Текст книги "Оракул мертвых"

10

Аэрополис, Пелопоннес

22 августа, 19.00

Окружной комиссар полиции Каламаты немедленно велел расставить блокпосты на всех дорогах полуострова. Таким образом, убийца оказался в осаде в глубине мыса, куда приехал на автомобиле. Если он попытается вернуться назад, то попадет в засаду. Береговую охрану привели в состояние готовности, приказав останавливать любые подозрительные суда, выходящие в открытое море из Иеролимина или с мыса Тенар. В небо подняли вертолет – наблюдать с высоты за всеми выходами из пещер.

Сообщили также в главное оперативное управление Афин, где случившееся немедленно связали с другим недавним преступлением – убийством агента на пенсии Петроса Руссоса в Парфенионе, в Аркадии. Убийца оставил такое же точно послание, абсурдное, внешне лишенное смысла. В Афинах пообещали прислать кого-нибудь для сотрудничества с комиссаром Каламаты. Тем временем полиция пыталась не дать уйти преступнику, расправившемуся с Карагеоргисом. Несомненно, им был тот же самый человек, который прикончил Руссоса: тот же искривленный разум, та же жестокая фантазия.

Агент Пенделени, обнаруживший умирающего Карагеоргиса в пещере Катафиги, активно принялся за расследование вместе с коллегами, присоединившимися к нему для оказания всяческой поддержки. Они прочесали всю систему пещер, воспользовавшись помощью местных проводников и даже вызвав спелеологов из университета Патр, обычно проводивших здесь исследования, но не смогли найти никаких следов. Агенты по очереди сменяли друг друга, даже ночью продолжая просматривать каждый закуток, каждую галерею. Ныряльщики прозондировали воду подземных озер – безрезультатно.

В тот же вечер агент Пенделени встретил в таверне Иеролимина водителя фуры, преградившей ему дорогу, когда он ехал на помощь Карагеоргису. Этот человек был вне всяких подозрений, он более тридцати лет работал в городке. Зато подозрительным оказалось выполнявшееся им поручение: на пирсе он взял в кузов древесину, только что выгруженную с лодки, чтобы потом довезти ее на причал в Гитионе, где ее поместили на лодку, очень похожую на первую, возможно, на ту же самую.

– Это не показалось тебе странным? – спросил агент Пенделени.

– Конечно, показалось.

– А тебе не пришло в голову спросить у владельцев лодки, что за странные хороводы они водят?

– Мне заплатили заранее, так почему же я должен вмешиваться в события, которые меня не касаются? Меня просят забрать груз в одном месте и отвезти его в другое – мне это подходит, лишь бы денежки капали.

– А кто поручил тебе этот заказ? Ты помнишь того человека?

Водитель фуры кивнул:

– Еще бы мне его не помнить: такие лица не забываются.

– Он из наших мест?

– Нет. Здесь его никогда не видели, но места он знает хорошо.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Вчера утром, когда он приплыл сюда на своей лодке, дул мелтеми [12]12
  Летний ветер в Греции, обычно дует в сторону Эгейских островов.


[Закрыть], и, скажу тебе, он так ловко управлялся с судном, словно всегда знал здешние воды, просто на удивление.

– Ты можешь описать его?

– Среднего роста, крепкого телосложения, за пятьдесят, глаза голубые – светло-голубые, как вода у утесов, – и каменное лицо. Несомненно, моряк, и опытный.

– Он находился на борту лодки, когда ты разгружался в Гитионе?

– Нет. На самом деле на лодке никого не было. Я все сложил на пристани и подписал квитанцию в кооперативе грузчиков. Я даже не знаю, забрали ли они ее обратно, эту древесину.

Галерея, узкая, словно труба, и совершенно темная, начала наконец расширяться; свод туннеля теперь освещало слабое, едва заметное сияние.

– Поднапрягись еще немного, всего несколько метров – и мы сможем отдохнуть. Давай крепись, пойдем, ну вот…

Коридор еще больше расширился и превратился в огромную площадку под бесконечным неровным сводом. Очень слабое, но четкое сияние, на контрасте с предшествующим ему мраком, позволяло различить контуры пещеры.

– Боже мой, адмирал, что это за свет?

– Естественная фосфоресценция скал. Здесь они также обладают довольно высокой радиоактивностью. Именно поэтому я попросил тебя надеть полиэтиленовый плащ, и хорошо бы также надвинуть капюшон. Нам придется пробыть тут еще много часов, так что лучше не рисковать понапрасну.

– Я не понимаю. Откуда вы знаете об этом туннеле под водой, откуда вы знали, что тот ужасный коридор превратится в своего рода подземный собор…

– Это еще не все, сынок. Вскоре море, покрывающее дно грота, опустится достаточно низко, чтобы сюда мог пролиться лунный свет, и тогда ты еще не такие чудеса увидишь.

– Вы не ответили на мой вопрос… Вы почти никогда не отвечаете на мои вопросы.

– Ты ошибаешься. Я ответил на все твои вопросы – на настоящие… Ты жаждал справедливости и уготовил судный день для тех, кто разрушил твою жизнь и жизнь Элени… Разве остальное имеет значение?

И тут на дальней стене пещеры затрепетали отблески, а свод засиял ослепительным заревом, жидким и подвижным, оживленным переменчивыми и безмолвными волнами: лунный свет отразился от подернутой рябью поверхности воды. Цвет скал сделался более ярким, оттенки его постоянно менялись. Стал слышен шепот моря, протяжный и могучий, словно дыхание спящего великана, а потом в воздухе, испещренном трепещущими отблесками, появился сильный запах соли.

– Пойдем, – сказал адмирал Богданос. – Чтобы добраться до выхода из пещеры и до моря, нужен почти час. Мы должны поторопиться, пока вода не поднялась слишком высоко.

Он двинулся дальше по мелкому гравию, покрывавшему дно пещеры, и шум его шагов смешался с далеким плеском волн Эгейского моря и с дуновением ветра. Клаудио последовал за ним, но вскоре остановился и застыл, пораженный: теперь свет заливал и пол грота, ясно очерчивая все малейшие неровности.

Огромная площадка была испещрена многочисленными курганами – тысячами, десятками тысяч могил. Над многими стояли надгробия из известняка, селенита или кварцита. Иногда рядом находилось какое-нибудь оружие, разъеденное солью, едва узнаваемое, воткнутое в землю. В иных местах поток воды разрушил могилы, обнажая останки и наслоения известняка, и создавал призрачные картины.

– Что это такое? Адмирал, что это за место – такой огромный некрополь?… Это невероятно… подобное место… не может существовать в реальности.

Богданос продолжал идти дальше не оборачиваясь:

– Это Аид. Царство мертвых. Легенда гласит, что пещеры Диру были входом в Аид. Так вот, это и есть Аид.

– Вы решили надо мной подшутить?

– Мифы – не что иное, как истина, искаженная временем, подобно предметам, погруженным в глубокие воды. Эта пещера три тысячи лет использовалась как некрополь. Здесь покоятся минии, мифические пеласги [13]13
  Мифическое догреческое население Греции.


[Закрыть], повелители моря, ахейцы в прекрасных поножах, разрушители Трои. Здесь они тысячелетиями слушают песнь моря и ждут, пока свет Гекаты, луны, обласкает их голые кости. Тут покоятся юноши, преждевременно вырванные из жизни Керой [14]14
  В одном из вариантов греческой мифологии Кера – богиня насильственной смерти.


[Закрыть], невинные девы, матери, похищенные из объятий детей, мужчины в самом цвете мужества, мальчики, чьи щеки едва покрывались первым пушком. Они бороздили море на быстрых кораблях и землю на пылких конях, на величественных колесницах с поспешными колесами… Они спят в чистом песке, среди омытых водой скал, под этим торжественным сводом, в этом незагрязненном воздухе. Их покой священен и нерушим…

Он медленно повернул голову: зрачки были неподвижны и расширены, словно погружены в плотные сумерки. Клаудио изумленно посмотрел на него:

– Вы говорите так, словно устали от жизни, адмирал… Почему? Почему?

Богданос опустил голову и спрятал глаза в тени капюшона.

– Продолжим путь, – сказал он.

Агент Андреас Пенделени снял ремень с табельным пистолетом и повесил его на вешалку; комиссар полиции, приехавший из Каламаты, вопросительно поднял на него глаза:

– Ничего?

Пенделени покачал головой:

– Абсолютно ничего. Мы прочесали пещеры пядь за пядью, ныряльщики осмотрели все озера – ни единого следа, никаких отпечатков.

Комиссар тоже провел ночь на ногах, у служебной рации: глаза его опухли, голос стал хриплым из-за большого числа выкуренных сигарет. Пепельница, стоявшая на столе, была доверху полна окурками, воздух казался синим. Агент Пенделени открыл окно:

– Не возражаете, если я проветрю?

– Конечно… Вы, должно быть, тоже смертельно устали… Наверно, хотите домой. Мы досидели до утра, черт возьми.

– И безрезультатно.

– Никаких зацепок, подозрений?

– Я считаю, все было тщательно спланировано. Когда несчастный Карагеоргис связался со мной по рации, прося подкрепления, я бросился к нему на помощь, но меня задержала фура с древесиной, полностью перегородившая проезжую часть, я потерял почти полчаса… Убийце хватило этого времени, чтобы покончить с беднягой… Несчастный! Ему оставалось всего несколько месяцев до пенсии.

– Да. Он умер, как те солдаты, что погибают в последний день войны. Почему вы не арестовали водителя грузовика?

– Нет смысла. Он ни в чем не виноват. Он выполнял тщательно спланированный заказ. Получил груз и отправился в путь вскоре после того, как Карагеоргис вошел в пещеру Катафиги…

– Значит, у убийцы был сообщник. Возможно, это след…

– Я провел расследование, но никто не знает человека, описанного водителем грузовика. И даже если нам удастся найти его, будет трудно его разговорить, хоть бы он и был сообщником: ни один закон не запрещает перевозить груз древесины с одного места на другое… – Он вынул лист бумаги из внутреннего кармана пиджака и положил его на стол: – Как бы там ни было, здесь записаны отличительные приметы человека, заказавшего перевозку груза из Иеролимина в Гитион. – Он встал и закрыл окно. – А блокпосты? Вертолет, береговая охрана?

Комиссар покачал головой:

– Ничего. Он как будто исчез… У нас есть только эта дурацкая, бессмысленная надпись…

– «Я нага и мерзну». Как будто насмешка… И труп без одежды… Должно быть, мы имеем дело с маньяком… Проклятым сукиным сыном маньяком.

В этот момент в комнату вошел официант из соседнего бара с подносом в руках.

– Вероятно, вы тоже проголодались. Я велел принести кофе и бутербродов. Поешьте чего-нибудь.

Агент взял дымящуюся чашку кофе.

– Если вы не сразу уйдете, скоро должен приехать коллега из Афин – кажется, какой-то высокий чин из управления… Из тех, что распутывают самые сложные дела.

Пенделени взял свой пояс с вешалки.

– Нет, спасибо. Передайте ему привет от меня. Я вымотался и иду спать. Если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти.

Он покинул помещение как раз в тот момент, когда у здания полицейского участка остановилась машина. Оттуда вылез офицер, быстрым шагом, без стука вошедший в кабинет комиссара. Комиссар пошел ему навстречу, протягивая руку. Офицер сначала отдал честь, а потом с силой пожал ему руку:

– Капитан Караманлис, из афинской полиции, вольно, комиссар. – Он взглянул на поднос. – Я вижу, вы завтракали. Я вам помешал.

– О нет, это я так, перекусывал… Мы всю ночь провели на ногах… Быть может, вы составите мне компанию?

Караманлис сел.

– Не откажусь, комиссар. Я тоже не спал всю ночь, чтобы как можно скорее добраться сюда. А вы пока что расскажите мне обо всем произошедшем в подробностях. Вы, вероятно, понимаете, что мы почти наверняка имеем дело с маньяком: более месяца назад в Парфенионе, в Аркадии, убили, буквально зверски, еще одного нашего с вами коллегу, агента на пенсии Петроса Руссоса.

– Вы знали его?

– Лично. Он пятнадцать лет работал со мной. Отличный сотрудник… Способный, смелый, преданный.

– А Карагеоргиса вы тоже знали?

Караманлис кивнул:

– Он тоже много лет являлся моим непосредственным подчиненным и, кроме того, сражался плечом к плечу со мной во время гражданской войны, против коммунистов, в горах, – это был человек отважный, он самого черта не боялся.

Комиссар посмотрел на него со смешанным чувством боязни и удивления:

– Караманлис. Но тогда вы – Павлос Караманлис, прославившийся во время гражданской войны, чья боевая кличка – Таврос [15]15
  Бык (греч.). – Примеч. пер.


[Закрыть]. ^[15]15
  Бык (греч.). – Примеч. пер.


[Закрыть] Боже мой, капитан, я родом из Кастрицы… Там еще говорят о вас… Вы – почти легендарный персонаж…

Караманлис устало улыбнулся:

– Дела давно минувших дней. Но мне приятно, что кто-то еще помнит о Быке.

Комиссар не осмелился добавить, по каким причинам жители Кастрицы все еще помнят о Тавросе, но сделал вид, будто имел в виду именно то, о чем подумал Караманлис.

– Но, капитан, – продолжил он, – если Руссос и Карагеоргис были вашими непосредственными подчиненными на протяжении стольких лет, при различных обстоятельствах, значит, это вы можете сообщить нам ценную информацию, а не мы вам. Вчера вечером я звонил судебному следователю, которому поручено расследование смерти Руссоса в Парфенионе. Он тоже считает, что мотив к совершению преступления стоит искать в том периоде биографии обеих жертв, когда они несли службу в политической полиции в Афинах… То есть вместе с вами.

– Несомненно, что-то связывает эти два преступления, и в мою голову закралось кое-какое подозрение, но это почти невозможно… На грани абсурда… Нужно искать что-то другое…

– А надпись? Мне сказали, в Парфенионе рядом с истерзанным телом Руссоса тоже ее нашли.

– Да, эта деталь объединяет оба преступления. В каком-то смысле это подпись убийцы и его вызов нам.

– Или знак?

– Да, конечно, знак… или ловушка… Я должен это выяснить. А теперь расскажите мне, что произошло.

Комиссар последним глотком допил свой кофе, вытер губы салфеткой и закурил «Папастратос».

– Вы курите? – спросил он, протягивая пачку Караманлису.

– Уже год как бросил.

– Вы счастливчик. Ну, я мало что могу рассказать вам. Наше расследование пока дало не слишком значительные результаты. Думаю, мы имеем дело с преступником исключительно хитрым, а также очень жестоким. Единственный след, по моим представлениям, – незнакомец, два дня назад заказавший транспортировку древесины с причала Иеролимина на причал Гитиона без какой-либо видимой надобности.

Караманлис очень внимательно слушал, пока комиссар сообщал ему детали произошедшего, и по окончании несколько раз перечитал содержимое листка, оставленного агентом Пенделени, где тот описывал внешность человека, заказавшего транспортировку дерева.

– Быть может, описание вам кого-то напоминает?

– В каком-то смысле… да… Как бы там ни было, я хочу всерьез заняться этим делом. Найдите мне водителя фуры, я постараюсь составить фоторобот, а вы тем временем не ослабляйте хватку: ведь этот мерзавец не мог раствориться в воздухе.

– Хорошо, капитан. Мой заместитель подменит меня и продолжит руководить расследованием. Сегодня вечером мы также получим заключение судебного медика – бумагу предоставят в ваше распоряжение.

– Благодарю вас, комиссар. Если я вам понадоблюсь, пошлите за мной в гостиницу «Ксения».

Он положил листок с описанием в карман и отправился к своей машине. Солнце уже стояло высоко в небе, день обещал быть ясным. Караманлис отправился в гостиницу и поднялся в свой номер, собираясь принять душ и пару часов полежать, прежде чем начать охоту.

Стоя под струями воды, разминавшими его мышцы, затекшие от усталости и от долгих часов, проведенных за рулем на дорогах Пелопоннеса, он мысленно возвращался к телефонному звонку, полученному три дня назад в Афинах. Он пришел домой поздно ночью, после утомительного дня, и сел в своем кабинете, чтобы на несколько минут расслабиться и просмотреть газету. Зазвонил телефон. Караманлис будто снова слышал этот голос, медленные, отчетливые слова:

– Капитан Караманлис?

– Кто говорит?

– Вы помните сосуд, пропавший десять лет назад из подвала Национального музея?

– Кто говорит?

– Тот, кто знает, где он находится.

– Рад за вас, оставьте его себе и отстаньте от меня.

– Не говорите так, послушайте меня минутку: есть и другие, кто знает о нем. Ваши знакомые из стародавних времен: господин Шарье и господин Шилдс. Они высадились в Патрах сегодня утром и сразу же поехали на юг… Им нужен тот сосуд…

– Пусть забирают.

– Полагаю, может также всплыть старая история… Смерть двоих их друзей, произошедшая при таинственных обстоятельствах в ночь штурма Политехнического… Клаудио Сетти и Элени Калудис… Вам ничего не говорят эти имена, капитан?

Караманлис повесил трубку, но мысль об этом больше его не покидала: Шилдс и Шарье – какого черта они вернулись столько лет спустя… и к тому же вместе. Струи душа успокаивали его нервы; он сел на корточки и прислонился затылком к стене. Боже… Ему хотелось бы раствориться в воде, а вместо этого он скоро должен будет вскочить на ноги и заняться расследованием самого запутанного дела за всю свою жизнь. Казалось, все призраки той далекой ночи собрались в затерянном уголке Пелопоннеса, и один из них со свирепой решимостью наносит удары. Чья очередь настанет в следующий раз? Быть может, его самого? Каков мотив этих преступлений, что значит абсурдная и таинственная фраза? Он чувствовал, что картина будет завершенной, когда прольется новая кровь… Да, быть может, еще одной смерти будет достаточно, чтобы понять… или чтобы навсегда погрузиться в ничто.

Вода стала теплой, а потом холодной, и капитан вскочил на ноги, словно его ударили хлыстом. Он вытерся и лег в постель. Он привык быстро засыпать в самых различных условиях, но сейчас чувствовал со всех сторон угрозу и не знал, с чего именно начинать противостояние.

Ближе к закату Мишель Шарье медленно, со скоростью пешехода, въехал в местечко Скардамула и припарковал машину на центральной площади. Нормана он оставил в Каламате: тот собирался встретиться со старым служащим английского консульства, который вроде бы мог сообщить ему какие-то известия касательно смерти отца.

В городе отмечали праздник святого покровителя, и по улицам в направлении церкви, мерцавшей множеством разноцветных лампочек, двигалась процессия. На тротуарах стояли прилавки бродячих торговцев и палатки, где жарили рыбу и сувлакию [16]16
  Мясо или рыба на решетке, шашлык.


[Закрыть], от которой поднимался в воздух восхитительный аромат. Он стал бродить туда-сюда, время от времени поглядывая на часы. Чья-то рука хлопнула его по плечу.

– Что скажешь, Мишель, перекусим здесь? – сказал Норман, указывая на один из прилавков.

– А, ты приехал, – ответил Мишель, оборачиваясь к другу. – Ну что? Выяснил что-нибудь?

Норман покачал головой:

– Абсолютно ничего: югославская полиция действует на ощупь, в потемках. Моего отца убили в лесу в долине реки Струма, в нескольких километрах от границы с Грецией. Кто-то устроил ему засаду и убил: один-единственный выстрел из большого охотничьего лука, очень мощного, может быть, «Пирсона» или «Кастерта», – прямо в сердце… Что до остального, по всей видимости, рот и глаза ему завязали уже после смерти.

– Что он делал в столь отдаленном месте?

– Охотился – давнее пристрастие. Ему нравилось ходить на охоту совсем одному, иногда на несколько дней, ночевать под открытым небом.

– Значит, он был вооружен.

– Да. Но это ему не особо помогло: из его ружья не было сделано ни единого выстрела. Давай сядем, поговорим в более спокойной обстановке. Это место тебя устроит? Запах вроде бы вкусный.

– Конечно, устроит, – ответил Мишель.

Они сели за столик и заказали запеченную рыбу, хлеб, вино и греческий салат с фетой. Владелец прилавка разложил на столе газетные листы наподобие скатерти, поставил на них тарелки, положил приборы, круглый хлеб и поместил кувшин с рециной, после чего принес две хрустящие султанки и тарелку салата. Норман налил вина себе и другу и почти залпом осушил содержимое бокала. Ему как будто не терпелось высказать мучившую его назревшую мысль.

– Именно так пьется рецина, залпом, другого способа нет… Боже, эти запахи, эти звуки… Кажется, будто я никогда не уезжал отсюда… Выпей и ты, давай.

Мишель стал пить вино большими глотками, прикрыв глаза, словно вкушал эликсир.

– Ты прав, Норман, ты прав: как будто мы снова стали мальчишками.

– Ты помнишь, как мы познакомились в Парге, когда ты подвез нас на своей колымаге?

– Да, и мы пошли в остерию, к Тассосу, – я хорошо помню, там я впервые в жизни напился.

– Рециной.

– Да. И поклялся никогда больше не пить.

– Все так говорят.

– Ну да.

Норман поднял свой бокал:

– За прошлые дни, друг мой.

– За прошлые дни, – сказал Мишель, в свою очередь, поднимая бокал. Выпив, он опустил голову и больше ничего не говорил. Норман тоже замолчал.

– Ты любил своего отца? – спросил вдруг Мишель.

– У нас никогда не было настоящих взаимоотношений. После того как я вернулся в Англию, я временами виделся с ним на Рождество… Но это не то…

– Конечно, не то…

– Единственный раз, когда мне показалось, что мы можем стать друзьями, – это тогда, в Афинах, когда он вызвался помочь мне спасти Клаудио и Элени.

Мишель понурил голову.

– Тебя снова охватили мрачные мысли? Господи, мы ведь приехали сюда охотиться, а не оплакивать прошлое. Ради большой охоты, понимаешь, Мишель? А теперь выпей еще, ради Бога. – Он снова наполнил другу бокал.

Мишель поднял голову, взгляд его внезапно выразил удивление и некую подавленность. Он указал пальцем на стол:

– Я его знаю, Норман, я знаю этого человека, я видел его той ночью, в Афинах, когда меня арестовали, когда арестовали Клаудио и Элени… – Голос его дрожал, глаза блестели от ярости и волнения.

– Мишель, Мишель, что ты говоришь? Ты не переносишь рецину, ты никогда ее не переносил…

Мишель отодвинул тарелку, стакан и столовые приборы, поставив их поближе к Норману, а потом взял со стола газету и показал ее другу:

– Смотри! Ты знаешь, кто этот человек?

Норман увидел фотографию лежащего на спине человека с вытаращенными глазами. Его голая грудь была испачкана кровью, острый предмет воткнулся между шеей и ключицей. Заголовок гласил: «Таинственное преступление в пещерах Диру: сержант Карагеоргис из полицейского участка Аэрополиса убит маньяком».

Норман покачал головой:

– Я его никогда не видел. Ты уверен, что знаешь его?

– Богом клянусь! Он постарел, волосы поредели, усы поседели, но говорю тебе: это он. Я видел его в ту ночь. Он и еще один полицейский отвели меня в камеру для допроса, а прежде пытали фалангой.

– Странно.

– Погоди. Дай почитать. – Мишель торопливо, сосредоточенно и с жадностью пробежал статью глазами, после чего уронил газету на стол и залпом выпил свое вино.

– Эй, давай потише, ты эту штуку плохо переносишь.

Мишель подвинулся вперед, схватил друга за руки и приблизил свое лицо к лицу Нормана, пристально глядя на него широко раскрытыми глазами.

– Возможно, Клаудио жив, – прошептал он.

– Вино ударило тебе в голову.

– Так оно и есть. Смотри сюда: двадцать дней назад в Парфенионе, в Аркадии, убит еще один полицейский, Петрос Руссос, коллега Карагеоргиса, пятнадцать лет проработавший с ним бок о бок в центральной полиции Афин. Другими словами, оба они были прямыми подчиненными Караманлиса. И посмотри-ка, кого направили руководить расследованием – лично Павлоса Караманлиса. Он сейчас находится в Аэрополисе в нескольких километрах отсюда. Все эти люди связаны с событиями в Политехническом.

– Но при чем тут Клаудио? Не понимаю, при чем тут Клаудио?

К ним подошла девочка с коробкой сластей:

– Мистер, не хотите купить лукума?

– Нет, сокровище мое.

– Клаудио мертв, Мишель. Мне сказал об этом отец, когда вышла та статья в газете. Он поведал мне также, что история о покушении – вероятно, уловки полиции, благодаря которым смогли исчезнуть без следа два нежелательных трупа. Смирись.

Мишель продолжал пробегать глазами газету.

– Быть может, это всего лишь сенсация, а может, что-то большее, но, думаю, вскоре все прояснится.

– Может быть…

– А решение загадки кроется в словах, обнаруженных возле трупов Руссоса и Карагеоргиса: «Я нага и мерзну». Это послание, понимаешь? Несомненно, это послание. И если нам удастся расшифровать его, то мы доберемся до убийцы и поймем причину, заставляющую его убивать с подобной жестокостью.

Норман внезапно потемнел в лице:

– Послание… Совсем как в произошедшем с моим отцом. Но тогда убийцей может оказаться один и тот же человек… Ты думаешь, Клаудио вернулся убить своих мучителей, не так ли?

– А ты думаешь, все это – лишь плод моего подсознания, которое не может смириться с тем, что я его выдал, верно? Давай говори, разве не так?

– Но ведь это абсурд, разве ты не понимаешь? Если есть связь между тремя преступлениями, то какое ко всему этому имеет отношение мой отец? Мой отец пытался спасти его: он послал человека на машине… Я был там, он пытался спасти его, говорю тебе.

Владелец прилавка обернулся к ним, посетители за соседними столиками тоже. Норман опустил голову и, не говоря ни слова, снова принялся за еду. Мишель кусал нижнюю губу, пытаясь прогнать прочь слезы, выступавшие у него на глазах.

– У тебя нервы на пределе, – заметил друг. – А теперь ешь: холодная султанка отвратительна на вкус.