она постоянно забывала там свои несуразные, как у сказочной черепахи Тортиллы, очки, и это выглядело настолько забавно, что пару раз Алексей даже улыбнулся. Один раз во время такого невольного обзора, сопровождающего осмысливание прочитанного, его глаза внезапно наткнулись на стройный силуэт у стойки администратора, который показался знакомым. Видение возникло так неожиданно и близко, что у Алексея внезапно свело скулы. Нет, он не мог ошибиться: это были те самые по-детски пухленькие щечки, та самая мальчишеская челка и те самые бойкие подвижные глаза. Алексей оторопел и некоторое время не сводил завороженого взгляда с девушки. Она же преспокойно взяла какие-то книжечки – а ведь не заметить курсанта, белой вороной сидящего в полупустом зале библиотеки, было невозможно – и уселась с ними где-то впереди и несколько сбоку от него. С этого момента Алексей уже не мог сосредоточиться на чтении, а лишь незаметно пожирал глазами не скрытый блузой кусочек оливковой шеи и выстриженный затылок, думая о том, что теперь-то уж он не упустит случая познакомиться. Больше всего он боялся разочарования, но все же решил действовать безотлагательно, то есть как будущий командир. Потому, когда через час с небольшим она поднялась, чтобы сдать книги, Алексей легкой, неслышной походкой охотника ринулся из своей засады к администратору. Он напустил на себя выражение благородного спокойствия, хотя внутри его сердце клокотало от окаянного страха. Но вот он уже оказался настолько близко, что мог разглядеть мягкий шелковистый пушок на ее смуглой коже. Вот он уже чувствовал дурманящий запах ее девичьего тела, свежего, мягкого и смятенного, в своей слабости и женственной первозданности более сильного, чем самый утонченный парфюм… У Алексея голова пошла кругом, его решимость стала испаряться, как вода в кипящем чайнике. Чтобы прийти в себя, он сосредоточил взгляд на корешках книг – то были стихи Есенина и критическая литература о самом выдающемся пиите Рязанской губернии. Но если глаза юноши призывали на помощь мозг, чтобы преодолеть книжные буреломы, то его ноздри против воли жадно и нервно вбирали ее запах – молочно-медовый, как ему чудилось. И вдруг, увидев приближающиеся, неестественно увеличенные линзами очков, глаза библиотекарши, Алексей срочно перешел в наступление.

– А я думал, пловчихи только про плаванье читают, – сказал он, вдруг испугавшись собственного голоса, ножом разрезавшего целомудренную тишину этого заведения. И подумал, что действует слишком неуклюже, с бросающейся в глаза неловкостью. Мысленно он уже проклинал себя за оплошность. Но дело было сделано, и она обернулась к нему, а Алексей, в свою очередь, посмотрел ей в глаза. Там он нашел целый спектр быстро меняющихся эмоций: удивление, настороженность, мимолетное колебание. Наконец дружелюбные искорки приветливо посыпались из них. За это мгновение Алексей пережил вечность; ему казалось, что кто-то свыше решает его судьбу.

– Не только… Еще любят хорошие стихи, – сказала она, выдержав его взгляд. И сказала так многообещающе, словно они уже были знакомы, тем самым она словно призналась, что в бассейне его, по крайней мере, отличала от десятка других утренних посетителей, и, конечно, Алексей расценил это как добрый знак.

Обнадеженный курсант уже открыл рот, чтобы продолжить разговор, но тут библиотекарша, строго вскинув брови, сухо осведомилась у нее о чем-то. И девушка, знакомство с которой уже почти состоялось, вынужденно отвернулась, а затем, вежливо кинув этой карге в очках «До свидания», направилась к выходу. Не сказав ему ни слова! Пока она удалялась, на его вытянувшемся лице за несколько секунд отобразились все танталовы муки. Как же Алексей ненавидел в эти мгновения библиотекаршу! И с каким насупленным и злобным видом он дожидался, пока это медлительное создание поставит свою никчемную закорючку на таком же никчемном формуляре, чтобы почти прорычать ей на ухо свое презрительно-осуждающее «До свидания» и кинуться вдогонку за прелестницей.

Алексей стремглав выскочил на улицу. В обе стороны от крыльца двигались равнодушные прохожие. Их невозмутимость и отстраненность в этот момент сводили его с ума. Куда бежать, где теперь искать ее?! Машинально нахлобучив на голову фуражку и впервые после поступления в училище не проверив машинальным движением руки на ощупь, все ли застегнуты пуговицы на кителе и на месте ли кокарда фуражки, он рванулся в одну сторону, но, преодолев с невероятной быстротой шагов двадцать, тут же передумал и, сам не зная почему, избрал противоположное направление. Неужели он ее потеряет? Форменный идиотизм! От безнадежности судорога молнией пролетела вдоль тела, оставив холодный след внутри. Когда же он снова поравнялся с массивным крыльцом библиотеки, от неожиданности выпучил глаза: девушка, как ни в чем не бывало, только выходила из здания. В голову ему ударила буйная волна стыда: она видела его мечущимся, явно ищущим ее. Ему стало нехорошо от этой мысли. А вдруг она стояла и наблюдала за ним – вот живой комикс! Как все глупо и бездарно! Ну и пусть! Пусть знает, что он именно ее ищет. Так даже лучше. И после этого самопрограммирующего решения он вдруг собрался, стал смелее, напористее. Как хищник, крадущаяся поступь которого выдает его планы, он уже не скрывал свой замысел. «Ввяжемся в бой, а дальше посмотрим», – по-военному приказал он сам себе.