Текст книги "Садовник (сборник)"

– Узнала! Ха-ха-ха! – весело смеется она. – Опять узнала! Ну скажи, как ты узнала?

– Кто же, кроме тебя, на такую глупость решится? – отвечает Анна, поправляя прическу, и спрашивает удивленно: – А что это ты тут делаешь?

– Клиентов ловлю! – жизнерадостно отвечает Паша.

Мужчины прыскают смехом.

– Что подумали, дураки? – укоряет их Паша и вновь обращается к Анне: – Тебе, Нюся, хорошо, ты красивая и знаменитая, а тут… – Грустит Паша всего одно мгновение. – Слушай, а ты видела его жену?

– Видела.

– Нет, я понимаю, для чего нужен женщине молодой муж, но зачем мужику девочка – не понимаю! – громко восклицает Паша.

– Для того же самого, – многозначительно произносит Сурепкин.

– Потише, – морщится Толстой.

К ним направляется улыбающийся господин с пакетом в руке. Подойдя к Анне, он наклоняется и подобострастно шепчет, протягивая пакет:

– Анна Ивановна, Давид Давидович просил вам это передать в качестве гонорара за исполнение музыкального произведения.

Анна удивленно вскидывает брови, глядя на пакет:

– Что там?

– Деньги. Доллары. Сто тысяч.

Анна капризно морщится.

– Я разлюбила доллары и полюбила евро…

– Мы можем их поменять.

– Я о другом. То был подарок, а разве можно брать за подарок деньги?

Господин недолго обдумывает услышанное.

– Я передам ваши слова Давиду Давидовичу.

– Передайте, – говорит Анна, великодушно улыбаясь.

Господин ретируется.

– Ну, мама… – восторгается Анною Илья.

– Это что-то с чем-то! – восклицает Паша. – Отказаться от ста тысяч…

Сурепкин безнадежно машет рукой и снова выпивает.

– Гениальный пиаровский ход! – восторгается Толстой. – Жаль, что фотографов поблизости не было. Ну, ничего, смонтируем! Гениально, Анна Ивановна!..

– Как же вы мне надоели, – морщится Анна, встает и уходит.

Следом спешит Паша.

Илья направляется за ними, но, понимая, что в женской компании он нежелателен, останавливается.

Сурепкин и Толстой смотрят на уходящих.

– Чудит старуха, – задумчиво произносит Толстой.

– Вторую неделю не спит, – сообщает Сурепкин.

– Как бы ласты не склеила…

– Не дай бог! – восклицает Сурепкин. – Набегут наследнички – затаскают по судам. – Его так пугает эта перспектива, что он поднимает руку, чтобы перекреститься, но увидев проходящего официанта с напитками, машет ему, подзывая.

12. Там же. Тогда же

Анна и Паша неторопливо идут через праздничную поляну, сдержанно отвечая на приветствия.

– Глянь, глянь, – говорит Паша, указывая взглядом на длиннющую красавицу-блондинку. – Узнаешь?

– Нет.

– Баранова, жена Козлова.

– Не может быть… – удивляется Анна. – Она же была маленькая и толстенькая.

– Была. Пятнадцать пластических операций плюс увеличение роста на пятнадцать сантиметров. Ломают ноги и вытягивают. Какой-то миллион долларов – и совсем другой человек.

– Да-а… – Привыкшая не удивляться, Анна даже оглядывается.

– А Козел на нее посмотрел и дал деру. Сказал: «Я любил толстенькую и родную, а ты длинная и чужая…» Она ведь и фамилию сменила. Теперь она Кэтрин Барски… А это Мыльникова… Теперь Божена Мынска… Нет, это что-то с чем-то… Нинка Мыльница, вчерашняя бэ – миллиардерша…Умереть – не встать!

– Завидуешь? – насмешливо спрашивает Анна.

– Я? Никогда! Просто обидно! Бьешься тут как рыба об лед, а эти…

– А как твои «Русские шторы»?

– Горят синим пламенем. Я же говорю – ловлю клиентов… Только бесполезно это. Чтобы таких клиентов иметь, надо быть всегда с ними рядом. Рядом с большими людьми… Слушай, Нюсь, давай я тебе шторы поменяю! – мгновенно воодушевляясь, предлагает Паша.

– Ты мне их уже пять раз меняла.

Воодушевление тут же сменяется унынием.

– Ткань красивая есть, – говорит уже безо всякой надежды Паша и прибавляет с мечтательным вздохом: – Эх, купить бы здесь домик, уж я бы тогда развернулась!

– Здесь земля золотая, дороже чем на Манхэттене, – напоминает Анна.

Паша не слышит, глаза ее мечтательно блестят. Анна смотрит на нее, снисходительно улыбаясь:

– Дура ты, Пашка. Как была дура, которая приехала из деревни и завалилась в мой дом со своим дурацким платьем, так дура и осталась…

– Есть тут один домишко – последний непроданный… – В Пашиных глазах горит огонь желания.

– У тебя есть такие деньги? – удивляется Анна.

– Денег нет, есть спонсор.

– Наконец-то, поздравляю!

Паша отмахивается:

– А, щиплется только.

Анна морщится, как будто ее ущипнули.

– Больно?

– Терпимо. То ли депутат, то ли делегат, не запомню никак. Его по телевизору чаще, чем тебя, показывают. Говорит, давай тебе домик куплю, буду приезжать…

– Щипаться?

– Жалко, что ли? Я уже ходила, да хозяин такой гад оказался… Разговаривать даже не стал. Да и кто я для него?

Паша неожиданно останавливается, берет Анну за руки и произносит с чувством:

– Слушай, Нюся, только ты можешь меня спасти!

До Анны не сразу доходит смысл просьбы подруги. На них обращают внимание.

– Хочешь, я на колени перед тобой встану!?

– Пошли, а то неизвестно, что подумают, – говорит Анна и идет дальше.

– Мне он отказал, а тебе не посмеет! Ты – Анна Сапфирова! – продолжает уговаривать Паша.

– Давненько я мордою своей не торговала, – подумав, произносит с усмешкой Анна.

13. Там же. Тогда же

– Стой! – Паша останавливает официанта с напитками. – Давай сперва выпьем! За удачу, на посошок! И за тебя! – Она выливает в один стакан три рюмки водки.

Анна пить не собирается.

– Помнишь, был такой артист Суровцев? – спрашивает она.

– Ну конечно…

– Он говорил: «В России пить нельзя – сопьешься».

– Да? А кстати, куда он делся?

– Спился. Он был невыездной, – Анна улыбается, вспоминая. – До мозга костей был артист. Маму родную мог продать за горсточку аплодисментов.

– И его заодно помянем, – говорит Паша и выливает в стакан четвертую рюмку.

14. Поселок Большие Сосны. Тогда же

Анна и Паша идут по дороге, огражденной с обеих сторон высоченным забором. Из-за каждых железных ворот раздается глухое рычание и лай. Женщины в ужасе отбегают и хохочут.

15. Поселок Большие сосны. Тогда же

А здесь нет никакого каменного забора, а всего лишь покосившаяся деревянная оградка и калитка. Это тот самый домишко, который Анна видела сверху.

– Ой, что-то мне нехорошо, – морщится Паша. – Знаешь что, может, ты пойдешь одна, а я тебя здесь на лавочке подожду?

– Конечно одна. Ты бы все испортила, – спокойно говорит Анна.

– По-моему, он вообще колдун! – сообщает вдруг Паша.

Анне надоела пьяненькая подруга, и она без колебаний входит в чужой двор.

16. Двор дома. Тогда же

Перед стареньким обшарпанным домишком лежит выкрашенный серебрянкой здоровенный корабельный якорь. Рядом в вырытой ямке стоит куст калины, приготовленный к посадке. К стене прислонился велосипед. Тут же пустая собачья будка. На земле лежат цепь и расстегнутый ошейник.

– Есть кто дома? – спрашивает Анна, но никто не отзывается.

Анна стучит в дверь дома и, не получив ответа, входит.

17. Дом. Тогда же

Здесь застыла советская жизнь во всем ее очаровательном убожестве: кровать-диван, круглый стол, шкаф, часы на стене, сервант с дешевой посудой.

– Есть кто дома? – повторяет Анна вопрос и вновь не получает ответа.

В углу стоит неожиданное здесь старинное пианино с инкрустацией.

Анна подходит к нему, разглядывает, поднимает крышку. В руке ее маленькая сумочка, и, чтобы не мешала, она кладет ее на инструмент и нажимает на клавиши.

Тут же дверь распахивается, и в проеме появляется крупная мужская фигура. Анна вздрагивает от неожиданности.

– Здравствуйте, – говорит она, но мужчина не отвечает, уходит.

– Постойте, куда же вы? – торопится Анна следом, забыв свою сумочку на пианино.

18. Двор дома. Тогда же

Мужчина исчез. Анна растерянно ходит по двору, ничего не понимая, и неожиданно слышит сверху мужской насмешливый голос.

– Ну и что вы здесь, женщина, делаете?

– Я?

Анна поднимает голову и видит сидящего в бывшей голубятне в окружении кур мужика в светлых штанах и тельняшке. Рукава ее закатаны по локоть, и руки орудуют в ведре, наполненном чем-то очень неприятным на вид и запах.

– Здравствуйте, – говорит Анна, приветливо улыбаясь.

Увлеченный своим занятием, мужчина не отвечает.

– Мне кажется, я где-то вас видела… – искренне говорит она.

– Я вас тоже, – ухмыляется мужчина. – Как теперь говорят – прикид. Никто не хочет самим собой быть. Все кем-нибудь прикидываются. Я в Москве возле Мавзолея живого Ленина видел, со Сталиным беседовал, а Гитлер мне свое удостоверение предъявил: «Гитлер Адольф Алоизович». Подпись, печать, все как положено. – Мужчина замолкает, то ли не желая дальше рассказывать эту историю, то ли о ней забыв, сосредоточенно продолжает свое занятие.

– А что было дальше? – напоминает о себе Анна, изображая живой интерес.

– А дальше он от меня с расквашенной мордой наискосок через Красную площадь бежал, – неохотно отвечает мужчина и уже совсем неохотно прибавляет: – А за мной – милиция… Под Гитлера решил, гад, закосить. А вы, значит, – под Анну Сапфирову?

Анна улыбается.

– А может, я и есть Анна Сапфирова?

Мужчина хмыкает.

– Тоже удостоверение покажете? Идите откуда пришли. Идите, женщина, идите.

Не привыкшая отступать, Анна уходить не думает и переводит разговор в другое русло.

– А что это вы там делаете? – спрашивает она максимально благожелательно.

– Говно мешаю, – охотно отвечает мужчина.

Анна брезгливо морщится, но продолжает разговор.

– Зачем?

– Зачем? – задумывается мужчина и тут же находит ответ: – А чтоб вам на голову вылить! – и смеется, довольный собой.

– Что вы себе позволяете?! – возмущенно восклицает Анна.

– А что я себе позволяю? Думаешь, не знаю, зачем пришла? Каждый день приходят. А вот на голову одной такой ведро говна вылью, сразу перестанете ходить!

– Мне? – не верит Анна.

– А больше тут нет никого, – отвечает мужчина.

– Вы – хам, – возмущается Анна. – Кабан! Забрался на крышу и гадит на людей сверху.

На «кабана» мужчина обижается. Он поднимается с ведром в руке, угрожающе им размахивая.

– А вот возьму сейчас и вылью!

Неизвестно, чем эта перебранка закончилась бы, если бы сзади не раздался зычный мужской голос.

– Эй вы там, наверху!

Анна оглядывается. К ним торопятся грузный усатый милиционер и взволнованная протрезвевшая Паша.

– Майор Пасюк, местный участковый, – докладывает Анне милиционер, – а это – Мурашкин, моя головная боль. Последний остался здесь пережиток прошлого. Слезай, Кузьмич, я тебя с самой Анной Сапфировой познакомлю.

– Кузьмич? – удивленно произносит Анна.

– Анна Сапфирова? – все еще не верит мужчина.

Повисает тишина, неожиданно разрываемая гулким пушечным выстрелом. Над домом олигарха в воздух взлетают ракеты салюта, а над домом Мурашкина – куры и петух, сталкивая в пропасть растерявшегося хозяина. Полное куриного помета ведро летит вместе с ним.

– Полу-у-ндра! – предупреждающе кричит Кузьмич.

19. Спортивный зал. День

Большой спортивный зал украшен воздушными шарами, гирляндами, портретами Анны Сапфировой. В зале большие круглые столы, за которыми сидят радостные, возбужденные Анны Сапфировы. Конечно, если присмотреться, то не все похожи на нее точь-в-точь, а некоторые так вовсе едва-едва, но основные параметры соблюдены: у всех рыжий парик, броское платье, ярко накрашенные губы, и при первом взгляде на такое количество наспех клонированных звезд берет оторопь.

На специально устроенной сцене, над которой огромными буквами написано: «Анна, мы тебя любим!», стоит Толстой с микрофоном и, приплясывая, кричит:

– Тула!

– Есть! – отвечает из зала тульская Анна Сапфирова.

– Калуга!

– Здесь!

– Кострома!

– Я!

И после каждого такого отклика следуют радостные возбужденные аплодисменты.

За импровизированной кулисой стоит Сурепкин и тычет пальцем в свои часы. Толстой пожимает плечами. Сурепкин прикладывает палец к своему виску, показывая, что он готов застрелиться. Толстой изображает свободной рукой на своей шее петлю и тут же кричит в зал:

– Урюпинск!

– Мы!!! – откликаются сразу три урюпинские Анны Сапфировы.

20. Раздевалка при спортивном зале. Тогда же

Раздевалка приспособлена под грим-уборную. Анна сидит у большого зеркала и подбирает помаду. В углу рыдает гримерша. В дверь заглядывают испуганные физиономии и тут же исчезают. Анна очень раздражена. Всюду валяются патрончики губной помады. Звонит мобильный. Анна берет трубку, там голос Паши.

– Нюся, как ты?

– Отлично, – усмехается Анна, – от меня за версту разит куриным дерьмом.

– А ты видела? Ты видела, мы все были в говне, а на нем ни капельки. Он колдун, я же говорю – он колдун!

– Слушай, Паш, – перебивает подругу Анна. – Я не оставляла у тебя мою помаду?

– Какую помаду?

– Счастливую…

– Счастливую?!

– Я ее так назвала… Была в какой-то стране и привезла десяток. Не могу без нее… А мне тут подсовывают чёрт-те что…

– Она ничем не отличается-а-а! – сквозь рыдание выкрикивает гримерша.

– А в какой стране ты ее купила? – очень заинтересованно спрашивает Паша.

– Она ничем не отличается-а-а! – продолжает вопить гримерша.

– Заткнись, дура, – цедит сквозь зубы Анна.

– Это ты мне? – спрашивает Паша.

– И тебе тоже, – отвечает Анна и дает отбой.

От дверей доносится какой-то шум, там совершается прорыв, и в раздевалке появляются три женщины в черном. Они разного возраста: старшей, видимо, шестьдесят, средней примерно сорок и младшей не больше двадцати. Последняя держит в руках запечатанную гипсовую урну, в каких хранят прах покойника. Они подбегают и останавливаются в паре метров, словно уткнувшись в невидимую стену.

– Вы… кто? – удивленно спрашивает Анна.

– Мы – вдовы! – гордо отвечает старшая.

– Я вижу, – кивает Анна, глядя с сочувствием. – Что, где-нибудь разбился самолет?

– Умер муж, – сообщает старшая.

– Чей муж? – не понимает Анна.

– Мой муж! – старшая.

– И мой! – средняя.

– И мой! – младшая.

– Наш муж, – говорят вдовы хором, и вновь солирует старшая:

– И ваш тоже.

– Мой? – не понимает Анна.

– Исидор Козюхевич! – с горделивой интонацией называет старшая вдова имя общего покойного мужа.

– Ах, этот, – морщится Анна, вспоминая.

Младшая: Вы были его первой женой, и он вспоминал вас даже перед смертью!

Средняя: А вы не были на похоронах.

Старшая: И даже на поминках. Но мы надеемся, что вы вместе с нами исполните последнюю волю нашего покойного супруга.

– В чем же она заключается? – осторожно интересуется Анна.

Старшая: Исидор завещал всем своим бывшим женам развеять его прах в акватории одесского порта, где он начинал жизненный путь.

Анна усмехается:

– Куда что делось, а чувство юмора у Исидора осталось. – Она указывает взглядом на урну. – А это, значит, он?

– Он. – Старшая всхлипывает, средняя сдерживает рыдания, младшая пускает слезу.

– Мы взяли его с собой, чтобы, глядя ему в глаза, вы не смогли отказать, – говорит она.

– Легко, – говорит вдруг Анна, глядя на урну с прахом своего бывшего мужа, и тут же переводит взгляд на женщин. – Какая я ему была жена… А уж вдова и вовсе никакая… Нет, девочки, насчет праха я – не в доле. Извините, мне некогда…

Анна поворачивается к зеркалу. Охрана оттесняет вдов, но вдруг Анна их останавливает:

– Стойте? Что у вас за помада?

Каждая из женщин думает, что вопрос обращен именно к ней, и начинает что-то объяснять, отчего тут же возникает гвалт.

– Да у вас, у вас, – указывает Анна на молодую.

– У меня? – радуется молодая. – Специальная серия «Прощай-прости» – на смерть мужа или любовника. Видите, здесь по краям траурная кайма, но цвет в целом радостный.

– Дайте-ка, – просит Анна.

Молодая торопливо передает урну старшей, но та ее не берет, считая, видимо, что это должна сделать средняя, и от этой неразберихи чуть не случается непоправимое. Урна падает, но у самого пола вдовы успевают ее подхватить.

– Блин, чуть не грохнулся. – Молодая вытирает со лба пот, вынимает из сумочки помаду.

– Говорите, «Прощай-прости»? – с сомнением спрашивает Анна.

Молодая кивает.

– У вас герпеса нет?

– Сроду не было. Да вы не думайте, я за время траура еще ни разу ни с кем не целовалась.

Вдовы, включая Анну, с уважением смотрят на молодую.

21. Спортивный зал. Тогда же

– Анна! Анна! Анна! – дружно скандирует зал.

И Анна выбегает на сцену.

Аплодисменты, шум, визг, свист.

– Здравствуйте, любимые! – кричит Анна в микрофон.

Аплодисменты, шум и визг делаются сильнее.

Анна успокаивает их движением рук и, всматриваясь в зал, продолжает:

– Вас так много, и вы так прекрасны, Анны Сапфировы, что может быть, я здесь лишняя?

– Не-ет! – радостно не соглашается зал.

– Ну, хорошо, с чего начнем? – Анна смотрит на Толстого.

– Анна Ивановна, ваши горячие поклонницы и поклонники собрались здесь, чтобы накануне вашего мегагала-тура «По России с любовью» пообщаться с вами, задать вопросы, поговорить…

– Вопросы? Пожалуйста! – охотно предлагает Анна.

Вверх тянутся руки и таблички с названием городов.

– Говорят, что вы будете сниматься в исторической ленте «Императрица Анна Иоанновна». А в какой роли? – интересуется маленькая и худенькая копия Анны.

– Разумеется, в роли императрицы, – с улыбкой отвечает Анна.

Аплодисменты.

– Это правда, что вы на новоселье олигарха отказались от гонорара в миллион долларов? – спрашивает толстая копия Анны.

– Миллион? Кто вам сказал?

Анна смотрит на Толстого. Тот смущенно опускает голову. Анна качает головой. Смех.

– Не миллион, поменьше, но – отказала… – говорит Анна.

Аплодисменты.

Следующий вопрос задает еще один двойник Анны, немолодая женщина. Голос пожилой, но задорный.

– Анна Ивановна, вы так много работаете, играете, выступаете, выступаете, выступаете… Скажите, откуда вы берете столько сил?

Анна улыбается.

– У меня молодой муж!

На этих словах из-за кулис выбегает Илья. Он в спортивном костюме олимпийской сборной России. В зале визг и свист, даже больший, чем при появлении Анны.

– Чемпион Вселенной по бодибилдингу Илья Муромский! – кричит в микрофон Толстой.

Илья расстегивает молнию, сбрасывает куртку и демонстрирует свои умопомрачительные бицепсы.

В зале вопль и вой.

Илья делает вид, что хочет снять штаны, и от этого одной из лже-Анн становится плохо, она теряет сознание, и ее выносят.

– Ну что ты наделал? – укоризненно спрашивает Илью Анна.

– Я не хотел, – оправдывается он.

– Представляю, что было бы, если бы ты хотел! – говорит Анна и подмигивает в зал.

Эти слова вызывают в зале не коллективный восторг, а почти коллективный оргазм.

– Мне уйти?! – спрашивает Анна, но неистовство продолжается.

– Мне уйти?!

Ответа нет, но становится тише.

– Уйти? – в третий раз кокетливо спрашивает Анна и неожиданно отчетливо слышит в ответ крик:

– Уйдите!

22. Там же. Тогда же

В зале тихо. У стены стоят строгого вида юноша и девушка в очках.

– Вы же умная, вы же понимаете, что должны уйти?! – кричит девушка, обращаясь к Анне. – Неужели вас, Анну Сапфирову, не унижают дутые скандалы в желтой прессе, фиктивный брак с этим резиновым мальчиком и такие вот сборища проплаченных придурков? Вы думаете, от вас сходят с ума и падают в обморок? Да вы выйдите на улицу – на вас никто не обратит внимания! Уйдите, Анна Сапфирова, сами уйдите!

В глазах Анны растерянность. Толстой, Сурепкин и Илья растеряны тоже.

Девушка замолкает, и в зале повисает мертвая тишина.

– Она на маму… Да я за маму… – шепчет Илья и бросается в зал, но, видимо, от чрезмерного волнения втыкается в стол и летит, сметая все на своем пути.

Строгий юноша меж тем готов защищать строгую девушку. Завязывается потасовка, бежит охрана, появляется милиция.

23. Раздевалка. Тогда же

Анна сидит у зеркала, внимательно на себя смотрит, стирая с губ помаду. За ее спиной стоят Толстой и Сурепкин в позе бойцовых петухов и, подталкивая друг дружку то плечом, то грудью, то животом, выясняют отношения.

Сурепкин: Развелось Толстых, как собак нерезаных!

Толстой: Сорную траву – с поля вон!

Сурепкин: Ты?!

Толстой: Я.

Сурепкин: Ты?!

Толстой: Я.

Сурепкин: Ты ее пригласил?

Толстой: Я?

Сурепкин: Не я же.

Толстой: Да я ее знать не знаю. Экстремистка какая-то…

Сурепкин: Не-ет, это уже не экстремизм, это заговор. И я знаю, на кого ты работаешь!

Толстой: Ну и на кого?

Сурепкин: На Тюкину!

Толстой: Это ты работаешь на Тюкину!

Сурепкин: Я работаю на Анну Сапфирову! И только.

Толстой: И я работаю на Анну Сапфирову. И тоже только.

Сурепкин: А хочешь, я тебя сейчас… застрелю?!

Толстой: А хочешь, я тебя сейчас… повешу?!

Сурепкин и Толстой наконец хватают друг дружку за грудки, но между ними вырастает Анна.

– Кончайте, нанайские мальчики, – говорит она устало и идет к двери.

– Анна Ивановна, вы куда? – волнуются Толстой и Сурепкин. – Куда вы?

– Я ухожу, – уверенно и спокойно отвечает Анна.

24. Тверской бульвар. Вечер

Анна выходит из машины и спускается на бульвар и идет так, как и должна идти по бульвару звезда, не скрывая, что она звезда, скорее наоборот. И совсем недолго остается незамеченной. Ее узнают какие-то девочки и мальчики, а следом и взрослые, узнают и окружают, прося автограф и фотографируясь вместе. Наконец Анне это надоедает, она прорывается к дороге и останавливает машину. Водитель тоже ее узнает, разевает рот и въезжает в идущую впереди легковушку. Оттуда выскакивает мужик и начинает орать, но, увидев Анну и узнав, замолкает, тоже разинув рот. Анна смотрит на себя в зеркало и шепчет.

– Узнали! Даже без помады узнали!

25. Поселок Большие Сосны. Вечер

Анна входит во двор. Тихо и пустынно. Перед домом – свежепосаженный куст калины. Земля вокруг него полита разведенным куриным пометом. Анна морщится. Она стучит в дверь дома и, не дожидаясь ответа, входит.

26. Дом Мурашкиных

Анна торопливо подходит к пианино. Сумочка лежит там, где она ее забыла. Анна открывает ее, вынимает помаду, ищет взглядом зеркало и находит – большое, тусклое, в дверце шифоньера. Вглядываясь в свое отражение, Анна красит губы и вдруг замечает стоящую в двери неподвижную фигуру. Это юноша или, скорее, подросток в узком пиджаке и коротковатых брюках. На лице черные очки, отчего вся его фигура немного напоминает стиляг-шестидесятников. Он вызывает у нее довольную усмешку – так окаменевают те, кто неожиданно видит ее перед собой. Но пауза затягивается, а юноша по-прежнему стоит неподвижно.

– Вы… кто? – спрашивает вдруг он.

Недовольная тем, что юноша ее не узнал, Анна хмыкает.

– Странная манера обращаться к старшим по возрасту. Я, кажется, догадываюсь, кто вас так воспитал, – говорит она недовольно.

– Извините, – торопливо говорит юноша. – Просто… здесь разные люди ходят… Отец просил быть внимательным. Меня Олег зовут. А вы случайно не знаете, где мой отец? Он всегда меня встречает, когда я из интерната приезжаю, а сегодня почему-то не встретил.

– Ты учишься в интернате?

– Да… Это музыкальный интернат…

– Хочешь быть музыкантом?

– Мечтаю.

– Какую же музыку ты любишь?

– Джаз. Я люблю джаз. А наша директриса не любит и не разрешает мне джазом заниматься… – Олег хочет еще рассказывать, но Анна не хочет больше слушать.

Вежливо улыбаясь, она подходит к двери, но юноша не сходит с места, словно не желая этого замечать.

– А вы любите смотреть закаты? – задает вдруг юноша совершенно неожиданный вопрос.

– В каком смысле – смотреть закаты? – недоумевает она. – Не понимаю…

Юноша смеется.

– Никто не понимает! Сейчас все смотрят сериалы по телевизору, а мы с отцом на крыше – закаты!

– Да вы, я гляжу, романтики, – Анна не скрывает иронии, а юноша возбужденно продолжает:

– Правда я рассветы больше люблю, но у отца ревматизм…

Анна усмехается.

– Да уж, романтизм и ревматизм вещи несовместные.

Но и в иронии своей слушательницы юноша неожиданно находит поддержку.

– Отец у меня – старший матрос, на всех морях и океанах побывал, но нигде таких красивых рассветов и закатов не видел! Не верите? А вы оставайтесь. Отец придет, и мы втроем полезем на крышу закат смотреть!

– Нет уж, спасибо, – пряча усмешку, отказывается Анна.

– Вы только не сказали, как вас зовут!

– Это уже не важно, – говорит Анна и делает к двери шаг, чуть не вплотную приблизившись к неподвижно стоящему юноше.

– Да пустите же! – возмущается Анна.

Юноша испуганно отшатывается, где-то что-то падает, но Анна не обращает на это внимание.

– Привет Кузьмичу! – насмешливо бросает она на ходу.

27. Поселок Большие Сосны. Тогда же

Анна направляется к знакомой машине, у которой передний бампер привязан мужскими подтяжками. Водитель услужливо открывает перед ней дверь. В этот момент к остановке подъезжает автобус и из него осторожно выходит Кузьмич. Он на костылях, нога в гипсе. Анна смотрит на него удивленно и растерянно.

– Ах ты, чёрт, – сердится она на себя и, чуть помедлив, садится в машину.

28. Костюмерная «Мосфильма». День

Анна – в парадном костюме и гриме императрицы Анны Иоанновны. Смотрит на себя в зеркало.

Костюмеры и гримеры умиленно улыбаются.

Стремительно входит режиссер. Он немолод, с дымящейся трубкой.

– Ты – это она! – говорит режиссер, указывая на большой портрет императрицы Анны Иоанновны на стене.

Та в три раза толще нашей Анны. В глазах Анны Сапфировой сомнение.

– А тебе не кажется, что она была покрупней меня?

Режиссер отмахивается:

– Пустяки! Тогда была мода на полноту, и придворные художники выдавали желаемое за действительное. Правда жизни не есть правда искусства. Это твоя, понимаешь, твоя роль!

– А говорят, ты на нее пробовал Тюкину.

– Кто тебе сказал эту чушь? – возмущенно восклицает режиссер. – Да я с Тюкиной на одном гектаре не сяду!

Он садится в кресло и сердито пыхтит трубкой.

Похоже, Анне нравится быть императрицей.

– Я слышала, что сейчас снимаются два фильма про Петра Первого и три про Ивана Грозного. Что, какая-то мода на царей? – интересуется она, оглядывая себя со всех сторон.

– Не мода, Анечка, а политика, большая политика, – немного снисходительно отвечает режиссер.

– Политика? – искренне не понимает Анна.

– Наш народ оказался не готов к демократии, и его снова приучают к старой доброй идее самодержавия. Царь батюшка – просто и ясно.

– Неужели опять будут цари? – недоумевает Анна.

Режиссер кивает:

– Только по-другому будут называться.

– А вот был один царь, который добровольно оставил трон и остаток своей жизни прожил как простой человек, – сообщает она с улыбкой.

– Федор Кузьмич? Это легенда… Я, Анечка, поражаюсь твоей наивности. Ну кто это и когда добровольно оставлял трон? Вот ты – царица русской сцены. Ты сама ее покинешь?

– Нет! – без раздумий отвечает Анна и прибавляет решительно: – Я умру на сцене. Я знаю это точно.

– И я знаю, что мое последнее слово в этой жизни будет «Мотор!»… – говорит режиссер и хмурится. – Но не будем раньше времени о неприятном. Ты лучше скажи, где мне взять старух-фрейлин. В нашем актерском цехе их не осталось. Все натянулись так, что грим не держится.

Он смотрит на Анну вопросительно. Ей не нравится эта тема.

– А ты возьми мужчин, – неожиданно предлагает она.

Режиссер громко хохочет.

– Как в театре кабуки? Это мысль!

Анна усмехается.

– В определенном возрасте вас и гримировать не надо, только в платье одеть.

– Ты имеешь в виду кого-то конкретно? – хмурится режиссер.

– Возьми хотя бы Бриля, я играю с ним в «Чайке».

– Очень благородная протекция со стороны бывшей супруги, – с легкой усмешкой произносит режиссер.

– Вылитая старушка! – подкрепляет свою идею Анна.

– Да, не любишь же ты нашего брата, – задумчиво произносит режиссер. – Интересно, с каким чувством ты произносишь монолог Аркадиной на коленях?

– С чувством глубокого отвращения, – не задумываясь, отвечает Анна и вдруг вспоминает: – Чёрт! У меня же сегодня спектакль! Ну что стоите? – сердито обращается она к костюмерам. – Снимайте с меня эти фальшивые брюлики!

29. Театр. Вечер

Анна – Аркадина стоит на коленях перед Брилем – Тригориным. И в самом деле, партнер выглядит неважно.

Анна-Аркадина: Мой прекрасный, дивный… Ты страница моей жизни! Моя радость, моя гордость, мое блаженство! (Обнимает колени.)

Тригорин морщится от боли, шепчет:

– Не так сильно, ты же знаешь у меня артроз!

Анна-Аркадина (сжимая еще сильней): Если ты покинешь меня хоть на один час, то я не переживу, сойду с ума, мой изумительный, великолепный, мой повелитель…

30. Там же

Занавес. Поклоны, аплодисменты.

Тригорин с удовольствием кланяется.

Анна (насмешливо стоящей рядом актрисе): Наша бабушка сегодня в ударе.

31. Грим-уборная в театре

Собираясь уходить, Анна красит губы той самой «счастливой» помадой. Глаза ее закрываются от усталости.

– Боже, как я хочу спать, – произносит она.

Глянув на помаду, которой осталось совсем немного, Анна закрывает тюбик и бросает в урну.

32. Квартира Анны на Остоженке. Ночь

Глаза Анны закрыты, и она все делает, как во сне, повторяя время от времени:

– Спать.

Пьет кефир в кухне.

– Спать.

Идет в ванну.

– Спать…

Выходит в ночной рубашке.

– Спать…

Ложится в постель.

– Спать…

И тут же глаза открываются – в них нет ни капли сна.

33. Спальня в квартире Анны

На тумбочке – рассыпанные таблетки снотворного.

Анна лежит без сна посреди кровати под балдахином на спине и смотрит неподвижно вверх. За окном рассвет. Анна встает, надевает очки, смотрит в телефонную книгу, набирает номер.

– Алло, – звучит сонный раздраженный женский голос.

– Это туристическое агентство?

– Вы с ума сошли! Пять часов утра!

– Это Анна Сапфирова. Извините, что разбудила, но, давая мне этот телефон, вы сказали, что я могу звонить в любое время.

– Слушаю вас, Анна Ивановна!

– Я хотела бы отдохнуть недельку в каком-нибудь раю, только чтобы там совсем не было русских.

– Когда?

– Сегодня, а лучше прямо сейчас.

34. Салон самолета. День

Анна в бизнес-классе. Пассажиры рассаживаются. Стюардесса объявляет:

– Напоминаем, что на борту самолета пользоваться мобильными телефонами запрещено.

– Спасибо, что напомнили, – говорит Анна, доставая из сумочки мобильник.

– Вам можно, – шепчет, улыбаясь, стюардесса.

Анна набирает номер.

– Илья, ты где? Что там у тебя гремит?

– Я в спортзале, – торопливо откликается Илья.

– Послушай, – говорит Анна. – Я уезжаю на недельку отдохнуть. Возьми у Паши Лебедкиной ключи от квартиры и поживи у меня. Вынеси мусор, пообщайся с соседями, словом – посветись. Девушек не приводить, в спальню и ванную не входить.

– Хорошо, Анна Ивановна. Желаю вам хорошо отдохнуть.

Анна дает отбой, и тут же телефон звонит. Это Паша Лебедкина.

– Нюся ты где?

– Я в самолете.

– Улетаешь? Куда?

– Не скажу, разболтаешь. Слушай, тебе будет звонить Илья, дай ему ключи от моей квартиры…

– Я поняла, ты за помадой, – перебивает ее Паша.

– За какой помадой? – не понимает Анна.

– За той самой, счастливой.

– А, – вспомнив, усмехается Анна. – Ну да…

– Слушай, купи мне дюжину! Или лучше две!

– Зачем так много?

– Я хочу большого счастья.

– Хорошо. Извини, здесь ругаются, – говорит Анна, хотя никто на нее не ругался.

Телефон снова звонит. Взволнованные, перебивающие друг друга, Толстой и Сурепкин:

– Анна Ивановна, у нас появилась информация, что вы находитесь в самолете?!