Текст книги "Рассказы о Минине и Пожарском"

В Москву!

Вот и второй пушечный выстрел! Торжественный грохот прокатился по улицам и оврагам.

Минин прикрыл ладонью глаза от солнца, чтобы лучше видеть, как с верхней части города начнёт спускаться ополчение на Нижний посад. Сердце его забилось от радости: там, наверху, на дороге, заколыхались знамёна, блеснуло оружие, доспехи. Послышались удары боевых литавр.

Близко! Подходят! Спустились на волжскую набережную. Минин въехал на бугор над рекой, Мосеева послал на середину реки, чтобы там наблюдал за переправой, а Пахомова – на противоположный берег Оки.

Войско шло по-новому: рядами, а не толпой.

Пожарский построил его так, чтобы оно не бросалось в бой, по татарскому обычаю, – как это было заведено прежде, – нестройной, густой ордой, надеясь на победу врукопашную.

Дмитрий Михайлович кое-что заимствовал и у шведов, и у поляков. Биться по-старинному, и огненным и лучным боем, он строго-настрого запретил, приучив конницу и пехоту к правильному наступлению на врагов, чтобы одна помогала другой, а пушки помогали бы им обеим.

Минин по-хозяйски разглядывал одежду, обувь, вооружение проходивших мимо полков.

Весело приветствовал он рукой чувашского военачальника Пуртаса, ехавшего на низенькой волосатой лошадёнке впереди чебоксарских всадников. Чуваши, одетые пёстро, не все были вооружены огнестрельным оружием – многие из них имели луки.

За чувашами прошёл смешанный пехотный полк, составленный из марийцев, мордвы, удмуртов. После них, с трудом соблюдая тихую поступь, следовала низкорослая подвижная татарская конница, движущийся лес копий. Её вёл мурза Гиреев. А потом – казаки, которыми предводительствовал украинец Зиновий.

За конницей и пехотой потянулись телеги с лёгкой артиллерией и ядрами. А в самом хвосте ополчения длинной вереницей растянулся обоз с продовольствием, с полотнищами шатров, с досками разборных мостов, с запасными одеждами и доспехами.

Ополчение благополучно перешло Оку.

Минин последним сошёл со льда.

Ярославль

Ополчение двинулось не прямой Московской дорогой, а по правому, нагорному берегу Волги, направившись к Ярославлю.

Перед выступлением в поход Пожарский объявил всему войску, почему он не повёл ополчение прямой дорогой на Москву. По пути в Ярославль к нижегородцам должны были присоединиться многие новые ратные люди, в том числе большой отряд юрьевских татар. Кроме того, надо было наладить мир со шведами, угрожавшими нападением с тыла. Да и запастись ещё новым оружием и продовольствием.

Мартовское солнце сильно пригревало землю. Днём дороги распускались: снег таял, пересекали путь мелкие речушки и ручьи. Идти было трудно, вязли ноги, проваливались кони, телеги в оврагах. Однако ничто не могло поколебать настойчивости ратных людей. И пешие, и конные, и пушки, и обозы, растянувшись длинной живой вереницей по высокому нагорью, неудержимо продвигались всё дальше и дальше.

Остался позади Нижний Новгород, осталась позади и Балахна с Юрьевцем, а затем Кинешма, Плёс, Кострома, и наконец ополчение вступило в Ярославль.

Встреча в Ярославле была ещё радушнее, чем в прежде встречавшихся на пути городах. И то сказать, сколько страхов натерпелись ярославцы, пока дождались ополчения! Давно поляки зарились на этот город, ключ к северным городам, не тронутым войной. Как самых дорогих, родных людей приняли ярославцы ополченцев.

Минин и Пожарский, как это было и в Нижнем, собрали общий совет, который впоследствии стал называться «Советом Всея Земли». В состав его вошли избранные народом представители разных городов и ополченские воеводы. Здесь же, в Ярославле, для управления государством было избрано правительство. Оно состояло из нескольких приказов, то есть учреждений, ведавших денежными, земельными и другими государственными делами.

Четыре месяца простояло ополчение в Ярославле. Много было сделано полезного за это время, а главное, ополчение окрепло численно, запаслось хлебом, хорошо оделось и вооружилось.

В конце июля 1612 года, в один из ярких солнечных дней, улицы Ярославля огласились звуками боевых труб и боем литавр. Нижегородское ополчение готовилось к походу.

В Москве

20 августа ополчение увидало Москву.

К заставе, навстречу ополчению, выехал князь Трубецкой, весёлый, нарядный, на белом коне, окружённый своими атаманами. Встреча была дружественной, но на приглашение Трубецкого стать лагерем у него в таборах, восточнее Кремля, Пожарский ответил отказом. Трубецкой сразу переменился: сухо улыбнулся, надменный, с недобрыми взглядом. Он молча повернул коня и ускакал обратно в свой лагерь.

Теперь один Трубецкой верховенствовал в подмосковном ополчении: Ляпунов был убит, а Заруцкий, смекнув, что с приходом в Москву нижегородцев ему несдобровать, бежал в южные степи.

Ополчение расположилось в том месте, которое заранее наметили Пожарский и Минин, – в соседстве с прежде посланными нижегородскими полками, у Арбатских ворот. Здесь сообща с московскими разоренцами в одну ночь возведено было сильное укрепление.

На другой день Трубецкой опять прислал приглашение соединиться с ним на Яузе, и оно снова было отклонено Пожарским.

Князь и Козьма рассудили по-своему.

Посланный королём в помощь полякам, сидевшим в Кремле, гетман Ходкевич движется с запада по Можайской дороге, и войска надо ставить с западной стороны. Укрепиться следовало именно здесь. Оставить же западную сторону открытой, уйдя на восток, за Кремль, к Трубецкому, стало быть, открыть Ходкевичу свободный доступ к Кремлю. А ведь он вёз продовольствие для осаждённых поляков.

Нижегородцы заняли Белый город, от Тверских до Пречистенских ворот, полукругом, крепко окопавшись и огородившись со стороны, откуда ждали прихода Ходкевича.

Приход гетмана Ходкевича

Войско гетмана Ходкевича, по своему походному обычаю, двигалось к Москве продолговатым четырёхугольником, со всех сторон окружённым повозками.

За передними повозками, внутри четырёхугольника, тянулись пушки, в середине – пехота, а за ней – конница.

Впереди войска на вороном коне ехал сам гетман Ходкевич, окидывая суровым взором окрестности Москвы.

Конницу, делившуюся на хоругви, или эскадроны, вели знатные шляхтичи, ротмистры. Она была пестра, разноплеменна.

Тут были и закованные в тяжёлые латы немецкие наёмники – ландскнехты, и польские панцирники, и венгерцы – кто с длинными копьями, кто с палашами, иные с саблями, кинжалами и даже с боевыми молотами. У многих за спиной висели пищали, а за кушаками воткнуты были пистолеты. Вооружение, кони, сбруя – всё было дорогое, нарядное.

Лёгкая конница Ходкевича состояла из немцев, венгров, валахов и убежавших из Сечи запорожцев. На прекрасных конях они следовали рядом с тяжело двигавшимся коренным войском, с трудом сдерживая своих скакунов.

Широко раскинулись по обе стороны Москвы-реки таборы нижегородцев и казаков, преградив дорогу полякам.

Ходкевич ошибся. Он думал найти под Москвой жалкие остатки ляпуновского ополчения, которые, испугавшись его, сами разбегутся из-под стен Кремля. Вышло иначе: перед ним оказалось большое сильное войско.

Он отдал приказ остановиться.

Поляки раскинули табор на Поклонной горе. Они огородили шатры возами, связанными между собой цепью. Ходкевич приказал сапёрам возвести земляные укрепления. На валы втащили пушки.

Осторожный и умный воевода, он счёл нужным устроить свой тыл так, чтобы в случае неудачи укрепиться и послать гонцов к королю за помощью.

Начало боя

Трубецкой стоял на том берегу, за Москвой-рекой, где и Ходкевич, – близ Крымского брода. Нижегородцы – на этом берегу.

Трубецкой прислал послов. Он обещал действовать против поляков заодно с нижегородцами и дал слово ударить полякам в тыл. Трубецкой просил воинской помощи у нижегородцев. Он уверял, что с честью послужит земскому делу.

Пожарский согласился. Он не послушался Козьмы, который убеждал его не верить Трубецкому, человеку ненадёжному. Пожарский отобрал пять сотен самых храбрых казаков и отправил их на ту сторону Москвы-реки, к Трубецкому.

Рано утром Замоскворечье огласилось воем резких, пронзительных фанфар. Было в этом что-то страшное, зловещее, новое для слуха нижегородцев. Грянули выстрелы пушек, дерзко, вызывающе.

Минин и Пожарский стояли на сторожевой вышке. Им видно было, как по противоположному берегу стала приближаться к реке блестящая железом огромная масса польского войска. Всадники, имея за спиной по одному пехотинцу, спустились в воду первые. За ними поползли через реку громадные, сооружённые за ночь плоты с остальной пехотой. Непривычно было видеть реку, покрытую лесом копий и знамён.

Трубецкой бездействовал.

Он и не думал мешать гетману переправляться через реку, равнодушно наблюдая за тем, как поляки перебираются на московский берег.

Минин оказался прав: атаман не сдержал своего слова и даже не шевельнулся, когда более искусная польская и венгерская конница стала теснить бросившихся ей навстречу всадников нижегородского ополчения.

На Девичьем поле произошло первое столкновение нижегородцев с поляками.

Пожарский видел, что ополченским всадникам не побороть превосходной конницы поляков и венгерцев, и отдал приказ спешиться.

Началась жестокая сеча. Польские гусары набросились с саблями на пеших нижегородцев. Но пригнувшиеся к земле ополченцы, пронзая вражеских коней своими длинными копьями, создали великое замешательство в эскадронах противника. Кони опрокидывались на спину, давили людей.

В самый разгар боя и полякам пришлось спешиться: тучи стрел, выпускаемых татарскими, мордовскими и чувашскими наездниками, мешали сидеть на конях.

Ходкевич бросал в бой всё новые и новые подкрепления.

Бой разгорался. Бились врукопашную до полного уничтожения друг друга.

Нижегородское войско отступило к Чертольским воротам.

Присланные Пожарским в помощь Трубецкому пять сотен казаков, увидав, в каком опасном положении находятся нижегородцы, переправились через Москву-реку и вновь пристали к ополченцам. Вслед за ними на глазах Трубецкого лучшие его атаманы, Филат Межеков, Афанасий Коломна и другие, с большой толпой казаков тоже бросились вплавь на ту сторону Москвы-реки в помощь Пожарскому. Они наказали товарищам передать Трубецкому: «По вашим ссорам настаёт гибель Московскому государству и войску».

Дружно врезались казаки в толпу поляков с правого фланга, остановив их наступление. Польские эскадроны принуждены были снова убраться в свой лагерь.

Удача гетмана

Тёмная, непроглядная ночь. Гетман Ходкевич сидел на походной скамье в своём шатре, окружённый офицерами.

– Для первого знакомства, – говорил он, улыбаясь, – мы были достаточно учтивы с москвитянами. Мы – хозяева на правом берегу. Казацкий сброд Трубецкого не воины, их командир не расположен ссориться с нами. Мой приказ – доставить четыреста возов с продовольствием нашим героям-соплеменникам в Кремль. Есть человек, который проводит караван в южные ворота Кремля.

На усатых лицах польских военачальников усталость. У некоторых на головах повязки. Цветные с позументами кафтаны порваны, на них следы крови.

Слово гетмана – закон: четыреста возов в Кремль!

Заскрипели тысяча шестьсот колёс. Затопали восемьсот обозных коней. Раздались голоса четырёхсот возниц. В сопровождении шестисот всадников караван шумно тронулся в путь.

Князь Трубецкой как будто не видел и не слышал всего этого. Поляки спокойно проходили мимо него по Замоскворечью.

Караван благополучно достиг южных ворот Кремля. Четыреста возов продовольствия оказались в руках осаждённых поляков.

Шестьсот всадников конвоя мирно возвратились мимо казацких таборов опять в гетманский лагерь.

Полученное засевшими в Кремле панами продовольствие подкрепило и ободрило их.

23 августа осаждённые сделали вылазку из южных ворот Китай-города, переправились через реку и без труда взяли в Замоскворечье русское укрепление у церкви Святого Георгия, распустив на колокольне польское знамя. Обороняли это укрепление воины прежнего, ляпуновского ополчения, начальником которых был теперь Трубецкой, но никто из его лагеря не помешал полякам занять этот острог.

Узнав о ночном манёвре поляков, Пожарский и Минин решили переправить часть ополчения на правый берег реки, в Замоскворечье.

В этот день войско Ходкевича, бросив своё укрепление, двинулось с Поклонной горы вглубь Замоскворечья, к Донскому монастырю, в обход, чтобы охватить Кремль и Китай-город с южной и юго-восточной сторон, совершенно незащищённых русскими.

Пожарский быстро перекинул на правобережье два полка отборных воинов, расположившись в районе Пятницкой улицы.

Трубецкой и в этот раз не помог нижегородцам. Он как бы нарочно, чтобы не мешать польским войскам, отвёл казацкие полки в сторону, к Лужникам.

Серпуховские ворота оказались незащищёнными. Через них свободно прошли эскадроны Ходкевича.

Пожарский видел, что ему придётся сражаться в неравном бою, однако решил во что бы то ни стало воспрепятствовать подходу поляков к Кремлю и Китай-городу.

Ходкевич, узнав о смелой переправе нижегородцев на правый берег, хозяином которого считал себя, пришёл в ярость.

Он снялся с Поклонной горы и двинул войска к Донскому монастырю.

24 августа на рассвете вихрем налетели польские гусары на ополченцев.

Ополченцы приняли удар, нагромоздив на пути эскадронов брёвна, лодки, камни. Нижегородцы сжались в плотный треугольник копий, самопалов, сабель, о который с треском и звоном разбилась польская конница.

В тылу у нижегородцев была река, впереди – озверелая вражеская орда. Оставалось либо победить, либо всем погибнуть.

С той и другой стороны становилось всё меньше и меньше бойцов. Но тут вдали поднялись облака пыли. То шла польская пехота, высланная гетманом в помощь коннице.

Гусары, ободрившись, с новой силой накинулись на ополченцев, но тут дали о себе знать и ополченские пушкари. Из двух имевшихся у них на этом берегу пушек они принялись стрелять по пехоте, испугав и остановив её.

Трубецкой, вместо того чтобы ударить в тыл польской пехоте и тем решить победу, отвёл свои войска ещё дальше от места сражения. Он освободил хорошо укреплённый Клементьевский острог. Его немедленно заняли поляки. Вышло так, что он добровольно предоставил гетману выгодное для ведения боя место.

Ходкевичу ясно было видно из острога, как нижегородские пушкари бьют его пехоту. На помощь по приказу гетмана помчались стоявшие в запасе немецкие ландскнехты и венгерцы.

Минин с замиранием сердца следил за ходом сражения. Он видел, что поляки превосходящими силами жмут ополченцев к реке. Тогда он собрал толпу ратников и велел готовить переправу в тылу у Пожарского. Затяжной бой, который продолжался уже пять часов, дал возможность ополченцам устроить мост через реку.

С прибытием немцев и венгерцев перевес оказался явно на стороне Ходкевича.

Отважно отбиваясь от врага, нижегородцы все до единого, даже тяжелораненые, благополучно перебрались опять на левый берег Москвы-реки.

Последним воином, который покинул правобережье, был сам Пожарский.

Подвиг Минина

В стане Ходкевича вновь зашевелились знамёна. Гетманские конники пустились вплавь через реку и снова пошли в атаку.

Гетману удалось прорвать ополченский фронт, оттеснив часть ратников к Москве-реке. Князю Пожарскому угрожала опасность быть «втоптанным» в реку и взятым в плен. Положение становилось безвыходным.

Князь Трубецкой видел, как под ударами панской конницы падали одно за другим знамёна нижегородцев, как тщетно выбивались из сил воеводы и ратники ополчения, стараясь «свалить с себя» гетмана, но он ни шагу не сделал для того, чтобы прийти им на помощь.

Минин и Пожарский упросили келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына воздействовать на казаков. И войско казацкое поднялось на помощь нижегородцам.

Москва-река покрылась переплывавшими её всадниками. Прильнув к гривам коней, они боевыми выкриками подбадривали ополченцев. Радостными возгласами отвечали ополченцы, с удвоенной силой обороняясь от врагов.

Два ополчения, нижегородское и казацкое, соединившись, ударили по гетманским эскадронам.

Поляки дрогнули, стали отступать, теряя людей и коней, оружие и знамёна, оставив на поле брани множество убитых и раненых.

День склонялся к вечеру. Солнце село. Усталые, израненные воины опускались на траву, чтобы обмыть раны, перевязать их, отдохнуть после двухдневных боёв. Многих товарищей недосчитались ополченцы…

А в казачьем стане назревало недовольство. Обещанный казакам обоз Ходкевича остался неотбитым. Промокшие до костей в реке, утомлённые прежним долгим стоянием под стенами Москвы, казаки пришли в полное уныние.

Тогда Минин явился в шатёр к Пожарскому и сказал, что он сам попробует побороться с гетманским войском. Не словами, а делом надо поднять дух в казачьем лагере.

Он отобрал лучших воинов и, пользуясь тем, что поляки, утомлённые боем, расположились на отдых, быстро переправился на крымский берег Москвы-реки. С необычайной силой Минин ударил в тыл польской пехоте и коннице.

Козьма, громадный, без шлема, с развевающейся бородой, соскочив с коня, бежал впереди своего отряда.

Всадники его, не страшась пуль, с копьями наперевес двинулись вслед за ним.

Такого наскока никак не ожидали поляки.

Противники столкнулись грудь с грудью. Панская пехота разбежалась врассыпную под сокрушающим натиском нижегородцев. Конница поляков оказалась неподготовленной. Сам храбрый гетман Ходкевич в панике ускакал с поля, оставив обоз и шатры в добычу нижегородцам.

Победа на стороне Минина была полная.

Казаки, изумлённые бешеной храбростью нижегородского старосты, с радостью и огромным уважением приняли от него в дар отбитый у Ходкевича обоз. Имя Козьмы Минина затмило имена всех подмосковных воевод.

Пожарский приказал пушкарям и стрельцам произвести «великую пальбу» по отступавшим войскам Ходкевича. Стрельба по польскому стану продолжалась два часа. От грохота пушек не слышно было даже разговоров, и, по словам летописца, «дым носился, как от великого пожара».

Разбитые нижегородцами поляки отступили к Донскому монастырю.

Минин своей победой решил судьбу войска гетмана. Лазутчики донесли, что Ходкевич «хребет показал», побежав по Можайской дороге обратно в Польшу.

Кремль в осаде

Разгром Ходкевича дал возможность нижегородцам обратить все свои силы против поляков, сидевших в Китай-городе и Кремле. Теперь должна была окончательно решиться судьба осаждённых. Помощи ждать им было уже неоткуда.

В эти дни в Москве появились сообщники кремлёвских бояр: бывший костромской воевода Иван Петрович Шереметев, а с ним Пётр Шереметев, князья Григорий Шаховской, Иван Засекин и дворянин Плещеев.

По наущению кремлёвских бояр и панов они стали натравливать казаков на земских людей. Но казаки их не послушали.

Пожарский и Минин получили от Трубецкого приказ приехать на совещание о дальнейших действиях подмосковного войска к нему, Трубецкому, в ставку.

Пожарский сначала рассердился на Трубецкого за его дерзость, а потом, по совету Минина, ответ всё-таки дал вежливый, спокойный, величая Трубецкого боярином и всякими почётными именами. Однако от поездок на совещания в казацкие таборы вожди ополчения наотрез отказались. Неудобно, мол, далеко и опасно для жизни. Лучше выбрать место для совместных совещаний где-нибудь на речке Неглинке, между нижегородским и казацким ополчениями.

Не успел Трубецкой дать ответ, как на Трубном предгорье Козьма уже раскинул несколько громадных шатров и поставил около них знамёна и крепкую стрелецкую стражу.

Волей-неволей Трубецкому пришлось ехать для совета сюда. Упрямство атамана было сломлено.

20 сентября Пожарский послал письмо польским панам в Кремль с требованием сдаться.

Ответ от панов был получен следующий:

«…Письму твоему, Пожарский, которое мало достойно того, чтобы его слушали наши шляхетские уши, мы не удивились. Ни летописи не свидетельствуют, ни воспоминание людское, чтобы какой-либо народ был таким тираном для своих государей, как ваш. Об этом если бы писать, то много бы нужно было на то употребить времени и бумаги. Чего вы не осмелитесь сделать природным вашим государям, когда мы помним, что вы сделали нескольким из них в последнее короткое время?! Теперь свежий пример: ты, сделавшись изменником своему государю, светлейшему царю Владиславу Сигизмундовичу, которому целовал крест, восстал против него. И не только ты сам – человек невысокого звания или рождения, – но и вся земля изменила ему, восстала против него».

Пожарский и Козьма посмеялись над ответом панов.

– Не целовал я креста Владиславу… Паны меня не обманут и никого в том не обманут, – сказал Пожарский. – Не думают ли они, что гетман Ходкевич вернётся? Не оттого ли храбрятся?