Текст книги "Игра небожителей"

Я даже испугался того, насколько этот дом стал для меня родным. Казалось, мы были созданы друг для друга. Да и Чейз встретил меня, как родного. Лукавить ему не было никакого резона, поэтому я больше чем уверен, что его сдержанная радость была искренней. Не знаю, правда, чем я заслужил такое его расположение.

Скучать мне не пришлось. За время моего отсутствия интерес соседей к моей персоне нисколько не уменьшился, и стоило мне вернуться, как меня тут же засыпали приглашениями. Находясь рядом с Вероникой, я не только освоил азы хорошего поведения, но и перестал бояться «приличных» людей. Как я понял, многие из них тоже не знали всех тонкостей этикета, другим на него было попросту наплевать. Так что я был белой вороной ровно настолько, насколько себя ей чувствовал. Понимание этого позволило мне сбросить оковы неловкости, и я легко смог позволить себе даже такую пошлятину, как «сбрасывание оков неловкости».

Короче говоря, будучи пойманным лучами славы (еще одна пошлятина), я не стал убегать в тень, как поступил бы раньше, а постарался расслабиться и получить максимум удовольствия. Я эволюционировал с такой скоростью, что мог спокойно шутить в духе Оскара Уайльда на приемах. Иногда меня это даже пугало, так как я понятия не имел, в кого превращаюсь. Но я легко отмахивался от этих страхов.

Намного сильнее меня пугали возможные последствия разговора со стражниками. Они вполне могли решить, что я один из чокнутых борцов за правду, готовых ради ее торжества пожертвовать всем, не говоря уже о такой мелочи, как жизнь. Я же готов был пожертвовать лишь своей прежней жизнью и даже рисковать собой, но только ради того, чтобы как можно дольше продлить время богатства и славы. Поэтому каждый раз, когда я представлял себе, как Виента или кто-то из адвокатов Бишопа заявляется ко мне, чтобы окончательно разорвать контракт, Внизу живота появлялось вызываемое страхом ощущение.

Что же до поиска истины, как таковой, то я готов был ее искать лишь с условием, что не найду никогда, или найду, но как можно позже. Я вновь был готов внять совету Ольшанского, поэтому ни разу не позвонил Каину узнать, как продвигается расследование. Он, похоже, догадался, что происходит в моей душе, и не спешил толкать меня в пекло.

Вот только равновесие сил было крайне неустойчивым, и я чувствовал себя балансирующим на острие иглы. К сожалению, тогда я не понимал, что подобное равновесие в мире игр и интриг зачастую является самым устойчивым и надежным, и когда мне в голову пришла похожая на компромиссное решение всех проблем идея:

Для того чтобы все тихо-мирно решить, со мной не обязательно разрывать контракт. Более того, прерывание контракта может вызвать ненужное любопытство у сотрудников кадровых агентств, куда бы мне пришлось обратиться для устройства на работу. А зачем нам лишние вопросы? Опять же версия со мной в роли главного злодея не выдерживала никакой критики, а раз так, то всю эту кутерьму затеял не я. Короче говоря, меня совсем не обязательно увольнять. Намного лучше и выгоднее для всех позволить мне спокойно доотдыхать в качестве Бишопа оставшийся по контракту срок и разойтись с миром. Бишоп в этом случае получает «тишину» и экономию средств, так как в случае расторжения контракта он должен будет заплатить мне намного большую сумму. Я же получу возможность пожить еще немного человеческой жизнью, а заодно смогу выйти из игры, не потеряв лица. И, разумеется, в этом случае я гарантированно прекращаю всяческие поиски правды. Решив, что это решение должно удовлетворить всех, я позвонил Виенте.

Секунд через пять на экране появилось его лицо. Увидев меня, он расплылся в улыбке, словно мы были лучшими друзьями.

– Господин Виента, Здравствуйте. Не помешал? – спросил я.

– Ну что вы, господин Бишоп! Здравствуйте. Чем могу служить? – радостно ответил он.

– Я хочу поговорить о нашем последнем разговоре.

– Хорошо, слушаю вас.

– Видите ли, господин Виента, тогда я совсем не был готов к разговору. Я пережил стресс, а тут еще вы со своими обвинениями и усмирителем, как будто я какой-то злодей…

– Дело в том, господин Бишоп, – перебил он меня, – что мы обязаны придерживаться свода правил или протокола, и, откажись мой коллега принимать те в вашем случае совершенно излишние меры предосторожности, он бы лишился не только работы, но и лицензии вообще. Так что нам пришлось выставить себя дураками помимо нашей воли.

– Я тоже вел себя, как последний идиот. Не хочется даже вспоминать.

– Я бы на вашем месте наверняка вел бы себя не лучше. Так что, если хотите, давайте считать извинения принятыми.

– Именно этого я и хотел.

– Хорошо. Будем считать этот инцидент исчерпанным. А как насчет нашего предложения. Вы готовы его принять?

– Не совсем. У меня есть встречное предложение, которое, я думаю, должно устроить всех нас.

– Думаю, это вполне разумно, – сказал он, когда я изложил ему свой вариант решения проблемы, – но есть одно «но».

– Какое?

– Как вы понимаете, принятие решения в этом вопросе выходит за рамки моей компетенции. Но я сообщу о вашем предложении, кому следует. И тогда я позвоню.

– Буду с нетерпением ждать вашего звонка.

– Рад был с вами пообщаться.

– Я тоже.

На этом наш разговор был закончен. Тогда мне казалось, что мы расстались чуть ли не лучшими друзьями, а потом…

Когда я очнулся, были тьма, вибрация и боль… Я лежал на животе на холодном железе, которое ко всему прочему было еще и рифленым, что делало лежание на нем таким же приятным, как и на куче острого щебня. Для большего удовольствия железо еще и вибрировало, в результате мое тело тряслось мелко дрожью. Особенно неприятным было ощущение дрожи в щеках и челюстях.

Как я уже сказал, было совершенно темно, так что я понятия не имел, куда занесла меня нелегкая. Следующие открытия тоже не прибавили оптимизма: Мои ноги и руки были связаны или скованы. Причем руки были связаны за спиной. Еще хуже было отсутствие сети. Она не была перехвачена или заблокирована, как раньше, когда меня похищали или допрашивали, а отсутствовала вообще. Это означало, что либо я нахожусь в прекрасно экранирующем любые сигналы месте, либо судьба забросила меня к черту на кулички.

Мне стало страшно, как было страшно в детстве в темноте после особо удачного кошмарика. Вот только ни спасительного одеяла, под которым можно спрятаться с головой, ни понимания того, что это просто разыгравшееся после фильма воображение, а на самом деле ничего страшного нет, у меня в этой вибрирующей тьме не было. Вместо этого было отчетливое понимание того, что я серьезно попал, и выяснять куда и насколько серьезно, мне не хотелось.

Также мне не хотелось ни орать, ни шуметь. Наоборот, я хотел замереть в надежде, что если я буду тихо себя вести, обо мне забудут. Идиотичность этой надежды заставила меня рассмеяться истерическим смехом, вызвавшим приступ боли во всем теле. Лежать на животе было невыносимо, и я сначала перевернулся на спину, а потом попытался сесть, но от лежания мое тело затекло, и я, потеряв равновесие, упал на спину, больно ударившись затылком об пол. От удара у меня вспыхнуло в глазах.

Решив, что горизонтальное положение более устойчивое, я перевернулся на правый бок, но лежать на боку без подушки со связанными за спиной руками было еще хуже, чем на животе, поэтому мне ничего не осталось, как вернуться в исходное положение. А чтобы лежание было хоть немного сносным, я слегка поворачивался то на один бок, то на другой.

Если с физической болью я хоть что-то мог сделать, то против слетевшего с катушек воображения я был бессилен, а оно словно гениальный творец в часы вдохновения рисовало в сознании одну картину страшнее другой.

Как я теперь понимаю, вибрация была не только моим проклятием, но и спасением. Дело в том, что сенсорное голодание действует на человека примерно так же, как и прием кислоты, и достаточно провести всего несколько часов в тишине и полной темноте, чтобы начались галлюцинации. Вибрация не давала мне сенсорно голодать, поэтому глюков не было, и, тем не менее, задержись я в той вибрирующей тьме подольше, я бы настолько дошел до ручки, что поверил бы даже в бога. К счастью, до этой крайности не дошло.

Я только-только начал задаваться теологическими вопросами, как тряска усилилась так, словно мы неслись на каком-нибудь древнем колесном монстре по ухабам. К счастью, продолжалось это не долго, иначе от меня вообще ничего б не осталось. Наконец, после особо грандиозного ухаба все закончилось. Прекратилась даже вибрация.

Решив, что пора морально готовиться к самому ужасному, я осознал, что нихрена не готов, да и не смогу никогда быть готовым ни к чему такому; что мое упрямое упорство в вопросах защиты чести и достоинства основывалось исключительно на неспособности ясно себе представить, чем на самом деле это могло мне грозить. Проснись мое воображение чуть раньше, и я не отбивал бы себе бока в этой железной тьме, а отвисал бы в каком-нибудь укромном, теплом месте. Вот уж действительно гордость – главный враг человека.

Сеанс самосожаления с одновременным самобичеванием прервала вспышка показавшегося мне невыносимо ярким света. Закричав от неожиданности и от боли в глазах, я зажмурился, что было сил. А затем я услышал, как открылась дверь. Затем, гулко шагая по железному полу, в мой отсек кто-то вошел. Глаза настолько отвыкли от света, что я не мог их даже слегка приоткрыть. Отсутствие способности видеть с лихвой компенсировало воображение, нарисовавшее здоровенного детину со свирепой рожей и здоровенной пушкой в руке. Как же я хотел тогда провалиться сквозь пол!

Вошедший подошел ко мне. Постояв немного возле меня, он совершенно обычным, а никаким не громовым голосом спокойно произнес:

– Будешь дергаться – сломаю тебе для начала руку. Тебе понятно?

– Понятно, – ответил я.

– Вот и хорошо, что ты понятливый.

Он освободил мои ноги и приказал:

– Вставай.

Решив не нарываться, я попытался встать, но со связанными руками и затекшими ногами мне это было не под силу. Видя, что у меня получается разве что нелепо барахтаться на полу, он схватил меня за шиворот и поднял на ноги.

– А теперь вперед, – приказал он.

– Дай привыкнуть к свету, – попросил я.

– Ладно, даю тебе 30 секунд.

Сумев открыть глаза, я увидел до боли знакомую по фильмам картину: овальная металлическая дверь, как в старых атомных подводных лодках; низкий стальной потолок с ничем не прикрытыми ребрами жесткости и встроенными светильниками; стальные стены с идущими вдоль них кабелями и стальной рифленый пол. Размер помещения три на три. Такое трудно было не узнать, поэтому я быстро догадался, что нахожусь в багажном отделении корабля класса «Шпион».

Когда герои фильмов сообщали о том, что ради большей скорости, маневренности, способности быть невидимым для средств обнаружения, и мощности вооружения конструкторам «Шпионов» пришлось пожертвовать дизайном и целым рядом эксплуатационных удобств, в частности приличной амортизацией салона, зрителям это казалось вполне оправданным и логичным. Испытав на себе все прелести отказа от амортизации и эргономичности помещений, я готов был этих конструкторов поубивать. Не удивительно, что в боевиках на «Шпионах» летают одни злодеи, подумал я, и эта совершенно нелепая в данных обстоятельствах мысль заставила меня улыбнуться.

– Что лыбишься? – спросил он из-за моей спины.

– Да так, пришло в голову, что любой, полетав на такой колымаге, станет настоящим злодеем, – ответил я, не рискуя поворачиваться к нему лицом.

– Может, ты и прав, – ответил он. – Ты как, прозрел?

– Немного.

– Тогда двигай к двери.

Подойдя к двери, я остановился. Чтобы ее открыть, он вышел из-за моей спины и стал сбоку от меня.

Его внешность меня разочаровала. Рост средний, сложение среднее, лицо незапоминающееся, волосы средней длинны. Настоящий социальный невидимка без особых примет. Таких всегда набирали в спецслужбы. Одет он был в замусоленный рабочий комбинезон, летную куртку и армейские ботинки. Куртка была расстегнута, и когда он открывал дверь, я смог увидеть под ней кобуру с пистолетом. Кобура была застегнута – похоже, он не считал меня человеком, с которым в случае разногласий может потребоваться оружие.

За багажным был пилотский отсек на два места: для пилота и штурмана. В кино он выглядел солиднее из-за обилия разных приборов и лампочек на приборной панели. В реальности никакой приборной панели там не было вообще, так как все показания передавались непосредственно на экран пилота.

За отсеком пилотов находился шлюз, на боковых стенах которого в специальных нишах хранились скафандры. На груди и на шлемах были написаны название корабля и серийный номер.

За шлюзом начинался внешний мир, и та его часть, что я увидел, выходя из корабля, была живописной. Корабль стоял на по-весеннему зеленой лужайке, на которой цвели похожие на одуванчики цветы. Воздух пах акацией. Вокруг все щебетало и стрекотало. А в паре километров от корабля начинался лес.

В таком мире жить и жить, – подумал я и чуть не разревелся. Но если слезы мне удалось сдержать, то ноги… Они передвигались с таким трудом, словно притяжение здесь было не ниже нескольких «g». Думаю, если бы мои руки были свободными, они бы обязательно тряслись. К счастью, штаны я успел обмочить, пока валялся без сознания в багажном отсеке, так что если даже я по пути обоссался от страха, видно этого не было. Соображал я не лучше, чем себя чувствовал. В общем, минуты перед казнью счастливыми не назовешь.

– Кучу видишь? – спросил он, указывая пальцем на кучу земли метрах в пятистах от корабля.

– Угу, – ответил я.

– Топай к ней.

Я покорно направился к месту казни, как когда-то давно миллионы людей в крематорий, выстаивая последние часы своей жизни в очереди за смертью. До этого момента меня, как и многих других, удивляло, почему люди так безропотно принимали смерть без малейшей попытки оказать сопротивление. Когда меня самого потащили на казнь, я лишился воли. У меня не было ни сил, ни желания принять смерть в бою. Я лишь хотел, чтобы все быстрее закончилось и одновременно, чтобы не заканчивалось никогда.

Когда до ямы осталось каких-то несколько метров, я как будто разделился на части. Один я продолжал умирать от страха. Другой наблюдал за его агонией как бы со стороны, и был совершенно спокоен. У меня была возможность выбора, и я выбрал быть пофигистом. В результате мне настолько полегчало, что я почувствовал холод – моя куртка была слишком легкой для здешней погоды. Это прибавило мне сил, и я смог даже заговорить со своим будущим убийцей.

– Ты Кирилл Адамов? – спросил я, хотя ответ на этот вопрос давно уже был очевиден.

– Угадал, – ответил он.

– Смешнее всего то, что буквально перед тем, как ты меня вырубил, я решил никуда больше не лезть, о чем и сообщил Виенте. Вот уж действительно у богов паскудные шутки.

– Тебе не надо было лезть в мои дела, – как мне показалось, сочувственно произнес он.

– Да они мне сто лет не были нужны. Я всего лишь хотел разобраться, кто и зачем втянул меня в это дерьмо.

– Это называется рыбалкой. Нужно было поймать одну хитрую рыбу, которая пряталась среди камней и других рыб. Ты был в роли червя. Одним из тех, кем с самого начала решено было пренебречь.

При других обстоятельствах я наверняка бы расстроился или обиделся, узнав, что я изначально был даже не игрушкой, а всего лишь никем, но близость смерти сделала это откровение не заслуживающим того, чтобы из-за него расстраиваться.

Поэтому я хмыкнул сквозь печаль и спросил:

– Ну и как рыбалка?

– Ты оказался слишком вертлявым червяком, и рыба ускользнула.

– Учитывая расклад, я этому даже рад, – признался я.

– Не надо было тебе лезть в мои дела, – повторил он.

Как и следовало ожидать, куча земли возникла в результате копания ямы, которой предстояло стать моей могилой. Яма была глубиной метра два, шириной чуть больше метра и пару метров длинной. На дне ямы лежала обычная штыковая лопата, испачканная землей. Неужели Адамов сам этой лопатой вырыл мне могилу? А если и так, зачем оставил ее внизу? Да и зачем ему лишние хлопоты? Кому придет в голову искать меня в дыре, где даже сеть не берет? И что помешало ему попросту выбросить меня в открытый космос или сжечь в мусоросжигателе? Ответом на эти вопросы стал выбивший искры из моих глаз удар по затылку…

Очнулся я в яме. Ночью. Я лежал на спине и, открыв глаза, первым делом увидел звездное небо. Не самый ужасный вид из могилы, – подумал я. Голова болела, и только нащупав на затылке здоровенную шишку, я осознал, что мои руки свободны. Лежать было холодно. Двигаться больно. Но руки-ноги были целыми. Зачем-то я сел, прижавшись спиной к стене ямы и поджав под себя ноги. Теплее не стало, но уставшее от горизонтального положения тело приняло эту позу благосклонно.

За пределами могилы полным ходом шел праздник жизни. Как и на Земле, все орали на разные голоса, рычали, хрустели костями пойманных жертв, бегали, прыгали, летали, ползали, тянулись листьями к солнцу, а корнями вглубь, к воде… Не зная правил здешней игры в «кто кого съест», я решил дождаться утра в яме. Тем более что попытка выбраться из нее в темноте могла мне дорого стоить. Так я и просидел всю ночь, трясясь от холода, стуча зубами и пытаясь расслабиться, представляя, что я где-то в жарких краях. Судя по результату, моя фантазия была героем только там, где не надо.

Незаметно для себя я заснул и проснулся уже поздним утром. Пора было вставать и начинать новую жизнь. Началась она с подарка судьбы в виде все той же лопаты на дне ямы. Сначала я решил ее выбросить наверх, а потом уже выбираться самому, но к счастью, этого не сделал. Я поставил лопату к стене, а потом оставил свой первый след в истории этого мира, обильно сдобрив землю мочой. Теперь можно было вылезать.

Первые несколько попыток не дали мне ничего, так как яма была слишком глубокой, чтобы я мог просто так из нее вылезти. Поняв это, я с ужасом представил себе, что было бы, выброси я лопату. Ею же я мог прокопать что-то вроде ступенек в стене. Резонно решив, что по мере копания дно ямы будет подниматься, я определил высоту первой ступени на уровне пояса.

Копать было неудобно. К тому же я никогда не был спортсменом или чернорабочим, так что к третьей ступеньке у меня образовалась и лопнула пара мозолей на правой ладони.

Ладно, хрен с ним, думал я, долбя лопатой землю, мне деваться некуда, но нахрена все это было Адамову? И чем больше я об этом думал, тем сильнее становилась моя уверенность в том, что не все так просто в моей судьбе, раз, казалось бы, рациональные люди занимаются подобной фигней вместо того, чтобы сделать все просто и наверняка.

Наконец, мой труд увенчался успехом, но торжествовать победу мне долго не пришлось, так как, выбравшись из ямы, я нос к носу столкнулся с вопросом: как быть дальше? Почему этот вопрос не настиг меня раньше? Сначала мне было холодно, потом у меня была цель… И вот теперь, когда в моем распоряжении оказался этот огромный необитаемый (а иначе здесь была бы сеть) Мир, я не знал, что делать.

Всю свою жизнь я прожил в городе. Туризмом не увлекался, курсы по выживанию в условиях дикой природы не проходил… Из вещей у меня были джинсы, легкая куртка, рубашка на голое тело, носки, кроссовки и лопата, как универсальный инструмент. Ни спичек, ни зажигалки, ни емкости для воды… Лопатой огонь я высекать не умел, трением палки о палку тоже. Другие способы добычи огня мне в голову не приходили.

О жизни в лесу я знал лишь то, что если мох лучше растет с одной стороны дерева, с другой он гарантированно будет расти хуже. Вот только ничего полезного мне это знание не давало. Даже найди я здесь север, и что? Какая разница, что он там, а не в другом месте? В любом случае мне оставалось идти туда, не знаю куда, правда, за едой и водой, а не за тем, не знаю, за чем. К тому же единственным доступным мне средством от отчаяния была физическая перегрузка. Иначе я мог попросту сойти с ума. Идти мне было все равно куда, поэтому я повернулся так, что солнце светило в спину, и пошел средним шагом.

Здешний лес не был хлебосольным. Плоды и ягоды были либо еще зелеными, либо несъедобными в принципе. Похожие на грибы создания я пробовать не рискнул – хрен его знает, ядовитые они или нет. Бегающая и летающая живность была вне зоны доступа, так что впереди с большой вероятностью меня ждала голодная смерть. Думать о будущем с такой перспективой не хотелось, поэтому я прибавил шагу.

Ближе к вечеру я набрел на ручей. Не знаю, был он живописным или нет, так как к тому времени вопросы живописности меня не волновали. Вода была не очень холодной и приятной на вкус. Мне она показалась слегка сладковатой.

Утолив жажду, я лишь сильнее почувствовал голод. Желудку было плевать на то, что меня здесь высадили не в сезон сбора урожая. К счастью, я вспомнил, что когда-то видел фильм, герои которого выжили, заблудившись с лесу, только потому, что ели дождевых червей. Лопата у меня была, и я принялся копать мокрые берега ручья.

Дефицитом червей здешние места не страдали, и, копнув один раз, я заполучил целую охапку жирных, здоровенных червяков. Аппетита их вид у меня не вызвал, но деваться было некуда, и, помыв в ручье, я засунул их в рот, приготовившись к позывам рвоты. Но никаких таких позывов не последовало, так как черви оказались хоть и не деликатесом, но вполне съедобными. Я даже подумал о том, что если их нормально прожарить, получилось бы вкусно.

Набив живот червями, я почувствовал усталость и сонливость. Идти никуда больше не хотелось, так что заночевать я решил возле ручья. Моя одежда требовала стирки, но, немного подумав, я решил ее перед ночью не мочить, и отложил водные процедуры на утро следующего дня.

О ночлеге надо было подумать основательно. Судя по тембру отдельных ночных голосов, их владельцы вполне могли представлять для меня опасность. Укрытия у меня не было, огня тоже. Из оружия только лопата. Ничего не придумав более подходящего, я решил устроиться на ночлег на дереве. А чтобы не упасть в чью-либо пасть, я привязал себя к ветке рубашкой. Конечно, в куртке на голое тело было значительно холоднее, но уж лучше так, чем сломать ногу или быть заживо сожранным или надкусанным.

Как показала ночь, привязываться к дереву не было никакого смысла, так как до самого утра я протрясся от холода. Дождавшись рассвета, я слез с дерева и чтобы согреться принялся копать завтрак. К червям для разнообразия я добавил несколько похожих на кузнечиков насекомых. Тело ответило на это поносом и обострением геморроя, но с этим можно было жить. Когда более или менее потеплело, я разделся, постирал одежду в ручье, а потом кое-как вымылся сам. Одежду я повесил на ветки. Ложиться или садиться голым телом на землю я не решился – за две ночи меня и так покусали местные кровососущие твари, и мало ли какие пожиратели пришельцев с Земли могли водиться в траве.

Согревшись под лучами солнца, я захотел спать. Одежда была еще сырой, но я все равно оделся и прилег рядом с ручьем. Проснувшись, я пообедал червями с гарниром из насекомых, взял лопату и отправился дальше. Куда? Зачем? Понятия не имею.

Разумней было бы окопаться рядом с водой. Вырыть себе что-то вроде землянки, добыть огонь, наделать орудий труда, подумать об одежде, завести местный аналог козы в качестве супруги… короче говоря, стать здешним Робинзоном. Вот только на месте мне не сиделось. Не знаю, кого или что я пытался найти. Скорее всего, этот поиск был важен для меня сам по себе, как дзенское искусство. Это когда художник рисует водой на камне или выкладывает мозаику из разноцветного риса, чтобы после окончания картины одним движением руки смешать рис.

Нередко, когда соседи были особенно невыносимы, я мечтал об уединенной жизни подальше от двуногих тварей. И вот теперь моя мечта сбылась. Интересно, как часто, сбываясь, мечты отравляют нам жизнь?

Примерно через неделю я начал потихоньку осваиваться с ролью единственного человека на дикой планете. Я спал, ел, брел и старался ни о чем не думать. Прямо как Вечный Жид. На ночлег останавливался у водоемов, которых здесь была тьма. Недоедание и физические нагрузки на износ отшибали мышление, так что я особенно не занимался нравственными терзаниями. Думаю, для того солдат и гоняют целыми днями, не давая толком есть и спать, чтобы они стали достаточно тупыми для того, чтобы сделаться настоящими военными, готовыми по команде фас лезть под вражеские пули.

Оказываясь на необитаемом острове, герои книг старались воссоздать некую иллюзию их прежнего мира, чтобы черпать силы в воспоминаниях и надежде на возвращение домой. Мне же цепляться, как оказалось, было не за что. Моя жизнь была мне противной, а жизнь Виктора Бишопа – эфемерной. Поэтому я просто жил, стараясь не думать вообще. И с каждым днем у меня это получалось все лучше и лучше. Осталось только научиться готовить червей…

А еще через несколько дней я убедился в том, что и сам могу быть прекрасной наживкой. Была ночь. Я дремал на дереве, лениво отмахиваясь от посягающих на меня кровососов. И тут кто-то чуть слышно шлепнулся на дерево. Я не обратил на это внимания, так как в том мире полно было летающей братии. А потом я почувствовал что-то вроде урчания над правым плечом. Рефлекторно я хлопнул себя рукой и в следующее мгновение чуть не усрался от страха, так как под моей рукой забилось что-то слишком огромное для обычного комара. Схватив эту тварь руками, я отодрал ее от себя и поднес на безопасное расстояние к лицу, чтобы посмотреть на ночного гостя. Размером он был с котенка. Волосатый, шестиногий с перепончатыми крыльями и горящими синим огнем глазами. Вместо рта у него был хобот, заканчивающийся присоской. Ночной вампирчик, а пойманная тварь была из кровососущих, изо всех сил вырывался и матерился на своем языке. Я свернул ему шею. А потом оторвал голову и принялся пить кровь. Вслед за кровью я съел мясо. Что ж, иной раз и жертва может превращаться в охотника.

Сожрав эту тварь, я словно получил вид на жительство на этой планете. Уже на следующий день у меня прекратился понос. А ближе к вечеру я нашел тушу похожей на поросшего густой шерстью крокодила с птичьим клювом твари. Живьем, к счастью, я таких не видел. Тварь была заметно обглодана, но оставшееся мясо было свежим. Я содрал с нее шкуру, отрезал лопатой несколько кусков мяса и завернул в нее. Отойдя на безопасное расстояние, я принялся за еду. После червей и кузнечиков сырое жесткое мясо показалось мне верхом кулинарного изыска. Наевшись, я решил усовершенствовать свой гардероб. Для этого я, используя острый шип дерева, как шило и достаточно гибкую и прочную лиану, как нитку, пришил шкуру «мамонта» к куртке. Получилось нечто от кутюр. Зато ночами я больше не мерз. На следующий день я нашел птичье гнездо с яйцами…

Вскоре я научился различать крики тех, кого можно поймать и съесть, от тех, кто мог поймать и съесть меня. Думаю, я начал адаптироваться к новым условиям жизни, и они перестали казаться мне ужасными. Не то, чтобы этот мир стал мне новым домом, но он больше не был сосредоточием кошмара.

А однажды вечером я набрел на милую лужайку на пригорке недалеко от реки. Я влюбился в нее с первого взгляда и, устраиваясь на ночлег, решил, что пора заканчивать странствие и начинать строить дом. Вот только судьба и на этот раз перечеркнула все мои планы.

Проснувшись посреди ночи в свежевырытой землянке, я не сразу сообразил, что мелькает у меня перед глазами. И только окончательно придя в себя, я понял, что включился молчавший все это время сетевой экран.

«Обнаружена неизвестная сеть. Хотите подключиться» – спрашивал он.

Сеть! Я не верил своим глазам.

– Конечно хочу! – заорал я во всю глотку, вскочил на ноги принялся отплясывать от радости.

«Введите пароль», – потребовал экран.

Разумеется, никакого пароля у меня не было, ну да это была фигня. Главное, что здесь была сеть, и она работала.

– Определи ближайший источник, – приказал я экрану.

Секунд через двадцать перед моими глазами появилось расстояние: 10 км и указывающая направление стрелка. Люди были всего в 10 километрах от меня!!! Для меня это давно уже не было расстоянием.

Наплевав на опасность, я выбежал из землянки и помчался в сторону источника сети. Когда до него оставалось чуть больше километра, дорогу мне преградил похожий на гибрид кенгуру и слона циклоп с бивнями, как у саблезубого тигра. Как я успел к тому времени узнать, эта тварь была главным здешним хищником и грозой мечтающих о возвращении домой землян. Перед ним я был бессилен, и сама мысль о том, что сейчас я умру от лап и клыков этой твари всего лишь в километре от спасения, вызвала приступ бесшабашной злобы.

Тварь зарычала, а я, заорав:

– Да пошел ты нахер! Тебя только здесь не хватало, урод! Равняйсь, смирно, в колонну по 19 становить! – побежал на зверя с лопатой на перевес.

Не ожидав от меня такой наглости, он на мгновение замер, а потом бросился наутек. Выброшенный в кровь адреналин прибавил мне сил, и, заорав во всю глотку, я помчался еще быстрее. Вскоре я увидел точку доступа. Это был лагерь в лесу. Три палатки, костер, освещение. У костра сидели люди. Л!Ю!Д!И!

Не в силах удержать крик я, не понимая, что делаю, бросился к ним. А потом были словно застывшие испуганные лица, охраняющий периметр робот и сильнейшая боль в груди…