Текст книги "Далеко ли до счастья"

Отличница

Ах, с каким нетерпением ждали своего выпускного ребята десятого «Б»! А уже сегодня ровно в четырнадцать ноль-ноль можно заслуженно почувствовать себя свободными людьми. День прощания со школой. Выпускной бал.

Приподнятое настроение поддерживалось ещё одной приятной новостью: приедет поздравить свой бывший отряд «Непобедимые» любимая учительница Валерия Викторовна. Она с семьей уехала работать на БАМ, поэтому шесть лет общалась с ребятами только через письма. Чаще других писала Снегурочка, Лиза Смолина. У неё были на то свои веские причины. Из её последних посланий стало известно, что она круглая отличница и прошла по конкурсу на факультет журналистики в МГУ.

Очень трогательно Лиза рассказывала о своей дружбе с Самиром, ещё с третьего класса влюблённым в неё без памяти. Постепенно их детская дружба переросла в первую любовь. Однако уже в восьмом классе им пришлось расстаться: его родители уезжали на родину, на Кавказ. Тогда Лиза и Самир поклялись никогда не разлучаться после его приезда на выпускной через два года.

И сейчас было от чего сердцу девушки лихорадочно выбивать дробь: объявляли начало торжества. Лиза то и дело поглядывала на двери в актовом зале школы, даже в момент, когда называли имя золотой медалистки Елизаветы Ивановны Смолиной.

Вот она, Лизонька, из маленькой, хрупкой беленькой Снегурочки превратившаяся в высокую стройную блондинку, стояла на сцене. Она улыбалась. Но эта улыбка была наигранной. Лиза продолжала сторожить заветную дверь неусыпным взором.

Валерия Викторовна, сидевшая в первом ряду для почётных гостей, неотрывно следила за каждым движением своей любимицы. Она как никто из собравшихся в зале безошибочно угадывала растерянность и тревогу Снегурочки.

«Что?» – спросил её понимающий взгляд.

«Не приехал…» – в ответ заблестели слезами огромные голубые глаза.

Всё дальнейшее для Лизы перестало существовать. Она вдруг разрыдалась и убежала. Валерия Викторовна бросилась за ней и с трудом разыскала свою бывшую воспитанницу. На третьем этаже была запасная лестница. И вот именно там, на широкой пыльной скамейке, убранной за ненадобностью, она нашла горько плачущую Снегурочку.

– Лиза, что случилось? Успокойся, пойдём, умойся и возвращайся, не надо так расстраиваться. Может быть, он ещё напишет или приедет. Ведь расстояние неблизкое. Да мало ли что могло произойти…

– Не напишет и не приедет, – всхлипывая, уверенно проговорила Лиза. – Валерия Викторовна, вы идите, я лучше… домой.

– Лиза, что ты такое говоришь?! Ты такая нарядная, ты будешь королевой на выпускном балу. Если бы тебя видела твоя мама, то… – но вдруг, осёкшись на полуслове, она осторожно взяла руку Лизы в свои и виновато добавила: – Прости, я не хотела…

– Ничего, я привыкла. Мамы нет уже два года. А вот папа не смог привыкнуть…

– Знаешь, всё же давай поговорим, – настойчиво сказала Валерия Викторовна. Предварительно протерев пыльную скамейку носовым платком, она присела, нежно прижав к себе девушку. – Я чувствую, что у тебя наболело на душе. Расскажи. Ты ведь мне как дочка. Я читала твои письма о том, как учишься, как дружишь с Самиром, как ждёшь от него писем, но ты ведь многое недоговаривала…

– Да, конечно. Дома ничего хорошего, папа пьёт. Одна у меня радость была: написать Самиру, излить душу, а потом получить письмо от него. И он все время писал, что дождётся, когда мне исполнится восемнадцать, и заберёт меня в Грозный. А там мы поженимся. Я ради этого и жила, и училась. Но вот уже год, как он не пишет. Совсем не пишет! А ведь обещал… Он не мог нарушить своё слово!

Валерия Викторовна слушала не перебивая, но терялась, что ответить. Она понимала: не помогут сейчас Лизе никакие слова утешения. Они проговорили довольно долго.

– Я и училась, и отличницей стала, и медаль получила только для него. А он не приехал…

– И что же, у тебя совсем никого не было из ребят? Я имею в виду просто друзей.

– Что вы говорите, Валерия Викторовна! Какие мальчики! Если бы не вы, я бы, наверное, в петлю залезла! – созналась она и, видимо, вспомнив что-то мучительно-горькое, потёрла виски тонкими пальчиками.

– Лиза, ну уж это ты слишком! Не смей так даже думать! – в голосе учительницы послышались металлические нотки: – Выдумала чего! Да в жизни ещё, знаешь, сколько таких разочарований будет!

– Не будет. Он у меня один и на всю жизнь! Вот здесь, на этой самой скамейке, мы поклялись быть вместе навсегда. Только кому я могла пожаловаться? Подружкам? Они не поймут. Вам начинала писать и… всё в мусор. Об этом надо говорить, а не писать. А теперь… – она вытерла слёзы, не заботясь о том, что размазывает тушь под глазами, и решительно договорила: – А теперь я буду учиться, и, как всегда, на «отлично». Обязательно стану журналисткой и попрошу направление на его родину. Я разыщу Самира. Пусть он скажет мне всё прямо в глаза… Я ведь только из-за этого и на журфак пошла. Извините, Валерия Викторовна, весь вечер вам испортила своими разговорами и жалобами. Распустила нюни, самой противно… Просто за эти годы столько накипело… Если бы я вам не высказала всё, то не знаю…

– Я понимаю, – тяжело вздохнула Валерия Викторовна.

Лиза внимательно посмотрела на свою бывшую учительницу и только сейчас разглядела её. Такое же, как и прежде, доброе милое лицо, правда, прибавилось морщинок у глаз и на лбу. Тёмно-каштановые волосы аккуратно уложены в причёску. Приталенный по стройной фигуре нежно-сиреневый костюм с выглядывающими белоснежными воротничком и манжетами. Всё подобрано со вкусом. «Красива и нарядна, как и всегда», – с уважением и даже с некоторой завистью отметила для себя Лиза.

В актовом зале уже вовсю гремела дискотека, когда Лиза с Валерией Викторовной, никем не замеченные, покидали школьную ограду.

– А знаешь, Лиза, я ведь совсем забыла сказать: мы с мужем возвращаемся сюда обратно. Вот уладим все дела на Севере, и с этого учебного года я снова буду работать здесь, в нашей школе… Если что, ты всегда знай, что можешь рассчитывать на мою помощь. Надеюсь, ты наш девиз помнишь? «Равнодушию – бой!»

– Спасибо большое, – Лиза благодарно погладила тёплую руку своей спутницы.

«Только такой Снегурочки у меня уже не будет», – с грустью подумала учительница, обнимая Лизу.

Снегурочке нужно помочь

Валерия Викторовна устало опустилась в кресло, и безжизненные руки повисли плетьми на подлокотниках.

– Всё. Я сделала, что могла. Прости меня, Володя. Ты вправе уйти, но иначе мне поступить было нельзя.

Долгим взглядом, будто прощаясь навсегда, она посмотрела на мужа, такого по-домашнему близкого и родного. Как маленькой, беззащитной девочке, неудержимо захотелось подойти и прижаться к его груди. С трудом сдерживая душевный порыв, до боли закусила нижнюю губу.

– Что, надежды нет никакой? – участливо спросил он.

– Нет. Банк, куда я положила деньги, лопнул, и теперь вкладчики будут отвоёвывать свои сбережения через суд, а это может занять несколько лет. У меня на это уже нет никаких сил. Да и вообще… – она в отчаянье махнула рукой и упавшим голосом прошептала: – Я не хочу больше жить…

– Ну, ты вот что, Лера, голову-то не вешай, – вдруг твердо сказал Владимир. – Я заберу заявление о разводе.

Эти слова заставили Валерию Викторовну от неожиданности вздрогнуть. Она знала, что муж очень вспыльчив и нескоро отходчив. А он продолжал:

– Прости, что все это время я не поддерживал тебя. На самом деле я тобой горжусь. Прости меня, пожалуйста. Прости, если можешь!

– Это ты меня прости. Я же разорила нашу семью: мы сидим в долгах, ни машины, ни гаража, ни северных сбережений, а ведь Иринке и Лёвушке надо как-то жить.

– Но ты же сама говорила, что материальное – это не главное, что если мы поможем Снегурочке, то это будет во сто крат ценнее, чем машина или дача. Я, надеюсь, найду ещё для себя работу, и мы снова поднимемся. И не важно, что ты уволилась из этой школы. Ничего страшного, устроишься в другую. Не плачь, Лерочка… – пытаясь утешить жену, он тем самым убеждал не только её, но и себя и растрогался от нахлынувших чувств.

– А что же теперь будет со Снегурочкой?

– Не знаю, наверное, власти помогут, – предположил он.

– Не помогут, – уверенно заключила она. – Они мне прямо сказали, что с террористами не может быть никаких переговоров. А ее телеканал вообще отказался обсуждать возможность оплаты выкупа.

– Ведь так не может быть. Кто-то же должен быть неравнодушным!

– Я, Володя, проиграла бой равнодушию. Деньги для людей значат теперь намного больше, нежели отдельно взятая жизнь человека. Кстати, – добавила она, помолчав, – мне намекали, что помимо выкупа я должна дать большую взятку одному генералу.

– Откуда же взять эти деньги?! – ужаснулся он. – Сколько там выкуп?

– Сначала требовали пятьдесят тысяч долларов, потом тридцать, а мы набрали всего десять.

– Что-о-о?! – вскрикнул Владимир и, подскочив со стула, большими шагами принялся мерить комнату. Тапок слетел с его ноги, а он, не замечая этого, продолжал ходить, нервно размахивая руками. – Тебе же говорили, чтобы ты не кидалась на эти дутые проценты в проклятом банке!

– Но жизнь Лизы в опасности… – её голос задрожал, и она опять чуть не расплакалась.

– А подожди-ка… подожди… – он потеребил затылок обеими руками, словно выцарапывая из пышной чёрной шевелюры нужную мысль. Его карие глаза вдруг заблестели, лицо оживилось. – У нее ведь тоже должна быть квартира. Ты продала всё наше имущество, а если продать и ее квартиру… с согласия ее отца, разумеется? – предложил он вариант, надеясь на удачный выход из положения.

– Володя, о чём ты говоришь? Об этом не может быть и речи! Ее отец давно уже пропил квартиру и живет где-то на помойке с бомжами.

* * *

Вот уже год, как Валерия Викторовна, посмотрев по телевидению репортаж о захваченной в Чечне в заложники российской журналистке Елизавете Смолиной, за которую требуют выкуп, давала бой равнодушию. Телеграммы и телефонные звонки первой учительницы собирали вместе бывших одноклассников. В каждой телеграмме, в каждом возгласе в трубку слышался знакомый девиз пионерского отряда «Непобедимые»: «Равнодушию – бой!»

И наконец-то любимый класс снова в сборе. Все уже знали: их собирают не на очередную годовщину выпуска, а потому, что их Снегурочке нужна помощь.

– Вы уже в курсе того, что Лизу похитили чеченские боевики и требуют выкуп в пятьдесят тысяч долларов. Частный телеканал даже не обсуждает эту возможность, государство на переговоры с боевиками не идет принципиально. Значит, выручить Снегурочку должны мы с вами. Помните девиз нашего отряда: «Равнодушию – бой!»?

Все подавленно молчали. Директор школы начала первой.

– Лиза – золотая медалистка, она заслуживает, чтобы школа ей чем-нибудь помогла. Вы сами знаете: время сейчас трудное, но мы изыскали всё-таки возможность и делаем свой вклад в ее спасение. Вот, Валерия Викторовна, – торжественно произнесла она, – примите конверт с нашим вкладом от школы и всех учителей – 500 рублей. Я надеюсь, что и вы, ребята, окажете посильную помощь. А теперь, – развела она руками, – извините меня, пожалуйста, но я должна идти на совещание.

Эта речь была самым большим плевком в душу, который пришлось пережить Валерии Викторовне. «Неужели нельзя было поднять на ноги общественность города, попросить помощи у комбината, наконец?… – мысленно ругала она руководителя школы, и возмущению её не было предела. – Спокойно, Лера… спокойно! Где твои выдержка и мужество?! Главное сейчас – не падать духом!» – уговаривала себя учительница.

– А что ты думаешь, наш командир и комсорг? – обратилась Валерия Викторовна к Николаю Ивашову, нажимая на слово «ты».

Тот с трудом выскреб из-за парты тучное неповоротливое тело, выпрямился во весь свой невысокий рост и расстегнул верхние пуговицы сорочки. Отдышавшись, он не спеша поправил на дорогом итальянском костюме массивную золотую цепь и только тогда со злорадной ухмылкой бросил в ответ:

– Я думаю, что Лизка сама голову в петлю запихала, пусть сама и выпутывается. Поехала искать своего чеченца, вот и нашла, что искала!

– Не смей так говорить, Ивашов. Ты – гордость школы, командир отряда и дружины, комсорг, ты…

– Хватит мне тыкать, Валерия Викторовна, – огрызнулся он и, направив короткий указательный палец прямо перед собой, начал, точно расстреливая, рассекать им воздух в такт своим словам. – Я уже давно не тот мальчик Коля – я, как-никак, всё же… – он хотел ударить себя в грудь для пущей важности, но от волнения рука соскользнула на обвисший живот, отчего желаемого эффекта этот жест на окружающих не произвёл. – Я – авторитет в городе, Николай Петрович Ивашов. Что было, то быльём поросло и благополучно похоронено. Я ей сколько раз говорил, – его маленькие глазки вдруг забегали по лицам бывших товарищей, словно ища поддержки, – ведь говорил же ей: дружила бы со мной, жила бы сейчас – как сыр в масле купалась. – И, повысив голос чуть не до крика, съязвил: – А она, дур-р-ра, потащилась за своим хахалем, этим чеченом. Того и гляди, снесёт ей башку, как в третьем классе Снегурке!

– Да что бы ты понимал в этом! – сердито выкрикнул кто-то из парней. – Сам от армии отмазался, как последний…

Но Ивашов, брезгливо скривив губы, оборвал его:

– А я горжусь, что не был в армии!

Бывшая классная руководительница смотрела на него с сожалением и думала: «Эх, Коля, Коля, в кого же ты превратился?! А ведь так хорошо начинал свою жизнь… Как мне теперь стыдно за тебя!..»

Еле сдерживаясь от желания влепить ему хорошую пощёчину, она глубоко вздохнула, затем медленно, что называется, «выпустила пар» и только потом обратилась к нему:

– Послушай, Николай, что я тебе скажу. Не смей при мне произносить такие оскорбления. Нет плохих наций, есть плохие людишки. И мы уподобимся им, если оставим Лизу в смертельной опасности.

– Ладно. Короче, у меня времени нет тут с вами лясы точить, у меня бизнес, время – деньги. Честно говоря, и так уже задёргали: то одно нужно школе, то другое. А мне, как понимаете, раскручивать бизнес надо. Все бабки в деле. – Ивашов аккуратно вытащил из дорогого кожаного портмоне тысячную купюру, победно взмахнул ею, как флагом, потом небрежно бросил на стол: – Вот вам штука рублей – и будет с меня. – Он резко развернулся, пружинистой походкой подошёл к выходу, пинком распахнул дверь и, выскочив, громко хлопнул ею.

Все непроизвольно вздрогнули. Наступила тягостная тишина, которую нарушила, наконец, Маша Петрова, со слезами на глазах выкрикнув:

– Кто бы говорил о бизнесе?! Знаем мы этот бизнес… – она с отвращением поморщилась: – Ничтожество! На спирте деньги наживает, спекулянт!.. Спаивают людей… брат у меня вот не просыхает…

Со всех сторон послышались одобрительные возгласы:

– Верно! Сколько точек имеет?!

– Да весь город об этом гудит!

– А он, гляди-ка, ав-то-ри-тет! Отрастил себе ряху, мафиози несчастный!

– Ладно. Как говорится, к пустому колодцу за водой не ходят. Но сейчас не об этом, – остановила распалившихся ребят Валерия Викторовна. – Главное – помочь Лизе. – На её лице и шее от нервного напряжения закраснели знакомые всем с детства пятна.

Немного удалось собрать денег. Клали сотни и полусотки и уходили. А ведь еще два года назад этот самый класс собирался на пятилетие со дня выпуска. И все были так дружны и рады увидеться! А Лиза показывала свой красный диплом, и её засыпали вопросами о Москве, о том, как она станет работать на столичном коммерческом телеканале. Юную журналистку манили неведомые дали. Один только Николай Ивашов пытался ей объяснить, что работать спецкором на Северном Кавказе – это безумная, очень опасная затея. Он считал, что лучший вариант для неё – выйти за него замуж.

На краю пропасти

Пленница очнулась от тяжёлой дремоты. Она не понимала ничего. Время для неё перестало существовать. Давно уже перепутались день и ночь, число и месяц тоже превратились в абстрактные понятия.

Девушка лежала на голом бетонном полу, накрепко связанная, с кляпом во рту. Руки и ноги ей уже не принадлежали. Лишь иногда освобождали правую руку и рот, чтобы можно было поесть. Вернее, едой эту серую жидкую кашу из муки и кукурузы назвать было трудно.

Сначала она надеялась, ждала помощи, потом ей было страшно, а теперь стала просто ко всему безразличной. Сколько времени её с тремя мужчинами перевозили в багажниках машин и кузовах грузовиков, она уже не считала и привыкла быть с завязанными глазами. Её попросту таскали и бросали, как мешок.

Нет, так было не всегда. Раньше к ней относились намного лучше: сытнее кормили, не кричали и даже давали матрац. Только с того времени, как двое её товарищей по несчастью исчезли куда-то, с ней стали обращаться хуже. Несколько раз заставляли сказать на видеокамеру, что ей очень плохо, и попросить о помощи.

Но, казалось, с тех пор прошла целая вечность. И вот теперь узница проснулась в этом сыром и холодном, неизвестно котором по счёту подвале от голосов, что-то негромко обсуждающих. Невольно прислушавшись, Лиза вдруг поняла: разговор идёт на ломаном русском языке. Внезапно её сердце забилось впервые за долгое время безразличия, в которое она впала.

Судя по голосам, разговаривали трое.

– …Группа временной дислокации на перевале… Отряд ушёл в тень, – сообщил собравшимся молодой голос с хрипотцой.

– Тише, Самир, мы здесь не одни, – предупредил второй.

Как только ухо Лизы уловило знакомое слово «Самир», оно, это слово, так резануло по сердцу, что девушка чуть не лишилась чувств. Неужели это её Самир, ради которого она сейчас здесь? Но другая мысль уже перечеркнула первую: конечно же, нет; видимо, просто совпадение.

– Аслан, что ли живой товар у тебя?

– Да, подторговываю немного, – ответил тот.

– Послушай, Аслан, кончать надо эту писаку, – покашливая, вмешался в разговор третий. – Только кормим её, а толку нет. Мы больше потеряем. Ты и так двадцать штук сбросил. Не хотят – как хотят.

Удивительно, но Лизу не расстроила эта реплика, её сейчас более всего занимало другое: кто этот человек – Самир?

– Что так мало за нее просишь? Бывало, получалось и больше взять, – удивлённо спросил тот, кого назвали Самиром.

– А у нее родных нет, кто нам больше даст?

– Кончить никогда не долго, ты попробуй из нее выгоду извлечь, – посоветовал Самир.

– Какую выгоду? Ее никто у меня не купит. Она работать больше уже не сможет, зато бегать сильно любит, три раза убежать хотела. Что только с ней не делали! И поговорить она тоже любит. Раньше – позже сдохнет…

– Купит. Помогу тебе как лучшему другу. Есть один, он их скупает.

– Дай мне его, там видно будет, может, и скину еще.

– Не скидывай, он свою выгоду имеет.

– Ладно, договорились.

– А покажите-ка мне ее… и дайте документы. Этот араб, он особенно не идет на разговор с теми, кого мало знает. Мы с ним воевали, меня он уважает.

Лиза горячо молила судьбу, чтобы своими глазами увидеть этого Самира. Только бы узнать: он это или нет? Остальное теперь не имело значения. Кровь прилила к голове и гулко застучала в висках, словно отчеканивая слова: «Он или нет?… Он или нет?… Он или нет?…»

Началась какая-то возня, и немного погодя заговорил Аслан:

– Вот документы. Елизавета Ивановна Смолина.

После недолгого молчания послышался требовательный голос с хрипотцой:

– Отдайте мне ее. Я сам этим займусь.

– Втёмную ты, что ли, играть хочешь?

– Больше за нее взять хочешь? – загудели возмущённые голоса.

– Нет. Я вам говорю, он никому не доверяет, – поспешил оправдаться Самир. – Деньги я вам передам раньше, а вы мне эту писаку.

– Вот и забирай ее сразу, а там хоть продавай, хоть женись, – обрадовался друг.

– Не надо мне жены от каферов[17]17
  Каферы (кафиры) – неверные (не мусульмане).


[Закрыть]! – прохрипел Самир. – Завтра я деньги привезу.

– Все сразу?

– Да.

– Откуда у тебя такие деньги? Слушай, брат, ты, что ли, хочешь меня обмануть? – недоверчиво спросил товарищ.

– Вы с ним, что ли, заодно? – откашлявшись, поддержал его третий.

– Деньги я кровью своей заработал, – вспылил Самир, – а если они тебе лишние, то разговор окончен. Этот человек не пойдет с тобой на сделку.

– Но ты же тоже процент имеешь? – осведомился Аслан.

– Это уже наше дело, – сухо ответил Самир.

– Слушай, Аслан, – дороже ты ее не продашь, какая тебе разница, соглашайся, – стал уговаривать его «кашлюн».

– Ладно, согласен, – сдался тот.

* * *

На следующий день Лизу снова погрузили в багажник и куда-то повезли. Ужас, безразличие и надежда сменялись в ее сердце. То она думала, что сбежит при первой же возможности, то ей опять становилось глубоко всё равно, что её ожидает. Она понимала и чувствовала: сил осталось только на то, чтобы лежать пластом, неподвижно.

В другом подвале, где она оказалась, было тепло и сухо. Сначала её волокли по каменным ступенькам, а потом положили на что-то мягкое. Дверь захлопнулась, и в замке повернулся ключ. Через какое-то время она открылась снова, и вошёл человек.

Он развязал Лизу и вынул кляп изо рта.

Заложница, приглядевшись, сумела различить в полумраке высокую бородатую фигуру в камуфляже. Таких людей она уже привыкла видеть.

– Ты – Елизавета Смолина? – дрогнувшим голосом спросил он.

– Да, – с трудом разомкнув непослушные губы, ответила девушка. Ей даже показалось, что этот голос принадлежал не ей.

– Ты где школу кончала?

– В Сибири, в Ангарске.

– Значит, это все-таки ты… Снегурочка? – Лизе почему-то показалось, что он не только удивился, но и обрадовался.

– Самир? Самир Ахмадов?! – вырвалось у неё, хотя этот человек с седой бородой скорее выглядел стариком, нежели тем самым Самиром, которого она знала.

– Тебя трудно узнать: одни кости… – направив ей в лицо фонарик, вместо ответа сказал он огорчённо, но тут же тепло заметил: – А вот глаза… глаза – твои.

Она от непривычно яркого света зажмурилась.

– Отчего тебя так крепко скрутили?

– Да помогла одному товарищу сбежать… ещё и сама пыталась.

– Понятно.

– Что теперь будет? – слёзы не дали ей договорить.

– Что будет, что будет… – Самир бессмысленно несколько раз повторил эту фразу, словно собираясь понять её значение.

– Ты меня продашь? – испытующе взглянув ему в глаза, напрямую спросила Лиза.

Он нервно зашагал вдоль стены, словно пойманный в ловушку, а затем, думая о своём, медленно проговорил:

– …А ты же умерла!

– Как умерла? – поразилась Лиза такой новости.

– Мне письмо передали от твоего отца.

– Когда? – ещё больше удивилась она.

– Ну, тогда… Я и писать перестал. Мне плохо было. Я совсем седой стал… Потом… женился.

Последняя фраза особенно больно царапнула её, но, с трудом сдерживая волнение, нашла в себе силы перевести разговор на другое:

– Нет, мой папа не мог написать, он не знал твоего адреса.

– Кто-то написал. Вот письмо.

– Я не вижу, что здесь написано. Посвети, пожалуйста.

Лиза, прищурившись, долго рассматривала измятую потемневшую бумажку, но ничего не могла в ней разобрать. Буквы, как заколдованные, расплывались, не желая собираться в слова. И вдруг, выронив листок, она тихо заплакала.

– Ты что?

– Почерк, я узнала…

– Чей?

– Ивашова Кольки.

– Вот сволочь! Крыса партийная! Он мне всю жизнь поломал. Если бы мне сейчас попался, я бы… – скрипнув зубами, он взмахнул кулаком и, озлившись, ударил им по стене.

– Ты уже однажды оторвал голову Снегурочке… в школе, что тебе – мало? – полушутя-полусерьёзно напомнила Лиза страничку из их детства.

– А ты помнишь?

– Как ты можешь так говорить… Забыть?

– А я хочу все это забыть. Очень сильно хочу, да ты не даёшь! – мрачно заметил Самир и смущённо пробормотал: – Вот я, как дурак, все письма с собой таскаю.

Он достал грязную связку бумаг из кармана.

– Я же чуть с жизнью не покончила… если бы не Валерия Викторовна, – призналась Лиза.

– Кто это?

– Как? Учительница наша!

– Я не помню, как ее звали.

– Ты же обещал приехать на выпускной!

– К кому бы я приехал?… – раздумчиво начал было Самир, но неожиданно заговорил о другом, процедив сквозь зубы: – А у тебя с этой крысой было что-то?

– Да неужели… – её голос обиженно задрожал, – да неужели ты думаешь, что я могла смотреть на других?

– А он бы тебя не спросил. И откуда у него мой адрес, а? – как бы обрадовавшись своей догадке и наливаясь гневом, он почти прокричал: – Что ты на это скажешь?

Лизу охватил страх, когда она заметила, что его рука вдруг потянулась к автомату. Испугавшись не на шутку, девушка торопливо стала объяснять:

– Да ничего у нас не было. Адрес я хранила в учебнике литературы. Однажды учебник исчез. Я думала, с ума сойду, потеряв твой адрес, перевернула в классе всё и нашла книгу в столе у Ивашова. А там еще лежало мое письмо к тебе. На мой вопрос он ответил, что, видимо, перепутал книжки и взял мою вместо своей. Я тогда этому не придала значения, а оно, значит… вот зачем он это сделал, негодя-я-яй!

– Вы с ним что, за одной партой сидели потом? – подозрительно спросил он.

– Нет, но парты были рядом.

– А с кем ты сидела? – продолжал Самир как на допросе.

– С Аней.

– С какой?

– С Аней Маловой, ты что – не помнишь? Она с чёрными косами одна в классе была, за ней ещё все мальчишки бегали.

– Припоминаю. А что потом было? С кем ты дружила из парней? – в его вопросе почувствовалась ревнивая нотка.

– Я уехала после школы, поступила в МГУ на журфак, училась с одной мыслью: стать журналисткой и добиться направления в Чечню, чтобы… – Лиза замолчала, но, с трудом переборов смущение, договорила: – …чтобы разыскать тебя.

– Правда? – Самир, неожиданно смягчившись, оживлённо задвигал бровями, наклонился и погладил её по щеке кончиками пальцев, словно утешая и вытирая слёзы, как и раньше, когда они прятались ото всех на своей скамейке в школе. От этого прикосновения Лиза смежила глаза, и ей показалось, что не было никаких расставаний с любимым. И не она сейчас полулежит в грязном подвале: еле живая, в жалких лохмотьях.

«Милый мой, родной мой…» – так хотелось назвать его ласково вслух, но не посмела: перед ней был не пылкий нежный юноша пятнадцати лет, а взрослый мужчина, повидавший жизнь, с огрубевшими руками и, может быть, уже с мёртвым сердцем… Придя в себя, девушка опять заговорила:

– Я закончила с красным дипломом и устроилась на коммерческий канал. Меня направили в ноябре. Пока оформила документы, пока доехала, а тут война началась. Ну, и…

– Можешь не рассказывать. Я все это видел, – он выпрямился и прислонился к стене, понуро опустив голову.

– Однажды я упросила местных проводить меня по твоему адресу, но там всё было разбито.

– Раз-би-то… – судорожно сглотнув слюну, повторил он с невыразимой горечью. – И мать, и отец под домом погибли, сгорели живыми…

Они замолчали, каждый по-своему переживая случившееся. Первой заговорила Лиза:

– Потом меня эти люди там бросили. Я пошла наугад, а меня сзади схватили, в масках они были. Мне даже показалось, что это были совсем ещё мальчишки.

После недолгой паузы, словно очнувшись, Самир подтвердил:

– Да, подростки этим промышляют. Потом перепродают.

– Самир, неужели и ты людьми торгуешь? – ужаснулась девушка, и её впалые щёки густо покрылись лихорадочным румянцем.

– В принципе – нет, – последовал сдержанный ответ.

Но, охваченная сомнениями, она всё же спросила с недоумением:

– Тогда что ты делаешь здесь, с этими людьми?

Он выпрямился и сказал с невозмутимым спокойствием:

– Я сюда по заданию своего амира[18]18
  Амир – командир.


[Закрыть] приехал.

От этого признания немного полегчало у неё на душе, и Лиза продолжила разговор:

– А сколько я здесь?

– Когда тебя взяли? – ответил он вопросом на вопрос.

– Был март девяносто пятого.

– А сейчас август девяносто шестого.

– Как?

– Так.

– Значит, прошло полтора года?

– Значит.

– И что дальше будет?

– Думаю, как тебя отсюда безопасней вытащить, инша Аллах[19]19
  Инша Аллах – дай Бог.


[Закрыть]!

– А поедем вместе? – облизнув пересохшие губы, насмелилась сказать Лиза и даже попыталась приподняться, но тут же безжизненно опустилась на место. – Или у тебя… жена здесь? Прости.

Ответил не сразу. Стиснул зубы. По щекам забегали желваки.

– Жену мою… убили. Нет, Снегурочка, – решительно заявил Самир, – я не поеду. Сейчас я родине нужнее. Мы должны свободу завоевать.

– А Россия что же… – почти простонала она, – меня не освобождает?…

– А ты ей нужна?

– Но я же работала на коммерческом канале!

– И что?

– Не знаю. Кто-то же должен за меня бороться? – от волнения у неё перехватило горло.

– Я не в курсе. Сам по делу сюда приехал.

– Как мне теперь жить? – девушка растерянно покачала головой: – Я всё потеряла: ни работы, ни семьи, ни жилья.

– Тебе совсем не к кому приехать?

– Валерия Викторовна, правда, всегда говорила, что я могу на неё положиться.

– И ты еще веришь людям?

– У меня нет другого выхода. Я столько испытала, столько ужаса и смерти повидала… У меня нет ничего. И тебя я потеряла. Но, может быть… – девушка замялась, не смея произнести вслух заветные слова. Он понял, что она имела в виду, и жёстко возразил:

– Нет. Жизни у нас с тобой уже не будет. Я тоже многое пережил.

– Я не хочу с тобой больше расставаться, Самир! – Лиза, жалобно посмотрев ему в глаза, с надеждой в замершем сердце протянула к нему тонкие измождённые руки и ждала его решения. Но он резко оборвал её:

– Придётся. И хватит об этом! – эти слова прозвучали окончательным приговором.

Убитая ответом, Лиза умолкла. Теперь предстоящая свобода вовсе не радовала её, как минуту назад. Она погрузилась в полное безразличие к себе и к своей будущей судьбе.

Казалось, прошла вечность, прежде чем Лиза вернулась из небытия. Наконец, рассудив, что изменить ничего нельзя, собрала последние силы и напомнила о себе:

– Самир, Самир, ты ещё здесь?

– Здесь, – отозвался он откуда-то из темноты, что-то с грохотом перекладывая с места на место.

С усилием, но внятно, она медленно выговорила:

– Послушай, ты меня за большие деньги выкупил. Как же я расплачусь с тобой? Мне надо будет работать всю жизнь. А где я тебя потом отыщу?

Подойдя к ней вплотную и направив фонарик прямо в лицо, Самир наклонился так низко, что Лиза почувствовала его горячее прерывистое дыхание. В свете фонарика ей очень хорошо было видно его лицо. Она только успела подумать: «Какие же у тебя красивые глубокие глаза! А ресницы… пушистые, как и прежде», – а он уже приставил указательный палец к её груди и, сурово сведя брови и раздувая ноздри, раздражённо спросил:

– Откуда ты знаешь про деньги?

– Я слышала ваш разговор, – будто извиняясь, робко объяснила Лиза.

Он посуровел ещё больше и строго, почти грубо приказал:

– Так, значит, Снегурочка. Слушай и запоминай. Меня ты не знаешь. Разговора никакого не слышала. Поняла?

– Да, но как же деньги? Ты, наверное, отдал последнее? – настаивала на своём Лиза.

– Никак. Считай, что это не твоё дело… Буду живым, инша Аллах, я снова заработаю эти деньги, а мёртвому они не нужны. А потом… ты что, забыла девиз отряда «Непобедимые»: «Равнодушию – бой»?