Текст книги "Билет в один конец (сборник)"

* * *

Городские власти, конечно же, знали, что свалка обитаема, но закрывали на это глаза; по сути, это было им даже на руку. Так как реабилитацией бродяг в мэрии никто не занимался, деньги, отпущенные под эти проекты, успешно оседали в карманах чиновников, радеющих лишь о собственном благосостоянии. Также и средства, выделяемые из бюджета государства для строительства нового приюта, частью разворовывались, а частью использовались в более приоритетном, – с точки зрения отцов города, направлении, ибо в постройке оного особой нужды не было. А старый приют содержался за счет благотворительности сердобольных горожан и казну не отягощал. Вот и получалось, что свалка несла даже некую гуманитарную миссию, вбирая на свои зловонные просторы весь бездомный и прочий падший люд. Спокойствие и безопасность городских улиц от этого только выигрывали, ибо большая часть скитальцев, склонных к преступлениям, была локализована пределами свалки. Так между свалкой и городом установился негласный сговор. Город закрывал глаза на её существование, отверженные обществом не тревожили его жителей. Такое положение дел устраивало обе стороны.

* * *

Десятая часть всех вырученных денег по праву принадлежала свалке. Гош забирал половину для себя и бригадиров, вторую отдавал звеньевым – те делили это между собой и всеми остальными. На эти деньги изгоями приобреталось дешевое вино. По вечерам они вновь сходились у большого костра и ещё долго, в причудливых откликах огромных языков пламени, коптящих смрадом сжигаемых покрышек, пугая собак и ночных птиц, над свалкой раздавались их пьяные крики.

* * *

Сознание Ехи, упрощенное бесхитростностью восприятия, не вмещало: почему он должен стать частью этой безумной системы и делать то, что ему не хочется, в чём для него нет ни нужды, ни потребности. И, в конце концов, после нескольких жестоких побоев, на него махнули рукой. Так они с Линдой стали жить сами по себе, не приняв условий окружающего их социума, потому что он существовал по тем же самым канонам, что и всё остальное больное общество.

* * *

Кроме Линды на свалке были и другие женщины, но, если в первое время пребывания на оной они ещё и имели свойственное прекрасной половине человечества обличив, то вскоре опускались, переставали за собой следить, и своей внешностью и грубыми прокуренными голосами становились похожи более на мужчин. Линда же выгодно отличалась от них – была опрятна, белокожа и даже в этих нечеловеческих условиях исхитрялась следить за собой, чем привлекала внимание. Время от времени Гош со своими телохранителями хватали её, силой волочили в кусты и насиловали, совсем не обращая внимания на Ехи, словно это был один из безродных псов, которые во множестве бродили по свалке. Когда насильники уходили, Ехи помогал Линде одеться, поглаживая ее хрупкие, с выдающимися ключицами, вздрагивающие плечи. Им не нужно было говорить, они понимали друг друга без слов. Через эти прикосновения Ехи вбирал в себя боль её души и тела. Линда ещё долго лежала у него на коленях. Из глаз её беззвучно катились слезы. Потом они шли к ручью. Линда мылась, а он вытирал своей рубашкой ее худенькое тело. В последний раз, когда они пытались изнасиловать её, она, отбиваясь, впилась зубами в поросшую редкими рыжими волосами руку Гоша, отчего тот дико взревел и, прижимая окровавленную длань к груди, ломая кусты, ринулся прочь. С этого дня безумцы стали обходить Линду стороной, лишь издали выкрикивая грязные оскорбления.

* * *

Иногда Ехи и Линда занимались любовью, но совсем не так, как это делали больные. Это случалось естественно, от переизбытка чувств и нежности. Линда шептала ему на ухо что-то ласковое, нежное, понятное только им. Он обладал ею бережно, с любовью. Она дарила ему себя всю, без остатка.

* * *

Линда боялась города, он был полон безумия. Ее пугали огромные светящиеся рекламные щиты, звуки авто. Страшили гигантские супермаркеты, которые, чтобы сделать безумие безумных еще более комфортным, поглощали в свои двери, словно в бездонные чрева чудовищ из стекла и бетона, их бесконечные толпы, дабы, снабдив всем необходимым и опустошив карманы, вытолкнуть обратно. Ехи же, хоть и остерегался больных, но всё же иногда выходил на городские улицы. И часто в толпе встречал вполне здоровых, или уже начинающих выздоравливать людей. Он различал их по каким-то лишь ему известным признакам. Те также узнавали его и улыбались. Он тоже улыбался. Они расходились без слов. К чему лишние вопросы и пересуды? Ехи и другие здоровые были посвящены в тайну, ведомую только им – они живут в мире, который, как снежный ком, стремительно обрастая беззаконием, катится к своему концу. И уже ничто не в силах изменить ход этого устрашающего своей роковой неизбежностью события. Все что им оставалось – это со смирением наблюдать как общество, истлевая в соку собственного зла и греховной похоти, движется к Апокалипсису.

* * *

В конце осени заморосили нескончаемые дожди, и промозглыми ночами спать в шалаше стало невыносимо холодно. Ехи и Линда перебрались в магистральный колодец, находившийся под массивным железным люком в километре от свалки. В тоннеле колодца было нечто подобия бункера, уже обжитого кем-то раньше, но теперь покинутого. В бункере было сухо и тепло. И, вполне пригодный для жилья, он был в некоторой степени даже уютен. На трубы, проходившие над полом рядом со стеной, был брошен широкий деревянный щит с толстым поролоновым матрасом сверху. Вместо подушек Ехи принес со свалки две большие плюшевые игрушки. У самого потолка, напротив их импровизированной постели, освещая все вокруг мягким желтоватым светом, горела забранная в толстый стеклянный плафон электрическая лампочка.

Ехи и Линда скрывали свое новое жилище, но больные всё же выследили их. Они пришли и спустились к ним ночью. Впервые Ехи попытался защитить свою подругу, но Гош сильным ударом отбросил его в сторону. Ехи ударился головой о бетонную стену, сознание померкло, и он стал медленно сползать вниз. Линда, словно дикая кошка, бросилась на его обидчика. Но её тоже избили. Избили сильно, ногами. Затем насиловали, долго и изощренно. Когда они ушли, Ехи подполз к ней, лег рядом, обнял и заплакал. Утром Линда не смогла встать. Ее лицо пылало жаром, потрескавшиеся губы шептали бессвязные слова. Ехи понимал их. Линда жаловалась кому-то о своей боли и о том, как ей тяжело жить. Ехи сходил на свалку, принес воды в пластиковой бутылке и её любимое печенье, которое нашел в отходах кондитерского магазина. Но Линда пришла в себя лишь на краткий миг, попила воды и вновь погрузилась в беспамятство. Днем, для ревизии подведомственного им хозяйства, в люк спустились рабочие по обслуживанию тепломагистралей. Увидев Линду, они по рации тотчас вызвали машину экстренной медицинской помощи.

* * *

Ехи, монотонно раскачиваясь, сидел на полу у постели Линды. Когда люди в светло-серых костюмах стали приближаться к ней, он глухо зарычал. Сейчас он готов был разорвать их на части, на куски, на кровавые ошметки, лишь бы они не причиняли боли его любимой. Но его повалили на пол, связали руки и нечленораздельно мычавшего и извивающегося, выволокли наружу. Следом подняли Линду и положили на носилки. Ее лицо было неестественно бледным и осунувшимся. С нечеловеческими усилиями Ехи плечами оттолкнул удерживающих его, подбежал к носилкам, упал на колени и уронил голову на её грудь. Линда не дышала и была холодна. Здоровые не страшатся смерти. Они знают, что это лишь переход в другой мир. Мир совершенный, где нет нищих и нет богатых, нет угнетенных и нет угнетающих, нет страданий и слез, и нет беззакония; да и самой смерти там тоже нет. Но он не хотел оставаться здесь один, без своей Линды, шептавшей ему по утрам нежные, ласковые слова, отчего на душе становилось так хорошо. Он поднял лицо в хмурое с низко нависшими облаками небо и завыл. Завыл, как волк в холодную зимнюю ночь, от чьего дикого воя кровь стынет в жилах людей и собаки, трусливо поджав хвосты, ищут защиты. Завыл, изливая скопившуюся в сердце боль души и отчаяние.

* * *

Его привезли в мрачное с виду здание, завели в небольшую комнату, обитую внутри чем-то мягким, и развязали руки. Ехи знал, что это заведение пользуется дурной славой среди здоровых. И как только ощутил относительную свободу, бросился к двери, устремляясь туда, где осталась Линда. Но его уложили на пол и, перетянув руку резиновым жгутом, сделали укол в вену. Ехи почувствовал, как медленно, свинцовой парализующей тяжестью наливается тело. Язык набух и, казалось, вывалился изо рта. Пульс отдавался в ушах и нарастал подобно звуку приближающегося скоростного железнодорожного состава, становясь оглушительно громким. Зрачки расширились и застыли. Свет в глазах стал постепенно угасать. Теряя сознание, он рванулся из последних сил…

* * *

Ехи медленно приходил в себя. Будильник доигрывал свою утреннюю мелодию. Приснившееся было столь реальным, что он с трудом понимал: где явь, а где сон. Он принял душ и, отказав себе в традиционной чашечке кофе, поспешил на работу. У самой булочной заметил идущего навстречу странного человека. Глаза того были широко распахнуты и сияли неземной радостью. Вдруг он остановил свой взгляд на Ехи и широко улыбнулся. От взгляда и его улыбки по телу Ехи пошли мурашки и он, опустив взор, быстро прошел мимо.

* * *

Это был последний рабочий день недели и вечером, по своему обыкновению, Ехи направился в излюбленный бар. Столик у окна, сидя за которым и потягивая бархатистое пиво, он любил глазеть через сияющее чистотой витринное стекло на молоденьких девушек, проходивших по тротуару, казалось, совсем рядом, – был занят. Ехи направился к другому, в углу зала; по пути приветливо кивнул бармену, поздоровался с несколькими завсегдатаями бара; слегка ущипнул снующую между столиками с подносом в руках Марту, которая, одарив его белоснежной игривой улыбкой и колыхая обворожительными полушариями под короткой плотно облегающей бедра юбкой, грациозно прошла мимо. Он подошел к столику, сел, и подозвал одну из официанток. Глянул на стол и замер. На столе, прямо перед ним, лежал уже знакомый ему по ночному кошмару журнал в яркой глянцевой обложке…

Мистика

У Алексея «квакнула», в смысле «крякнула», трубка радиотелефона. И жалко стало её Алексею – словами не передать. Уж больно она была удобная, маленькая такая, компактная. Можно было, скажем, к соседу в гости пойти, а её в карман положить. Просто красота, почти что сотовая связь. Разве что SMS-кой никого послать нельзя. А вот сломалась, и всё тут! Лишь издаёт тонкий жалобный писк, будто больно ей…

Повесил Алексей трубку на базу, решил: дескать, в родном гнезде, авось, мол, да и оклемается. Повисела трубка с недельку на базе, да и впрямь ожила. Засветилась ласковым зелёным светлячком на панели, и звук в ней стал здоровый: гудящий, ровный. В общем, бери и звони, или слушай да разговаривай. Не успел Алексей, как следует порадоваться выздоровлению трубки, как Зина, – жена его, забрала её на кухню, между делом поговорить с подругой. Поговорила-поговорила, да и положила на холодильник, что рядом с плитой. А тут на холодильник со всего размаху возьми и запрыгни здоровенный сибирский кот – Васька. И полетела злосчастная трубка радиотелефона в кастрюлю с кипящим борщом…

«Мистика, – подумал Алексей, наблюдая, как жена половником выуживает трубку из борща. – От судьбы, видно, не уйдёшь…»

Линза

Очень раннее утро: высокий худощавый мужчина, с серым после бессонной ночи лицом осторожно, чтобы не разбудить жену, вешает на вешалку шляпу, плащ, согнувшись, теряя равновесие и оттого опираясь пальцами о линолеум пола, пытается стащить ботинки. В прихожей витает густой запах вино-водочно-пивного перегара. Наконец справившись с ботинками он, покачиваясь, выпрямляется. Перед ним, в длинном махровом халате, в тапочках с огромными помпончиками, на голове что-то типа так и недостроенной вавилонской башни с бессчетным количеством бигуди – величественная фигура жены. Бесшумно появившись в прихожей, она уже с минуту наблюдает за манипуляциями мужа.

– Где был?! – громоподобно звучит убийственный своей простотой и предсказуемостью вопрос.

– Маш, я это… я это… – лепечет пьяный муж.

– Что «я это»?! – переходит на более высокие ноты жена.

– Я это, у Сереги был… Вот! – Муж, наконец, вспоминает спасительную заготовку.

В прихожей повисает давящая тишина, по горькому опыту мужа – предвестник бурного скандала.

– Маш, я это… линзу, понимаешь, потерял, – стараясь предвосхитить бурю, лопочет он. – Всю ночь её с Серегой проискали. – Он горестно разводит руками. – Да так, понимаешь и не нашли… Вот как я теперь без линзы-то, а?

– Смелея от собственной наглости, переходит он на более менее нормальный тон, и даже делает некую попытку представить себя жертвой стечения обстоятельств. Жена окидывает его презрительно-высокомерным взглядом и без слов важно удаляется в спальню.

– Фу-у, – выдыхает облегченно муж. – Пронесло…

* * *

Раннее утро следующего дня: только что вернувшаяся домой жена демонстративно-шумно снимает плащ, со стуком скидывает туфли. В дверях спальни маячит долговязая фигура мужа. Заспанный взгляд. Растрепанные, торчащие в разные стороны волосы. Пижама в полоску. Разношенные до крайности шлепанцы. Тусклый спросонья голос.

– Маш, ты это… где была? – прикрывая ладонью рот, зевает он.

– «Где-где»! У Сереги твоего была, вот где! Линзу искала – как же ты без нее-то?

Лицо мужа удивленно вытягивается.

– Не нашла я её, – утомленным голосом, томно прикрывая веки, произносит жена. – А уж как мы её с Серегой-то искали, как искали…

Витька – суицид

Витька – парень с вихрастыми рыжеватыми волосами, белесыми ресницами и по-мальчишески округлым лицом. Никто не давал ему его двадцати лет, даже спиртное Витьке продавали только там, где знали в лицо; хотя он весной демобилизовался из армии, где отслужил в танковых войсках наводчиком орудия и прослыл первым в части меткачом.

По возвращению из армии, чуток погуляв, Витька пошел устраиваться на работу. Ну, а на какую работу можно устроиться в селе, если ты закончил С ПТУ по специальности «механизатор широкого профиля»? Только механизатором. Дело это, конечно, неплохое, в некотором роде даже почётное, да на приличную технику тебя кто посадит? Она не для новичков. А восстанавливать какой-либо трактор из металлолома, чтобы потом не работать, а мучиться – не хотелось. Поехал Витька в город, устроился учеником слесаря на огромнейший машиностроительный завод. Получил, как и полагается трудовому парню, койко-место в общежитии в комнате на четверых и судьбой, в общем-то, был доволен. А через пару месяцев присвоили ему второй разряд, зарплату стал получать приличную: чуть больше, чем у сменного мастера, но меньше, чем у главного инженера. Впрочем, ненамного.

По вечерам в вестибюле женского общежития, что стояло напротив, работники культпросвета устраивали танцы. Только девчата на Витьку не западали, уж больно юным он выглядел для своих лет. Ну, да дело совсем не в этом, хотя если честно – обидно ему было. Занемог как-то Витька, затемпературил, ломота в костях появилась. И раньше приводилось ему болеть, но бабушка быстро вылечивала травами, да вареньем малиновым. В армии тоже случай был: отсидел он как-то на броне танка часов пять, пока маршем на полигон шли, – а дело осенью было, ну и повылазили у него чирьяки на том самом месте, что с холодной броней вплотную соприкасалось. Отлежал он неделю в санчасти, и болело у него то место не столь от чирьяков, сколько от уколов, которых шпыняли ему аж по пять, а то и по шесть штук в день.

Малиновое варенье, которое привёз из деревни, когда ездил погостить на праздничные выходные, закончилось. Осталось только сало. Но Витька знал точно – салом простуду не лечат. В поликлинику он не пошел: Гена, – сосед по комнате, неоспоримый авторитет в области врачевания, так как дважды поступал в медицинский и оба раза провалился на вступительных, сказал, что его обязательно положат в больницу и будут колоть пенициллин, – укол, болючей которого нет; и посоветовал лучше пойти в аптеку и купить аспирин – первое, мол, средство при простуде. Два дня Витька недомогал и отпрашивался у бригадира с работы пораньше. На третий с утра, благо работал во вторую смену, отправился в аптеку: спросил у работающей там девушки аспирин – та молча выложила на прилавок таблетки. Он дал деньги, взял таблетки, чек, сдачу, отошёл в сторону и посмотрел на своё приобретение. На продолговатом листе-упаковке светло-синим по белому было написано, что это вовсе никакой не аспирин, а какая-то там ацетилсалициловая кислота. «Ну, блин, понабрали работничков, – нелестно отозвался он про себя обо всей системе здравоохранения, – аспирин от кислоты отличить не могут!..» Посмотрел на девушку: та, в белом халате, высокая, стройная, с вьющимися темными волосами, забранными сзади заколкой и густой шелковистой волной ниспадающими на спину из-под ослепительно белой накрахмаленной шапочки и холодным равнодушным взглядом больших зелёных глаз, окаймленных длиннющими ресницами, делала какие-то записи в открытом перед ней журнале. Заробел Витька от такой красоты и не стал выяснять с ней причину случившегося недоразумения. «Да ладно, фиг с ним, с аспирином этим, – решил он. – Пойду куплю в другой аптеке». И тут, совершенно случайно, взгляд его упал на витрину. За стеклом, на самом виду, лежали два целлофановых пакета с лекарствами: на ценнике одного было написано «домашняя аптечка», на ценнике второго – «походная». Пакет с домашней аптечкой был больше и стоил дороже. «Вот! Это то, что надо!» – восторженно подумал Витька и решил купить оба. Девушка вскинула на него удивлённый взгляд, однако, не проронив слова, выбила чек и выложила перед ним пакеты.

В комнате Витька был один – другие жильцы работали в первую смену. Он вывалил содержимое пакетов на кровать. Получилось много. Среди прочих лекарств была та же злополучная кислота. «Ну уж нет, дурных нема, чтоб какой-то там кислотой травиться!» – усмехнулся Витька и отложил её в сторону: также убрал йод, зелёнку и весь перевязочный материал.

– Ну-с, начнём лечение, – произнёс он, подражая доктору из какого-то кинофильма, и прищёлкнул при этом пальцами.

Из всех упаковок лекарств, бывших в пакетах, он достал по одной таблетке. Потом, – решив чтоб уж наверняка, добавил к ним ещё по одной. «Хоть одно да поможет»,

– подумал при этом Витька. Кучка получилась солидная; он проглотил её в несколько приемов, запивая водой из стеклянного граненого стакана. Затем, в ожидании положительного эффекта, прилёг на кровать. И вначале действительно почувствовал себя лучше. «Молодец Виктор Алексеевич! – похвалил он себя. – Тебе бы врачом работать, а не гайки крутить». Но уже через минуту по всему телу пошёл странный зуд, огнём, словно только что вышел из парилки, заполыхали щеки, невыносимо зачесались уши и нос. Он встал с постели и, покачиваясь, подошёл к зеркалу. О, ужас! Из зеркала на него глянуло чьё-то чужое, опухшее, с пунцовыми щеками и ушами лицо; лоб и шея были покрыты красно-белыми пятнами. Витька судорожно стянул с себя рубаху – грудь, руки и живот тоже были расцвечены в красно-белый цвет. Витька, испуганный увиденным, отошел от зеркала и сел на кровать; вдруг сильно закружилась голова, стало тошнить. Хватаясь за стенки, он кое-как спустился со второго этажа, в вестибюль – на вахту. Вахтёрша, – дородная пожилая женщина, увидев его, побледнела, и со словами: «Господи, да что ж это такое!» – бросилась навстречу.

– Витенька, родненький, да что ж это такое с тобой случилось-то, а!? – по-матерински причитала она, усадив его в кресло и обмахивая платочком. А у Витьки перед глазами в туманной дымке уже плыли красно-белые круги, на губах выступил белый налёт, лоб покрыли крупные капли пота.

– Таблеток выпил… – прохрипел он.

– Ах ты ж Боже ж мой! – Всплеснула вахтерша руками и бросилась к телефону – вызывать «скорую». – Алло, скорая! – дозвонилась она. – Приезжайте скорее, у нас тут хлопчик таблеток напился! – И назвала адрес общежития.

Через минут пять к подъезду подкатила белая машина.

– Говорить можете? – спросил врач, высокий мужчина лет тридцати. Витька отрицательно помотал головой.

– Понятно. – И врач, обращаясь к молоденькой медсестре, уточнил: – Типичная попытка суицида. Та, не отрывая взгляда от кончика иглы шприца, которым набирала из ампулы лекарство, укоризненно покачала головой. А Витьке тем временем становилось всё хуже и хуже, он как будто проваливался в черное, тягучее небытие…

В больнице ему сразу же промыли желудок, что сам Витька помнил уже весьма смутно; затем, уложив на каталку, отвезли в реанимационную палату. Сутки пролежал он без сознания с трубкой во рту, обвитый трубочками капельниц и, наконец, стал приходить в себя. Как в дымке увидел палату, медсестру и услышал её словно издалека звучащий голос:

– Леонид Александрович, больной с попыткой суицида, кажется, приходит в себя.

Через минуту над ним склонился пожилой седовласый врач и низким рокочущим голосом произнёс:

– Ну что, голубчик, со вторым рождением тебя! Считай, с того света вернулся.

Ещё день пролежал в реанимации, и его состояние улучшилось настолько, что его перевели в общую палату.

Во время утреннего обхода к нему подошла врач – молодая женщина и, распространяя вокруг себя лёгкий, едва уловимый запах дорогих духов, присела на табуретку рядом с кроватью. Измерила пульс, давление, затем почему-то стала расспрашивать о детстве, об отношениях со сверстниками, девушками. Спросила, как он переносит межсезонье – весну, осень; полнолуние.

– Нормально переношу, – ответил Витька.

– А скажите, Виктор, – обратилась она к нему доверительно, – таблетки вы сами решили выпить или, может, вас на это какие-то голоса подтолкнули?

– Да я что, по-вашему, псих что ли!? Сам пошел да и купил, – возмутился Витька.

– А скажите, – вновь спросила врач, – у вас это… в первый раз или уже были попытки?..

– Суицид, что ли? – спросил он, совершенно не понимая значения этого слова, но думая при этом, что это медицинский термин, означающий лекарственное отравление.

– Ну, да, скажем, что попытка суицида…

– He-а, в первый. До этого как-то травкой отходил.

Врач с сочувствием посмотрела на него, вздохнула, записала что-то в блокнот и, пожелав скорейшего выздоровления, постукивая каблуками, вышла из палаты.

* * *

Как в таких случаях и полагается, пришли с гостинцами ребята из бригады. На вопрос Фёдора – высокого худощавого парня, что с ним приключилось, Витька с важным видом произнёс:

– Суицид.

– Фью… – присвистнул Федя и как-то странно посмотрел на него.

Когда они ушли, Витька спросил соседа по палате – интеллигентного вида мужчину в очках, что такое суицид.

– Самоубийство, – коротко ответил тот.

– Да какого чёрта самоубийство?!! – сел в кровати Витька. – Я же от простуды лечился, просто таблеток не тех выпил!..

– Самолечение – тот же суицид, – хладнокровно заметил сосед.

* * *

С тех пор к Витьке накрепко пристало прозвище Суицид. Да так, что если, к примеру, разговаривали двое, и один у другого спрашивал:

– Знаешь Витьку из первого цеха?

– Какого Витьку?

– Ну, Суицида.

– A-а, конечно знаю, – отвечал второй…