Текст книги "Северная прародина Руси"

Зимой Солнце «прячется под землей» дольше, чем летом. Потому-то именно зимой (декабрь – январь) отмечались (малые) дионисии и вакханалии, от которых берут начало европейские новогодние карнавалы с их обязательным наряжанием деревьев. В ареале расселения славян прадионисийские и дионисийские новогодние празднества соединились с чествованием Коляды – Космического колеса Колы с уже описанными выше ряжеными и колядованием. По аналогии с дневным и ночным Солнцем Коло (Коляда) может быть расценено как зимнее Солнце, в таком случае Ярилу можно считать весенним Солнцем, а Купалу – летним.

Любопытно, что на Русском Севере Зимние святки и связанное с ними колядование именуются Виноградьем, которое входит в припев колядок. И это там-то, где никакого винограда и в помине нет! Но, может быть, он раньше здесь произрастал? Когда климат был совсем иной? А нерасчлененная гиперборейская культура сформировала культ [Пра]-Диониса!

Культ растительности, деревьев и «священных рощ» сохранялся в России вплоть до ХХ века, повсеместно – на Севере, частично – в других областях, например в Тверском крае. Этнографами задокументировано: «священные рощи» и отдельные почитаемые деревья «не шевелили», то есть их запрещалось рубить. Другими словами, на них как память о древних тотемах распространялось «табу». Считалось, что нарушение запрета чревато многими несчастьями.

В конце XIX века близ Череповца Вологодской губернии был отмечен следующий случай. Крестьянин, который вопреки запрету начал пережигать уголь в священной роще, внезапно ослеп, что немедленно посчитали местью деревьев человеку[244]244
  См.: Никольский Н.М. Дохристианские верования и культы днепровских славян. М., 1929. С. 12.


[Закрыть].

Неискоренимое двоеверие русских людей выражалось также и в том, что, как правило, в «священных рощах» ставился крест, а то и часовня, где непременно развешивались полотенца с магическим орнаментом. Сюда же приносили дары: шерсть, масло, лоскутки ткани. И здесь же резали кур – явный рудимент языческих верований и отголосок древних жертвоприношений. Впрочем, обычай этот сохранялся на протяжении всего христианского периода истории России. Еще в XIII веке анонимный автор жаловался, что «даже попове и книжницы» веруют в Перуна и Хорса, «подкладывают им требы (жертвы. – В.Д.) и куры им режут»[245]245
  Цит. по: Никольский Н.М. История русской церкви. М., 1985. С. 40.


[Закрыть].

Первобытно-языческая вера в природно-жизненную силу растительности как высшее Божественное начало по сей день сохранилась в традиционном марийском культе деревьев и празднествах, отмечаемых в священных рощах. Так, во время праздника поля по окончании посевной в дубовую рощу близ Йошкар-Олы верующие приносят жертвенные блины, творог, мед, крашеные яйца и т. п., устраивают коллективную трапезу и моления, обращенные к Солнцу. Сходные обычаи существуют и у других коренных народов России.

В древности же они были распространены повсеместно. Древние германцы верили, что в каждом дереве, кусте, цветке живет особый дух растительности – покровитель всего живого. Ритуалы и жертвоприношения, связанные с растительным миром, призваны были содействовать увеличению урожая, повышению производительности и плодоношения. М. Элиаде суммировал некоторые общие моменты, выработанные индоевропейскими и неиндоевропейскими народами на протяжении многих тысячелетий. Вера в дух деревьев выражалась в:1) мифологической тенденции сравнивать Космос и человека с Мировым древом; 2) традиции связывать судьбу человека с жизнью дерева; 3) населении деревьев добрыми и злыми духами, 4) обычае наказывать преступников возле дерева.

В процессе дальнейшей эволюции религиозных верований наблюдение за растительностью, «засыпающей» зимой и пробуждающейся весной, привело к возникновению представлений об умирающем и воскресающем Боге. Непрерывность и повторяемость жизненного процесса, неотвратимость жизни и смерти и преодоление смерти через жизнь – все это обобщено и в символе-коде Древа жизни. Обретя его и впитав – сознательно или бессознательно – его содержание, человек сам как бы растворялся в данном символе, а вернее – самом вселенском течении жизни, которое отображено в образе Мирового древа.

Космическая Корова (Бык)

Культ коровы и сопряженный с ним культ быка характеризует ту стадию в развитии человеческих цивилизаций, когда она перешла к высокопродуктивному (мясо и молоко) животноводству, связанному в конечном счете с оседлым образом жизни. Культ быка, возможно, предшествует культу коровы и относится к переходному периоду от промысловой стадии охоты на дикого быка (тура и зубра – в Евразии, бизона – в Северной Америке) к одомашниванию (при этом приручен был только строго определенный вид – зубр и бизон так и остались дикими животными). Кроме того, Эпоха быка (коровы) непосредственно сопрягается с Эпохой колеса, так как одомашненный бык был основной тягловой силой в растянувшейся на века и тысячелетия миграции индоарийских, семито-хамитских и других народов. А впоследствии он стал (наряду с конем) одной из главных тягловых сил при пахоте (что относится уже к более поздней стадии развитого земледелия).

В эпоху первобытного переселения протоэтносов колесо как средство передвижения соперничало с полозьями. В условиях северных и средних широт Евразии это соперничество сменилось устойчивым балансом: летом использовался воз (телега) с колесами, зимой – сани с полозьями. (В раннюю историческую эпоху сани использовались и зимой и летом, а приоритет саней перед колесными средствами передвижения зафиксирован в некоторых древних похоронных обрядах.) Что касается индоевропейской миграции, то своими успехами она обязана главным образом колесу. Мобильные орды индоариев, погруженные со всем скарбом на возы с впряженными быками, представляли собой несокрушимую силу для слабо защищенных аборигенов. Возы выстраивались в линию, быки опаивались возбуждающим напитком (предположительно из мухоморов), и эта лавина, сметая все на своем пути, устремлялась вперед. По крайней мере так арии завоевывали Индостан, сокрушив предшествующую оседлую цивилизацию.

Случалось в критические минуты, что к бычьим хвостам привязывали паклю, поджигали и выпускали обезумевших и разъяренных животных на врага. Эта древнеарийская тактика, основанная на использовании быков в наступлении и обороне (когда защитная линия по окружности составлялась из возов), практиковалась очень долгое время: ее использовали табориты во время Гуситских войн, запорожские и другие казаки.

Культ быка и его атрибута в виде черепов, масок и изображений уходит в самую глубину веков. Глиняная модель храма, украшенная бычьими рогами, найдена при раскопках поселения трипольской культуры на реке Рось (IV тысячелетие до н. э.). В Туве на скалах Вижиктич-Хая близ поселка Кызыл-Мажалык обнаружены петроглифы Солнечных быков, все тело которых испещрено солярными знаками[246]246
  См.: Дэвлет М.А. Листы каменной книги Улуг-Хема. Кызыл, 1990. С. 95.


[Закрыть]. Среди многих солярных петроглифов, обнаруженных в урочище Тамгалы близ Алма-Аты, есть изображение Солнцебога, стоящего на быке[247]247
  См.: Максимова А.Г., Ермолаева А.С., Марьяшев А.Г. Наскальные изображения урочища Тамгалы. Алма-Ата, 1985. С. 37.


[Закрыть] (рис. 147). Аналогичная атрибутика известна и в других культурах (рис. 148).

Рис. 147. Солнцеголовое божество на быке

Рис. 148. Древние изображения священных быков

И действительно, данные сравнительного языкознания доподлинно свидетельствуют, что по крайней мере в рамках ностратических языков культ быка и соответствующая лексика, свидетельствующая об его обожествлении, уходит своими корнями в эпоху этнолингвистического единства. Это хорошо просматривается на примере русского и других славянских языков, где сохранилась архаичная лексема для обозначения «быка» – «бугай». Здесь корневая основа «буг» синонимична слову и понятию «Бог» (на их тождественности, как уже говорилось, настаивал один из крупнейших русских филологов академик А.А. Шахматов). С другой стороны, точно такой же корень «буг↔бог», означающий «бык» встречается в некоторых тюркских языках – древних и современных (см.: словарь Фасмера), что доказывает его былую общность с индоевропейскими языками. В отмеченном плане несомненный интерес представляют два топонима, имеющие тюркское происхождение. Речь идет о городах Бугульме (татарские корни) и Бугуруслане (башкирские корни). Корневая основа «буг» здесь означает «бык-производитель», но слово «буга» применяется также в качестве пожелания своему ребенку силы и могущества (см.: Поспелов Е.М. Географические названия мира: Топонимический словарь. М., 2001. С. 83). В названии города Бугуруслан вдумчивого исследователя не может не привлечь и вторая часть слова – «руслан», имеющее, несомненно, гораздо более широкое значение, чем известное русское имя, и указывающее на своеобразный симбиоз тюркских и индоевропейских (славянских) языков.

Обожествление быка и коровы, обращение их в культ неизбежно означало и наделение их космическими функциями. В древнем Двуречье, Средней Азии, Индии и Иране бык олицетворял Лунное божество. В древнегреческой мифологии Луна также символизировала быка или корову. В первую очередь это объясняется тем, что лунный серп по своей естественной форме более всего напоминает коровьи (или бычьи) рога. Именно поэтому эллинская богиня Луны Селена представлялась передвигающейся по небу в колеснице, запряженной коровами. Известно также изображение Селены с коровьими рогами (храм в Элиде). Фактически такие же изображения известны и в древнекитайской культуре (рис. 149).

Рис. 149. Древнекитайская лунная богиня (источник: Исторические рисунки. Пекин, 1997. На китайском языке)

Этимологически русские слова «луна» и «месяц» восходят к праиндоевропейскому прошлому. Особый интерес представляет практически полное сходство этрусско-латинской номинации и символики со славянской традицией. Так, из древнеримской мифологии известна богиня Ночного света, которая именовалась точно так же, как и в русском языке, – Луна (по ее имени был назван также этрусский город в Лигурии). Впоследствии это архаичное божество было вытеснено культом Дианы (римский коррелят греческой Артемиды), и к ней перешли все лунные функции прежних богов. Однако одержав очередную идеологическую победу, новая религия оказалась не в состоянии, как это обычно и случается, вытравить из памяти народа древнюю космическую кодировку, сохранившуюся в языке и обычаях. Практически до падения Римской империи римская знать (и, в частности, сенаторы) носила на башмаках пряжки в виде полумесяца, которые так и назывались – lunula. Эти «лунулы» в точности соответствовали древнерусским амулетам-лунницам, просуществовавшим до первых веков христианства (рис. 150). Идентичные по внешнему виду и сходные этимологически, «лунулы» и «лунницы» различались лишь своим предназначением: первые служили пряжками, вторые – подвесками.

Рис. 150. Русские лунные амулеты

Но и это еще не все. Некоторые виды русских праздничных женских головных уборов – кокошников также имеют форму лунного серпа, обращенного «рогами» вниз. «Лунарные» кокошники и по сей день продолжают жить в торжественном убранстве женщин-костромичек и владимирок – хотя бы в ритуально-свадебных или танцевальных обрядах. Корнями же своими они уходят в доиндоевропейскую древность.

Так, на юге современного Китая проживает самобытная народность мяо, говорящая на языке, ничего общего не имеющем с китайским. Среди 5-миллионных мяо особой известностью пользуются так называемые «рогатые мяо», сохранившие множество архаичных традиций, уходящих корнями в глубокую древность. Во время народных праздников женщины-мяо надевают роскошные головные уборы в виде месяца рогами вверх (наподобие только что приведенного изображения древнекитайской лунной богини). Женские головные уборы украшены также множеством вышитых спиралей, а на сельских площадях, где совершаются древние обряды и происходят ритуальные танцы, выкладываются фигуры в виде классических лабиринтов. Кстати, к собственно китайской (ханьской) традиции относится приготовление в Праздник середины осени, совпадающий с полнолунием, особых ритуальных пряников, кои так и называются – «лунники» (подробнее см. в моей книге «Русь сакральная»). Не это ли лишнее подтверждение былой общности мировых культур?

Неспроста ведь и силуэт уже другого – высокого – кокошника один к одному повторяет контур островерхих индуистских головных уборов с той лишь разницей, что в Индии, Индокитае и Индонезии ими обрамляют голову не только женщин, но и мужчин.

В шумерийской интерпретации бык отождествлялся со всем небом. Аналогичную смысловую нагрузку несет египетский образ-символ Небесной коровы, олицетворявшей Вселенную (рис. 151). В древнеегипетской мифологии ее супруг – Небесный бык Апис – оказывается на втором месте, но также активно участвует в мироустройстве. Апис оплодотворяет Небесную корову, и у них рождается Золотой теленок – Солнце. Поэтому Апис, поклонение которому было возведено в ранг государственной религии, чаще всего изображался с солнечным диском между рогами (рис. 152). Атрибутика Небесной коровы (рога) и ее сына Солнца (диск) впоследствии была перенесена в качестве непременных символов и на одну из самых популярных и почитаемых богинь Древнего мира – Исиду, которая, как правило, изображалась с коровьими рогами и солнечным диском между ними.

Рис. 151. Древнеегипетская корова, олицетворяющая Вселенную

Как уже подробно говорилось в 1-й части, мифологическим коррелятом Исиды является другая коровьерогая дева – Ио, скитавшаяся по всей земле от Крайнего Севера до берегов Нила, где она и нашла свое последнее прибежище и стала родоначальницей всех египтян.

Рис. 152. Священный солнцебык Апис

Небесно-космические корни обнаруживаются и в знаменитых скульптурных изображениях крылатых быков во дворцах ассирийского царя Саргона II в Дур-Шаррукине и персидского царя Ксеркса в Персеполе. В древнейших цивилизациях долины Инда культ быка был широко распространен до вторжения туда арийцев (известны изображения рогатого бога – так называемый Прото-Шива). Но с появлением индоарийцев в Индостане культ быка еще более усилился – с ним связаны образы многих богов ведийского пантеона.

Античная культура – крито-микенская, древнегреческая, древнеримская – неотделимы от мифов и обрядов, связанных с быком. В быка превращается Зевс. В качестве жертвы быка приносили Юпитеру. У древних славян существовал точно такой же обычай: согласно Прокопию Кесарийскому (VI век н. э.), славяне жертвовали быков богу – «творцу молний». Впоследствии обряд заклания приурочивался ко дню Ильи-пророка, который, как известно, просто заменил вытесненного бога-громовержца Перуна.

Архетипы Космических быка и коровы закодированы и в образах русского фольклора. Архаичные верования отложились и сохранились в известной русской сказке об Иване Быковиче – волшебном герое, обладавшем даром оборотничества и контактировавшем с традиционными персонажами русской мифологии (Чудо-юдо многоглавое, Баба-яга, безымянное чудовище, наподобие Вия, которому веки вилами поднимают). Космическая символика закодирована в некоторых солярно-астральных образах этой сказки. Во-первых, герой сказки, хотя и Быкович по отчеству, но родила его корова-мать от златоперого ерша, поев остатки от царского обеда. Золотая же рыбка – всего лишь трансформированный образ Солнца, но не того, что на небе, а того, что отражается в воде (море, реке, озере) и кажется золотой рыбкой в глубине (нашим предкам оптические законы физики известны не были). Во-вторых, Иван Быкович занят поиском Царицы Золотые Кудри и женится на ней. Царица эта звездно-небесного происхождения: под конец сказки она обращается звездой и прячется на небе среди своих сестер. При помощи друга-звездочета Иван Быкович возвращает ее назад: «Сорвалась звездочка с своего места, быстро покатилась по небу, упала на корабль и обернулась Царицею Золотые Кудри».

В ряде сказочных вариантов Иван Быкович именуется Иваном Коровьим Сыном, что не только соответствует действительной сюжетной канве, но и отражает определенную стадию социально-экономического быта русского народа, когда корова-кормилица сравнивается по своему значению с тягловым быком, а при замене последнего конем вообще выдвигается на передний план. Как и во многих мифологических и архаических религиозных системах, корова у славян – символ плодородия, изобилия и благоденствия, а бык – символ могущества и богатства. Традиция возвеличивания образа коровы, восходящая и к древнеегипетской мифологии, и к ведийской, а затем и индуистской религии, где корова до сих пор священное животное, – эта традиция закрепилась и в русском народном миросозерцании и сохранилась вплоть до нынешних времен, оказав, в частности, воздействие на творчество новокрестьянских поэтов С. Есенина и Н. Клюева.

Происхождение слова «корова» не имеет среди филологов общеприемлемого объяснения и признается всеми этимологами как исключительно трудное. Представляется, что ключ к его объяснению содержится в некоторых несомненных русских параллелях, имеющих к тому же явную космическую направленность. Есть два исконно русских слова, позволяющие расшифровать смысл, закодированный в слове «корова». Во-первых, это однокоренное, ныне выходящее из употребления слово «корочун», означавшее в прошлом зимнее солнцестояние, после чего зима поворачивала к лету. Видимо, в этом смысле «корочун» означал смерть зимы, что и дало второе значение самого слова – «внезапная смерть», сохранившееся по сей день – при утрате первоначального смысла. Итак, в связке однокоренных слов «корова – корочун» значение Солнца присутствует, хотя и в закодированном, но в прямом смысле.

В другом слове – «каравай» (ранее писалось и произносилось – «коровай») – солярный смысл присутствует в снятом виде. Генетическая связь между словами «корова» и «коровай» сомнений не вызывает, более опосредованна и скрыта связь между караваем и Солнцем, но и ее установить не так сложно. Каравай – первоначально непременный элемент свадебного обряда (известны красные караваи, прямо олицетворявшие Солнце). В некоторых русских диалектах невеста называлась коровой, отсюда коровай – невестин хлеб, ибо призван был магически обеспечить плодовитость невесты и благополучие семьи. При этом бык олицетворял жениха. Популярная детская игровая песенка (несомненно древнего происхождения) с припевом «Каравай, каравай, кого хочешь выбирай» также предполагает перемещение по кругу.

Все вышесказанное наводит на единственно возможное предположение, что корневая основа «кор» в однокоренных словах «корова», «корочун» и «коровай» связана по смыслу и происхождению с корневой основой «хор», где «к» и «х» – трансформирующиеся согласные звуки. Это доказывают и варианты русского слова «хоровод» – «коровод» (В. Даль) и «корогод» (М. Фасмер), означающий круговой танец (ср. «корона» – кольцеобразный головной венец, от латинского слова, означающего «венок»). Ну а как уже говорилось выше, в древнеславянских обрядах хороводы были связаны с культом Солнца; и один из Солнцебогов именовался Хорсом.

Допустимо также провести параллель между русским понятием «корова» во всех его мифологических и обрядовых смыслах, с одной стороны, и с другой – одним из имен греческой Персефоны – богини царства мертвых, дочери Зевса и Деметры, супругой Аида. Второе, не менее известное имя Персефоны – Кора, что дословно означает «девушка», «дева», «девственница». Здесь напрашивается прямая аналогия с нарицательным именем русской невесты – «корова» и первоначальным смыслом имени греческой Коры – «дева-девственница». Оба слова оказываются близкими по смыслу и этимологически родственными.

Рудименты древнего поклонения (Космическому) быку сохранялись в народе вплоть до ХХ века. Исследователи русского фольклора Б.М. и Ю.М. Соколовы сообщили в предисловии к своему сборнику «Сказки и песни Белозерского края» о бытующем среди новгородских крестьян языческих обычаях. В храмовый праздник 8 сентября и церкви села Пречистого крестьяне приводят «обещанный» скот. На паперти, в особо для этого устроенном месте, одного быка торжественно закалывают; мясо варят и тут же угощают им нищую братию. С поправками на время здесь несомненный отголосок того самого древнейшего обряда, о котором упоминается в известной присказке: «На Море-океане, на острове Буяне – стоит дуб зеленый, под ним бык печеный, в нем нож точеный…»

Корни же данного обряда уходят в доиндоевропейскую и индоевропейскую древность, когда бог-громовержец (Индра, Зевс, Юпитер, Перун) или отождествлялся в какой-либо своей ипостаси с быком, или же очень тесно привязывался к коровье-бычьим мифологическим сюжетам, а ритуал во многом сводился к принесению соответствующей жертвы.

Одним из первых и великих – по ведийским канонам – подвигов древнеиндийского громовержца Индры было возвращение коров, похищенных таинственным племенем паниев, обитавших на краю света (Крайнем Севере?) за рекою Раса. (Здесь «пан» и «рос» («рас») – общеиндоевропейские корневые основы, сохранившиеся по сей день в русском языке, в том числе и в наименовании «Россия».)

Критский Зевс и вся крито-минойская и микенская культура неотделимы от образа священного быка. Эта традиция, хотя и в сильно трансформированном виде, долго сохранялась и в русской культуре и верованиях, где дохристианский громовержец Перун был аккуратно замещен библейским громовержцем Ильей-пророком, чей образ в свою очередь восходит к древнесемитскому верховному богу Илу – властителю молнии и грома.

В честь бога-громовержца (не важно, как прозывался он у разных народов на протяжении тысячелетий) и приносились в жертву быки на Русском Севере еще в конце XIX века. Вот как описывает обряд жертвоприношения быка среди крестьян Олонецкого края один из замечательных русских этнографов и фольклористов Елпидифор Васильевич Барсов (1836–1917), особо подчеркивая, что весь ритуал, несмотря на участие в нем православного священника, калькирует обряд в честь языческого громовержца Перуна, замененного Ильей-пророком.

Испокон веков бытовал среди олонецких крестьян обычай убивать в честь Ильи-пророка заветного быка. Более того, именно с этого момента велся отсчет всех времен года (что лишний раз свидетельствует о глубочайшей древности самого обряда). В урочный час приводили к церкви одного или нескольких «завиченных» (заветных) быков. Если жертвенных животных было несколько, то бросали жребий, кому из них быть первым. Хозяин избранного быка, получив благословение священника, отрезал у жертвы кончик правого уха и передавал его в часовню. Затем быка отводили на поварню, убивали, разрубали и варили большими кусками (от 4 до 8 фунтов), при этом мясо прикрепляли к краям котла ивовыми прутьями. Голову и бульон отдавали нищим, а правую заднюю ногу на причт церковный. По окончании вечерни или обедни священник с причетниками освящал жертву, и народ тотчас же бросался делить ильинскую жертву. Поделив ильинское мясо, все отправлялись на луг, где устраивалась общая трапеза. Кости сохранялись – они считались приносящими счастье и увеличивающими (утраивающими) богатство[248]248
  См.: Барсов Е.В. Об олонецких древностях // Древности (труды) Московского археологического общества. Т. 7. М., 1878. С. 229–230.


[Закрыть]. В описанном обряде причудливо переплелись и ужились языческие и православные обычаи.

Е.В. Барсов обнаружил и описал (правда, не столь подробно) также и следы почитания древнеславянского божества Велеса (Волоса). Волос (в конечном счете от слова «вол») – «скотий (и в первую очередь – бычий и коровий) бог». После введения христианства был, по сходству имен, отождествлен со святым Власием, считавшимся покровителем скота, а в Олонецком крае так и именовавшимся богом коров.

Подобные жертвоприношения – и не одних только быков – в прошлом многократно описывались в русской литературе, локализовываясь в основном в северных областях. Совсем не случайно, что жертвенный обряд с быком перемежевывался при этом с жертвоприношением оленя[249]249
  См.: Шаповалова Г.Г. Севернорусская легенда об олене // Фольклор и этнография Русского Севера. Л., 1973.


[Закрыть]. Это наверняка объясняется особенностями тотемных предпочтений на разных стадиях развития протославянских и индоевропейских этносов. Вполне естественно предположить, что культ дикого оленя предшествовал культу одомашненного быка (коровы). Логика же тотемной памяти иррациональна: в преемственном коллективном сознании сменявших друг друга поколений два древних тотемных символа – олень и бык – слились в единый образ тура-оленя: еще совсем недавно в южнорусском фольклоре жива была песня про «дивное зверье тура-оленя»[250]250
  См.: Сумцов Н.Ф. Тур в народной словесности. СПб., 1887. С. 14.


[Закрыть].

Любопытно также, что в древнерусском языке долгое время сохранялась архаичная вокализация слова «олень» – «елень», в котором явственно просматривается его происхождение от слова «ель», «елка» (получается: «елень» – это ельниковый зверь, то есть тот, что живет среди елей). Но еще более знаменательно, что в то же самое лексическое гнездо входит и слово «елин», что в древнерусском языке означало «эллин». Точно так же оно звучало и в древнегреческом языке и, вероятнее всего, в том же самом смысле – с учетом того, как об этом подробно говорилось в 1-й части, что прапредки эллинов пришли на Балканы с Крайнего Севера, постепенно мигрировав через лесные массивы Европы. Из этого же лексического гнезда вышли исконно русские слова «елань» («лесная прогалина» или «луговая равнина») и образованное от первого – «лань» («дикая коза»).

Память о тотемном праиндоевропейском и постиндоевропейском прошлом явственно просвечивается в былине «Два тура и турица». Удивительно также, что сохранилась она и была записана в конце прошлого века среди терских казаков. Содержание этой редкой былины на первый взгляд самое что ни на есть приземленное: подгулявшие накануне казаки вышли поутру опохмелиться за городскую стену и вдруг увидели двух золоторогих туров. Здесь в бытовую часть повествования вклинивается архаично-сказочная вставка, в которой рассказывается, как два тотемно-ритуальных быка (откуда их златорогость) плывут к гиперборейскому острову Буян:

 
Да бежали туры во сине море,
Да спускались туры в море по брюхо,
Забивали туры морду по уши,
Достовали туры ключевой воды;
А напившись туры в море поплыли.
Переплывши туры Океан-море,
Переплывали туры на Буян-остров,
Там встречала их родная матушка,
Молодая турица златорогая,
Златорогая да одношерстная…
 

Сюжет о двух турах и турицах златорогих известен и в северных записях – и, в частности, во вступлении к одному из вариантов былины о богатыре Василии Игнатиевиче и Батыге. Но в записи А.Ф. Гильфердинга отсутствует наиболее древний и интересный мотив, связанный с островом Буян.

Космическая же атрибутика быков-оленей («быков» – в данном случае «самцов») легко обнаруживается, к примеру, в двух славянских песнях – болгарской и русской, где привязка к устойчивым астральным символам оказывается практически идентичной. В болгарской песне:

 
Сделал его бог оленем
с ясным Солнцем на челе,
с месяцем на груди,
с частыми звездами по телу.
 

В русской вятской свадебной песне, сохранившейся в дореволюционном архиве:

 
Ой, был я у Дуная на бережке…
пил олень воду, а сам взыграл…
ой, на правом бедре млад светел месяц,
ой, на левом бедре красное солнышко,
ой, насупротив оленя заря утренняя,
ой, по оленю частые звезды[251]251
  Цит. по: Бернштам Т.А. Следы архаических ритуалов и культов в русских молодежных играх «ящер» и «олень» (опыт реконструкции) // Фольклор и этнография: Проблемы реконструкции фактов традиционной культуры. Л., 1990. С. 32.


[Закрыть].
 

Древний, в основе своей доиндоевропейский образ волшебной коровы и ее небесно-космических атрибутов пронизывает весь русский сказочный фольклор. В концентрированной форме он отразился в известной сказке о Крошечке-Хаврошечке – шедевре русского устного народного творчества. Чудесная корова – помощница преследуемой девушки – гибнет в результате злых козней, из ее костей (вариант – из кишок) вырастает волшебная яблоня с серебряными ветвями и золотыми листьями (в русской сказке лишь в этом отдаленный намек на космические цвета – солнечно-золотой и серебряно-лунный).

Совершенно недвусмысленные космические реминисценции обнаруживаются в таком же сюжете о волшебной корове(в вариантах – быка) в белорусской сказке, записанной в Витебской губернии Е.Р. Романовым. Сказка интересна редким в славянском фольклоре нюансом: отец после смерти жены пытается жениться на собственной дочери. Но мать из могилы советует дочери выдвинуть условие: пусть отец сперва справит платье «как на небе звезды, как на небе месяц» (вот они космические реминисценции!). Второе условие тоже связано с Космосом: отец обязан был справить повозку и коней, как звезды и как месяц. По счастью, кровосмесительства не произошло – да такое с точки зрения позитивной народной морали, закреплявшейся в фольклоре, и не могло случиться (что вообще-то не исключало случаев инцеста). По третьему условию, выдвинутому сиротой по совету матери (из могилы), отец должен жениться на вдове с тремя дочерьми (в популярном варианте – Одноглазка, Двухглазка и Трехглазка). Дальше сюжет разворачивается по знакомой схеме: мачеха с дочерьми пытается извести падчерицу, но той помогает волшебная Коровка Буренька. Когда мачеха с помощью дочерей выследила Корову, она велит ее зарезать. Но падчерица, по совету матери, находит зернышко в кишках зарезанной коровы, сажает, и из него вырастает яблоня – одно яблоко золотое, другое серебряное, которые никому не даются (золото и серебро здесь, как и полагается, олицетворяют Солнце и Луну). Да и падчерица между тем продолжает разъезжать в платье, как звезды и месяц на небе, и в такой же повозке с конями. (Здесь, несомненно, смутное воспоминание о космических колесницах древнеарийских богов, сохраненное в народном сознании и фольклоре.) Увидал ее в таком виде царский сын и влюбился. Падчерица пытается скрыться, но царевич разливает на ее пути растопленную смолу, в которой увязает один башмачок. Его стали примерять девушкам по всему царству, при этом мачеха подсекла пальцы своим дочерям, а падчерицу спрятала под корыто. Царевич находит свою суженую и женится на ней. Казалось бы, все, но нет! Когда у молодой царицы родился ребенок, мачеха превратила падчерицу в лису и подменила собственной дочерью. В конце концов обман разоблачается: муж увидел, как лиса сбрасывает шкуру, чтобы покормить своего ребенка. Шкура сжигается, и наступает неотвратимое возмездие: мачеху и ее дочь – царицу-самозванку – привязывают к конским хвостам и пускают в чисто поле[252]252
  См.: Белорусский сборник. Вып. 3. Витебск, 1887. С. 292–295.


[Закрыть].

Последовательный и тесно увязанный между собой ряд архетипов, запечатленных в русском фольклоре, естественно продолжает следующий космический символ – Конь.