Текст книги "Оракул мертвых"

20

Афины, улица Дионисиу

10 ноября, 23.00

Мирей чувствовала себя опустошенной, бессильной и в какой-то мере виновной в произошедшем: вероятно, Караманлис приехал сюда благодаря ей. Как иначе объяснить такой оборот событий? Может быть, она наивно доверилась Золотасу, а может, за ней установили слежку… Пока она пыталась найти ответы на свои вопросы, за спиной у нее раздался негромкий треск и едва различимо заскулила собака.

Позади нее, на расстоянии нескольких метров, виднелся забор, по ту сторону можно было разглядеть наружную лестницу, ведущую к двери на втором этаже скромного вида здания. Сейчас из подъезда выходил человек, закутанный в темное пальто, в шляпе. Большая собака с темной шерстью радостно приветствовала его, виляя хвостом. Человек закрыл за собой дверь, после чего провел рукой по водосточной трубе над дверью и нагнулся погладить собаку, увивавшуюся у его ног. Он спустился по лестнице и на какое-то время пропал из виду, но Мирей продолжала слышать, как он вполголоса разговаривает с собакой, а собака поскуливает в ответ на теплые слова хозяина.

Через минуту открылась дверь со двора на улицу, незнакомец вышел из нее и двинулся в противоположном направлении. Мирей, спрятавшись за выступом стены, наблюдала затем, как он шел, не медленно и не быстро, широким уверенным шагом, сунув руки в карманы. Внезапно у нее возникло острое ощущение, будто она прежде уже видела эту походку и эту манеру прямо держать голову: да, это был он! Человек из черного «мерседеса», тот, что позировал для загадочной скульптуры, для каменной маски с закрытыми глазами.

Но как такое может быть? Ведь он только что скрылся в канализационном люке, ведь Караманлис крикнул, что слышит его шаги под землей! И все же в душе она не сомневалась. Она решила убедиться в своей правоте, быстрым шагом прошла в нескольких метрах от людей Караманлиса, столпившихся вокруг люка. Ставня дома номер 17 по-прежнему оставалась закрытой, но из-под соседней двери, ведущей в полуподвальное помещение, проникал свет. Табличка с надписью «Артополион», а еще больше – душистый аромат хлеба неопровержимо свидетельствовали: пекарня среди ночи начала свою работу.

Незнакомец оказался прямо перед ней: он двигался ей навстречу. Она так рассчитала скорость его шагов, чтобы столкнуться с ним под фонарем, и достаточно хорошо разглядела его лицо: не оставалось никаких сомнений – это именно тот человек. Она прошла совсем рядом и постаралась уловить запах: если он вылез из канализационного люка, она почувствует.

Но от него пахло хлебом. Да, от него определенно пахло свежевыпеченным хлебом. Мирей не понимала. Спрятавшись за первым же углом, она обернулась. Человек находился от нее на расстоянии метров тридцати. Он остановился. И вошел в телефонную будку.

В доме Ари зазвонил телефон, но Ари даже не пошевелился.

– Я не понимаю твоих слов, – сказал Мишель, – но если он жив, я найду его и заставлю выслушать… Он должен меня выслушать.

Телефон прозвонил пять раз, потом умолк, потом снова начал звонить. Мишель заглянул в лицо Ари, ошеломленный, а потом посмотрел на стоявший на столе аппарат. Его звук наполнял маленькую голую комнату невыносимой тревогой до тех пор, пока Ари внезапно не положил руку на трубку. Телефон умолк, потом прозвонил еще четырежды. Старик ничего не говорил, словно внимательно прислушивался к чему-то, а потом снова произнес:

– Есть такие места, времена и даже люди, в отношении которых слова «жив» или «мертв» больше уже не имеют привычного для нас смысла… Пробил последний час всей этой истории. Прошу тебя, сынок, уезжай, возвращайся домой. Я не должен был бы говорить тебе это, именно я, и все-таки, видишь, я тебе это говорю. Возвращайся домой, и тогда ты сможешь спастись… прошу тебя… О Матерь Божья, как здорово было бы нам собраться всем вместе, выпить узо, спеть… это было бы так здорово… О Матерь Божья… Уезжай, мальчик мой, уезжай.

– Послезавтра я буду в Чанаккале… У меня осталось мало времени.

Мишель встал, открыл дверь и набросил на плечи плащ, мокрый от дождя. Флейта умолкла, и последние огни в остерии Тассоса тоже погасли.

Мирей внимательно наблюдала за незнакомцем, ей показалось, он не сказал в телефонный аппарат ни единого слова. Быть может, никто не подходил, или он просто передавал сигнал… Для чего? Запах хлеба. Пекарня! Полуподвал рядом с домом номер 17! Он наверняка прошел там. Ей вспомнилось его движение, как он провел рукой по водосточному желобу над дверью. Она вернулась назад и подошла к калитке в заборе, но, судя по шороху и глухому ворчанию, там все же находился сторож.

Она попятилась, собираясь получше рассмотреть дверь мезонина, через которую прошел незнакомец, и заметила – над крышей здания расположен небольшой старый аттик, куда можно попасть, вскарабкавшись по толстому стволу ветвистой глицинии, скрывавшей аттик, словно навес. Так она окажется с подветренной стороны.

Мирей испытывала страх и острое желание сбежать, вернуться в гостиницу и там ждать возвращения Мишеля, но она понимала – сейчас она живет за себя и за Мишеля, как никогда прежде.

Она ловко и бесшумно вскарабкалась по стволу глицинии. Время от времени почти из-под пальцев у нее вылетали воробьи, нашедшие себе среди ветвей укрытие на ночь. Шелест крыльев испуганных птиц через несколько мгновений пропадал во мраке.

Она добралась до аттика, усыпанного сухими листьями, а оттуда залезла на крышу соседнего дома и стала ползти по черепице, пока не оказалась над дверью. Она протянула руку к водосточному желобу и стала шарить на ощупь, потом сжала в руке ключ. Теперь у нее появилась возможность исследовать секретное убежище загадочного человека. Быть может, раскрыть тайну его маски и света, загоравшегося иной раз среди ночи под вечно закрытой ставней дома номер 17 по улице Дионисиу.

Нужно было определить, где находится собака. Мирей знала – как только она попадет на лестницу, животное бросится на нее. Значит, она должна открыть дверь и закрыть ее за собой как можно быстрее. Где сейчас собака? Сердце ее билось все сильнее, она ждала, пока пес пошевелится, хотя бы слегка, чтобы определить, на каком расстоянии от двери он находится, в саду ли он или уже под лестницей. Но стояла полная тишина: животное неподвижно таилось в каком-то уголке сада, готовое вскочить и наброситься на нее словно фурия.

Мирей подождала еще: ей не хотелось подвергаться жестокому нападению только ради удовлетворения собственного любопытства. Вдруг она услышала слабое мяуканье и увидела, как на вершине забора возникла темная фигура кошки. Наконец хоть что-то может вывести ее из затруднительного положения! Кошка продолжала медленно продвигаться по забору, потом остановилась, немного помешкала, пощупав передней лапкой пустоту перед собой, и спрыгнула внутрь, но даже тогда не раздалось ни единого звука. Казалось, сторож знал – ему стоит опасаться совсем другого непрошеного гостя, и безмолвно поджидал ее за калиткой.

Тогда Мирей все равно решила попробовать: ведь если она сейчас просто так уйдет, то никогда не простит себе этого. Она тщательно продумала, как бесшумно проникнуть на лестничную площадку, держа ключ в руке (нельзя терять время на то, чтоб вынуть его из кармана!), и горячо надеялась успеть вставить его в замочную скважину и повернуть, прежде чем собака обрушит на нее свою ярость. Она глубоко вздохнула, а потом стала спускаться, мыском нащупывая пол лестничной площадки. Потом тихо спрыгнула. Теперь она оказалась в луче света, исходящего от лампы над дверью. Ее, вероятно, хорошо видно, как видно было и того человека, что вышел на улицу.

Она быстро нашла замочную скважину, лихорадочно пытаясь вставить туда ключ. Ключ не подходил. Она повернула его в противоположную сторону, и он наконец попал. Замок открылся с коротким сухим щелчком. Мирей остановилась на несколько секунд, вслушиваясь, не движется ли кто-нибудь или что-нибудь во мраке.

Ей повезло: тишина казалась абсолютной. Она тихонько толкнула дверь и скользнула в открытое помещение, обернувшись, чтобы запереть ее за собой, но тут внезапный яростный лай заставил девушку оледенеть от ужаса. Собака одним прыжком достигла верхней площадки лестницы и пыталась лапами и зубами открыть дверь. Мирей толкала изо всех сил, но животное уже почти просунуло голову между створкой и косяком и стремилось пролезть внутрь всем туловищем. Его свирепый лай раздавался в замкнутом пространстве с особым неистовством, казалось, энергия его неиссякаема и пес готов все свернуть на своем пути. Мирей встала спиной к двери, уперлась ногами, отчаянно, изо всех сил, но понимала – она сможет выстоять еще только несколько секунд.

И вдруг среди смятения и ужаса ей вспомнилось: во внутреннем кармане куртки у нее лежит флакончик спрея-дезодоранта. Она нашла его, прогнулась, продолжая упираться ногами, так чтобы оказаться поближе к собаке, а потом брызнула в морду животному. Оно, ослепленное, на миг попятилось, и этого Мирей хватило, чтобы закрыть дверь. Через мгновение собака возобновила свою атаку, еще более яростно, изо всех сил кидаясь на дверь, так что дрожала вся стена. Мирей бегом бросилась по какому-то темному коридору, пересекла комнату и стала подниматься по лестнице. Лай собаки вроде бы немного утих, превратившись в глухое, далекое рычание.

Она нащупала выключатель и зажгла свет. Наконец-то она внутри. Но внутри чего? Мирей двинулась вперед между белыми, совершенно голыми стенами и обнаружила перед собой еще одну дверь. По-видимому, девушка находилась теперь на уровне первого этажа. Она открыла дверь и оказалась в большой, хорошо обставленной комнате. В углу на мольберте стоял неоконченный женский портрет. Можно было подумать, что там изображена актриса классического театра в античном костюме. Очень красивая аристократической, яркой красотой, она чем-то напоминала Ирен Папас. На стене висела фотография молодого человека лет тридцати с небольшим, с голым торсом: он натягивал лук с двойным роликом. У молодого человека было сухое, мускулистое тело, солнце освещало его плечи и левую руку. Свет по диагонали едва касался его глаза, пристально глядящего на цель, сообщая ему зловещий блеск. Создавалось впечатление, будто в черном, неподвижном глазу значится смертный приговор.

В помещении не оказалось окон, как не было их и в коридоре. Мирей прерывисто дышала от страха и напряжения. Что она будет делать, если внезапно явится хозяин странного убежища? Она подошла к двери в глубине комнаты и уже намеревалась дотронуться до ручки, но отдернула пальцы, и сердце подпрыгнуло у нее в груди: из соседнего помещения доносился шум торопливых шагов.

Она в отчаянии огляделась, ища укрытия, места, где можно было бы спрятаться, но ничего не обнаружила. Выйти из комнаты, но тогда ее разорвет притаившийся у двери зверь. Она пропала, молнией сверкнуло у нее в голове.

– Сюда, капитан, он пошел сюда, тут слышны шаги. Он от нас не скроется. Скорее, скорее!

Караманлис, задыхаясь, побежал туда, где виднелся сноп лучей фонарика, при помощи которого один из его людей пытался осветить ему дорогу по тротуару, протянувшемуся вдоль огромной сточной трубы.

– Ты его видел? – спросил капитан, прислонившись к влажной от капель стене.

– Нет, капитан, но я слышал шум его шагов.

– Я ничего не слышал.

– Уверяю вас…

– Нас водили за нос. Сукин сын сбежал.

Тут послышался отчетливый стук шагов. Они ускорились, будто кто-то бросился бежать.

– Ты прав, проклятие, это оттуда! Давай шевелись, поймайте его, черт возьми, я больше не могу, мне дыхания не хватает.

Двое агентов устремились в том направлении, откуда доносился шум шагов, но вскоре остановились, упершись в стену. Они ошеломленно переглянулись и вернулись туда, откуда пришли. Под сводами, поросшими плесенью, царила абсолютная тишина, но не прошло и минуты, как подвал снова огласился эхом шагов, на сей раз медленных, – как будто кто-то беззаботно прогуливался в смрадном подземелье, словно в собственном царстве.

Мирей спряталась в единственном укромном уголке, за диваном, но понимала: убежище ее весьма ненадежно. Сколько она еще сможет оставаться незамеченной после того, как неизвестный подойдет к порогу и дверь откроется? Минуту, может быть, две? Однако что-то странное слышалось в этих шагах: они то замедлялись, то затихали вовсе, то становились торопливыми, но никак не приближались.

Мирей набралась смелости и подошла к двери, взялась за ручку, немного приоткрыла створку и заглянула в образовавшуюся щель: по ту сторону виднелась ведущая вниз лестница, оканчивающаяся небольшим помещением, где едва горело лишь рабочее освещение и поблескивало еще что-то, похожее на сигнальные огни на электрическом щите. Внезапно она снова услышала тот же шум, но к тому моменту уже была уверена, что в столь маленьком пространстве просто нет таких больших расстояний.

Она открыла дверь, спустилась по лестнице и оказалась перед электронным табло, размещенным на самой длинной стене. На нем поблескивал какой-то маршрут – то ли улица, то ли железная дорога, то ли линия метро, а на боковом отрезке, отходившем от главной оси, мигал красный огонек, перемешавшийся вдоль сегмента, и частота его мерцания в точности совпадала с частотой звука шагов. Трюк. Компьютерная иллюзия. Но зачем?

Слева внизу располагались переключатели, она инстинктивно нажала первый из них, и раздался голос, заставивший ее вздрогнуть от страха:

– Стой!.. Стой, идиот! Ты разве не видишь, что мы как кретины преследуем пустоту?

– Но, капитан, вы ведь тоже слышали шаги…

– Да, мы и сейчас их слышим. Они доносятся из рукава, который мы уже прошли пять минут назад, и попасть туда можно только с того места, где мы сейчас находимся. Если б он действительно был там, думаешь, мы бы его не увидели? Это трюк, проклятие, свинский гребаный трюк…

Боже, голос капитана Караманлиса! Он звучал так гулко, словно раздавался где-то под каменным сводом… Значит, Караманлис по-прежнему в канализации, и это адское изобретение может определять его местонахождение, вероятно, по голосу или по шагам – его или его людей – и программировать акустические ловушки, заманивая его то туда, то сюда в бессмысленной погоне по системе сточных вод, в погоне за призраком!

Мирей вернула переключатель в исходное положение, и голоса умолкли. Боже, какой разум способен замыслить подобного рода защитное приспособление, и неизвестно, сколько еще других подобных, вокруг недоступной ставни дома на улице Дионисиу, 17?

Она прошла в смежное помещение и снова оказалась в коридоре, где сильно пахло свежеиспеченным хлебом. Она подняла глаза к потолку и увидела вентиляционные отверстия, очевидно, каким-то образом сообщавшиеся с пекарней, расположенной в полуподвальном помещении дома номер 15. Типография, вероятно, расположена примерно над ее головой. Именно там выпустили сочинение, лишившее Мишеля сна, – «Гипотеза о некромантическом ритуале в одиннадцатой песни „Одиссеи“».

В конце коридора находилась небольшая деревянная лестница, поднимавшаяся к потолку, где виднелся закрытый люк. Она пошла туда, стала подниматься и, по мере того как приближалась к люку, почувствовала, как ее охватывает удушливое и гнетущее ощущение тревоги, словно она приближается к вратам ада.

Капитан Караманлис увидел перед собой лестницу, ведущую на поверхность, и сказал, обернувшись к своим людям:

– Если я не ошибаюсь, то, поднявшись здесь, я окажусь в двух шагах от своей машины. А вы возвращайтесь туда, откуда мы вошли, и убирайтесь отсюда. Дежурные пускай едут в участок и снова приступают к обычному патрулированию. Разумеется, никаких отчетов и донесений.

– Как вам будет угодно, капитан.

Караманлис поднялся по скользкой и ржавой железной лестнице к люку, держа в руке фонарик. Он при поднял крышку и высунул наружу голову, потом вылез целиком, опираясь на колени, и погасил фонарик. Он все еще отлично ориентировался в пространстве: действительно, его машина стояла метрах в пятидесяти с левой стороны дороги. Капитан быстрым шагом дошел до нее и вставил ключ в замок. И тут благодаря шестому чувству опытного полицейского он понял – за спиной у него кто-то стоит. Спустя миг голос, услышать который он меньше всего ожидал, подтвердил его подозрения.

– Приветствую вас, капитан Караманлис.

Караманлис резко обернулся, бледный от удивления и усталости.

– А, мнимый адмирал Богданос. Хорошо. Вам-таки удалось меня провести. – Он задыхался. – А теперь вы отправитесь со мной в управление: я должен задать вам несколько вопросов и прежде всего посмотреть ваши документы.

– Не говорите глупостей. Я пришел спасти вам жизнь. Клаудио Сетти жив.

– Если это все, что вы имеете мне сообщить, можете отправиться со мной в полицейский участок: там нам будет удобнее говорить.

– Клаудио Сетти собирается убить вас и это толстое животное, вашего агента, которого я однажды уже спас от неминуемой смерти. Кроме того, он намеревается отправить генеральному прокурору письменные и подкрепленные документами показания касательно убийства Элени Калудис. В лучшем случае вы будете гнить в тюрьме остаток дней своих, а вашего друга разделают на куски, как свинью, и подвесят к потолку за ноги. Но не исключено, что и вас постигнет та же участь… Ведь, по сути, этот мальчик непредсказуем.

– Я не верю ни единому вашему слову. Вы – лжец.

– В таком случае взгляните на фотографию, ее сделали в Стамбуле несколько дней назад. Видите, за его спиной – реклама матча между Турцией и Испанией.

Караманлис посмотрел на снимок, где, вне всяких сомнений, был изображен Клаудио Сетти на улице турецкого города.

– В данный момент он находится в Греции, под чужим именем.

– Где?

– В Эфире.

– Эфира. – Караманлис внезапно вспомнил хриплый насмешливый голос калликантароса на горе Перистери.

– Значит, там вы хотите меня убить, да? Но почему? Почему в этом чертовом месте? Разве нельзя свести счеты здесь, в Афинах. В Афинах тоже есть красивые места…

– Не говорите глупостей. Сетти в Эфире, потому что там у него есть друг, Аристотелис Малидис. Думаю, он всегда ему помогал и защищал, на протяжении всех этих лет. Но Клаудио останется там ненадолго, насколько я понял. Если нам не удастся схватить его сейчас, мы рискуем упустить его окончательно. А если это случится, можете быть уверены: он нападет на вас, когда вы меньше всего будете этого ожидать. Он способен годами прятаться и выжидать, чтобы нанести удар после того, как все о нем забудут. Это относится также и к вашему другу… Вспомните о Руссосе и Карагеоргисе… и о ночи в Портолагосе…

Караманлис был поражен и обескуражен.

– Но почему вы делаете все это? Ведь вы – не адмирал Богданос… Адмирал Богданос покоится в своем фамильном склепе в Волосе… Я не знаю, кто вы такой.

– Лучше вам продолжать оставаться в неведении еще некоторое время. В любом случае вы не можете знать наверняка, кто похоронен в могиле в Волосе.

– Вы же не хотите сказать, что обманщик – тот, кто похоронен на кладбище Волоса?

– Я сообщаю вам факты, отдаю вам в руки человека… Надеюсь, на сей раз вы не дадите ему уйти. А когда мы покончим со всем этим неприятным делом, кто я – уже будет не важно. Во всяком случае, постарайтесь как можно быстрее обезвредить Клаудио – и тогда получите все желаемые объяснения. Это приказ сверху, если хотите знать.

– Вы не могли бы сесть со мной рядом в машину, господин… как мне вас называть? Я едва держусь на ногах.

– По новым документам, доставленным моим начальством, теперь я – капитан фрегата [32]32
  Игра слов: «fregata» – по-итальянски и «фрегат», и «надувательство».


[Закрыть] Димитриос Рицос. – Он протянул Караманлису удостоверение военно-морского флота, в совершеннейшем порядке. – Как видите, я по-прежнему морской офицер. Почему бы вам не называть меня «адмирал»? Так проще и менее формально. Простите, но я не стану садиться в машину. От вас воняет, Караманлис.

– Да уж.

– Видите ли, Караманлис, меня называли «адмиралом» и в окрестностях Кастрицы во время гражданской войны, когда я сражался с силами госбезопасности генерала Цолаглу.

– Кастрица. Следовательно, мы находились по разные стороны баррикад. Значит, «адмирал»?… Я о вас слышал…

– Бросьте, Караманлис, что было, то прошло. Теперь благо государства требует примирения сторон… Как бы там ни было, нам больше нечего друг другу сказать. Привезите с собой Влассоса. Он – легкая наживка, и Сетти легко потеряет голову, как только увидит его поблизости, и допустит какую-нибудь ошибку.

Караманлис по-прежнему сидел за рулем своего автомобиля, с открытой дверцей. Он протянул руку к бардачку и достал оттуда пачку сигарет, месяцами лежавшую там нераспечатанной. Вынул одну, закурил.

– К черту, они определенно не опаснее той ловушки, в которую я собираюсь броситься.

Он с наслаждением глубоко затянулся.

– Еще кое-что, Караманлис: надеюсь, вы понимаете – я могу в любой момент уничтожить вас. Пока я ограничился тем, что играл с вами, как кошка с мышкой, чтобы вы сообразили, кто здесь диктует правила. А сейчас будьте молодцом, делайте, как я вам сказал. – С этими словами он повернулся к капитану спиной и зашагал прочь, к улице Стадиу. Караманлис высунулся из машины:

– Минутку… адмирал.

Тот остановился.

– Вы когда-нибудь были на горе Перистери?… Я хочу сказать… мы когда-нибудь… встречались с вами там?

Адмирал резко обернулся к Караманлису, и зубы его блеснули в темноте, словно волчий оскал.

– Несколько раз, – сказал он, – во время войны, но я не помню, чтобы ваш батальон находился в тех краях.

– Нет, действительно не находился, – ответил Караманлис. Он закрыл дверь и смотрел, как адмирал удаляется широким, уверенным шагом, подняв воротник и надвинув шляпу на глаза.

Ему вспомнились леденящие душу слова калликантароса на горе Перистери, под бушевание ветра: «Он распоряжается смертью».

Ладно, все равно стоит явиться на эту встречу. Черт возьми, Таврос отправлял на тот свет более хитрых и более крепких, нанося удар рогами в последний момент, как раз когда враг отвлекался, думая, что уже держит ситуацию в руках. В конце концов… ведь это лишь домыслы, лично ему мнимый Богданос ни разу не причинил вреда.

Он включил рацию и связался с управлением.

– Говорит Караманлис. Передайте сержанту Влассосу, пусть будет готов завтра к шести часам: он едет со мной.

– С вами, капитан? А куда?

– Это мое дело куда. Ты только сообщи ему, что я тебе сказал.

Когда капитан поднял голову, адмирал, или кто он там, черт возьми, такой, уже пропал за домом. Караманлис завел машину и поехал домой.

«Адмирал»… Странная фигура времен сопротивления. Никто точно не знал, откуда он родом. Иногда он уничтожал целые батальоны сил безопасности, но жестоко наказывал также и некоторые партизанские части за чрезмерные зверства. Люди считали его героем, легендой, хотя никто никогда не знал, где он и кто он на самом деле. Конечно, адмирал был в курсе его, Караманлиса, действий в зоне Кастрицы и в других северных районах, когда капитан стоял во главе отряда сил безопасности… в те времена, когда все знали его как Тавроса. Однако скоро игра окончится, и так или иначе многое прояснится.

Он поставил машину у дома, в обычном месте, медленно поднялся по лестнице и открыл дверь своей квартиры. Снял ботинки, не зажигая света, но жена все равно услышала и, шаркая, вышла ему навстречу по коридору:

– Ты? О Матерь Божья, ты знаешь, который час? А этот запах! Что это за запах?

Мирей медленно поднялась по лестнице и осторожно толкнула люк. Он поднялся словно сам собой, под действием противовеса, и девушка оказалась в типографии на улице Дионисиу. Она включила свет и огляделась. Все было в идеальном порядке, словно типография еще вчера работала: пол вымыт, на шкафах – аккуратные пачки бумаги, в углу – печатная машина. Значит, именно здесь увидел свет опус профессора Периклиса Арватиса?

Мирей устала, чувствовала себя изможденной из-за напряжения и оттого, что мало отдыхала, в горле пересохло, сердце неровно билось, иногда вызывая у нее тяжелое ощущение удушья.

Она встала. Где сейчас Мишель? Она вдруг ощутила угрожающую ему опасность, словно грозовые тучи сгущались над полем пшеницы. Она прошла вперед и оглядела полки, здесь было все: разного рода документы, сертификаты, удостоверения, электронные устройства, книги, диски, старый бузуки.

Она прошла в заднюю комнату, оказавшуюся гораздо просторнее самой типографии. Там лежала самая странная и нелепая коллекция предметов из всех, что она прежде видела: старая винтовка «Ли-Энфильд» и американский револьвер, прокламация клефтов [33]33
  Греческие полупартизаны-полубандиты, сражавшиеся против турецкого господства.


[Закрыть] против турок XVIII века, боевой стяг византийского полка XIV века, знамя Священного батальона Ипсиланти [34]34
  Александр Ипсиланти (1792–1828) – господарь Валахии и Молдавии, в 1816–1817 годах служил адъютантом русского императора Александра I. Возглавлял греческое революционное общество «Филики Этерия», сформировал повстанческую армию, поднял восстание, ставшее началом греческой национально-освободительной революции.


[Закрыть], старые фотографии, произведения искусства разных эпох, древнее оружие, картины, эстампы, весла и штурвал корабля, рыболовная сеть, модели древних кораблей, старинный кубок с черными фигурами, кинжал из дамасской стали позднемикенского периода, игральный стол…

В углу лежала стопка отпечатанных статей – несколько сотен. Это была она, та самая работа Арватиса – «Гипотеза о некромантическом ритуале в одиннадцатой песни „Одиссеи“».

А рядом, в папке, находилась рукопись того же автора – «Гипотеза о географическом положении места, называемого „Келкея“, или же, по другим данным, „Бунима“, или „Бунейма“».

У Мирей не осталось сил, но она чувствовала – нужно сесть и изучить обнаруженные записки, докопаться до самого потаенного смысла, не пропустив ни единой фразы. Она не хотела ничего уносить отсюда, где веяло чем-то священным, неявно, но непреложно, чтобы не оставлять свидетельств своего присутствия и не вызвать гнев жильца, ревниво относящегося к своему одиночеству в столь необыкновенном убежище.

Девушка включила свет в типографии, со страхом и мукой погрузившись в чтение. Она взглянула на часы: а вдруг официант из бара напротив сейчас моет посуду и, заметив, как во второй раз за эту ночь зажегся и погас свет, раздумывает, звонить ли ему снова в гостиницу женщине, подарившей ему тысячу драхм. Она боялась внезапного возвращения хозяина типографии, будучи уверена – никто не способен выдержать его взгляд.

Текст Арватиса, явно неполный, напоминал, скорее, собранные воедино наброски и наблюдения:

«Комментарии из античных источников, относящиеся к предмету данного исследования.

Аристарх (Схолия Н) говорит о месте в центральном районе Эпире, куда должен был отправиться Одиссей éis Boúniman è éis Kelkèan (в окрестностях Бунимы или в окрестностях Келкеи).

Евстазий: древние (то есть Аристарх и его школа) передают глухие и варварские звуки некоторых названий местности, которую они называют Бунима или Келкея, где Одиссей должен был воздать почести Посейдону.

Павсаний (I, 12) понимает слова Гомера о народе, „пищи своей никогда не солящем“, применительно к жителям Эпира вообще, но ведь обитателям прибрежных районов отнюдь не была неведома навигация. Схолии В и Q сообщают также, что на территории Эпира существовала также háles oryktòi (то есть каменная соль), но ясно – в пророчестве Тиресия просто имелись в виду народы, проживавшие столь далеко от моря, что не знали использования соли.

Итак, место, где Одиссей должен совершить жертвоприношение Посейдону, способное избавить его от проклятия и освободить от гнева бога, согласно некоторым источникам, следует искать в Эпире. Однако уже в древних текстах, кажется, существует путаница между Эпиром и словом „épeiron“ (континент), поскольку считалось: Одиссей должен пройти в глубь континента. Кроме того, где среди суровых гор Эпира могли выращивать пшеницу, чтобы весло, которое, согласно пророчеству Тиресия, Одиссей должен будет нести на плече, перепутать с лопатой для веяния зерна, служившей для отделения зерен от мякины?

Разве в Эпире не было озер, где осуществлялась внутренняя навигация и где, следовательно, были очень хорошо известны лодки и весла? Кроме того, в Эпире царствовал дед Одиссея со стороны матери, Автолик – так зачем же в таком случае последние приключения героя в пророчестве Тиресия окружены такой таинственностью? Далее, термин „Келкея“, примененный Павсанием к месту зарождения культа Артемиды Брауронии, приводит нас в Азию, быть может, во Фригию или даже во внутреннюю Азию… другой термин, „Бунима“, по-видимому, означает „пастбище быков“, а подобная картина больше всего соответствует плоскогорьям Анатолии. Однако он также может происходить от „Boòuns“ – „гора“ и обозначать гористую или холмистую местность. „Глухие и варварские звуки“, о которых говорит Евстазий, труднопроизносимые сочетания, явно относятся к иностранному языку далекой страны, а не к диалекту, по сути своей эллинскому, такому, как эпирский».

Далее следовали чистые страницы с набросками, трудными для понимания, отдельными фразами, стихами. Потом снова:

«Ныне я уверен – некромантический ритуал в одиннадцатой песни „Одиссеи“ должен был свершиться в Эфире, где находится устье Ахерона, Стигийское болото и мыс Киммерий. Именно там следует искать решение задачи и, быть может, даже свидетельства, которые помогут воссоздать последние приключения Одиссея».

Затем шли листы журнальных записей раскопок: наброски, сечения, стратиграфия, зарисовки находок. Повсюду – комментарии, очень плотным, мелким и правильным почерком. Мирей взглянула на часы: половина четвертого утра. Она напрягла слух, но ничего не услышала. Казалось, типография обладает полной изоляцией и звуконепроницаемостью. Здесь было тепло.

Она добралась до конца пачки, не найдя ничего, что особенно привлекло бы ее внимание, однако между обложкой и последним листом лежал конверт с рукописным адресом – видно было, что это почерк того же Арватиса, но другой, словно профессор постарел, многое перенес и рука его дрожала.

«Господину Ставросу Курасу

Улица Дионисиу, 17

Афины».

Конверт открывали второпях, пальцами, и бумага была порвана. Мирей достала лежавший внутри листок и стала читать:

«Эфира, 16 ноября 1973 года

Мой дорогой друг!

Боюсь, вы читаете последние слова, написанные мной. Ради Вас я осмелился посягнуть на врата Аида, теперь они открыты и ждут завершения долгой и тяжелой жизни. К сожалению, ледяное дыхание этого места заморозило и погасило слабый огонь, все еще тлевший в моих жилах. Но в то самое мгновение, когда сила Эреба обрушилась на меня, в то мгновение, когда я сжимал в руках золотой сосуд с изображенными на нем сценами последнего приключения, что-то вдруг осветило меня – быть может, ясновидение человека, стоящего на пороге смерти, и фигуры, отчеканенные на сосуде, заговорили со мной.

Место, где все должно свершиться, одними именуемое «Kelkéa», а другими «Boúneima», расположено там, где сели черные голубки из египетских Фив, чтобы дать начало самым древним оракулам на земле – в Додоне и Сиве. Первая стоит под знаком дикого вепря, современными астрологами называемым Рыбами, вторая – под знаком Овна. Оттуда должны быть родом двое из тех, кого надлежит принести в жертву. Между этими двумя точками находятся два входа в потусторонний мир: то место, откуда я вам пишу, и мыс Тенар. Расстояния, отделяющие Эфиру от Тенара и Тенар от Сивы, находятся между собой в магическом и непреложном численном соотношении. Это соотношение, которое я представлю в виде графика и формулы, из последних сил, что мне остаются, приведет вас к месту, где должна свершиться судьба.

Телец – третья жертва, он рожден на склонах горы Киллена, земной основы этого небесного знака, у подножия которой, в Стигийских болотах, открывается еще один вход в Аид. Все три жертвы должны переступить воды Ахерона, прежде чем быть убитыми.

Несомненно, дружественное Вам божество оставило в лоне земли отчеканенное в золоте послание и пожелало устроить так, чтобы я его нашел. Таково мое напутствие, а остальное в руках Судьбы. Прощайте, адмирал, хайре! [35]35
  Прощайте, в добрый путь (греч.).


[Закрыть] Вам, полный глубокого восхищения, я посвятил свою жизнь.

Периклис Арватис».

Мирей не понимала, почему глаза ее наполнились слезами. Она чувствовала в прочитанных словах огромную, безграничную преданность, человеческую жизнь, отданную ради друга, безвозмездно, и ощущала бесконечное одиночество и незащищенность хрупкого человеческого существа перед ледяной тайной смерти.