Текст книги "Рассказы о Минине и Пожарском"

Валентин Костылев
Рассказы о Минине и Пожарском

Из повести В. И. Костылева «Минин и Пожарский»

Художник Виктор Бритвин

© Костылев В. И., наследники, 1940

© Бритвин В. Г., иллюстрации, 2006

© Оформление серии. АО «Издательство «Детская литература», 2022

Читателям

Рассказы, которые составили эту книгу, написал прозаик, автор исторических романов Валентин Иванович Костылев (1884–1950).

Родился будущий писатель в Москве в семье железнодорожного служащего. Из-за тяжёлого материального положения родителей рано начал работать, отучившись в школе три класса, но много читал, занимался самообразованием. Пробовал себя в литературном творчестве, описывая в своих произведениях жизнь бедноты, быт городских окраин. Его первый рассказ «Мелкий случай» был напечатан в журнале «Развлечение» в 1903 году.

После революции Костылев перебрался в Поволжье. Сначала жил в селе Воскресенском Нижегородской губернии, был редактором уездной газеты. А в 1922 году по приглашению редакции газеты «Нижегородская коммуна» переехал в Нижний Новгород, где и проработал много лет.

Именно с историей этого края связаны многие произведения Костылева. Первое большое сочинение писателя – роман «Хвойный шторм» (1935, переработанное издание 1947 года вышло под названием «Счастливая встреча») – посвящено событиям Гражданской войны в Заволжье. Роман «Питирим» (1936) – борьбе нижегородского епископа Питирима против старообрядцев, враждебных государственным преобразованиям Петра I. В романе «Жрецы» (1937) изображено начало царствования Елизаветы Петровны, национальное движение мордвы в Нижегородской губернии.

В 1938 году был опубликован роман Костылева «Козьма Минин»; а в 1940-м – повесть для детей «Минин и Пожарский», в сокращённом виде составившая эти рассказы. Но наибольшую известность писателю принесла трилогия «Иван Грозный» («Москва в походе», 1943; «Море», 1946; «Невская твердыня», 1947), за которую автор получил Сталинскую премию (1948).

Неведомые всадники

Хмурый декабрьский вечер 1610 года. На дороге, за околицей села Погост, близ Мурома, показалась длинная вереница верховых. Впереди ехал знаменосец. Позади шла польская конница, ощетинившаяся копьями.

Вот уже первая пара всадников вступила в село. За нею вторая, третья, четвёртая… Остановившись среди села, поляки соскочили с коней. Сверкнули вынутые из ножен сабли. Вспыхнули пуки соломы, привязанные к остриям пик. Загремели барабаны. Поляки врассыпную двинулись к избам.

Но тут случилось нечто совершенно неожиданное.

Из леса выскочили какие-то всадники. С гиканьем и свистом налетели они на оставленных польскими гусарами коней, разогнали их. Поляки не сразу сообразили, что случилось. Да и не было им времени соображать: неведомые всадники, не давая опомниться, храбро набросились на них и принялись рубить своими мечами направо и налево.

Но поляков было больше, чем их противников. Успевшие вскочить на коней польские гусары вступили в бой.

Погостовская улица огласилась криками, лязганьем железа, стонами раненых. Люди падали с коней на землю…

Польский отряд, привыкший без боя занимать мелкие селения, не выдержал удара. Пришлось спасаться бегством.

Победа была полная.

Козьма Минин

Всадники, появившиеся из леса на помощь погостовцам, были мирными посадскими людьми Нижнего Новгорода. Они составили несколько вооружённых отрядов, чтобы оберегать свой город от нашествия польских панов. Нижний – богатый приволжский город – был лакомой приманкой для поляков, но благодаря стойкости и сплочённости нижегородских жителей полякам не удавалось овладеть им.

Отрядом, который спас погостовцев от гибели, командовал посадский человек Козьма Минин, немолодой, высокого роста, широкоплечий мужчина.

Теперь, после боя, Козьма Захарович при свете лучины допрашивал по избам раненых поляков: что делается в Москве, какая там власть. Раненые говорили путано, неясно, боясь открыть нижегородцам всю правду. Однако Минин понял, что поляки захватили Москву и провозгласили там царём русским польского королевича Владислава.

Было тихо и темно на улице, когда Минин отправился в дом старосты, где он должен был переночевать.

Здесь его дожидались два самых близких его друга: Родион Мосеев и Роман Пахомов.

– Ну, братцы, и дела! – тяжело вздохнув, проговорил Минин. – Москва теперь не наша. Паны отняли её у нас! И королевича своего в цари нам навязали. Слыханное ли то дело?!

Ответом Минину было тяжкое, горестное молчание.

– Не раз мы били с вами панов вокруг Нижнего. Немало потопили мы их в Волге, – сказал Минин. – А коли так, не страшен будет нам враг и под Москвой, буде за это дело возьмёмся. Но нам нужно знать всю правду о Москве. Много ли там ляхов, и кто их сторону держит, и кто против них… Доброю ли волею московский народ признал королевича царём? Всё нам надо знать. Не из вражеских уст будем слушать вести, а из уст своих людей…

– Так научи же нас, Козьма Захарыч, что теперь нам делать? – сказал Пахомов робко. – Как нам быть?

– Думаю я, мои соколики, нет у нас людей, более знающих Москву, нежели ты, Мосеев, и ты, Пахомов.

– Да неужто ты хочешь нас послать?!

– Не я, а все наши люди нижегородские… Не впервой вам! Идите туда и разведайте обо всём. Никому не говорите, что вы нижегородцы и ради чего явились. Боже вас сохрани! Берегите тайну крепче жизни. Чует моё сердце: неладное творится с нашими правителями, боярами… Не верю я им. Уж не они ли и продали Белокаменную ляхам?

Поутру Мосеев и Пахомов сняли с себя кольчуги, шлемы и сабли. Остались в одежде странников: через плечо сумки, посохи в руках, а на груди большие медные кресты. Попрощались со своими товарищами-ратниками и бодро зашагали по направлению к Московской дороге.

Бояре-предатели

Москва действительно попала в руки польских панов.

А случилось это так.

После смерти первого Лжедимитрия, Гришки Отрепьева, московский престол перешёл в руки «боярского» царя Василия Шуйского. Бояре провозгласили его царём, бояре же и стали полными господами на Руси.

От этого ещё тяжелее, безрадостнее стала жизнь крепостного крестьянства.

Начались восстания, перешедшие в настоящую крестьянскую войну.

Польша, давно уже стремившаяся к завоеванию Московского государства, решила этим воспользоваться для нападения на него.

Король Сигизмунд двинулся с войском к Москве, осадив по дороге сильнейшую русскую крепость Смоленск. Отдельные отряды его войск, кроме того, разбрелись по многим русским областям, грабя и сжигая города и сёла.

Бояре во главе со старейшим боярином князем Мстиславским решили пойти на уступки королю, который обещал не посягать на самостоятельность Московского государства, а только «водворить в нём порядок».

Бояре, по договору с поляками, решили избрать себе в цари польского королевича Владислава, сына Сигизмунда.

29 сентября (9 октября по новому стилю) бояре добровольно впустили в Москву и Кремль пятитысячный отряд поляков не как завоевателей, а как друзей и союзников против восставших повсеместно крестьян.

Под иноземным игом

Когда Мосеев и Пахомов пришли в древнюю столицу, то они сразу поняли, что Москва превращена поляками в завоёванный город.

Московские улицы обезлюдели, церкви притихли. Маленькие, приземистые бревёнчатые домики казались нежилыми.

У ворот кремлёвских башен день и ночь дежурили закованные в латы поляки и находившиеся у них на службе по найму немецкие солдаты. По улицам разъезжали на гладких, откормленных конях надменные иноземные латники с пиками и саблями наготове. У громадных костров на площадях толпились польские воины.

Нижегородские гонцы узнали, что начальником Москвы поляки назначили пана Гонсевского, злого и не любившего русских людей. Гонением на москвичей он хотел выслужиться перед королём.

Ночуя на одном из постоялых дворов на окраине Москвы, Мосеев и Пахомов услышали, будто в Рязани против поляков поднялся воевода Прокопий Ляпунов. Он собирает большое войско из служилых людей и дворян.

Услышали они это от пришедшего из Рязани деревенского парня, Гаврилки Ортемьева. Но горько тому было вспоминать о Рязани. Ляпуновское ополчение состояло главным образом из служилых людей, дворян, стрельцов, казаков и зажиточных горожан. К крестьянам-беднякам, как к людям низкого происхождения, там относились с пренебрежением.

Восстание

Невесёлые вести приносили Гонсевскому его лазутчики.

В окраинных сёлах и городах только и разговору было о том, чтобы идти спасать Москву и прогнать с Русской земли панов. Повсеместно росло недовольство народа.

В Москве стали открыто нападать на поляков. В проезжавшие по улицам патрули из-за углов нередко летели каменья. На базарах не хотели продавать польским солдатам съестные продукты. Положение польского гарнизона с каждым днём становилось всё затруднительнее.

Гонсевский созвал совет в Кремле. На этот совет пришли и находившиеся в Москве бояре. Они боялись восстания не меньше поляков.

Бояре советовали пану Гонсевскому сжечь Белый город и Земляной город – части Москвы, где жили мелкие посадские люди, чтобы огнём отогнать опасных жителей подальше от центра, а главное, лишить подходившее к Москве ляпуновское ополчение крова, но сохранить Кремль и Китай-город, где обитала вся знать и высшие служилые чины.

Однако паны, прежде чем зажечь Москву, сделали попытку заманить народ на Красную площадь, чтобы здесь расстрелять его из пушек с кремлёвской стены.

Был обычай в Вербное воскресенье совершать на Красной площади торжественное богослужение. Ежегодно в этот день собиралась сюда вся Москва. Так должно было произойти и 17 марта 1611 года.

Но москвичи неведомыми путями прознали о замыслах Гонсевского и не пошли на площадь.

А во вторник 19 марта случилось большое кровопролитие. Поляки начали всячески вызывать москвичей на ссору. И терпению народа пришёл конец.

Москвичи начали загромождать улицы брёвнами, столбами, скамьями, мешая польской коннице преследовать жителей. В поляков с крыш и из окон летели камни, балки…

Не справившись с разъярёнными массами, паны вспомнили советы бояр и в страхе закричали:

– Огня! Жги дома! Жги!

День был страшный, кровавый. Поднялся ветер. Огонь охватил почти всю столицу.

Дмитрий Пожарский

К Москве подошёл первый отряд ляпуновского ополчения. Его привёл молодой воевода, князь Дмитрий Михайлович Пожарский.

Не теряя ни минуты, Пожарский раскинул лагерь у Сретенских ворот Белого города. Ополченцы бросились защищать от поджогов не охваченную ещё огнём часть Москвы.

К Пожарскому стали присоединяться москвичи. Тут же оказались нижегородские гонцы Мосеев и Пахомов со своим знакомцем Гаврилкой.

Им выдали самопалы, и они вместе с ополченцами начали сражаться с поляками.

Пожарский верхом на вороном коне то и дело выезжал впереди ополченцев навстречу польской коннице. Отогнав врага, он возвращался снова в укрепление, делая разные распоряжения своим сотникам.

Гаврилка совсем близко увидел около себя Пожарского. Голубой шёлковый плащ покрывал латы воеводы. У Пожарского были тёмно-синие глаза, чёрные кудри, выбивавшиеся из-под шлема, небольшая чёрная бородка. Ему было тридцать два года. В правой руке Пожарского сверкала сабля.

Отброшенные от Сретенских ворот, поляки попытались пойти на штурм ополченского укрепления. Польская конница и пехота всей массой смело двинулись на ополченский отряд, охранявший ворота.

Пожарский, кликнув самых отчаянных своих сотников, под звуки труб и колокольный набат быстро собрал и снова повёл своё ополченское войско на врага.

Мощная фигура воеводы с поднятой саблей, стремительно мчавшегося по следам гусар, ободряла всех. Всадники врезались в самую глубь гусарского эскадрона, разя врагов.

Поляки защищались отчаянно, с великим упорством отстаивая каждый шаг.

Пожарский укрепился ещё ближе к Китай-городу – на Лубянке. Быстро соорудил здесь небольшое укрепление, острожек, продолжая наступать на поляков.

Бой не утихал.

Гаврилка похолодел от страха, увидя, как мелькают сабли вокруг Пожарского. Он готов был броситься вперёд на выручку воеводе. Но как? Разве проберёшься к нему в этой сече?

И вот вдруг… не стало видно голубого плаща.

– Родион! Где князь?! – завопил Гаврилка.

– Не вижу! Не упал ли?! Ой, беда нам! – крикнул в ответ Родион, влезая на частокол укрепления.

Скоро снова раздался голос Мосеева, полный отчаяния и страха:

– Гляди!.. Несут!.. Он, он! Как есть, его!

Воины бережно уложили раненого князя в сани и повезли в Троице-Сергиев монастырь.

На другой день лубянский острожек пал. Ополченцы врассыпную отошли за пределы Москвы.

Развал в рязанском ополчении

После всех этих происшествий на месте Земляного и Белого городов осталось чёрное дымящееся пепелище.

Пришедший со своим ополчением рязанский воевода Прокопий Ляпунов осадил Китай-город и Кремль.

Там заперлись поляки в надежде на помощь от короля из-под Смоленска.

Рязанское ополчение было многолюдно и хорошо вооружено, но не было в нём согласия. В состав ополчения входила земщина (служилые дворяне, посадские люди, холопы) и казаки. Земщину возглавлял Прокопий Ляпунов, а казаков – Иван Заруцкий. Был ещё и третий вождь в этом ополчении – князь Дмитрий Трубецкой, но он особого влияния не имел ни у земщины, ни у казаков.

Заруцкий был человеком тщеславным и шатким. В ополчении он стремился главенствовать. Не столько думал он о спасении государства, сколько о своём первенстве.

Ляпунов имел твёрдый, решительный характер. Он любил Родину и дорожил своей властью ради достижения главной цели – освобождения Москвы от поляков.

Между Ляпуновым и Заруцким шла борьба; это не могло не отразиться на военных делах ополчения.

Поляки воспользовались их враждой и через подосланных своих людей стали натравливать казаков на земских ратников. Казаки, поощряемые Заруцким, убили Ляпунова.

Всё это ослабило силу подмосковного войска, которое постепенно приходило в полный упадок.

В это же самое время Московское государство постигло новое несчастье: геройски оборонявшийся почти два года Смоленск пал. Шведы взяли Новгород Великий, главный оплот северных земель, и грозили вторгнуться внутрь страны.

Казалось, наступила окончательная гибель Московскому государству: ни власти, ни войска, ни казны…

Воззвание Минина

В сентябре в Нижний Новгород вернулись Роман Пахомов и Родион Мосеев, а с ними пришёл и Гаврилка Ортемьев.

Долго рассказывали гонцы Минину о московских делах.

В это время Минин уже был выбран на общем сходе нижегородским старостой и судьёй. Велико было доверие к нему со стороны его сограждан.

Вскоре Козьма Захарович созвал на прибрежной площади у Ивановской башни кремля общий земский сход.

Он решил создать новое ополчение, непохожее на ляпуновское, составить его главным образом из бедных безземельных дворян, из мелких городских людей, из крестьян, из братских народов: татар, чувашей, марийцев, мордвы, украинцев, которые тоже очень страдали от поляков и от общей разрухи в стране.

В день схода на площади собралось народу – видимо-невидимо; всем хотелось услышать вести о судьбе столицы.

На возвышенном месте появился громадный, широкоплечий Козьма Минин и громко воскликнул:

– Граждане нижегородские! Настало время нам, последним людям, крестьянам, посадским сиротам и беднякам, подняться на врага. Сойдёмся же мы все в единую рать – великую, многонародную, посрамим силою зазнавшихся панов!

Свою речь он закончил горячим призывом вступать в ополчение, жертвовать на поход деньги и ценности.

Тут же, на этом сходе, нижегородцы добровольно обложили себя налогом: каждый должен был отдать ополчению часть своего имущества.

Хранителем этих денег и собранного имущества единодушно избран был Козьма Минин.

Но тут возник вопрос: кто же будет военачальником нижегородского ополчения?

Минин указал на Пожарского, который в это время лечился от ран в своей вотчине, недалеко от Нижнего. Минин рассказал народу о военных подвигах Пожарского, о его честности и прямоте.

Его и решили выбрать старшим воеводой нижегородского ополчения.

Ополченские будни

Нелегко было побить поляков. Нелегко было справиться и с изменниками боярами и атаманами, помогавшими панам.

Предстояло большое, трудное дело.

Поляки имели прекрасную конницу, едва ли не лучшую в Европе. Особенно славились венгерские гусары. Наёмная немецкая пехота состояла из людей, приученных с детства к военному искусству. Поляки обладали хорошей артиллерией.

Польские военачальники – Жолкевский, Потоцкий, Ходкевич – считались опытными, храбрыми полководцами. Слава об их подвигах гремела далеко за пределами Польши.

Вот с кем придётся вступить в единоборство нижегородскому ополчению!

Надо было собрать такое войско, которое по численности, по боевой подготовке и вооружению не только не уступало бы королевским войскам, но и превосходило бы их.

На Козьму Минина, как земского старосту и зачинателя этого дела, были возложены хлопоты по созыву ополчения.

Минин одевал, обувал приходивших в Нижний ратников ополчения, кормил, снабжал их всем необходимым.

Летописцы говорят, что он «сердца ратных утолял, и наготу их прикрывал, и во всём их покоил, и сими делами воинство собрал немалое».

Нужны были деньги. Земский совет доверил Минину взыскивать с каждого городского жителя по одной пятой имущества, а на «нерадивых», то есть на тех, кто не подчинялся воле совета, «страх налагать», то есть брать налог в пользу ополчения силой.

Слух о нижегородском ополчении стал распространяться по всей Московской земле. Отовсюду стали прибывать ратные люди, услыхав о призыве Минина.

В Нижний стекались из разорённых мест бедные дворяне, посадские люди, крестьяне. Среди них больше всего было смолян, беглецов из пограничной с Польшей Смоленской земли. С большой охотой Минин принимал и убежавших от помещиков крестьян с Украины.

Среди них нашлись кузнецы и мастера литейного дела, которые и взялись ковать мечи, сабли и всякое иное оружие. Закипела дружная, энергичная работа. И во всё вникал сам Минин, везде он поспевал и ободрял всех ласковым смелым словом.

Одного не хватало нижегородцам – воеводы, которому бы ополченцы доверили власть над собой.

Нижегородцы снарядили посольство к Пожарскому, наказав послам во что бы то ни стало добиться приезда Пожарского в Нижний. Непросто оказалось послам убедить князя возглавить ополчение, но не пристающий вовремя к защитникам Родины бесчестен, и князь согласился.

Долгожданный день

Наступил март 1612 года. Приготовления закончились.

Войско нижегородское было хорошо вооружено, одето, обуто и обучено военному искусству. Минин и Пожарский глаз не смыкали в заботах об ополчении.

Настал день выступления в поход.

На Верхнем и Нижнем посадах люди молились, прощались. Обнимали ратники своих жён, матерей, сестёр, отцов, малых деток, старики благословляли ратников…

Пушечный выстрел над Волгой и дружный набат посадских колоколов возвестили сбор. По главной улице, до окраины Верхнего посада, развернулось войско.

Пожарский выехал из Дмитровских ворот, в остроконечном шишаке и голубом плаще, перекинутом через плечо.

Воеводу окружали стрелецкие и иные военачальники, татарские мурзы, мордовские и казацкие старшины. Среди них незаметный, в овчинном полушубке, с мечом на боку, в своей круглой железной шапке – Козьма Минин. Около – Мосеев и Пахомов. Они теперь были не в одежде странников, а, как и все, вооружены с ног до головы. Оба дали клятву быть верными телохранителями Минина.

Но вот «выборной воевода всей земли» Пожарский объехал войско, внимательно оглядывая каждого воина, каждого начальника, затем рысью промчался со своими приближёнными вдоль табора ратников к головной части ополчения.

Навстречу выехал Минин. Низко, почтительно поклонился воеводе, тихо сказав ему что-то. Пожарский кивнул в знак согласия. Козьма отделился от ополчения и с Родионом Мосеевым и Романом Пахомовым поскакал вниз по съезду, к месту переправы, туда, где Ока сливается с Волгой.

Здесь, на Оке, уже кипела работа: старики, женщины и подростки устилали оттаявший под мартовским солнцем ледяной путь через реку еловыми лапами, соломой, насыпали песок там, где были лужи, набрасывали тяжёлые тесины на толстые брёвна, ровными рядами покрывая прибрежную кромку льда, залитую талой водой.

Нужно было поскорее перебраться с войском на ту сторону, иначе поход пришлось бы отложить, может быть, на месяц, а может быть, на дольше. Где найти тогда столько судов, чтобы переправить тысячи ополченцев на тот берег? Да и съестные запасы извели бы раньше времени.