Текст книги "Оракул мертвых"

23

Чанаккале

13 ноября, 22.30

Они вышли из бара и сели в машину.

– Немрут-Даг… – проговорил Норман, заводя машину. – Что это за место?

– Ты должен знать его, – сказала Мирей. – Разве ты не изучал археологию?

– Всего два года, очень давно и по большей части то, что относится к техническому строительству Римской империи: дороги, акведуки… А потом – все… Археология напоминала бы мне о днях, проведенных в Афинах, о потерянных друзьях… Я предпочел сменить профессию и заняться журналистикой: каждый день – новый предмет изучения.

– Немрут-Даг – одинокая гора Восточного Тавра, высящаяся над долиной Евфрата, голая и овеваемая ветром. На ее вершине царь, союзник римлян, Антиох I Теос из Коммагены, в первом веке нашей эры велел построить себе пышную гробницу – пирамиду из камня в шестьдесят метров высотой, с двумя террасами по сторонам, под охраной четырнадцати колоссов высотой в тридцать метров. А перед ним… алтарь для жертвоприношений. Похоже, гора с незапамятных времен являлась магическим местом. Местная исламская легенда гласит – здесь должно было свершиться жертвоприношение Исаака. Здесь же охотился мифический Немврод, осмелившийся бросить вызов Богу. Еще тут есть следы присутствия хеттов, астрологические знаки персидской магии…

– Значит, это и есть место, называемое Келкея, или Бунима?

– Я в этом убеждена. И наверняка Мишель движется туда… где его ждет смерть, если мы не приедем раньше.

– Раньше, чем что? – спросил Норман.

– Я не знаю. Не знаю. Раньше. Нам нельзя терять ни минуты.

– Но как Мишелю удалось узнать о нем, если ты одна проникла в подвал того дома?

– Он не знает, что это за место. Его каким-то образом заманили туда… Я не знаю как… И не его одного.

– Что ты имеешь в виду?

– Он… Овен.

– О, Мирей!

– Ты знал, что Мишель родился в Сиве? Что он – сын итальянского солдата и женщины-бедуинки? Мишель родился 13 апреля в месте Овна, под знаком Овна, он воспитывался в приюте «Шато-Мутон», а сирот приюта называли «moutons», барашки. Вся жизнь его отмечена этим знаком…

– Я не верю в астрологию и во все прочие выдумки.

– Двое других – телец и вепрь.

Норман покачал головой:

– Я не хочу идти за тобой по этой дорожке безумия, я картезианец… Но я пойду за тобой по дорогам этой страны, потому что хочу найти моего друга Мишеля… а также Клаудио, который убил моего отца. Я должен понять, что мне делать: броситься ему на шею или пустить ему пулю в лоб. А теперь отдыхай, я буду вести машину всю ночь, если получится.

Мирей опустила спинку сиденья и закрыла глаза, а Норман на огромной скорости двинулся в сторону Смирны. Оттуда он намеревался поехать по внутреннему шоссе, собираясь пересечь большое плоскогорье: Афион… Кония… Кайзери… Малатия. Боже, это будет ужасно тяжело.

Норман подумал – если Мишель действительно направляется в то место, он непременно должен ехать именно по данной дороге, единственной, по которой можно добраться до Немрут-Дага. Он не терял надежды догнать друга: ведь останавливается же тот, чтобы несколько часов поспать… Конечно, у него гораздо более мощная машина, чем «пежо» Мирей, а на таком большом расстоянии это тоже дает заметное преимущество… Внезапно, пока Норман был погружен в свои мысли и рассчитывал время и расстояние, требуемые на столь долгое путешествие, Мирей поднялась и села:

– Избегай пирамиды на вершине большого треугольника… – проговорила она.

– Мирей, тебе приснился сон?

– Нет. Я вовсе не сплю. Несколько дней назад, в афинском управлении полиции, я заглянула в записную книжку капитана Караманлиса: на последней странице была записана эта фраза.

– И что же?

– Ты что, не понимаешь? Пирамида на вершине большого треугольника – это гробница на Немрут-Даге, вершине, которую мы сами с тобой вычислили. Фраза предупреждала Караманлиса о том, что не стоит приближаться к этому месту… Боже, значит, Караманлис – это вепрь… или бык… Но кто предупредил его? Кто еще мог знать?

Норман не нашел что ответить. Перед началом подъема он увеличил обороты и максимально раскрутил мотор, почти в ярости, со злобой. Машина, добравшись до вершины холма, устремилась вниз на огромной скорости, и ее габаритные огни стали исчезать вдали.

– Они мчатся как безумные, – сказал Караманлис. – Тебе придется прибавить газу, если не хочешь их упустить.

Влассос нажал на педаль акселератора:

– Не беспокойтесь, капитан, я их не упущу. Мы свежее их: мы ведь спали ночью, а они по очереди дремали в своем драндулете.

– Да, – согласился Караманлис со вздохом, – но они моложе.

– Думаете, они едут в то место, которое отметили на карте в порту?

– Думаю, да.

– Но почему они устроили такой переполох, носились туда-сюда, а потом поставили знак на настенной карте?

Караманлис как будто не слышал последнего вопроса: при свете салонной лампочки он листал свою записную книжку и вдруг случайно открыл страницу за 5 ноября, где была записана та фраза: «Избегай пирамиды на вершине большого треугольника». И тут ему вспомнился большой треугольник, нарисованный Норманом и Мирей на карте сквозь дым портового бара: так, значит, в затерянной точке Анатолии его и ожидает судьба… сведение счетов? Похоже на правду. Ему вспомнилось покрытое потом, искаженное лицо калликантароса на горе Перистери и голос, враждебный, жестокий:

– Что вы делаете здесь, капитан Караманлис?

Внезапно в нем проснулась жажда жизни, упрямая, мятежная, и он стал бить кулаком по странице записной книжки.

– Вас не касается, что я тут делаю! – закричал он. – Вас не касается!

Влассос резко повернулся к нему с ошеломленным выражением лица:

– Эй, шеф, что с вами? Вы уверены, что хорошо себя чувствуете?

Караманлис убрал записную книжку и откинулся на спинку, делая вид, будто собирается немного отдохнуть:

– Хорошо? Конечно, хорошо. Никогда не чувствовал себя лучше.

Влассос какое-то время молчал, иногда искоса поглядывая на своего спутника: тот сидел, скрестив руки на груди и прикрыв глаза.

– Капитан, – произнес он наконец, – похоже, в тех краях нас поджидают несколько человек, а нас только двое. Мы справимся? Этот тип… С ним и с одним-то трудно совладать…

– Ты боишься, Влассос? Нет, ты не должен бояться: знаешь, у меня ведь много друзей и в этой стране. Во времена войны за Кипр, когда существовало эмбарго на поставки оружия в Турцию, я пропустил кое-какой груз с боеприпасами, и кое-кто еще об этом помнит.

– Вы помогли туркам с военными поставками? Но, капитан…

– Идиот, что ты знаешь о великой международной стратегии? Важно, что в Адимане нас ждет отряд курдских боевиков, вооруженных до зубов, и они вместе с нами в горах будут охотиться за наркодельцами, у которых полно долларов и всякой прочей всячины… Нам – наркодельцов, мертвых, а им – доллары. Как тебе, а? Наши противники хотели заманить нас подальше, одних и без оружия, в чужую, враждебную страну, но не тут-то было. У порядочных людей повсюду друзья… Запомни это. А теперь дай мне поспать. Разбуди, когда глаза начнут слипаться, а до той поры несись как ветер.

Эски-Кахта, Восточная Анатолия

16 ноября, 17.00

Мишель вышел из машины и, обессиленный, прислонился к стене соседнего дома, чтобы не упасть. За последние три дня он спал в обшей сложности всего несколько часов, но его мучила мысль о том, что он снова опоздал, что напрасно потерял время на ремонт машины, не справлявшейся с адским ритмом езды, который он пытался из нее выжать, что несколько раз ошибся дорогой, умирая от усталости и напряжения.

Он постоял немного, пытаясь прийти в себя и немного взбодриться под дуновением холодного ветра, а потом отправился в туристическое агентство, где летом выдавали напрокат джипы для туристов, желающих отправиться в горы. Офис оказался закрытым, но мальчик указал ему, где найти агента прокатных фирм Смирны, Стамбула, Аданы… Человек лет шестидесяти, работавший одновременно дубильщиком, стоял среди огромной кучи овец с содранной шкурой и сказал Мишелю, что итальянец здесь проезжал, но машину не сдал, а оставил себе еще на сутки.

– А куда он поехал? Вам известно? – спросил Мишель.

Человек покачал головой:

– Он безумец. Он двинулся по дороге на гору. Я сказал ему о том, что метеорологи обещают плохую погоду, но он даже не ответил… Ну, поскольку машины застрахованы на все случаи жизни… Ему повезло…

– А что ему делать в горах?

Кожевенник развел руками:

– Смотреть памятник, что ж еще? Да уж, столько людей в этот сезон – я такого никогда не видел.

– А что, еще кто-то туда поднялся? – спросил Мишель.

– Двое мужчин, примерно два часа назад.

– Вы можете их описать?

– Одному за шестьдесят, с седыми усами и редкими волосами, другой помоложе, лет пятьдесят с небольшим, толстый, коренастый. Оба они хорошо экипированы.

– Спасибо, – сказал Мишель. – Как вы думаете, далеко ли я доеду вот на нем. – Он указал на свой пыльный синий «ровер».

– Почти до самой вершины, если не начнется дождь или, того хуже, снег. В таком случае я не хотел бы оказаться на вашем месте.

– Спасибо за предупреждение, – поблагодарил Мишель.

Он нашел открытый магазин, где продавалось все, что только можно: от оливкового масла до ботинок альпиниста, и приобрел себе пару теплой обуви, плед и дубленку из бараньей шкуры. Потом он купил немного хлеба в пекарне, бутылку воды и двинулся в гору на машине, в облаке пыли миновав поселок с низкими домами, выстроившимися вокруг минарета. Теперь гора с ее остроконечной вершиной четко вырисовывалась на фоне красного закатного неба.

Вокруг на полях бродили стада. Пастухи в длинных, до пят, меховых бурках, уже начинали сгонять их ниже, на зимние пастбища. А рядом бежали свирепые каппадокийские мастино, в ошейниках с шипами, с ушами, обрубленными по самый корень. Что здесь намерен делать Клаудио? На мгновение Мишель засомневался, решив, будто поддался галлюцинации и гнался по всей Анатолии за призраком, которого видел всего один миг на грязной площадке, забитой фурами. Но этот образ снова всплыл у него в памяти со всеми жесткими атрибутами реальности: Клаудио, обернувшийся в его сторону при свете фар грузовика, его глаза, полные боли, как в тот вечер, когда он на мгновение взглянул на Мишеля во дворе афинской полиции. Может быть, Клаудио тоже узнал его? И поэтому столь стремительно бежит прочь? Или он тоже спешит на встречу, которую ему нельзя пропустить?

Он двигался вверх до тех пор, пока машина «тянула», потом бросил ее, взял сумку и плед, хлеб и сигареты и дальше побрел пешком. Вершина горы с каждым шагом становилась все темнее, черный пик вырисовывался на фоне мрачного неба. Трава на лугах, почти высохшая из-за долгого отсутствия дождей, клонилась под внезапными порывами ледяного ветра.

В какой-то момент силы изменили ему, ноги подогнулись, и он упал на колени. Он потерянно огляделся: если буря застигнет его в таком положении, он погибнет от холода. Чуть дальше впереди находился небольшой грот, и он из последних сил дополз туда. Какой-то пастух, видимо, уже устроил себе из этого места укрытие: в углу лежало сено и немного соломы. Мишель свернулся калачиком, натянув на себя плед, достал из сумки хлеб и стал есть, запивая водой. Закончив, он почувствовал, как силы возвращаются к нему, и решил с первыми лучами продолжить восхождение к вершине. Кто еще мог оказаться здесь, среди одиноких просторов? Он натянул на себя дубленку и закурил. Он не знал: ее маленький огонек в пустыне подобен маяку над равниной моря.

– Капитан, капитан, вы видели?

Караманлис не сводил глаз с черной пирамиды, возвышавшейся меньше чем в километре от них, – с огромного мавзолея Коммагена. Он с досадой обернулся к Влассосу:

– Что ты увидел?

– Свет, смотрите, вон там, вот, сейчас… видите?

– И что? Должно быть, пастух закурил свою вонючую папиросу. Успокойся и отдыхай. Как только начнет светать, мы двинемся вверх и посмотрим, есть ли там кто-нибудь и чего он хочет. Наши друзья уже поднимаются: они привыкли идти в темноте, они как кошки.

Влассос подвинул к себе поближе винтовку и вытянулся в спальнике.

– Ну, если кто-нибудь сюда подойдет, пастух он там или нет, я на всякий случай поджарю его, как треску. Это место мне не нравится.

Свист ветра, казалось, вдруг утих, и ворчание грома вдалеке прекратилось, но в этой внезапной тишине с вершины горы раздался чужеродный звук, похожий на мелодию флейты: сладкая, щемящая музыка, проникавшая в скалистые ущелья, разливавшаяся по высохшим лугам, лизала ветви деревьев.

Влассос подскочил и сел:

– Это что за черт?

Караманлис тоже напряг слух, сначала он не смог объяснить себе столь странное явление, а потом, по мере того как музыка становилась громче и сильнее, ему словно во сне представилось, как он идет по коридору в подвале полиции десять лет назад и слышит эту песнь гордости и отчаяния, проникавшую через массивную дверь камеры.

– Я знаю, что это такое, – сказал он. – Я уже слышал эту заунывную песню… Это вызов: он хочет дать нам понять, что он здесь и ждет нас.

– Господи, я иду наверх и…

– Не двигайся! Пусть играет. Потом он запляшет, а ритм будем отбивать мы, как только прибудет остальная часть оркестра.

Остальная часть оркестра пешком поднималась во мраке по восточному склону горы, собираясь явиться в назначенное место и окружить всю вершину, заблокировав главные тропы.

Их было пятеро, с автоматами Калашникова, одетых в темное, в традиционных штанах и с поясом на талии по обычаю южных курдов. Вероятно, они происходили из Джезиреха, граничащего с Ираком. Они двигались вперед медленной и верной походкой горцев, чтобы до рассвета встретиться в назначенном месте с двумя иностранцами. Перебравшись через отрог скалы, глава отряда поднял руку, останавливая колонну, и указал на что-то впереди, в нескольких десятках метров.

Похоже было на лагерь, но около костра сидел один-единственный человек. Глава отряда подошел к нему и заглянул в лицо: голову незнакомца покрывал капюшон, но виднелись волосы и борода, темная кожа и голубые глаза, жесткие, пронзительные. Костюм его напоминал одежду крестьян высокогорья, а на коленях перед собой он держал странный предмет.

– Не позднее ли время года, крестьянин, – спросил его курд, – не слишком ли поздний час, чтобы работать таким инструментом? – Он повернулся в сторону гор. – Дует сильный ветер, но я не вижу здесь умолоченного зерна, которое нужно было бы веять.

Глаза незнакомца загорелись.

– Ты прав, пешмерга [38]38
  Так называются боевики курдских вооруженных формирований, буквально: идущие на смерть.


[Закрыть], я здесь подругой причине. Возвращайся назад со своими людьми, друг, ступай с миром. Сегодня плохая ночь… – Он снова заглянул курду в лицо, в глазах его танцевали отблески пламени. – Я здесь не для того, чтобы отделять зерна от мякины этим предметом, который ты считаешь лопатой для веяния, а для того, чтобы рассеивать души по ветру, если угодно… – И он опустил голову.

– Прости, отец, – проговорил курдский воин, – но на той горе нас ждет хорошая жатва, и ты должен пропустить нас. – Он положил руку на рукоять автомата.

Мишель, устроившийся в своем укрытии чуть выше по горе, услышал, как ружейный выстрел эхом разнесся по долине, а потом еще один, и еще, а затем прозвучала яростная автоматная очередь, но ему не удалось определить, сколько их было и где изначальный звук, где – эхо, безумно множившееся среди ущелий и утесов вдоль голых склонов Немрут-Дага.

Сержант Влассос, тоже услышав выстрелы, снова подскочил в своем спальнике, схватившись за винтовку:

– Господи! А это что за музыка?

Караманлис не знал что и подумать.

– Спокойно, сержант. В горах полно контрабандистов, и иногда они вступают в перестрелку с отрядами армии, или это пастухи, которые воруют друг у друга овец. Вот, слышишь? Все закончилось.

В горах снова повисла тишина.

– Странное место, друг мой. А теперь давай попробуем немного поспать. Завтра мы обделаем наше дельце и перестанем о нем думать. В субботу уже можно будет поесть вкусного фасолевого супа на Плаке и выпить молодой рецины.

– Да, – сказал Влассос, – я об этом не подумал: ведь уже почти настало время молодой рецины.

Норман и Мирей прибыли в Эски-Кахту вскоре после полуночи, на новой машине, «шевроле-блейзер», на который обменяли свой «пежо» в агентстве по прокату в Кайзери. Начался дождь, и пыльные улицы Эски-Кахты превратились в блестящие потоки. Громкоговоритель на башне минарета передавал приглашение на последнюю молитву дня, и пение муэдзина словно плач растекалось среди дождя.

Норман и Мирей прилегли поспать на часок, предварительно поставив будильник. От прерывистого звука электронных часов Норман проснулся, сел, привел спинку в вертикальное положение и завел машину, позволяя Мирей еще немного отдохнуть. Он посмотрел на нее долгим взглядом: даже до такой степени уставшая, с темными кругами под глазами, закутанная в свитер, она оставалась удивительно красивой.

«Шевроле-блейзер» двинулся по грунтовой дороге, ведущей к горе: теперь под колесами был толстый слой грязи, и машину заносило на каждом повороте. Норман включил радио и нашел волну американской базы в Диарбакире. Синоптики обещали ночью снег, более трех тысяч футов квоты.

Капитан Караманлис проснулся после тяжелого сна от холода: дул очень сильный ветер, падал ледяной мокрый снег, мелкая крупа больно била его по лицу и рукам. Он взглянул на часы: пять утра, все еще темно, но благодаря снегу и облачности вокруг заметно было рассеянное сияние, словно приближался все еще далекий рассвет. Он бросил взгляд на вершину горы, и ему показалось, будто там мерцает огонь. Да, там кто-то движется: пламя, становившееся все ярче, в какой-то момент озарило нежным красным отблеском каменных колоссов, неподвижно сидевших у подножия огромного мавзолея, выхватив их из сумерек, словно призраков. На площадке горел огонь, оттуда снова послышалась мелодия флейты, сначала слабая, едва уловимая, тонкая и печальная, словно стон, а после ставшая громкой и пронзительной, подобной боевому кличу горной птицы.

Он разбудил Влассоса, тот стал протирать глаза и натянул повыше воротник ветровки.

– Пора двигаться, – сказал Караманлис, – он ждет нас наверху, нужно покончить с этим.

– Но, капитан, разве к нам не должно было прибыть подкрепление?

Караманлис опустил голову.

– Они уже довольно давно должны были быть здесь… Этим людям не страшны ни горы, ни снег. Боюсь, те выстрелы, что мы слышали…

Влассос ошеломленно и взволнованно выпучил глаза:

– Но значит, капитан… Быть может, стоит вернуться назад… Я не знаю, сможем ли мы…

– Ты обделался, верно? Ладно. Проваливай к черту, убирайся, иди куда хочешь. Я пойду один, но только, ради Бога, вали отсюда, я уже вижу, ты теперь мужчина только наполовину.

Влассоса задели его слова.

– Эй, шеф, ладно, хватит. Я вовсе не обделался. Я больше стою с одним яйцом, чем вы и этот парень там, наверху, с двумя. Я вам покажу, кто здесь мужчина только наполовину!

Он взял винтовку, ладонью заправил внутрь магазин и отправился к вершине.

– Подожди, – сказал Караманлис. – Нас двое, мы можем его окружить. Я заметил – по двум сторонам гробницы есть террасы: одна на востоке и одна на западе. Я поднимусь с тыла, с запада, мне потребуется на это немного больше времени. А ты поднимайся здесь. У тебя инфракрасный прицел на железяке, которую ты с собой таскаешь, и ты сможешь разглядеть этого дьявола, даже если он спрячется. Не дай ему времени перевести дух, уложи его как собаку, как только увидишь: он слишком опасен. А я пройду с другой стороны, так что будь осторожен, не попади в меня. Удачи.

– Вам тоже, капитан. Сегодня вечером мы хорошенько выпьем и уедем из этой чертовой страны на первом же корабле, на первом самолете – на чем угодно. – И он двинулся дальше, стараясь по возможности держаться под защитой скал и после каждого перехода прятаться среди темных очертаний камней и сухих стволов, торчавших из белой поверхности горы.

После четверти часа бесшумного подъема он добрался до большой площадки, на которой высился огромный памятник, и высунулся настолько, насколько было нужно, чтобы оглядеть открывшееся место. Он увидел прямо перед собой гигантские головы статуй у подножия гробницы: они стояли там, обрубленные, изумленные, как будто чудовищный топор только что отделил их от чьих-то тел. А чуть дальше, почти в середине площадки, потрескивал костер из веток и сучьев.

Он оглянулся, в лихорадочном напряжении вглядываясь в каждый метр тревожного пространства, и внезапно лицо его просветлело: враг стоял там, наполовину скрытый за каменной глыбой, в той же самой серо-зеленой куртке на меху, с надписью «Американская армия». В ней Влассос в последний раз видел его в подвале полицейского участка. Время от времени он выглядывал из-за камня, быть может, чтобы посмотреть, не идет ли кто-нибудь. Влассос наставил на него винтовку, и инфракрасный прицел подтвердил – в этом теле теплилась жизнь, но ей не долго осталось. Он больше не колебался: выстрелил пять раз подряд и увидел, как тело рухнуло на землю.

Влассос бросился вперед с криком:

– Капитан, я поймал его! Я его уложил, капитан!

Но, едва подобравшись к своей цели, он внезапно остановился, и сердце подпрыгнуло у него в груди: перед ним лежала кукла, приподнятая при помощи каркаса из палок над горстью углей, прикрытых золой. Тепло, поднимаясь вверх, нагревало куклу, и обмануло инфракрасный прицел М16.

И тут за спиной его раздался голос, который невозможно было забыть:

– Я здесь, Хирос!

И прежде чем он успел отреагировать, стрела пробила ему спину между лопатками, а наконечник вышел через грудную клетку. Влассос обернулся и, собрав оставшиеся силы, хотел разрядить в своего палача остаток магазина, но тот уже схватил пистолет и несколькими быстрыми выстрелами раздробил ему руку. Влассос упал в лужу собственной крови, щедро оросившей камень огромного алтаря, и, прежде чем у него помутнело в глазах, узнал молодого человека, который когда-то, десять лет назад, пережил благодаря ему самую жестокую из мук в подвале афинского управления полиции. Он из последних сил поднял руку в непристойном жесте и пробормотал:

– Твою женщину я…

Но окончить он не успел: последняя пуля попала ему в шею, обрубив фразу на середине, и Василиос Влассос по прозвищу Хирос склонил голову, распрощавшись с жизнью на ледяном камне горы.

Звук выстрелов достиг слуха Мишеля, который, очнувшись от дремы, вышел из укрытия, и заставил остановиться Нормана, находившегося чуть ниже по склону. Последний заглушил мотор, желая удостовериться в том, что действительно слышал этот звук, и последующие выстрелы донеслись до него совершенно отчетливо благодаря северному ветру, все сильнее дувшему в его сторону. Мирей тоже вышла из машины и увидела вспышки на вершине горы.

– О Боже мой, Мишель! – закричала она. – Мишель, возвращайся назад, это я, возвращайся назад!

Но Мишель не слышал ее – ветер уносил ее голос прочь, а он уже карабкался по горе вперед, туда, откуда раздавались выстрелы и где виднелись вспышки огня.

Первая серия выстрелов донеслась до капитана Караманлиса, как только он добрался до края западной платформы, а потом прозвучали крики Влассоса, зовущего его, но капитан не понял их смысла из-за шума собственных шагов.

Сначала он попытался вскарабкаться наверх по пирамиде, но камни, из которых она была построена, падали вниз под его тяжестью, и он снова скатился к подножию памятника. Тогда он стал двигаться вдоль южного края гробницы, прячась за крупными плитами, когда-то стоявшими вдоль дороги для шествий.

Наконец он выглянул на восточную площадку, не защищенную от ветра и снега, где трепетали последние отблески большого костра, готового потухнуть. Он пробрался сбоку от каменного льва, с разинутой пастью охранявшего могилу царя Антиоха, и, когда взгляд его упал на неподвижное тело Влассоса, уже покрывшееся коркой льда, из-за статуи раздался голос, мрачнее ночи, холоднее ветра, глубокий и гулкий, словно он исходил из бронзовой глотки:

– Что вы делаете здесь, капитан Караманлис?

А потом блеск голубых глаз, словно лед в зимнее утро, и волчий оскал. В памяти Караманлиса всплыли слова калликантароса: «Он ведает смертью».

Он бросился в сторону, стреляя и крича как безумный:

– Ты, проклятый обманщик, ты завлек меня сюда, но ты спустишься в преисподнюю вместе со мной!

Но человек, к которому он обращался, исчез так же внезапно, как появился, и, пока капитан ошеломленно оглядывался, откуда-то сверху прозвучало его имя:

– Караманлис!

Он обернулся, целясь из пистолета в небо, и увидел Клаудио, стоявшего на коленях статуи Зевса Долихенского и, в свою очередь, наставившего свое оружие на него. Караманлис, парализованный и обессиленный, оказался предоставлен на милость неумолимых врагов. Пытаясь спасти свою жизнь, он закричал:

– Нет! Остановись! Элени жива, и я знаю, где ее найти! – Он достал из кармана фотографию и поднял ее вверх: – Смотри! Элени жива!

Но ветер унес его слова, и Клаудио их не услышал. Он поднял пистолет и выстрелил: одна пуля попала Караманлису в место соединения ключиц, вторая швырнула его безжизненное тело к лапам каменного льва.

Клаудио спрыгнул на землю, глядя на своих поверженных врагов, а потом обернулся к каменному льву.

– Влассос и Караманлис мертвы, адмирал! – прокричал он.

В этот момент на площадку выглянул Мишель: весь мокрый от пота, в порванной одежде, с кровоточащими грязными руками.

– Работа еще не окончена! – раздался голос за его спиной. – Вот он тебя предал! Убей его и сверши правосудие!

Клаудио, бледный, наставил пистолет на Мишеля, а тот остановился, бессильно опустив руки.

– Меня обманули, Клаудио, ради всего святого, выслушай меня, – сказал он, – выслушай меня, всего минуту, а потом убей, если хочешь. – Лицо его заливали слезы. – Клаудио, ради всего святого, это я, Мишель, твой друг.

– Из-за его подлости Элени пытали и насиловали. Несправедливо, если он останется жив! – снова зазвучал громоподобный голос, словно бы выходивший из пасти льва.

Клаудио вновь поднял пистолет и прицелился, но тут на площадке появились Норман и Мирей. Мирей закричала:

– Нет! Клаудио, нет! Ты не вершишь правосудие! Ты исполняешь человеческое жертвоприношение! Тебя избрали, чтобы принести в жертву быка, вепря и барана! Оглянись, видишь, вон там, на вершине пирамиды? Смотри! Пощади своего друга, Клаудио. Пощади его, ради Бога!

Норман застыл и смотрел на происходящее, не в силах двинуться или произнести хоть слово.

– Он предал тебя. И он поднялся сюда вместе с Караманлисом! – Теперь голос шел откуда-то сверху, с вершины гробницы.

Клаудио нажал на курок, но случилась осечка: в обойме больше не осталось патронов. Тогда он механическим движением снял с плеча лук, положил стрелу на тетиву и стал целиться в грудь Мишелю, а Мирей тем временем отчаянно кричала со слезами на глазах:

– Оглянись, посмотри на вершину гробницы!

Мишель очнулся.

– Ты уже убил меня, – воскликнул он, глядя другу в лицо горящими глазами. – Теперь мне уже ничего не важно… Но я не поднимался сюда с твоими врагами… Я искал тебя все это время, чтобы склонить перед тобой голову, чтобы умолять о прощении за свою слабость, за то, что я не смог умереть вместо Элени…

Лук дрогнул в руках Клаудио, и он обернулся. В вихре снега он увидел какой-то предмет на вершине могильника: весло! Он закричал:

– Адмирал!

Голос раздался совсем близко:

– Я здесь, сынок.

– Адмирал, неужели я должен убить безоружного человека, который молит о прощении?

Теперь он ощутил совсем рядом чье-то могучее, смутное присутствие и взглянул направо: голубые глаза блестели словно затуманенные слезами.

– Ты должен делать то, что подсказывает тебе сердце… Для людей нет иного пути… Прощай, сынок.

И Клаудио услышал, как он медленно удаляется и сила его исчезает где-то далеко. Он уронил лук. Колчан и стрелы покатились по камням.

– Адмирал! – закричал он. – Я всегда делал то, что вы от меня требовали! Но этого я не смог, не смог!

Он, плача, рухнул на землю, и ветер в то же мгновение стих. Над бесконечной месопотамской долиной поднималась заря, она зажгла бледным светом вершину горы. Он долго находился в таком положении. Друзья поднялись к нему, подошли неверными шагами и заключили его в долгие объятия, а потом ушли прочь, спустившись в долину.

Клаудио остался один на огромной площадке, вместе с безжизненными телами поверженных врагов. Он встал, подобрал свой лук и колчан и стал спускаться по западному склону. Уже дойдя до дороги для шествий, он вспомнил – перед смертью капитан Караманлис размахивал перед ним каким-то листком и что-то кричал. Он вернулся и увидел, что капитан все еще сжимает в руке фотографию. На обратной стороне значилась дата и название местности. Клаудио посмотрел на удивительные глаза, черные волосы, влажные красные губы, убрал фотографию во внутренний карман куртки и двинулся вниз.