Текст книги "Билет в один конец (сборник)"

Валентин посмотрел на ладонь. Ладонь как ладонь, та была такой же, как вчера и позавчера.

«А может, я с психопаткой связался?» – подумал он и спросил:

– Слышь, Рит, а у тебя с мозгами всё в порядке? В смысле – без отклонений?..

Такой вопрос, да ещё в первый вечер знакомства, мог обидеть любую девушку, однако Рита отреагировала на него довольно спокойно.

– С мозгами у меня всё в полном порядке. Просто, я цыганка.

– Да ты себя в зеркале-то видела?! – не удержался Валентин.

– Ну и что, у меня же прабабушка была цыганка, – нисколько не смутилась Рита.

* * *

Рита была не из города. Она недавно окончила педагогическое училище и работала по распределению в заводском детском садике, где ей и выделили комнату в общежитии. Она пригласила его к себе, пообещав угостить кофе, лучше которого он ещё не пробовал, так как варит она его по особому рецепту. Но в общежитие Валентина не пустила вахтёр – ворчливая пожилая женщина. Да и не положено было находиться мужчинам в женской половине общежития после одиннадцати вечера. Садик, в котором работала Рита, находился прямо под окнами общежития, и они устроились на его территории, в беседке, находившейся в конце небольшой аллеи из густых акаций. Вокруг самой беседки, переплетенные лопушистым хмелем, тоже росли акации и кусты сирени. Тёплая, звездная июльская ночь. Легкий ветерок, тихий шелест листьев. Воздух насыщен горьковатым запахом притомлённых жаром дневного солнца растений. Говорят, что память на запахи самая сильная и впоследствии, где бы Валентин ни был, когда в ночном воздухе ощущался терпкий запах листвы, прогретой дневным зноем, память всегда возвращала его в эту беседку. Беседка стала местом их первых свиданий. Маленькая, уютная беседка, выкрашенная в зелёный цвет. Через несколько дней Валентина по повестке вызвали в военкомат и отправили на неделю командиром отделения в летний сборный лагерь по подготовке новобранцев. Вернувшись, в почтовом ящике он нашёл записку: «Жду на прежнем месте. Рита». Вечером они опять были вместе.

– Как ты узнала, что я должен приехать сегодня? – спросил он. – Ведь я и сам точно не знал, когда вернусь.

– Я и не знала, – улыбнулась Рита. – Просто, в первый же день положила эту записку в твой почтовый ящик, и потом каждый вечер приходила в беседку.

– Да ты что, с луны упала? – не на шутку рассердился Валентин.

– Да нет, не с луны… Но я и не отсюда, а с другой, очень далёкой планеты.

Валентин посмотрел на неё. Рита была совершенно серьезна.

– А можно узнать, с какой именно? – спросил Валентин, уже всерьёз обеспокоенный её здоровьем.

– Эта звезда другой галактики, и с Земли её не видно.

– Да ты чё, – перешёл на уральский диалект Валентин, – вот это всё на полном серьёзе что-ли?!

– Да нет, не пугайся, – поспешила она успокоить его, – со мной всё в порядке. Просто, в детстве читала много фантастики и всегда хотела прилететь на Землю с другой, незнакомой планеты. А ещё я люблю тебя. И ещё – завтра нас пригласила в гости моя подруга.

Подруга работала воспитательницей в том же садике, где и Рита. Она была старше Риты и у неё была двухкомнатная квартира. Валентин купил цветы, конфеты, шампанское. Вечер прошёл славно. Валентин шутил, рассказывал анекдоты, которых знал невероятное количество. Было видно, что Рите и её подруге всё это нравится. В общем, вечер удался. Когда пришло время прощаться, Рита сказала, что подруга не против, если они останутся ночевать у неё. После этой ночи они стали реже встречаться в беседке, а чаще на квартире, которую он снимал, или у неё в комнате. Вахтёры уже знали его и пропускали в любое время. Иногда он приходил от неё, садился на диван, курил. Затем вставал, одевался и шёл по ночному городу обратно. И часто находил её, сидящей на скамейке возле подъезда общежития. И почти всегда она говорила:

– Я знала, что ты вернешься, я очень этого хотела…

* * *

Валентин не знал, за что его арестовали, а оперативные работники сыска, – опера, толком ничего не говорили, а только задавали какие-то расплывчатые вопросы: где был в такое-то время, что делал в это время и есть ли люди, которые могут это подтвердить. На середине допроса – как гора свалилась с плеч – он понял, что его подозревают в том, чего он не делал и о чём даже не знал.

Два дня назад ночью на автобусной остановке убили ножом мужчину. Как раз в этот день он возвращался поздно вечером от Риты, и уже недалеко от своего дома встретил толпу подвыпивших парней и девчат, которые провожали кого-то из своих в армию. Среди них были его хорошие знакомые, и они уговорили его пойти вместе с ними до автобусной остановки. На остановке пили водку и какое-то дешёвое вино. Один парнишка, по виду казах, разбушевался. Выхватил нож и пытался кого-то им ударить, вроде бы из-за девушки. А так как Валентин был в этой компании самый трезвый, то ему и пришлось усмирять того. А когда понял, что это бесполезно, то просто отобрал у парня нож, потом взял его за лезвие одной рукой, за черенок другой и резко согнул. Нож сломался, как карандаш. Это произвело определённое впечатление, по крайней мере, после этого никто уже не буянил. Потом пили ещё, потом посадили в последний автобус тех, кого забирали в армию, их друзей, родственников и тех, кто хотел выпить ещё. Остальные разошлись по домам. На следующий день у Валентина был день рождения. Отмечали его у Риты. В самый разгар веселья в дверь сильно постучали и, не дожидаясь ответа, вошли два милиционера. Один вид дюжих ребят в милицейской форме сразу же произвёл гробовое молчание. Первой пришла в себя Рита и пригласила их к столу. Они вежливо отказались, и один из них спросил:

– Кто здесь Ковалёв Валентин?

У Валентина как будто что-то ухнуло в груди.

Я, сказал он и встал с дивана.

– Одевайтесь, вам нужно пройти с нами, – сказал тот же милиционер.

Имея некий опыт, Валентин знал, что сейчас лучше не допытываться: зачем и почему его забирают, а одеться и идти с ними. Бывшие в комнате уже пришли в себя и послышались возмущённые возгласы. Валентин как мог успокоил всех, а Рите сказал, чтобы она не волновалась, и что он скоро вернётся, хотя уже точно знал, что не скоро. Его посадили в милицейский «уазик» и привезли в дежурную часть района.

* * *

В конце допроса ему зачитали обвинение: участие в убийстве, а также предъявили улику – сломанный нож. Валентин прекрасно понимал, что эти люди не будут доказывать его непричастность к убийству, а совсем наоборот – будут доказывать обратное, что это именно он совершил преступление. Доказывать свою невиновность должен он сам, и в данный момент самым лучшим было вообще ничего не доказывать, а говорить правду. И хотя обвинение было серьёзным, прямых улик или свидетелей против него у оперативников не было. Где-то около полуночи милицейский патруль обнаружил недалеко от остановки труп мужчины со следами ножевого ранения. При осмотре места, рядом с остановкой, нашли сломанный нож. И действительно, где-то за час до этого он был на этой остановке, где вместе со всеми пил водку, и там было что-то вроде драки, и многие видели нож в его руках. Казах прибился к толпе случайно и его никто не знал, так что косвенно всё сходилось на Валентине.

На допрос вызывали часто, с интервалом в один час. Несколько раз он писал что-то вроде объяснительных: откуда и куда шёл в тот вечер, как попал в эту компанию, куда пошёл потом. Опера настаивали, чтобы он подписал их версию, что он сначала ударил ножом человека в стороне от автобусной остановки, а уже потом, у всех на виду, демонстративно сломал нож. А как он убил человека никто не видел, потому что все были пьяные. Да и сам Валентин должен помнить только фрагменты, так как тоже был навеселе, и что так уж устроена психика у пьяного – последняя информация вытесняет предыдущую. К концу дня Валентин уже не чувствовал себя томящимся за решеткой совершенно безвинно и даже стал вспоминать: не было ли и вправду чего такого, о чём говорят опера. Тот, что помоложе, вероятно, в целях психологического воздействия, рассказал ему душещипательную историю о том, как они недавно арестовали матёрого карманника. И что тот, мол, долго не признавался в совершенной им краже, но затем во всём повинился, раскаялся и будто бы сказал, что ему стало на душе очень легко, так как он снял с себя тяжкий груз содеянного и готов понести заслуженное наказание. Конечно, Валентин понимал, что это чистой воды бред, чтобы урка раскололся в силу каких-то душевных мотивов, но сказал оперу, что очень рад за этого человека. А про себя подумал, что если б можно было бы с кем-то поделиться тем, что у него сейчас на душе, то, наверное, ему действительно стало бы намного легче.

* * *

Молодой опер вызвал конвойного милиционера и распорядился отвести Валентина к следователю. Следователем оказалась молодая смуглая женщина лет тридцати, по её акценту можно было предположить, что она родом из Средней Азии. Она отпустила милиционера и пригласила Валентина сесть. Он не ел всё это время и когда садился, в животе резко кольнуло. Валентин непроизвольно схватился за живот рукой. Следователь с тревогой в голосе спросила:

– Вас что, били?

– Нет. Это, наверное, от того, что я не ел, – ответил он.

Боль утихла. Следователь принялась расспрашивать его о событиях того вечера. Затем она что-то долго писала и, закончив, взглянула на него.

– Я не знаю, виновны вы в том преступлении, по которому арестованы, или же в какой степени виновны, но доказательств, достаточных чтобы содержать вас и дальше под стражей, у следствия нет. И сейчас я, под свою ответственность, должна подписать ордер на арест и отправить вас в следственный изолятор, или же отпустить, взяв подписку о невыезде за пределы города до окончания следствия. По закону вы должны находиться у нас не более двух часов, а не трое суток, как вам это сказали. Затем мы обязаны либо арестовать вас, имея на то веские основания, либо освободить. Улик, как я уже сказала, для дальнейшего вашего нахождения здесь я не вижу, но и отпустить тоже пока не могу – начальник оперативного отдела написал рапорт на имя прокурора города с просьбой продлить срок вашего задержания. И если на то не будет согласия прокурора, или же ко мне не поступят дополнительные факты по преступлению, я должна буду выпустить вас сегодня.

Переход из кабинета следователя в кабинет оперов был единственной светлой полосой этого дня. И первое, что бросилось Валентину в глаза, когда его привели в кабинет, это сияющее лицо Худого, – так про себя окрестил Валентин оперативника в кожаном плаще.

– Ну, приятель, считай, что ты уже в клетке! – сказал тот, потирая руки.

Молодой как всегда указал рукой напротив, приглашая сесть. Валентин сел и, уже вкусив запах замаячившей перед ним свободы, осмелел.

– Есть такая поговорка «от сумы да от тюрьмы не зарекайся». Я может сяду, а может и нет, а вот ты, если так дела вести будешь, когда-нибудь точно сядешь, – ответил он, повернувшись к Худому.

Молодой сделал жест, предупреждающий реакцию коллеги, затем спросил, будет ли Валентин подписывать документы по расследованию, которые они составили, или нет. Валентин сказал, что ни один человек, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, этого не сделает.

– Хорошо, – Как-то по-особенному зловеще стряхнул пепел с папиросы Худой. – Вечером ознакомим тебя с прямыми доказательствами твоего участия в убийстве, а сейчас иди в камеру.

Валентин вышел из кабинета в коридор, конвойного милиционера не было. Обычно его по телефону вызывал Худой. Валентин прошёл мимо кабинетов и спустился на первый этаж. Из охраны никого, справа – вход в дежурную часть, слева – вестибюль и дверь на улицу, рядом с дверью двое в штатском. Никто не знает: кто он и откуда идёт. Можно свободно выйти, остановка совсем рядом, сесть в первый же автобус и подальше от этого места. Но некто умудренный жизнью, чей голос он не раз слышал в самых трудных жизненных ситуациях, незримо проговорил где-то внутри сердца: «Ну, а дальше то что? Жизнь в бегах, без документов, без жилья и без денег. И главное

– тебя всё равно когда-нибудь поймают, и будешь потом сидеть и за то, чего не делал, и заодно за побег. Так не лучше ли немного подождать, и уже выйти отсюда на полном законном основании, чтобы потом жить, а не озираться…» Двое в штатском, те, что стояли около двери, подошли к нему. По одежде, да и по всему своему виду, они напоминали работников райкома комсомола, которых по тем временам было немало. И один из них, обращаясь к Валентину, с развязным видом спросил:

– За что подсел, братишка?

Разительный контраст между тем, что и как говорил и как выглядел этот парень, бросался в глаза. Его словам должен был соответствовать и определённый вид. И дело было не в их цивильной одежде. Бывает, что недавно освободившиеся ребята щеголяют в новеньких костюмах, которые во время их отсидки приобретают для них родители в надежде, что те начнут новую жизнь, и что зона исправит их детей. Нет, словам этого парня должны были отвечать походка, манера говорить, жесты, взгляд, наколки на руках, да и ещё многое другое.

– Да так, по мелочи. – И Валентин назвал какую-то чепуховую статью.

– Да ну, – не поверил парень, – за это не сажают.

Тут, с видом огромного участия, заговорил второй.

– Слышь, братишка, не тяни резину, иди в побег.

Слова «иди в побег» окончательно убедили Валентина, что перед ним чистейшей воды утки. Эти двое были, скорее всего, из внештатных сотрудников, которых оперативники вербовали среди примерных и активных комсомольцев. Допустить такую лажу, – заговорить на воровском жаргоне пятидесятых годов, могли только они. Выражаясь фигурально, перед ним стояли молодые, только начинающие свою карьеру провокаторы, и сейчас их задачей было спровоцировать его на побег. Валентин прекрасно понимал, что убежать он сможет только до остановки, и несомненно то, что его там уже ждут. И тогда опера, на основании данного факта, смогли бы пришить ему побег и закрыть на столько, на сколько им вздумается. Валентин подошёл к двери – до остановки метров сто. Шальная мысль закружила голову, но тут же ушла. Он стрельнул у ребят пару сигарет, потом постучал дежурному и попросил открыть камеру, зашёл и лёг на скамью. В тишине камеры было слышно, как дежурный отвечает по рации, потом разговаривает по телефону или с кем-то из милиционеров. И вдруг Валентину почудился знакомый голос. Он подошёл к двери, прислушался. Говорили Худой и дежурный. Начала разговора он не слышал, а только с момента, как спросил дежурный.

– А что, что-то расклеилось?

– Да наша уважаемая Гульнар не хочет его в изолятор отправлять! Говорит, мол, улик не достаточно. Он вот-вот готов был уже признательное подписать, а как поговорил с ней, так вообще охамел… А тут-то что случилось? – спросил Худой у дежурного.

– Да не побежал он, хотя вроде хотел… Попросил, чтоб камеру открыли. Наверное, дрыхнет сейчас. Одно из двух: он или хитрый, либо с блатными знается, а может – и то и другое. Мне кажется, вам его не посадить, вот увидишь – Гульнар его вечером отпустит.

Дежурный замолчал. Послышались приближающиеся к камере шаги. Валентин отошел от двери и лёг на скамью. Послышался звук задвижки глазка камеры, и Валентин почти физически ощутил на себе чей-то взгляд. Через минуту глазок закрылся.

К ночи камера вновь набилась до отказа. Та же духота, запах перегара и табачного дыма. В два часа ночи лязгнул замок, милиционер вызвал его по фамилии и, как всегда коротко, бросил:

– К следователю.

В этот раз она не пригласила Валентина сесть, лишь сказала, что доказательств его участия в преступлении нет, и что прокурор не подписал рапорт начальника оперативного отдела. Следовательно, его противоправно продержали в камере, не предназначенной для длительного срока содержания. И что по этому поводу он имеет право обратиться с жалобой к прокурору. Валентин от жалобы отказался, и следователь попросила его подписать документ, запрещающий ему покидать пределы города до закрытия дела. Валентин что-то подписал, не читая, и следователь отпустила его. Наверное, чтобы оценить, что такое свобода, нужно прежде испытать, что такое неволя, пусть даже такая кратковременная. Необыкновенно легко и приятно было ощущать себя свободным. По дороге домой он остановился на виадуке, – большом дугообразном мосту над железнодорожными путями. Долго стоял, облокотившись на бетонный бордюр, курил и смотрел вниз. Где-то вдали, на товарной станции, тревожно перекрикивались маневровые тепловозы. Тревожно было и на душе. Он пришёл к Рите. Вахтёр, – та женщина, не пустившая его в общежитие в самый первый раз, на самом же деле оказалась добрейшей души человеком. И сейчас, увидев Валентина, с материнской заботой произнесла:

– Иди-иди быстрее, Рита-то вон, испереживалась вся уже.

– Спасибо, тёть Люб, – только и успел лишь поблагодарить её Валентин, как увидел спускающуюся бегом по лестнице второго этажа Риту.

Она подбежала, обняла его и из-за слёз ничего не могла произнести.

– Вот так вот и выскакивает на каждый стук двери с двенадцати часов, – проворчала тётя Люба.

Уже позже Рита рассказала, что приходили два следователя и сказали, что будто бы он убил человека и уже во всём сознался: а её просили рассказать всё, что она про это знает. И что один их них, такой худой, в кожаном плаще, пообещал помочь Валентину.

– И ты поверила? – рассмеялся Валентин.

– Вначале поверила, а потом нет. А ещё я знала, что тебя сегодня обязательно отпустят. Я этого очень хотела…

Обнявшись, они просидели на диване почти до рассвета. Валентин почему-то рассказал ей про камеру, оперов, следователя и двух провокаторов. Чувство пережитой опасности сблизило их ещё больше, они стали ещё роднее.

Через неделю Валентину на работу позвонила следователь и сказала, что дело в отношении его закрыто, и что настоящих убийц нашли. Как оказалось, мужчину убили в другом месте, а к остановке привезли на машине. На этом она попрощалась, пожелав ему больше не впутываться в неприятные истории и не пить водку на остановках. Валентин пообещал, что на остановках – не будет, поблагодарил её и пожелал успехов в раскрытии преступлений.

* * *

В субботу вечером к нему зашёл Вадим, приятель, который жил в соседнем подъезде, и пригласил пойти посидеть в каком-нибудь ресторане. Рита на выходные уехала к матери, вечер был свободен и они пошли в недорогой ресторан, где не было оркестра и почти всегда крутили магнитофонные записи песен Владимира Высоцкого.

«И ни церковь, ни кабак, ничего не свято

Эх, ребята, всё не так, всё не так ребята…» – мощно звучал хрипловатый голос барда.

– Слышь, Валентин, а что такое святость? – допивая уже второй коктейль, спросил Вадим.

– Не знаю, – честно ответил Валентин. – Это, наверное, чтоб не воровать да баб чужих не трогать.

Вадим опрокинул в рот остаток коктейля вместе с двумя бывшими там маслинами, выплюнул косточки.

– Выходит, прав Высоцкий – нет её, святости-то.

– Выходит, что нет… Он много чего в жизни повидал, уж побольше, чем мы.

Пил Валентин мало, больше курил, да, потягивая через трубочку коктейль, слушал песни, которые как никогда были созвучны его настроению. В ресторане просидели до самого закрытия. И, когда уже подходили к дому, их обогнал легковой автомобиль «ГАЗ-32» и, сдав к обочине, остановился. Задняя дверь автомобиля открылась, и из него вышел уже знакомый Валентину молодой оперативник. Он подошёл, поздоровался, потом сказал Валентину, что есть срочный разговор и пригласил сесть в машину. Изрядно выпивший Вадим стал выяснять, в чём дело, но Валентин успокоил его; сказал, что всё нормально, что это, мол, свои люди и, попрощавшись с ним, прошел к автомобилю и сел на заднее сидение. Когда Валентин оказался в машине и рассмотрел людей, которые были в салоне, то понял, что сделал это напрасно. Впереди, на пассажирском сидении, восседал какой-то здоровенный мужик. В слабо освещённом салоне было не разглядеть – то ли он лысый вообще, или только что пострижен наголо. Рядом с Валентином чему-то недобро улыбался Худой. Молодой сел с другого края, и едва он захлопнул дверцу, как автомобиль тронулся с места. Валентин спросил Молодого куда они едут, но тот промолчал.

– Скоро узнаешь, – вместо него ответил Худой.

Некоторое время машина на большой скорости мчалась по главной улице города, затем выехала на одну из просёлочных дорог и, километров через пять, съехав с грунтовки, протряслась по уже замёрзшему полю и остановилась на краю небольшой берёзовой рощицы. Лишь только автомобиль выехал за город, как Валентин понял, что его «вывозят». Так, – он слышал, иногда милиционеры наказывают неугодных им людей, которых в силу каких-то обстоятельств не могут наказать по закону в той мере, в которой бы им хотелось. Отвозят человека за десяток километров от города и высаживают на какой-ни-будь пустынной дороге. И у того есть время, пока он добирается до дома, раскаяться во всех своих злодеяниях. Иногда, рассказывали, этих людей били, а иногда – что их больше уже никто и никогда не видел. При воспоминании об этих рассказах скользкий, противный до слабости в коленках страх вполз в сердце Валентина.

Из машины сначала вышли водитель и Лысый. Затем Молодой и, обращаясь к Валентину, сказал, чтобы он тоже выходил. Следом за Валентином, с другой стороны, вышел Худой. Разговор начал Молодой. Он сказал, что Валентин уже достаточно наследил, чтобы закрыть его самое малое года на три-четыре даже и без того дела, за которое его недавно забирали. И что сейчас к ним поступило новое дело и там тоже прослеживается его участие. Затем он сказал, что таких, как Валентин, у них и у самих достаточно. И без лишних проволочек посоветовал убираться из района или же из города вообще. Валентин, прилагая усилия чтобы выглядеть спокойным, ответил, что не собирается переезжать с места на место только потому, что им не нравится, где он живет. Молодой, ничуть не повышая голоса, отчего его слова звучали довольно убедительно, сказал, что его предупредили, и если Валентин не уедет в ближайшее время, то они всё равно найдут за что отправить его на зону. К ним подошёл Лысый и, обойдя, стал позади Валентина; в руках у него была милицейская дубинка. Худой нервно прохаживался позади Молодого. После последних его слов он подошёл и, сказав, что нечего разговаривать с этим козлом, ударил Валентина костлявым кулаком в нос. Из носа сразу же хлынула кровь. Валентин, зажав нос одной рукой, только хотел залепить ему хлёсткий боковой в скулу, как Лысый саданул его дубинкой по пояснице. От боли Валентин упал на колени, согнувшись. Худой подошёл к нему и, наклонившись, почти прокричал в ухо, что у него есть две недели, и если Валентин за это время не исчезнет из города, то ему конец. Молодой взял Худого за рукав и отвёл в сторону. К ним подошёл Лысый, что-то сказал, и они все направились к машине. Дверцы захлопнулись. Автомобиль, сдал назад метров на сорок. Взревел двигатель и машина, подпрыгивая на кочках, помчалась в его сторону. Валентин закрыл глаза и приготовился к самому худшему. Но автомобиль, лишь обдав его выхлопными газами и не причинив никакого вреда, промчался рядом. Валентин упал на мёрзлую землю и заплакал от бессильной, душившей его злобы. Через некоторое время он встал. Кровь из носа уже не шла. И он тихонько, потому что каждый неосторожный шаг отзывался острой болью в боку, направился в сторону дороги. Ему повезло – он ещё только подходил к ней, как вдали, приближаясь, замаячил свет автомобильных фар. Вскоре возле него, зашипев тормозами, остановилась большая фура. Водитель открыл дверцу и, увидев его перемазанное кровью лицо и то, как он с трудом пытается забраться в кабину, протянул руку и помог сесть. На его вопрос «что случилось?» Валентин ответил, что упал. Водитель, недоверчиво хмыкнув, сказал, что упал он очень удачно – прямо носом. И хотя район в городе, где жил Валентин, был ему не по пути, подвёз почти к самому дому.

Валентин зашёл в квартиру и сразу же прошел в ванную. Куртка и рубашка были измазаны кровью. Он снял рубашку: по всему правому боку расплылся огромный синяк. Весь следующий день он пролежал на диване и думал – а почему бы действительно не уехать из этого города, ведь он и сам уже не раз думал об этом… Притом, что его здесь ничего, кроме Риты, не держит, да и то – её он хотел позвать с собой. Целую неделю Валентин собирался сказать ей о своём решении, но всё малодушничал, откладывая разговор на самый последний момент. В этот вечер они сходили в кино, потом пили кофе у неё в комнате. Кофе Рита варила превосходный. И было уже совсем поздно, когда он решил – будь что будет, сегодня или никогда.

– Знаешь, Рита, мне нужно уехать из города, – словно выдохнул он, а затем, чуть погодя, добавил: – Уехать насовсем.

Рита расставляла в серванте посуду, которую только что помыла на общей кухне. Чашка выпала у неё из рук, упала на ковер, покатилась. Рита быстро подняла её, протерла полотенцем и поставила на место. Со стороны могло показаться, что чашка упала просто невзначай. Ему было больно наблюдать за её реакцией. Он обнял её за плечи, но Рита отстранила его и села на диван. Валентин сел рядом, но она встала и отошла к окну. Он понимал, что должно пройти какое-то время и сейчас надо просто подождать. Он вновь подошёл к ней, обнял и прижал к себе.

Рита хоть и не вырывалась, но была холодна и словно совсем чужая. Она попросила, чтобы Валентин отпустил её, и вновь села на диван. И теперь это была уже прежняя Рита, спокойная и рассудительная. Валентин попросил выслушать его, объяснил, что не собирается ехать один, а приглашает её с собой.

– Я никуда не поеду, – сказала Рита. – И не потому, что не хочу, а потому, что…

Она замолчала. Валентин знал, что в двух часах езды на автобусе, в рабочем посёлке, у Риты живёт мать и младшая сестренка, которая учится в девятом классе. И что мать не работает из-за болезни, и живут они на её скромную пенсию по инвалидности. Рита часто на выходные ездила в посёлок, а не так давно он ездил вместе с ней, помог заготовить на зиму дрова. И самое главное, что ему запомнилось, это что в поселковом магазине продавцом работал краснощекий здоровенный мужик с руками, словно лопаты, а на пилораме, надрываясь, катали кругляк худенькие женщины.

– Рита, я помню и о маме и о сестрёнке, но всё равно – поехали вместе, будем высылать деньги, приезжать в отпуск, ну, ещё как-то помогать, – уговаривал он её, уже понимая тщетность своих увещеваний. Рита спросила о том, знает ли он сам, куда хочет ехать. Валентин предложил ей на выбор два места: портовый город или «стройку века». Рита ответила, что не хочет ехать в неизвестность и терять то, что у неё уже есть в жизни; и не хочет оставлять на произвол судьбы сестрёнку и больную мать. Жизнь с больной матерью с самого детства научила её быть рассудительной и практичной. Иногда Валентину казалось, что она старше его, да и вообще, что ей больше лет, чем есть на самом деле, хотя Рита была моложе его на два года. Ему уже было пора уходить, но он не хотел оставлять её одну сейчас. Рита сама попросила его остаться. Она всегда вела себя так, что Валентину с ней было легко. Он очень ценил её. Но уже знал, что не останется в этом городе. Его разум искал компромиссное решение, и решение приходило только одно – уехать, и желательно вместе с Ритой.

* * *

Он уволился с работы, получил причитающиеся ему деньги и по дороге домой зашёл в пивную. В дальнем углу увидел Виктора, сидевшего за столиком с двумя своими приятелями. Котел тоже заметил его и, приглашая, махнул рукой. Валентин взял два бокала пива и сел за их столик на свободный стул. Котел познакомил его с приятелями.

– Выкрутился? – спросил он, когда Валентин пригубил пиво.

– Сами отпустили, – вяло, без особого желания вспоминать тот случай, ответил Валентин.

Котел взял свою кружку пива.

– Давай отсядем, базар есть.

Они сели за другой, свободный столик.

– Тебя за что крутили? – спросил он.

– Да мужика там какого-то грохнули, а на меня повесить хотели.

– Ну, точно, Кощей меня спрашивал, не говорил ли ты про это в камере.

Валентин догадался что Кощей – это Худой.

– Ну, а ты что? – спросил он.

– «Что-что»!? Сказал, что ты не баклан с обезьянника, чтобы о мокрухе в камере трепаться. Да и западло мне стало, что они меня за стукача держат. Сказал, чтобы других поискали. А они, хрен знает почему, отпустили… По идее, я сейчас где-нибудь на нарах париться должен, а я вот пиво пью. Добрые, бляха, а я как говном облитый. Не верю я в ментовскую доброту, раз отпустили, теперь я типа им должен. Чую, вот-вот подтянут.

– Не грузись! На воле – да и ладно, а подтянут – найдешь, что сказать, – чисто из вежливости сказал Валентин, понимая, что Котел не нуждается в утешении. Похоже, тот уже выбрал свой путь в жизни, ведь по условию надзора ему и в пивной-то находиться было нельзя.

– Да хрен на них! Живу, пока живется, а там – как карта ляжет, – согласился Котел.

– Знаешь, Витёк, я хочу свалить с города, – как-то само собой вырвалось у Валентина.

– Правильно, – одобрил Котел. – Тут недавно говорили, что Кощей с каким-то новым опером за тебя спрашивали, типа, знаете ли, мол, такого… Ну, братва у меня потом спросила, кого это, мол, опера пасут. Ну, а я и сказал, что ты не урка, а пасут – значит что-то копают… Хочу тебя, братишка, предупредить. – Он отхлебнул из кружки. – Если внагляк пасут – это не фонарь. Начнут землю рыть, до чего-нибудь точно докопаются, а докопаться, сам знаешь, всегда есть до чего.

– Есть, – подтвердил Валентин.

Виктор допил пиво. Валентин подвинул ему свой второй бокал. Тот в знак согласия кивнул головой и продолжил:

– У нас тут в районе хату недавно бомбанули, хозяина я знаю, приходил ко мне, просил, – давай, мол, без ментов разберёмся, забашляю. Я тут своих поспрашивал, никто ничего не знает. Видно, кто-то по наводке: может, с центра кто, а может, с другого района или гастролёры проездом подломили. А потом жучка одна сказала, что, мол, видела тебя как-то утром с пацаном каким-то, с двумя майданами…

Котел отпил пиво, поставил кружку и вопросительно взглянул на Валентина.

Валентин выдержал небольшую паузу. Делиться подобными вещами не следовало даже с людьми, которым ты вполне доверяешь, и уж тем более не стоило с теми, кто постоянно вращается в уголовной среде. Хотя на Котла можно было в определённой степени положиться, но всё равно тот мог проболтаться по пьянке, а среди криминала всегда есть люди, которые стучат, и только благодаря этому держатся на свободе.

– У жучки твоей, наверное, с перепою что-то перемкнуло, – ответил. – У меня и без того проблем хватает. И так вон – чуть мокрую не пришили.