Текст книги "Песочные часы, или Маятник Фуко. /Симфония челночного жанра/. Вторая книга"

Валерий Арефьев
Песочные часы или маятник Фуко. /Симфония челночного жанра/. Вторая книга

Первый опыт: воздух свободы

В качестве короткого предисловия я хотел бы вам сказать, что здесь, в этом рассказе, мы с вами немножко отдохнём. Здесь не будет отмороженных бандитов и погонь за не менее отмороженными челноками. То есть, челноки-то здесь, конечно, будут. Как же, без челноков, в «челночной симфонии»? Только здесь они будут ещё свеженькими, разве что, слегка охлаждёнными. Этот рассказ будет посвящён скорее некоей предистории ко всему тому, что вы о нас, обо мне и моих друзьях, уже знаете. Я попытаюсь вам рассказать, с чего вообще, начинался весь этот идиотизм. Как я попал в этот самый, челночный балаган. Это будет самое начало. Устраивайтесь поудобнее, история будет довольно длинная. Устроились уже? Тогда, слушайте.

Часть первая

Началось всё с того, что мы с Саней остались не у дел. Выражаясь по-русски, мы оказались без работы. Ну или, почти без работы. Что в общем-то, одно и то же. Потому что, работой это безобразие назвать, ну никак было нельзя. Разве что, с натяжкой. Ну с очень большой натяжкой! Мы – это я и мой друг Саня. Саня Бакунин. Или просто – Бакуша. Мы его в Зените так и называли. По-дружески. То есть, обращались-то мы к нему по имени, а называли Бакушей. Или Шуриком. Или совсем просто, Баком. С Баком мы и учились вместе, и спортом вместе занимались, и даже в армии, тоже служили вместе. И работали вместе, последние пару лет. Пока всё не развалилось.

После армии я каким-то чудом оказался в цирке.

Вообще-то, это не был обычный цирк. Не круглый, как бы не настоящий. То есть, цирк-то был, конечно, настоящий. Но не круглый. Я не очень вас запутал? Объясняю: это был цирк на сцене. Он так и назывался: Ленинградский цирк на сцене. По правде говоря, я и сам не очень понимаю, как туда попал.

То есть, заснул обычным человеком, а проснулся артистом цирка. Уже почти в полёте. Или в пролёте, как вам будет угодно. Друзья позвали, гимнасты. Точнее, акробаты. Если уж быть совсем точным, Славик Зуев, акробат. Славик был нижним в акробатической двойке. Но, бывало, стоял и в четвёрке. В акробатической четвёрке. Из чего нетрудно догадаться – Славик был парень довольно крепкий. Держать троих раздолбаев на плече – задачка не из лёгких. Пускай даже, эти раздолбаи – акробаты. Учился Славик, как и я, в Лесгафта, в институте Физкультуры. В деревообрабатывающем. Только он был помладше, немного, всего на год. Армию Славик каким-то чудом закосил, и к тому времени, как у меня началось всё это цирковое безобразие, он больше года уже, как там работал. В этом самом цирке. Артистом, акробатом.

Точнее, ловитором. Славик был ловитор, это тот самый человек, который ловит гимнаста в полёте, а потом запускает его обратно, туда, откуда чудак и прилетел. Так вот, именно он, Славик, мой будущий ловитор, как раз он мне тогда и позвонил.

Сразу после дембеля, а дембельнулся я пятнадцатого мая, аккурат в свой день рождения, я как положено, недельку погулял. Гулял бы, конечно, и подольше, но попал в милицию, под очень весёлым настроением. В наше, районное отделение. Отнеслись там ко мне довольно уважительно, как и положено относиться с дембелю. Ногами не пинали. За что им отдельное спасибо! Помариновали немножко в аквариуме, и с миром отпустили. К себе ещё, помню, звали, социалистический порядок охранять. Как-никак, а целый младший сержант. С высшим, к тому же, образованием. Да ещё и мастер спорта!

Нет, в ментуру мне, конечно, не хотелось! Спасибо! Советской Армии хватило! Наохранялся уже, с совковой лопатой наперевес. Выше крыши наоберегался. А в Зенит уже не получалось, они на лето в лагерь уезжали, и штат там был укомплектован. Так, по-крайней мере, мне объяснили. До осени предложили подождать. Немножко.

А ведь и летом, как ни странно, иногда тоже кушать хочется. Хотя бы изредка. Да и от мамы я зависеть не привык. В общем, надо было что-то делать.

От кого-то из знакомых услышал фишку про живицу. Живица – это сосновая смола. Стратегический продукт. Чего-то там военное потом из неё делают. Что-то вроде присадок, в авиационный, что ли, керосин.

Собирают живицу летом, на севере. В Архангельской, Вологодской и в Карелии. А может, и ещё где, подальше. Страна у нас большая, северов всевозможных – предостаточно!

В общем, думали недолго. Куда ехать, нам примерно объяснили. Нам – это, конечно, мне и Сане. Особо здесь расписывать не стану, это темка для отдельного рассказа, скажу только, что вернулись мы недели через три. Без денег, как обычно.

И здесь уже, в Питере, встретил бывшего своего одноклассника, из старой школы. Дека, Андрюху Дегтярёва. Дек долго смеялся над моим рассказом, над этой чудесной нашей, "живичной-шабашной" историей. Напоследок дал совет. Очень даже удачный, как позже выяснилось, совет. Грузчиком устроиться, на калабашку. Если уж точно, на наш Приморский ДОЗ, деревообрабатывающий завод, а проще – на калабашку. Или, на деревяшку. Так тоже можно. Кому как больше нравится.

Дек оказался прав. Никакие шабашки там рядом не стояли. И ехать никуда не надо! Ни на какие севера, мошку кормить в болоте! До калабашки я шёл пешком ровно восемнадцать минут. Три трамвайных остановки. Зарплата грузчика, на калабашке, была, в общем-то, обычной, для грузчика. Рублей двести с чем-то, в месяц. Может, двести пятьдесят. Это была очень приличная зарплата! Плюс сверхурочные.

Сверхурочные оплачивались вдвойне.

Раза три, может, четыре в неделю, я оставался ещё ненадолго, часа на два, не больше. После смены набиралось человек пять таких же, как я, холостяков, и мы быстренько раскидывали, к примеру, вагон доски, или ещё чего-нибудь такого. А после разбегались по домам. Хотя, может, это были молодые отцы, я даже и не знаю. Я не уточнял.

Зарплату на калабашке выдавали солидно. Совсем не так, как стипендию в институте физкультуры. Там свои сорок рублей мы получали мятыми рублёвками. В лучшем случае, вперемешку с трояками. В Зените, а до армии я успел всё же и там отметиться, свои сто шестьдесят рэ я получал пятёрками. Здесь всё было иначе. На Приморском ДОЗе зарплату выплачивали четвертными. Новенькими фиолетовыми двадцатипятирублёвками, с портретом Крупского, в красивый полупрофиль. Мелкие купюры калабашка в банке не заказывала. Кассирам сверхурочные не оплачивались. И до утра им работать не хотелось. В моей трудовой биографии это было что-то новое. После первой зарплаты я вдруг почувствовал себя почти миллионером.

Пятьсот рублей новенькими хрустящими, пахнущими ещё свежей типографской краской двадцатипятирублёвками! Плюс какая-то мелочь червонцами, пятёрками и трояками. Столько в Советском Союзе получали только академики, генералы, шахтёры и космонавты. И грузчики Приморского ДОЗа. Нашей родимой калабашки. Больше имели только фарцовщики, мажоры на Гостинке, и дипломаты, в Нью-Йорке и Вашингтоне.

На работу я ходил в стареньких кроссовках и армейской хэбэшке, песочно-болотного цвета. Погоны только отпорол. В обеденный перерыв умудрялся сбегать быстренько в спортзал, на Молнию. Это было сразу за забором. Молния и калабашка разделялись всего-навсего забором.

А по выходным, вечером в субботу, например, мог спокойно позволить себе заплатить в модном баре не только за себя, но и за нищих халявчиков друзей. Ну и, конечно, за девчёнок. И, знаете, меня это совсем не тяготило. Не каждому посчастливиться устроиться грузчиком на калабашку! Как оказалось, грузчиком быть совсем не так уж плохо!

В сентябре зачем-то сгонял в родной Зенит. Скорее, для очистки совести. Вообще-то, там, я должен был работать по распределению. Оттуда и в армию уходил. Но в Зените мне опять промямлили что-то невнятное об укомплектованных штатах, а я не очень-то и расстроился. "Не хотят, – подумал, – да и х. с ними. Не велика потеря!" Хотя, немножко было всё-таки обидно. В душе я был истинный Зенитовец!

На работу в Совке можно было устроиться либо постоянно, либо временно, на три месяца. Первые мои три месяца на калабашке истекли, и я написал новое заявление, на тот же, срок, понятно. Вечерами так же разгружал вагоны с досками, загружал шаланды мебельным полуфабрикатом и получал в кассе новенькие двадцатипятирублёвки. Пока не позвонил Славик. Славик Зуев, мой старый знакомый, акробат.

Наверное, я был тогда просто идиотом! Идеалистом, начитавшимся вредных советских книжек. «Любимых» наших авторов, вроде Горького, Фадеева, Леонида Леонова и прочих «певцов соцреализма»! «Райком закрыт, все ушли на фронт»! Ха-Ха! Так уж и на фронт! И не менее, а то и более вредных, русских писателей. Настоящих. Которым можно было верить, и оттого особенно вредных. Всяких там Чеховых, Толстых, Буниных, и Куприных с Достоевскими. С вечными их нудными рассуждениями о предназначении, идеалах, предначертании, жизненном пути, и прочей либеральной мутью. Что делать, у нас была читающая семья, в доме было много книг. Да ещё и мама, она выписывала «Иностранку», толстый журнал под названием «Иностранная литература». Читал я много и с упоением. Всё подряд. Домашнюю библиотеку перечёл, как минимум, три раза. Журнал Юность, иногда попадался Самиздат. Позже – толстые журналы, Новый Мир, Знамя, и что-то там ещё. Компьютеров тогда не было. В коктейле со всевозможными американцами, вроде Фолкнера и Ирвина Шоу, в дикой смеси духовных судорог Набокова с романами зрелого социалистического реализма, вся эта Русская Литература создала чудовищную какую-то мешанину в моей бедной голове. Я был идеалистом. Конечно, я не строил иллюзий по поводу окружающей меня действительности, но я всё же был идеалистом. Кажется, остался им и до сих пор. До сих пор мне хочется верить в людей. Быть идеалистом – довольно глупое занятие. Это очень непрактично и всегда несовременно. Часто ведёт к финансовым потерям. Мне, поверьте, это известно очень хорошо. А тогда, тогда мне действительно казалось, что в человеке всё должно быть прекрасно. И душа и тело, ну и, конечно же, работа!

Профессия грузчика не казалась мне чем-то особенно приличным. Действительно стоящим занятием. К тому же, Славик сказал, что скоро, месяца уже через полтора, они едут во Францию, на гастроли. Больше, чем на месяц. Париж, Марсель, гонорары в инвалюте… И, может быть, я тоже с ними успеваю. Возможно. Если повезёт. Если прямо сейчас оформлюсь и завтра же приступаю к репетициям. А вообще, он собирался делать новый номер. Хотел сделать совершенно новый, классный номер. Он уже и оборудование заказал. И ему нужен был хороший гимнаст, желательно турнист. А лучше – два. Два гимнаста, таких кто лучше всех работает на турнике. А я как раз таким и был.

Когда я написал заявление по собственному, меня пригласил к себе директор. Директор завода пригласил к себе простого грузчика. Позвонил секретарю, нет, конечно, секретарше, и попросил принести две чашки чая. Ему, директору, и мне, простому грузчику. Он намекнул, да нет, он сказал мне прямо, что я легко и быстро могу стать бригадиром. Что такие кадры, после армии, да ещё и с высшим образованием, имеют очень хорошие перспективы. И завод их очень ценит. Я чувствовал себя неловко. Впервые в жизни меня уговаривали остаться. И уговаривал меня – директор! Меня, раздолбая, уговаривал настоящий директор. Директор целого завода! Как будто я был космонавт! И это был Приморский ДОЗ! Где зарплату выдавали четвертными! Нет, я был полный идиот!!! Теперь я это понимаю. Я вполне мог стать в будущем каким-нибудь мебельным магнатом, настоящим миллионером. Жил бы себе в Финляндии, или в Швеции, делал бы табуретки для клиентов из России. А не писал бы эти нудные рассказы! Калабашка стала одним из первых акционерных предприятий в Питере, и её перекупили финны, буквально на корню. Лет через пять уже, после этого разговора.

На прощание директор сказал, что если я передумаю, они возьмут меня снова, с удовольствием. Крепко пожал мне руку. Не знаю, у меня создалось тогда ощущение, что он и сам из бывших грузчиков, этот мебельный директор. Чем-то он был на нас похож!

На следующий день я приступил к репетициям.

Ни в какой Марсель я, конечно, не поехал. Тем более, в Париж. Там отлично справились и без меня. Больше месяца я репетировал со Славиком и Ольгой в гимнастическом зала Дворца Пионеров. Ольгин папа там был директором секции гимнастики. Ольга – это тоже, наша девчонка, из спортинтерната, как и я. Ольга была симпатичная стройная девчёнка и хорошая гимнастка, тоже, чего-то там чемпионка. Со Славиком у них были отношения…

А потом они уехали в Париж, со своими старыми партнёрами, а я остался работать, на складе у Славикова папаши. У его вечно унылого папаши.

При одном только его виде у меня начиналась какая-то чесотка, настолько он был нелеп в своей солидной должности! Он был секретарём парткома. В этом сраном цирке. Он был там главным коммунистом. Как маленький Горбачёв. Только, ещё чуть-чуть поменьше. Именно поэтому Славику и позволили сделать СВОЙ, собственный номер. Ещё бы! Сын самого партсекретаря! Молодым везде у нас дорога! В основном, конечно же, в Париж!

Ну а что же я? Со мной-то, что им было делать? Пока они там, в Париже и в Марселе? Инвалюту молотом куют? Я ведь не работал ещё в номере, оформить как артиста меня было невозможно. Хотите знать, кем меня оформили? Вы не поверите, вы будете смеяться! Нет, правда, я даже стесняюсь это вам сказать! Не понимаю просто, как мне это выговорить! Они оформили меня ГРУЗЧИКОМ!!!

Грузчиком-разнорабочим! На этом грёбаном складе. У папаши Славика. С зарплатой сто двадцать рублей в месяц!!! Вот так, из грузчика с заработком в пятьсот с хреном рэ на какой-то сраной калабашке, я превратился в грузчика с зарплатой сто двадцать рэ. Без всяких сраных хренов! Зато в Советском цирке! И я, как последний мудозвон, должен был приезжать на этот грёбаный склад к девяти часам утра! А если я опаздывал, то этот партагеносса, этот унылый яйцетряс, он меня ещё и нежно журил, он меня выговаривал, мудила! Можно подумать, я нанимался туда грузчиком! Это было настолько грустно, что даже не смешно!

Номер мы готовили почти год. Месяцев восемь. Или девять. За это время можно было даже и родить кого-нибудь. Ребята старались как могли.

Поддерживали меня. Им было немного "неудобно". Сорвать человека с денежного места, чего-то там наобещать, а дальше что? Сто двадцать рэ и очередная запись о должности грузчика, в трудовой книжке? Иногда, после тренировки, они покупали сухого вина, а Ольга делала цыплёнка табака. У неё неплохо получалось. Обычно это происходило у Ольги дома, они жили в огромной коммуналке, на Староневском. Помню, однажды, когда Славик заснул под воздействием цыплят, Ольга предложила мне заняться сексом. В соседней комнате. Вот так прямо и предложила. Как будто это было примерно то же, что съесть цыплёнка на двоих.

Подошла опасно близко, приобняла за бёдра, и произнесла хрипловато, громким шёпотом:

– Валерик, хочешь…? – качнула легонько головой на дверь, – в соседней комнате.

Подтянула к себе, потёрлась слегка тем самым местом, приблизившись лицом, заглянула мне в глаза. Зрачки её расширились до невозможной глубины, в тёмных глазах читалось неподдельное желание. Мне вдруг стало жарко. Я был в растерянности.

– А как же Славик? У вас ведь…?

В ответ она тихонько рассмеялась.

– Дурачок! Да он через час только проснётся. Не раньше. Давай…

Я вынужден был скромно отказаться. Это заманчивое предложение показалось мне несколько странным, и, как бы это получше выразиться, каким-то, что ли, скороспелым.

Думаю, им и правда, было очень неудобно… А может, просто, Ольге хотелось новых впечатлений!

Второго гимнаста Славик так и не нашёл. Мы с Ольгой работали вдвоём. Пахали за троих. Я многому научил Ольгу, и кое-чему Славика. Как, например, правильно ловить хорошего гимнаста, в нормальном полёте. И как правильно кидать его в соскок. Те двое, с кем они уехали в Париж, и за которых я теперь работал, не потянули бы даже и на первый взрослый.

Это не был большой полёт. Не под куполом, пониже. Партерный полёт, от слова партер. В общем, низкий. Всего-то, шесть метров высотой.

Третий этаж примерно. В хруще, конечно, не в Эрмитаже! Когда привыкнешь, просто ни о чем. И никаких тебе тросиков и сеток. Три мата, вот и вся страховка. Вы не подумайте, я не об этих трёх словах. Хотя, и они, тоже, немножко помогают. Бывает. Если шмякнешься. Это были обычные гимнастические маты, только большие. Мы сшили их сами, со Славиком и Ольгой. Чтобы не сильно ушибиться. На них и приземлялись, делали соскок. Только, соскок, по-цирковому – это сход. В цирке так говорят.

На самом деле, это даже не был чистый полёт. Что-то среднее, между партерным полётом и турниками. С одной стороны ловитор на вышке, Славик, а с другой, напротив, метрах в пяти, гимнастическая перекладина. Обычная, только чуть повыше. Так вот, мы с Ольгой, между Славиком и этой перекладиной и летали. Туда-обратно. И соскок на землю. В смысле, сход. На ноги. Или, как получиться. Но, вообще, как правило, получалось. Потому, наверное, и страховки не было. Она, просто, была нам ни к чему. Да и приспособить страховку в таком номере, абсолютно невозможно.

У нас получился, действительно, классный номер. Мы выходили под «Fever», потом шёл акробатический рок-н-ролл, под «Rock around o clock», а уже потом, собственно, наш полёт. Тоже, под рок-н-ролл.

Недели примерно за две, до первого нашего выступления, мы должны были "сдать" номер. Показать комиссии. Это произошло, наконец, где-то, в сентябре, следующего, после моего к ним присоединения, года.

Репетиционная база Ленинградского цирка на сцене тогда была в Шушарах, в местном Дворце Культуры. Это совсем недалеко от города. На другой, правда, от меня стороне. Время для репетиций нам выделили с девяти часов утра. Как молодому, начинающему коллективу. И вот помню, две недели, я как ненормальный цирковой псих, вставал утром в полшестого, и пи-дюхал в эти самые Шушары. Не думаю, что многие из вас исполняли тройное сальто в девять утра, не выспавшись, и даже не совсем ещё проснувшись! На последних этих репетициях мне просто хотелось плакать! Это чистая правда! Мне, действительно, очень хотелось плакать!

Конечно, мы его сдали. Мы шли к этому событию без малого год, и вот оно случилось. Номер мы сдали на ура, и нас сразу запихнули в большую сборную программу на Всесоюзный Конкурс Артистов Цирковых Исскуств. Здорово звучит, не правда ли? И там мы заняли первое место, в своём жанре. Я заканчивал номер тройным сальто. Как я уже говорил, работали мы с Ольгой за троих. Это, поверьте, нелегко. Под конец номера дыхалка просто начисто садится, сил уже совсем нет. Да и Славик, под конец он тоже выдыхался. В общем, он немного недокинул, я немного недокрутил. Но приземлился всё же на ноги. Не на затылок. Тогда мне просто повезло. Колено только травмировал, несильно. Недели две восстанавливался. Всего. Зато мы стали Первыми Лауреатами, победителями этого самого, гребаного конкурса. Больше, во время выступлений, тройное я не делал. Разве что, на репетициях.

С тех пор прошло почти тридцать лет, а колено до сих пор болит.

А потом мы отправились в наши первые совместные гастроли. В Мурманск. Точнее, как бы, в Мурманск. За Полярный круг. Или просто, в Заполярье. Потому что, к тому времени, как я восстановил своё колено, коллектив, к которому нас приписали, в Мурманске работу уже закончил. И переехал в маленький городок под романтическим названием «Заполярный». Вот там-то я и начал свою гастрольную карьеру. Потом мы перебрались в Мончегорск, оттуда в Печенгу, и последней была Кандалакша. Между этими населёнными пунктами мы передвигались на автобусе. На нашем цирковом автобусе. Это был нормальный такой, туристический ЛИАЗ, и кроме нас, артистов, он перевозил ещё и реквизит. По дороге из Мончегорска в Кандалакшу с автобусом произошло маленькое ЧП. Из-под колёс встречного КАМАЗа вылетел камешек. Попал в лобовое стекло нашего ЛИАЗа, и стекло просто лопнуло. Был сильный мороз, градусов за тридцать, вот оно и лопнуло.

Знаете, на этих северных дорогах можно проехать километров сто и не уткнуться ни в одну деревню. Не говоря уже об автосервисе. Я знаю, сам там ездил. Потом. В общем, наш водила затянул всё это дело большим куском брезента, а напротив себя прорезал квадратную дыру, величиной с экран маленького телевизора. Чтобы хоть как-то видеть дорогу. Народ напялил на себя всё, что вообще надевалось, и мы поехали. Ехать оставалось километров сто. Конечно, до Кандалакши мы добрались. И даже, не так что бы замёрзли. Подъехали сразу к ДК, в котором утром должны были работать. Чтобы выгрузить на сцену реквизит. Помню, когда мы со Славиком перетаскали своё железо, ладошки просто примерзали к трубам. Металл уж как-то очень выстыл.

А на следующий день я получил производственную травму. Первым подходом я делал какие-то не очень сложные обороты на турнике, с поворотами, потом оборот /солнышко/ на одной руке, и соскок – двойное сальто прогнувшись. Ничего такого, сложного. В общем, когда делал "одну руку", сорвал мозоль. Это бывает, не так уж это страшно. Обычно, даже внимания не обращаешь, просто работаешь дальше, да и всё. Но тут вышло по-другому. На втором подходе я понял, что накладка у меня на руке намокла, и скользит по турнику. Уже в руках у Славика промычал:

– Славик, заканчиваем!

За мной работала Ольга, Славик уже ей что-то промычал, в общем, мы по-быстрому свернулись. На последнем выходе, мы там прощаясь, машем руками благодарным зрителям, я отчётливо почувствовал как кровь стекает по руке.

Я сорвал всю, практически, свою правую ладонь. То есть, полностью, всю кожу на ладони. Видимо, накануне, на разгрузке, немного кожу подморозил. Зрители свистели, и топали ногами, они были очень недовольны.

Оставшиеся дни, что-то около недели, мы со Славиком работали только в униформе. Что-то кому-то подносили, что-то от кого-то уносили.

Вообще-то, это была производственная травма. Но за ту неделю нам почему-то не заплатили!

В общем, это был вовсе не Париж. Ну просто, ничего общего! И даже не Марсель. Нет, на Марсель это, тоже, не было похоже.

Теперь я числился артистом-акробатом первой категории. Как и все, подрабатывал немного в униформе, подносил и относил реквизит в других номерах. Где-то ещё стоял на подстраховке. Всё это в цирке и называется "униформа". За это доплачивают немного.

Зарплата артиста-акробата первой категории составляла сто тридцать рублей в месяц. Плюс униформа. Нет, это был точно не Париж!

Надо сказать, со временем мы с ними подружились. Самое странное, с Ольгой мы подружились даже больше. У нас сложились какие-то, действительно доверительные отношения. Даже и без секса. Я вполне мог поделиться с ней своими проблемами, а она, как ни странно, слушала мои советы. Советы Славика Ольга игнорировала. Командовала в номере именно она. Славик её слушался беспрекословно.

За время моей работы в цирке мы сменили три постоянных коллектива, и несколько "сборных", тех что работают на всевозможных сборных концертах и представлениях.

В нормальных, круглых цирках, мы, кстати, тоже, выступали. Случалось и такое. И во дворцах спорта. В новогодних, в основном, представлениях. В СКК, например, в Питере. Там, кстати, тоже, помню, получил своего рода "производственную травму". Не на первом концерте, на последнем. Да и травмой-то это не назовёшь. Ну, сломал пару зубов. И что, что передние? На исполнение трюков зубы не влияют. Даже их отсутствие. Славик меня немножко перекинул. Совсем чуть-чуть. Так, что я не руками, зубами за турник схватился. То есть, руками, конечно, тоже. Иначе, совсем бы без зубов остался. Это не было больно. Абсолютно. Потом только, верхняя губа онемела ненадолго, и слегка распухла. Что самое смешное, лопнули в поясе штаны. Как они вообще на мне удержались, загадка. Жаль только, в самом конце номера. Могла бы выйти неплохая клоунада.

Уже под конец моей цирковой жизни, мы, помню, работали в Орске, в большом таком сборнике. В одном из первых коммерческих концертов, в Советском ещё Союзе. Это было самое начало. Там работал наш цирковой коллектив, и несколько групп из Ленинградского рок-клуба.

"Странные Игры", тогда уже просто "Игры", "Опыты" Саши Ляпина, потрясающего блюзового гитариста из Аквариума, кто-то из ДДТ, с сольными выступлениями, и ещё пара групп. Всех теперь и не упомнишь. Шевчука там не было. Гребенщикова тоже. Каким-то чудесным образом им удалось миновать этот позор.

Концерты проходили в огромном, для такого небольшого, как Орск города, просто громадном спротивном комплексе. Вроде Юбилейного, в Питере. Он был совершенно пуст!

В зале, тысяч на десять или пятнадцать, сидело, не скажу точно, может двадцать, или тридцать курнувших ПТУшников. Они громко ругались матом, комментируя предстоящую потеху. Только к нашему, цирковому представлению, набиралось четыреста – пятьсот зрителей. Может, чуть поменьше.

Я посмотрел практически все их концерты. Помню, с каким неистовством они играли и пели свои песни! Они просто рвали свои струны, голоса и души в пустой этот, равнодушный поначалу зал! И это, после битком набитых Питерских Д.К.! Тогда я понял, для настоящего музыканта не так уж важно, сколько человек его слушает! Пусть даже их будет всего двое. Пусть даже и один! Они выкладывались по-полной, каждый концерт, каждый как последний. Их футболки после концертов можно было смело выжимать. Может, даже, и носки!

И знаете, это работало. Настороженно молчащая на первых песнях местная ПТУшная молодежь, в количестве средней очереди к пивному ларьку, устраивала им под конец настоящую овацию. Это было просто поразительно. Это впечатляло.

После концертов ребята-музыканты тянулись, как на мёд на наш кордебалет. А девчонки из балета вечером частенько захаживали к нам со Славиком. Я думаю, на Славика, на моего партнёра. Не на меня же. Славик! Конечно, Славик был парниша видный, не то что я, цирковая мелюзга.

И вот, помню, ребята из разных групп, под водочку, играли что-то балетным на гитарах. Ну и себе, понятно, тоже. У музыкантов это принято. И я как-то, набрался смелости. Попросил гитару, и спел песенку Б. Г. "Электрический пёс". Это им-то, музыкантам! Это я-то, цирковой! Народ слушал молча. Без комментариев. А потом, через пару дней, Гришка Сологуб, гитарист из Странных Игр, под сигаретку спросил меня в курилке: что, мол, я вообще тут делаю?

– Тебе, говорит, играть надо. У тебя нормально получается. Только подучиться немного не мешает.

Это была высшая похвала.

А осенью я прослушался и поступил в джазовое училище по классу гитары. За те концерты нам так и не заплатили…

А потом, прямо из Орска, мы поехали в Самару. Тогда это был ещё Куйбышев. Сначала работали в Тольятти, а после – в Сызрани. И там, в Сызрани, Ольга выбила колено. Там была покрытая свежим лаком, очень скользкая сцена, и наши маты постоянно разъезжались. Кончилось тем, что Ольга на соскоке попала в щель между двумя матами, тупо, просто на пол. Двойное сальто согнувшись с высоты второго этажа! На деревянный пол! Со сцены её уносили на носилках.

Гастроли мы со Славиком дорабатывали только в униформе, что-то подносили и относили. Караулили медвежат в кулисах, в номере у Бори Атаева с двумя медвежатами подростками. В общем, были на подхвате. Оставалось, разве что, сцену подметать.

Это была производственная травма. По этой причине и номер не работал.

Ну ладно, нам не заплатили за концерты в Орске, нас просто кинули устроители этого феерического шоу, это я, хотя бы понимал. Но и за Самару, нам тоже не заплатили! Теперь нас кинуло наше руководство! Два месяца пахать, как папы Карлы, и получить какие-то копейки!

Только за униформу! Это уже ни в какие ворота не влезало.

Сразу из кассы я отправился в кабинет директора. Папа Славика, он тоже там присутствовал, с унылой физиономией промямлил осторожно:

– Подожди, Валера, может быть не надо? Я попытаюсь разобраться. Завтра же. Ну, может, послезавтра…

Славик испуганно молчал. Ольга пришла на костылях. Она меня морально поддержала:

– Правильно, Валерик! Хоть кто-то же, должен спросить с этих мудаков!

Секретарша сказала, что директор занят, предложила подойти попозже. Мне было уже всё равно.

– Вы что себе позволяете? Вас кто пропустил в кабинет директора? Вы что, не видите, директор занят! – этот мудозвон выражался о себе в третьем лице. Будто они были Гоголь, а не директор засранного цирка!

– Нет, это вы, вы что себе позволяете? – мне казалось, в гневе я достаточно убедителен. – У нас, что артисты для директора? Или, может, директор для артистов?

Диалога не получилось. Тут же, у бледной секретарши, взял лист бумаги и написал заявление об уходе.

Больше я туда не возвращался.

Славик нашёл себе другого парня, Мишку Захарова, из Дворца Пионеров, и через год они уехали. Сначала работали в Германии, потом во Франции, а оттуда перебрались в Англию. И там, в Лондоне, застряли уже надолго. Пока Славику не порезали горло в местном кабаке. Просто, воткнули в горло какую-то заточку, или узкий нож, или ещё что-то в этом роде. Славику очень повезло. Артерию заточка не задела. Он остался жив, и даже не стал инвалидом. Только стал немного шепелявить. В конце девяностых они вернулись в Рашу. К шапочному разбору. Мы встретились.

Шёл девяносто восьмой год, в Раше был разгар кризиса. В то время я работал на фондовой бирже. Вы можете, наверное, догадаться, что происходит с фондовыми брокерами в кризис. У нас было много открытых позиций, в акциях. Всё росло со страшной силой. Под залог уже имеющихся бумаг мы кредитовались и открывали новые позиции. Докупали ещё акций. И так далее. Тогда все так работали. Ну, или почти все. А потом всё это рухнуло. Практически мгновенно, в один день. Финансовым магнатом, в то время, я не был вовсе…

Помню, мы сидели у Славика дома, пили вполне приличное вино. Они рассказывали о своих приключениях, я о своих молчал.

На нём был классный кашемировый пиджак, малинового цвета. Он привёз его из Лондона. Левое плечо Славик держал немного повыше правого, так часто бывает у нижних акробатов, и у боксёров, кстати, тоже. На горле, чуть левее кадыка, отчётливо был виден небольшой шрам. Сантиметра полтора. Славик был всё ещё очень крепким парнем. Он пытался устроиться на работу. Его не принимали. Отчего-то ему везде отказывали. Отвечали, что крыша уже есть.

– Спасибо, – говорили ему в очередной конторе. – Крыша у нас есть.

О чем идёт речь, Славик, похоже, не очень понимал.

Им нужна была работа. Денег они в цирке на старость не накопили, а делать ничего больше не умели. Помочь я им не мог.