Текст книги "Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага (сборник)"

Глава двадцать первая
Сын Есенина

«Уважаемый Валерий Михайлович! В Вашей книге „Звезды Гулага“ Вы сообщаете, что на вольном поселении в Караганде отбывал свой срок как социально опасный элемент младший сын замечательного русского поэта Сергея Есенина Александр. Не могли бы Вы рассказать об этом более подробно?

Ваш читатель Александр Сидоров».

Это не первое письмо с подобной просьбой, которое я получаю. Читатель Дмитрий Петров из города Сарани вообще не поверил в то, что сын Есенина пребывал в ссылке в Караганде. Он даже вспомнил пословицу: «Свежо предание, да верится с трудом».

Между тем это действительно так: в 1949 году кандидат математических наук, правозащитник Александр Сергеевич Есенин-Вольпин был арестован, долгое время его содержали в психбольнице тюремного типа, затем по указанию Берии отправили на вольное поселение в Караганду.

В учетной карточке ссыльного А. С. Есенина-Вольпина значится, что он родился 12 мая 1924 года в городе Ленинграде. Его мать, поэтесса, переводчица Надежда Давыдовна Вольпин в беседе с корреспондентами отмечала, что Саша с детства отличался редкой душевной добротой, способностью постоять за обиженных друзей, бороться за правду до победного конца. Как мы знаем, эти качества были присущи и его отцу. Только если Сергей Есенин впадал частенько в панику, тоску, апатию, а то и в горячечный бред, как он писал сам, «с больной душой поэта пошел скандалить я, озорничать и пить», то в отличие от него Александр держался всегда разумно, не выходя из себя, с рюмкой никогда не дружил и в запои не впадал. Свое несогласие с тоталитарным режимом он выражал только в статьях, стихах, унаследовав от отца талант поэта, мыслителя, философа. До кулачных боев, Москвы кабацкой, разгрома зеркал и мебели в гостиницах он не доходил, но позволял себе писать такие стихи:

 
Я не знаю, зачем я живу
И чего я хочу от зверей,
Населяющих злую Москву!
 

(Из сборника А. Есенина-Вольпина «Весенний лист»)

Правозащитник А.П. Лавут, выступая на вечере по случаю 80-летия А.С. Есенина-Вольпина 12 мая 2004 года в Доме свободной прессы, говорил: «У Алека была и есть интересная и странная особенность – не врать. Не врать, и всё. Говорят: а как же жить? Вот так, без вранья».

За правду в сталинские времена миллионы людей страдали. Концлагеря великого кормчего без огнедышащих крематориев были заполнены до отказа. Конечно, прямой дорогой туда шел и отец Александра Сергей Есенин. А все дело в том, что его поэзию очень любил первейший враг Сталина – Лев Троцкий, который всячески расхваливал книги Есенина. Иосиф Виссарионович, конечно, заинтересовался стихами русского поэта и взял его имя под критический прицел. Но расправиться с крамольным поэтом не смог – Сергей Есенин ушел из жизни, не успев спросить на то разрешения у властей.

И все же, несмотря на трагическую гибель поэта, Сталин дал указание начать травлю его имени в пику Троцкому, который выступил в прессе с эссе о «талантливом русском поэте Сергее Есенине». И по явному спецзаказу свыше в печати появляются в угоду Сталину статьи и рецензии Карла Радека, А. Лежнева, Льва Сосновского, в которых Сергея Есенина обвиняют во всех смертных грехах только потому, что он самобытный талантливый поэт. И что прискорбно – такой мыслящий руководитель партии как Николай Бухарин подливает масла в огонь, публикуя в «Правде» 12 января 1927 года свои «Злые заметки», в которых доводит читателя до абсурдной мысли – запретить публиковать поэзию Есенина.

– Я не хотела, чтобы мой сын пошел по стопам отца, – говорила Надежда Давыдовна Вольпин в Москве. – Я видела, что практически все честные писатели, которые не были связаны с НКВД, подвергались репрессиям, расстрелам. Какая мать хочет пожелать своему ребенку несчастья? И поэтому я прививала с болью в душе Александру со школьных лет ненависть к литературе, гуманитарным наукам… Я думала: далеким от поэзии технарям легче жить, ведь они не размышляют, как правило, о переустройстве мира, власти, не лезут в грязную политику…

И вроде все шло по плану матери: Александр поступает на механико-математический факультет Московского университета, который оканчивает в 1946 году с отличием. Его сразу приглашают в аспирантуру НИИ математики при МГУ, через три года он блестяще защищает кандидатскую диссертацию по топологии и едет работать по направлению на Украину в город Черновцы.

И, может быть, его жизнь сложилась бы удачно, если бы… не стихи. Да, да, Александр, скрывая это от матери, пишет еще в Москве в университете вольнодумные стихи, в которых, как и отец, воспевает свободу, право человека на инакомыслие, творчество и самостоятельность. Его основной девиз: «Живи как свободный человек».

И в студенческие годы он становится уже популярным среди молодых интеллигентов. Его однокашник, математик Владимир Успенский, свидетельствовал: «Алек читал свои стихи… Молодой, красивый, очень кудрявый человек. Звенящий голос. Сын полузапрещенного Есенина. И совершенно необычные стихи, тогда так никто не писал!»

Однако вся беда состояла в том, что поэта Александра Есенина, будто сговорившись, редакторы различных советских изданий не печатали! В одной из редакций знаменитого журнала заведующий отделом поэзии согласился взять к публикации стихи Александра с условием, что поэт выбросит некоторые «сомнительные» строчки. Однако сын Есенина вырвал из рук окаменевшего редактора свои стихи со словами:

– Ты – не литератор, а цензор! Твое место в МГБ!

И, разгоряченный, шагая по Москве, он вспоминал рассказ матери о том, как в Госиздате взялись за редактирование стихов его отца, вычеркнули оттуда слова «Бог», «Саваоф» и другие. Сергей Есенин возмутился, забрал свою поэтическую книжку из Госиздата и больше туда никогда не приходил.

Но где же Александру печататься? Если в СССР нет издательств, где дышалось бы вольно поэтам, стало быть, выход один – публиковаться за рубежом, во Франции или США. Такой шаг сделать в то время было нелегко, ибо выход книги за границей считался тогда чуть ли не предательством, а порой прямо приравнивался к измене Родине.

Стихи Александра Есенина-Вольпина как раз и стали причиной его первого ареста органами безопасности. Произошло это в Черновцах 24 июля 1949 года. Его привезли в Москву на Лубянку. Следователь почему-то стал подробно интересоваться здоровьем Александра, состоянием его сердца, психики. Затем прямо заявил ему, что он «очень и очень болен».

– Тебе, Алек, нужен санаторий, чтобы просветить голову, чтобы ты не писал стихи-пасквили на советскую действительность, – говорил он и ехидно добавлял: – Мы тебе такой «санаторий» устроим, что ты вообще перестанешь писать!

Именно в те годы впервые в практике чекистов все больше стали использовать психиатрию в политических целях для подавления инакомыслия и вольнодумства. И Александра Есенина-Вольпина помещают в Ленинградскую психбольницу тюремного типа, где держат подальше от глаз людских целый год. Ему дают такие препараты, что начисто лишают его памяти, он не узнает друзей, даже родную мать. Здесь он впервые знакомится с уголовниками, убийцами, которых врачи признают невменяемыми за большие взятки, чтобы спасти тех от казни. Такие, с позволения сказать, «больные» устанавливают в психиатричке свои порядки, отнимая у соседей передачи, деньги, даже одежду, обувь. «Если не отдашь – повесим». И однажды Александр увидел в курилке такого повешенного. А парню было всего восемнадцать лет…

Александра уголовники не трогали, наоборот – даже охраняли. Им было лестно, что вместе с ними в одной палате находится сын самого Сергея Есенина. Один старый вор, весь поседевший и сгорбленный, сказал ему:

– Зачем ты пьешь их лекарства? Это ведь яд, медленная смерть. Они твой дух усмирят, а затем и твое сердце остановят, мозг парализуют. Выбрасывай все их снадобья в унитаз в туалете. И сразу почувствуешь: тебе станет лучше.

Добрый совет старого вора помог Александру избежать смерти. Больше того – он отказался от разных успокоительных инъекций. Главный врач тюремной психбольницы вынужден был доложить начальству, что Есенин-Вольпин стал уклоняться от лечения, опять взялся за перо.

И 9 сентября 1950 года ОСО при МГБ СССР принимает постановление: приговорить Есенина-Вольпина к пяти годам ссылки, ибо он – «социально опасный элемент». Ссылку отбывать его направляют в Караганду.

Спросите: как же отбывал свой срок Александр в Караганде? К сожалению, почти всех свидетелей жизни и работы сына Есенина в шахтерском городе уже нет. Охотно об этом в свое время рассказывал людям депутат областного маслихата, местный литератор Михаил Семенович Бродский. Он даже замышлял написать книгу о дружбе трех поэтов, трех ссыльных – Александра Есенина-Вольпина, Наума Коржавина и Юрия Айхенвальда, волею судьбы заброшенных в одно время в Караганду. И это была бы замечательная книга о том, как надо дружить в проклятом Богом краю, поддерживать друг друга в самые тяжелые годы, когда над головой висит дамоклов меч и тучи ходят хмуро… Но Михаил Семенович не успел осуществить свой замысел, написав только небольшую документальную книгу «Деревья, как люди, не здесь родились». И в ней я нашел несколько слов о сыне Сергея Есенина. Рассказывая о смерти Сталина и разоблачении Берии, массовых амнистиях и реабилитации политических заключенных, Михаил Бродский пишет:

«Уехал Алек Есенин-Вольпин, сын Сергея Есенина и будущий диссидент-правозащитник 60-70-х годов. После Карлага он преподавал математику в учительском институте. Я часто видел его, одиноко шагающего по городу в неизменной зеленой велюровой шляпе. Обычно по утрам, встречая грузовики, набитые зэками, с двумя вертухаями впереди и сзади, он останавливался у самой обочины и, когда машина проходила мимо, начинал размахивать шляпой и кричать:

– Друзья, я с вами!!!»

Действительно, Александр Есенин-Вольпин оставался всем сердцем и душой с порабощенным сталинизмом народом, его горем и высоким стремлением к свободе и счастью. В Караганде, преподавая математику в учительском институте, он одновременно ведет записи для своего «Свободного философского трактата», продолжает писать стихи. И все больше убеждается в том, что в СССР невозможно издавать свободолюбивые произведения. В Караганде в то время не было издательств, выпускающих книги, а то, что он посылал в Москву, браковалось под разными предлогами. В карагандинских газетах Есенин-Вольпин публиковаться не хотел, ибо все они настолько делались штампованным партийным языком, что в них и читать-то нечего было. Судя по ним, все в стране «улучшалось», «поднималось», «расширялось», а Караганда «росла и благоустраивалась» благодаря инициативе умных руководителей-коммунистов, давала все больше угля. И так из номера в номер… О том, что в Караганде росли преступность, хулиганство, грабежи, наркомания, пьянство, ясное дело, в газете ни слова.

Когда Есенин-Вольпин узнал, что его давний московский друг Наум Мандель (Коржавин) устроился на работу в редакцию «Социалистической Караганды», то воскликнул:

– Не шутник ли ты, Эмка? Тебе в толстом литературном журнале надо бы трудиться, а ты в малограмотную газету залез. Теперь подбирай рифму под слова «Партия – наш рулевой».

В редакции областной партийной газеты Эмка Мандель, к удивлению Александра, не сломался. Когда в 1953 году не стало великого кормчего, Коржавин написал стихи «На смерть Сталина» и прочитал их в компании своих друзей. Александр был потрясен коржавинскими строчками:

 
В его поступках лжи так много было,
А свет знамен их так скрывал в дыму,
Что сопоставить это все не в силах —
Мы просто слепо верили ему.
Моя страна!
Неужто бестолково
Ушла, пропала вся твоя борьба?
В тяжелом, мутном взгляде Маленкова
Неужто нынче вся твоя судьба?
А может, ты поймешь сквозь муки ада,
Сквозь все свои кровавые пути,
Что слепо верить никому не надо
И к правде ложь не может привести.
 

Александр долго аплодировал другу, а затем сказал:

– Предложи своей многотиражке, может, напечатают..

Наум опустил голову:

– Предлагал, отказали…

И тут Саша громко и твердо произнес:

– Я давно убедился в том, что в СССР нет свободы печати, тем более в захолустной Караганде. – И тут же добавил, таинственно улыбаясь, прямо глядя в глаза друзьям: – Но кто из нас скажет, что в России нет и свободы мысли?

Позже Александра Есенина-Вольпина назовут «отцом правозащитного движения в СССР». Почему? Потому что, вернувшись из Караганды в Москву по амнистии в апреле 1953 года, он не склонит голову перед партийно-советскими властями, не утихомирится, а будет продолжать вести борьбу за подлинную, а не показную свободу личности в СССР. Он будет апеллировать к международным законам о правах человека, выступать за открытость и гласность действий всех государственных органов, за прекращение насилия по отношению к оппозиционерам, демократам, диссидентам, инакомыслящим… Он потребует прекращения применения статей Уголовного Кодекса к людям, не согласным с политикой КПСС. «Алек был первым человеком в нашей жизни, всерьез говорившим о советских законах», – отметит известный правозащитник Владимир Буковский.

Есенину-Вольпину затыкали рот при всяком удобном случае, заставляли молчать, вновь и вновь насильственно отправляли в психбольницы. Наконец, Александр Сергеевич не выдерживает и передает сборник стихов «Весенний лист» вместе с эссе «Свободный философский трактат» для публикации в США. За рубежом восторженно встречают эту книгу, она выходит большим тиражом. Здесь надо отметить, что это был второй случай после «Доктора Живаго» Бориса Пастернака, когда советский гражданин смело публикует за границей под своим именем книгу, не принятую в издательствах СССР.

Вскоре секретарь ЦК КПСС Л.Ф. Ильичев в одном из своих выступлений называет Есенина-Вольпина «ядовитым грибом». Журналист И. Шатуновский, выполняя явный спецзаказ ЦК КПСС, публикует в «Огоньке» фельетон «Из биографии подлеца», в котором поливает грязью, как может, «идейного отщепенца» А. С. Есенина-Вольпина.

И тут Александр Сергеевич, не моргнув глазом, подает в советский суд заявление о привлечении Игоря Шатуновского к гражданской ответственности за оскорбление чести и достоинства. Такого в СССР еще не было! Суд вынужден был принять дело к рассмотрению, и хотя его решил не в пользу истца (из ЦК позвонили судье), люди стали понимать, что следует отважнее использовать даже дремучие советские законы в своих интересах!

По сути, победа в суде И. Шатуновского стала его публичным поражением, вся Москва заговорила о смелости поступка Есенина-Вольпина. В конце концов у каждого журналиста должна быть чистая совесть, и прежде чем разить человека никчемными подлыми словами, надо сто раз подумать: а стоит ли? Тем более стыдно и безобразно писать под диктовку этих партийных оболтусов – секретарей ЦК, невежественных и, как правило, полуграмотных людей, идеологических паразитов на теле народа.

В сентябре 1965 года незаконно арестовали писателей Юлия Даниэля и Андрея Синявского. И в их защиту Александр Сергеевич выпускает листовку «Гражданское обращение», где требует согласно международным законам гласности судебного разбирательства по этому делу. Он призывает 5 декабря, в День Советской Конституции, собраться всем правозащитникам на Пушкинской площади на «Митинг гласности». Этот митинг, проведенный по инициативе Есенина-Вольпина, по сути, стал первой в СССР громкой акцией протеста против существующего режима и порядков, навязанных стране коммунистами. Именно после этого митинга борьба за права человека в СССР становится общенародным общественным движением. Советская карательная система, как старая продырявленная лодка, начинает захлебываться в волнах народного гнева и возмущения…

А. С. Есенин-Вольпин призывает советских людей к глубокому изучению юридических документов, чтобы умело использовать их против нарушения законности в СССР, которые допускаются в деле преследования инакомыслящих, разрабатывает «Памятку для тех, кому предстоят допросы».

Чтобы угомонить бунтарский дух сына Есенина, на него опять набрасывают смирительную рубашку и увозят в психбольницу. Но времена круто меняются, приближается век гласности, и то, что раньше сходило с рук карательным органам, теперь не могло не быть незамеченным народом. В защиту А.С. Есенина-Вольпина поднимаются известные советские ученые, прогрессивные писатели, о вопиющем факте насилия над ним сообщают радиостанции всего мира. И тогдашний председатель КГБ Юрий Андропов решает отступить, дает команду выпустить из психбольницы сына Есенина, но надзор чекистов за его поведением не снимает.

Тем не менее Александр Сергеевич никак не прекращает свой «сизифов труд», заботясь и борясь за права психически больных, диссидентов, демократов, за гласность в СССР международных пактов о правах человека. Власти не в силах больше терпеть инакомыслия сына Есенина – с личного одобрения Л.И. Брежнева его выдворяют из страны. В Москве на Белорусском вокзале Александра провожает академик Андрей Дмитриевич Сахаров, основавший впервые в СССР Комитет прав человека. Именно в работе этого Комитета в качестве эксперта многие годы принимал самое активное участие А.С. Есенин-Волышн, о чем можно прочитать в книге А.Д. Сахарова «Мир, прогресс, права человека» (издательство «Советский писатель», Ленинградское отделение, 1990 год).

В связи с этим фактом любопытны высказывания писателя Дмитрия Волкогонова из книги «Семь вождей» (издательство «Новости», Москва, 1998 год). В частности, он пишет:

«В брежневские годы получило широкое распространение проявление инакомыслия, вольнодумства, духовного протеста. Сам генсек, уже мало интересовавшийся государственными делами, тем не менее всегда с большим интересом и одобрением следил за деятельностью Андропова и его мрачного ведомства. Он лично одобрил высылку за границу Солженицына, Чалидзе, Максимова, Красина, Литвинова, Есенина-Вольпина и других диссидентов». И далее: «Сквозь бетон консервации системы пробивались ростки свободомыслия, которые тут же топтали сапоги спецслужб. Но они пробивались».

Да, это верно сказано: «пробивались». Но какие колоссальные потери самых светлых умов понесла Россия! «Утечка мозгов» продолжалась неимоверно долго и после отъезда сына Есенина в Америку…

Нашел ли свое счастье Александр Сергеевич в США? Видимо, да, ибо он около тридцати лет успешно преподавал в университете города Буффало, а затем в Бостонском университете. За рубежом была учреждена так называемая «Сахаровская премия». Первому ее присудили за активную деятельность по защите прав человека в СССР Александру Сергеевичу Есенину-Вольпину.

Тут следует отметить, что в 1999 году наконец-то сбылась его заветная мечта – в России выпустили «Избранное» А. С. Есенина-Вольпина. Со слезами на глазах 75-летний сын Есенина взял в руки эту книгу. Журналисты атаковали его вопросом: «Что самое памятное в вашей жизни?». Александр Сергеевич ответил:

– Самое памятное для меня – это когда я устроил митинг в Москве на Пушкинской площади в защиту обездоленных диссидентов. Друзья мне говорили: «Остановись, тебя будут преследовать до конца жизни». А я им сказал в ответ: «Почему я должен сидеть молча, когда происходят эти процессы?».

Если бы такие демонстрации происходили в 20-30-х годах, если бы они тогда составляли фон московской жизни, то Сталину просто не удалось бы захватить ту власть, которую он получил. Мы должны быть все-таки готовы к тому, чтобы встретить будущее и не дать им повторить прошлое.

И, поглаживая ладонью книгу, выпущенную в Москве, он вдруг вспомнил стихи своего отца Сергея Есенина:

 
И сердце по-старому бьется,
Как билось в далекие дни…
 

Глава двадцать вторая
«Я верен был своей Отчизне»

«Уважаемый Валерий Михайлович! В газете „Караван“ я прочитал о том, что в Карлаге отбывал свой срок как враг народа ленинградский писатель-переводчик Давид Выгодский. К сожалению, я ничего не слышал о таком писателе. Правда ли, что он содержался в Карлаге, за что? Прошу рассказать более подробно.

Евгений Петров, читатель из Темиртау».

Действительно, недавно в «Караване» среди имен знаменитых узников Карлага назвали и писателя-переводчика из Ленинграда Давида Выгодского. Я давно собираю материалы об этом талантливом человеке. В моей архивной папке я нашел справку, выданную КГБ СССР (управление по Ленинградской области) 11 марта 1990 года № 10/28-517. В ней сообщается, что Выгодский Давид Исаакович был арестован 14 февраля 1938 года. Постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 23 июля 1940 года ему определено содержание в ИТЛ сроком на 5 лет в Карлаге. Там он и скончался 27 июля 1943 года.

Больше ничего нет об этом человеке в секретных документах НКВД. Между тем, Давид Выгодский был замечательным переводчиком, поэтом, делегатом I съезда советских писателей в 1934 году. Как мы знаем, на этом съезде выступил Николай Бухарин. Выгодскому понравился доклад «сего государственного деятеля» о поэзии.

Бухарин сумел тогда понять и поддержать такого талантливого поэта как Борис Пастернак, уважительно говорил о Тихонове, Сельвинском, Луговском. Взгляды на поэзию Бухарина и Выгодского совпали, «друг Сталина» стал его кумиром. За что вскоре и пострадал Давид Исаакович, так как Николай Иванович Бухарин попал в немилость к великому вождю, был уличен в попытке убийства руководителей партии. 2 марта 1938 года газета «Правда» сообщала в передовой «Троцкистско-бухаринским бандитам нет пощады»:

«Советский народ проклянет навеки этих извергов, навеки заклеймит их отвратительные деяния. Они пролили кровь кристально чистого борца за коммунизм, пламенного народного трибуна СМ. Кирова… Это они злодейски оборвали жизнь гения нашего народа A.M. Горького… Они организовали злодейское убийство непоколебимых большевиков В.В. Куйбышева и В.Р. Менжинского. За все это злодеи должны держать ответ. Если враг не сдается, его уничтожают, сказал величайший гуманист нашей эпохи A.M. Горький, павший жертвой подлых заговорщиков…»

И хотя Д.И. Выгодский ни в каких убийствах не участвовал, ни в каких боевых организациях против партии Ленина-Сталина не состоял, его обвинили в террористических актах, антисоветской агитации и пропаганде, организационной деятельности, направленной к совершению контрреволюционного преступления. Мол, Выгодский стремился бежать за границу, чтобы оттуда поставлять оружие для троцкистов-бухаринцев с целью свержения сталинского режима.

На самом деле Выгодский был весьма далек от политики, тем более от злобных планов нападения на партию большевиков. Его не интересовали ни классовая борьба, ни насильственная организация колхозов, ни разгон предпринимателей… Он до мозга костей был отличным переводчиком, в этом качестве работал в Петрограде в издательстве «Всемирная литература», сотрудничая в журналах «Россия» и «Звезда». В 1920-30 годы он перевел около 20 романов французских, испанских, немецких и латиноамериканских писателей. Он переводил и украинских авторов – поэтов Максима Рыльского и Павла Тычину, из белорусских писателей – Петра Панча.

В это время он повстречал в книжном магазине на Невском проспекте писательницу Эмму Хейфец, влюбился в нее. Вспоминая те дни, М. Слонимский в «Книге воспоминаний» (Москва, 1966 год) написал о Выгодском:

«Он ничего не умел скрывать. Хитрость была чужда ему. И когда вдруг он стал исчезать по вечерам, а потом возвращался растерянный, сияющий, склонный уже не переводить чужие стихи, а писать собственные, то легко было нам догадаться, что такое приключилось с ним. И вскоре он познакомил нас со своей женой, отчество которой нас не заинтересовало. Попросту Эмма, новый наш друг и товарищ». Добавлю, что Эмме он посвятил стихотворение в первой книге своей поэзии «Земля».

Жили они в холодной комнате в Доме искусств, но невидимый очаг любви согревал их. Это было самое плодотворное время для них. Выгодский пишет свою знаменитую книгу «Литература Испании и Испанской Америки. 1898–1929». Хейфец [6] 6
  после брака – Выгодская. Прим. В.М.


[Закрыть]– документальную повесть «Приключения Марка Твена». Обе книги выходят большими тиражами. Выгодскую принимают в члены Союза писателей, Давида Исааковича избирают председателем испано-американского общества переводчиков.

Вскоре молодая семья перебирается жить в дом на Моховой улице. Квартира Выгодских стала пристанищем для молодых поэтов и прозаиков. Собственно говоря, это была не квартира, а большая библиотека. Книги всюду: на подоконниках, на полках, даже на полу до самого потолка. Здесь, среди книг, и продолжалась большая любовь Выгодских. Давид Исаакович был старше Эммы на девять лет, он был опытным литератором, хорошим стилистом и всячески помогал своей подруге в издании новых книг. По его совету Эмма стала писать документальную повесть о жизни автора «Дон Кихота», испанского писателя Мигеля Сервантеса. Все знали его знаменитую книгу, но сведений о самом авторе – с гулькин нос. И вот Выгодские взялись за поиск подробностей биографии великого Сервантеса. И открыли для себя не просто человека с пером, а доблестного воина, мужественного моряка, солдата Испании, храбро сражавшегося с турками. Вся жизнь его, образно говоря, – морские бои, обстрелы, пираты, подвиги… Особенно отличился Сервантес в Лепантском бою. Вражеские пули ранили его в плечо и грудь, но он продолжал сражаться с турками, пока не потерял сознание. Сам главнокомандующий флотилии, дон Хуан Австрийский похвалил Мигеля за храбрость, велел выдать ему прибавку к жалованью. Но левая рука, поврежденная, навсегда повисла. И что вы думаете? Несмотря на это, Сервантес снова рвется в бой…

Его называли храбрым кабальеро. Он бился на Корфу, в Тунисе. Он защищал крепость Голету и форт возле нее на африканском берегу. И даже когда в Алжире Сервантес попал в плен, он не успокоился, устраивая побеги пленников из змеиных ям, где их держали в холоде и голоде.

Когда Сервантес вернулся в Испанию, он сказал брату:

– Вот теперь я буду писать, Родриго. Мне есть что сказать людям. Я потерял левую руку, но ведь цела правая!

Многие читатели России ничего не знали о славной биографии Сервантеса, его считали вздорным фантазером, писателем с больным воображением. Выгодская доказала, что за этим «воображением» была большая жизнь, полная отваги и героизма. И она говорила молодым: не спешите, прежде чем хвататься за перо, писать, надо прожить долгие годы, надо пройти сквозь огонь и пекло, надо познать жизнь во всем ее многообразии. Только вобрав в себя житейский опыт, много увидев и узнав, берись рассказывать об этом людям. Иначе будет сплошная фальшь, далекая от истины…

Свое произведение о Сервантесе Выгодская назвала «Алжирский пленник». И оно покорило читателей правдой жизни, простым и чистым языком, большой любовью к Сервантесу, страницы биографии которого Эмма впервые открыла людям.

Слава пришла к молодой писательнице. Но вскоре жизнь ее омрачили черные тучи сталинизма. Ее доброго Давида арестовали по навету завистников.

Давид Исаакович чувствовал, что за ним должны прийти чекисты как за врагом народа – бухаринцем, он стал часто посещать порт, уточнять, какие куда корабли идут, как попасть на них. Он намечал бежать из кровавой России в Испанию или Латинскую Америку, боялся, что его арестуют прямо тут, на причалах, где швартуются пассажирские и грузовые суда.

Но его арестовали не в порту и даже не в редакции, а дома. Мариэтта Шагинян в журнале «Наш современник» № 8 за 1964 год рассказала: «Во второй половине 30-х годов ночной стук в квартиру был страшным событием. За ним следовало несчастье и разлука.

У Давида Выгодского были жена и маленький сын. Ночью к нему постучали. Он простился с женой и сыном, веря, что скоро увидит их, зная, что за ним нет вины перед Родиной. И с этой ночи ни жена, ни сын никогда больше не увидели его добрых, ласковых глаз из-под нависших над ними дремучих бровей, не услышали его негромкого голоса с неизменными нотками юмора в нем, не встретили его в дверях в обычной старенькой курточке со связкой книг под мышкой. За Давидом Выгодским замкнулась стена молчания».

Обвиненный в непонятных преступлениях по статьям 58-8, 58–10, 58–11 УК РСФСР, Давид Исаакович долгое время находился под следствием. Он все отрицал, кроме симпатии к Николаю Бухарину. Неужели за это расстрел?

Эмма Иосифовна не верила в падение Давида Выгодского, как не верили в это его друзья-писатели. Она умоляла их встать на защиту опального мужа, и в НКВД посыпались письма от прозаиков и поэтов. Первым обратился в органы писатель-орденоносец Борис Лавренев. В письме от 13 ноября 1939 года он так охарактеризовал нашего героя:

«Давида Исааковича Выгодского я знаю с момента моего возвращения в Ленинград из Красной Армии, с конца 1923 года. Встречался с ним в основном на работе в Правлении Союза писателей, в ряде комиссий и секций ССП.

Все это время Д.И. Выгодский производил на меня впечатление человека с исключительно сильно развитой общественной жилкой, энтузиаста распространения в нашей стране классической западной литературы (в особенности он был горячо увлечен испанской литературой). Все поручения и работы, которые ему давались Союзом советских писателей, Д.И. Выгодский проводил очень добросовестно и с большим увлечением, не формально.

Со стороны общественной оценки Выгодский пользовался в ССП настолько большой популярностью и уважением, что, как мне известно, парторганизация ССП предлагала Д.И. вступить в партию, и на партсобрании ему были даны лучшие отзывы. Никогда мне не приходилось слышать от Выгодского или о Выгодском хоть что-либо, что нарушило бы мое представление о нем как о советском человеке и хорошем товарище».

Борису Лавреневу вторил другой писатель-орденоносец, не менее знаменитый в то время Константин Федин. 19 ноября 1939 года он отправляет в органы письмо следующего содержания:

«Давида Исааковича Выгодского я знаю на протяжении многих лет, начиная с 1921 года. Знаю по работе в редакции журнала „Книга и революция“, в котором он выступал как критик и библиограф, знаю как переводчика и поэта по отдельным его работам, например, по переводам с украинского. Он специализировался в романских литературах, главным образом как испанист, и, накопив в этой области громадный опыт, стал признанным в среде переводчиков работником. Он является также весьма видным знатоком русской поэзии, особенно библиографии поэзии советского периода.

Весьма часто встречал я Д.И. Выгодского на общественной работе в литературных организациях Ленинграда. К этой работе он относился образцово и снискал к себе уважение всех писателей.

На меня Выгодский всегда производил впечатление хорошее. Это человек от природы общественный, деятельный, неустанно работающий и очень скромный. В честности, прямодушии, нравственной чистоте его у меня никогда не было повода усомниться. По-моему,

Выгодский предан советской литературе совершенно бескорыстно и глубоко искренне».

В защиту Выгодского выступили Юрий Тынянов, Виктор Шкловский, Михаил Зощенко, Михаил Слонимский и другие писатели. Но следователь, прочитав все эти письма, сказал Давиду Исааковичу: