Текст книги "Садовник (сборник)"

В соседней комнате вовсю кричал ребенок, но дядя Коля не слышал.

– Ты чего? – дядя Леша спросил встревоженно.

А дядя Коля вдруг поднял голову, глаза заблестели хитровато под очками, щербатый рот растянулся в улыбке.

– Какой день сегодня? – спросил неожиданно он.

– Какой? – не понимал дядя Леша.

– Да, какой день сегодня?

– Ладно, хватит, Коль, – не выдержал дядя Леша.

– Шестнадцатое марта – день рождения у кого сегодня? У меня, что ли?

– А-а, – дядя Леша улыбнулся чуть. – А я уж испугался – думал, какой день.

– Это, значит, тебе… – дядя Коля поднял голову, подсчитывая. – Это тебе, выходит… шестьдесят два… во как…

– Ага… – согласился растерянно дядя Леша.

– Ге-ноч-ка! – дядя Коля заторопился вдруг из комнаты, потому что крик внука был уже невыносим.

А дядя Леша остался один. Он нахмурился как-то вдруг, вздохнул громко, может подумав о своих шестидесяти двух, и присел устало и рассеянно на край застеленного яркой плюшевой накидкой кровать-дивана.

Через секунду вернулся дядя Коля. На руках его сидел крупный заплаканный ребенок.

– А это, Геночка, Лешка! – говорил на ходу дядя Коля. – Мне – Лешка, а тебе – дедушка Алексей! Ну, как внук у меня? Похож? Похож! Все говорят – похож! А смышленый! Все понимает! Во дети пошли!

Но дядя Леша смотрел на ребенка спокойно, без обычного стариковского восторга.

– Ты мне стержень дай, Коль, – попросил он. – Да я пойду…

– Сейчас! – испугался дядя Коля. – В кухне… пойдем туда… А то здесь бабий угол – ни до чего не дотронься. – И дядя Коля глянул торопливо на грязные ватные брюки дяди Леши и плюшевую накидку.

Дядя Леша подошел в кухне к окну и опасливо поглядел вниз.

– Высоко? – засмеялся за спиной дядя Коля. – Пятый этаж… Я уже привык. А не был бы ты дураком таким, не ругался бы с Селивановым, сейчас бы рядом жил… С Иркой бы помирился, может, ходил бы к нам телевизор смотреть. – И он положил на пластиковую поверхность стола несколько стержней для авторучки. – Бери… У Райки их полно, она у себя в магазине накладные заполняет.

– Да мне любой, только не красный…

– Да бери, бери… хоть два…

Дядя Леша выбрал стержень, выпрямился.

– Ну, я пойду, Коль.

– Стой, Леш, – не поверил и испугался дядя Коля, – чего так сразу-то? Ты б, может, супчику поел горяченького? А?

– Не, не хочу…

– Ну сядь, посиди, день рождения ж все-таки.

Дядя Коля усадил друга на пластик табуретки и сам сел напротив, с внуком.

– Было бы чего выпить – выпил бы сейчас за день рождения, ей-богу, – сказал дядя Коля, поглядывая по сторонам.

– Болит желудок-то?

– Опять в больницу ложат. На обследование. – Дядя Коля вздохнул и замолчал.

И дядя Леша громко и тяжело вздохнул и, глядя в пол, сказал вдруг:

– Да я тоже… заморился, что ли… сны снятся…

– Какие? – спросил заинтересованно дядя Коля.

– Тоня снится… – помолчав, подумав, ответил дядя Леша.

Дядя Коля кивнул.

– Мне она тоже снится… это женщина была… Не то что моя кочерга… Родные сестры, а как от разных отцов. Не берег ты ее, Леха, не жалел, хоть обижайся, хоть не обижайся…

Дядя Леша молчал, смотрел перед собой в пол.

– Отдохнуть бы тебе, Лешка, – продолжал дядя Коля. – В санаторию поехать! На юг! На Черное море! Я вот, когда в пятьдесят восьмом году в Сочи ездил, я глазам своим не поверил, ей-богу! Ноябрь месяц, а зеленое все! Пальмы! Как на картинках… Я ж там на восемь кило поправился, на полпуда! Ирка даже не узнала! Хочешь, я пойду к Селиванову и для тебя путевку потребую! Ты ж ведь все годы без отпуска! Разве ж так можно себя гробить? Так же тоже, Леш, нельзя! Ты как хочешь, а я вот завтра пойду к Селиванову и потребую!

– Я тебе потребую… – хмуро предупредил дядя Леша.

– Чего?

– Ничего… Он мне сам путевку предлагал. Я ему сказал тогда… Знаю… уеду, а он с садом какую-нибудь пакость придумает…

– Не, ты не прав… Селиванов мужик неплохой, – не соглашался дядя Коля. – Он сколько для колхоза сделал, поселок вот построил.

– Что он, сам построил? – зло спросил дядя Леша. – Государство деньги дало, строители построили. «Селиванов построил…» Ладно…

И дядя Леша оперся рукой о столешницу, чтобы подняться и уйти, но в этот момент хлопнула дверь в прихожей. Они застыли, глядя друг на друга вопросительно и печально.

Тяжелой, усталой походкой, шурша бумажными свертками о стены, в кухню вошли женщины.

Они остановились, не выпуская из рук больших, набитых покупками сеток, удивленно и устало взирая на мужчин.

Первым подал голос Геночка. Он заревел, протягивая к матери руки. И она, крепкая молодая женщина в синем вязанном пальто и красной мохеровой шапке, кинулась к ребенку.

– Сынулецька мой, Геноцька, соскуцился по мамоцьке, – счастливо, по-матерински сюсюкая, Райка прижимала к себе дитя, осыпая его поцелуями.

Остальные трое молчали.

– Здоров, Ир, – первым подал голос дядя Леша.

Тетка Ира не отозвалась, продолжая вопросительно смотреть на мужа.

Была она большая, черноволосая, неладно скроенная, но крепко сшитая баба с усталым лицом и глубокими страдающими черными глазами.

– Ну, чего молчишь, чего молчишь? – петушась, обратился дядя Коля к жене. – С тобой человек поздравствовался, и ты будь добра!

Тетка Ира ничего не сказала, глянула лишь на мужа насмешливо и зло.

– У человека день рождения сегодня, а ты как с цепи соскочила! – еще больше возмутился дядя Коля.

– Дедуска крисит, – ласково разговаривала Райка с сыном и обратилась деловито и просто к отцу: – Ты, дед, не ори, а то ребенка выпугаешь… – И вновь переключилась на сына: – А что мамочка сынулечке купила? Какие красные ботиночки…

– Сиди-сиди! Сиди… – потянул дядя Коля друга за рукав, усадил на стул и сам сел, успокаиваясь и наблюдая за женщинами, которые положили сетки на стол и стали разбирать покупки. Дядя Коля все еще надеялся на мир.

Тетка Ира не смотрела на гостя, будто не было его здесь.

– Ну, как Москва? – спросил заинтересованно дядя Коля у дочери.

– Москва-то хорошо! В Москве люди живут! – отвечала Райка, разыскивая среди кучи покупок красные ботиночки. – Не то что вы здесь в навозе копаетесь…

– Так мы ее кормим, Москву! – радостно и задиристо ответил дядя Коля, косясь на молчавшего угрюмого друга.

– Кормилец, – едко и зло вставила тетка Ира, выкладывая на стол продукты. Здесь были крупные оранжевые апельсины, сухая одесская колбаса, сгущенка, зефир в коробках, другая наверняка вкусная еда в яркой столичной упаковке.

Дядя Коля шмыгнул носом, взял со стола бумажный, похожий на молочный пакетик.

– Это чего ж такое? – спросил он у дочери.

– Ананасный напиток. Финский, – деловито ответила Райка, надевая сыну красные ботиночки.

– Это чего ж, у финнов ананасы растут? – с сомнением спросил дядя Коля.

– А у умных людей все растет. Это у дураков только… – тетка Ира не унималась. Она достала пластиковую сеточку, вытащила импортный вишнево-красный джонатан и протянула яблоко дяде Леше.

– На-ка, именинничек, угощайся, – едко сказала она, – небось не с твоего сада… Послаще будет…

Дядя Леша кашлянул, поднялся и пошел к двери.

– Лех, стой, – крикнул дядя Коля, побежал за другом, но свернул вдруг в комнату и появился, держа в руке электронные часы.

– Часы-то куда берешь? – всполошилась тетка Ира.

– Куда надо, туда и беру, – крикнул, не оглядываясь, дядя Коля.

– «К сожаленью, день рожденья…» – фальшиво пела сыну Райка, спокойно относясь к родительской ссоре.

– Ну, погоди, приди мне, – серьезно пригрозила тетка Ира вслед мужу.

Вечер падал на землю. Мартовский сиреневый воздух становился прозрачнее, напитываясь близким ночным морозом. Край неба за садом был пунцово-розов.

Дядя Леша сидел за столом у включенной лампы и отсчитывающих секунды электронных часов. Он прочитал еще раз повестку из прокуратуры, отложил ее в сторону, взял нераспечатанный конверт, отрезал ножницами тонкую полоску сбоку, достал письмо, развернул…

…И зазвучал вдруг в полутемной и замусоренной мужицкой этой комнатке, в этом разрушающемся домишке женский голос – мягкий и спокойный, добрый и терпеливый:

«Здравствуйте, уважаемый Алексей Алексеевич!

Во первых строках своего письма сообщаю вам, что черенки яблонь сорта “папировка”, “анис алый” и “красавица сада” я от вас получила. Хоть вы и опасались, но дошли они хорошо, и я их уже привила. Алексей Алексеевич, у вас, наверно, в саду еще снег лежит, а у нас здесь все в цвету. Я это время люблю больше всего. Такая красота, что забываешь обо всем плохом.

Скоро уже распустятся розы. У меня в саду двести кустов. Если бы вы только увидели. Все говорят: “Вера, продавай”. А я не могу, нехорошо красоту продавать. Я розы срезаю и отношу на работу. Работаю я в детском саду воспитательницей в младшей группе. Уже двадцать пять лет. Уже те дети, с которыми я раньше занималась, своих детей приносят. Ну, это я вам уже писала, извините.

Алексей Алексеевич, не буду больше отрывать вас от ваших важных дел. Успехов вам. До свидания. С уважением. Вера Васильевна.

Алексей Алексеевич, если у вас появится время и желание, напишите и мне, пожалуйста, несколько строк. Я буду очень рада. Успехов вам. До свидания. С уважением. Вера Васильевна».

Дядя Леша отложил письмо и не двигался, потом вздохнул, положил голову на руки, на стол, то ли думая, то ли отдыхая. Закрыл глаза… открыл. Резко выпрямился, прогоняя оцепенение и усталость, расправил плечи, достал из пачки и сунул в рот папиросу, зажег спичку и вздрогнул вдруг, глянув в окно.

С улицы, прижавшись к стеклу, смотрело на него в упор чужое лицо, смотрело пристально, прямо и требовательно. Спичка обожгла пальцы, и дядя Леша нервно отбросил ее, не отрывая взгляда от чужого лица за оконным стеклом.

Это был ребенок, точнее – подросток, мальчик лет тринадцати, тонкошеий, большеголовый, наголо остриженный. У него были маленькие прозрачные глаза, тонкие нервные губы и резко вычерченный острый подбородок. Высокий лоб резали две удивленные детские морщины.

– Я вот сейчас выйду, ухи тебе надеру! – пригрозил дядя Леша и поднялся.

Мальчик отпрянул от окна.

– Ты чего без спросу по саду шляешься? – громко и строго спросил дядя Леша с крыльца. – А?!

Мальчик не ответил, настороженно наблюдая за каждым движением дяди Леши. И, заметив это, дядя Леша затопал ногами для устрашения, не сходя с крыльца и рискуя его сломать.

Мальчик отбежал на несколько шагов, но вновь остановился.

– Зачем пришел?.. Тебя послал кто?.. Чей ты?.. – спросил дядя Леша, вглядываясь в незнакомое лицо ребенка. – Чего молчишь?..

Мальчик не отвечал, но, сунув руку в карман пальтишка, вытащил что-то небольшое, круглое, блестящее и, не сводя с дяди Леши настороженных глаз, положил на землю.

Дядя Леша сделал шаг вперед, но мальчик, виновато и испуганно улыбнувшись, попятился, повернулся и побежал, почти сразу пропав в густом фиолетовом воздухе.

Дядя Леша подошел и поднял с земли то, что положил мальчик. Это был новый велосипедный звонок, литой, блестящий. Дядя Леша повертел его в руках и нажал на расплющенный рычажок.

И звонок зазвенел громко и пронзительно, и звон этот полетел во все стороны по саду.

Голосок у секретарши нервный, хоть она и молода совсем, и собою хороша, и жизнью наверняка довольна – ладненькая, пухленькая, в нарядном платьице и новых высоких сапожках.

– Что?! – кричала она в телефонную трубку. – Какую сводку? Сводку покрытия? Какого покрытия?! Покрытия телок? Понятно – покрытия телок…

Напротив нее сидел, в общем, молодой, но крупно плешивый и мягкий весь, расслабленный прямо-таки человек. Одет он был фасонисто: в кожаную куртку и модные брючки, но носить это аккуратно было, видимо, лень, поэтому дефицитная одежда выглядела на нем до обидного случайной. Лишь золотой перстень на его розовом пухлом мизинце блестел, как пряжка ремня у демобилизованного солдата. Сквозь полуприкрытые в мягкой дреме глаза он наблюдал за подрагивающей ножкой секретарши в сапожке. Это он сидел за рулем председательской машины, когда дядя Леша шел в колхозный поселок за стержнем для авторучки.

– Сводку покрытия телок за первый квартал? Хорошо!

За окном шумел холодный, но веселый апрельский дождь.

Дядя Леша сидел в углу на стуле в грязнющих сапогах и мокром брезентовом дождевике. Был он хмур и насуплен и этих двоих словно не замечал. У секретарши зазвонил еще один телефон.

– Ну куда я пойду? – спросила она обиженно в трубку. – Дождь не видишь какой? Ну и что зонт… А грязюка, я в новых сапогах… А очередь заняли? Ну ладно…

Она положила трубку и привычно и обещающе-ласково обратилась к председателеву шоферу:

– Ваня, подвези до столовой…

Тот приоткрыл один глаз и улыбнулся лениво и довольно.

– Бензин надо экономить, читала приказ? – спросил он.

– Ну Ва-анечка…

Дядя Леша шумно достал из кармана папиросы и закурил.

– У нас, между прочим, не курят! – повернулась к нему секретарша, но дядя Леша не слышал, гдядя перед собой.

– Слышали, что я сказала? – возвысила голос секретарша, но бесполезно, и тогда она вновь улыбнулась председателеву шоферу: – Ну, Ванюш, а, Ванюш?..

– Молодая, для здоровья ходить полезно, – сказал Ваня, положив ладошку с перстнем на пухлый животик.

Щелкнул селектор, глухой голос из динамика приказал:

– Оля, пусть зайдет Глазов…

– Заходите, – секретарша взглядом указала на дверь, но дядя Леша и без нее шел туда, оставляя следы на светлом линолеуме.

– Нахальство – второе счастье, правду говорят, – сказала секретарша, чтобы этот садовод успел ее услышать.

– Здравствуйте, Юрий Васильевич, – негромко сказал, кивнув, дядя Леша и, подойдя к столу, сунул в пепельницу папиросу.

Председатель – белесый, широкий, лет тридцати пяти, со значком депутата местного совета на лацкане пиджака, положил телефонную трубку на аппарат, кивнул.

– Садись, Алексеич, чего скажешь?

Дядя Леша присел на крайний стул у стола, стоящего перпендикулярно председательскому.

– Такое, значит, дело, Юрий Васильевич, – глядя в лаковую поверхность стола, заговорил хмуро дядя Леша, но Селиванов неожиданно перебил:

– Да, Алексеич, мне тут из прокуратуры звонили, насчет тебя справлялись. Я сказал – на лучшем счету, ветеран войны и труда… А что случилось-то?

Дядя Леша нахмурился еще больше.

– Да не, ничего… Я вот чего… Такое, значит, дело, Юрий Васильевич… Я к деду Ермоленке ходил, он говорит: не могу больше пчел водить, мне девятый десяток…

– Стой, какой Ермоленко? – не понял председатель.

– Пчеловод, пасека-то у которого… Ерофей Ерофеич…

– А-а… ну и что?

Дядя Леша помолчал секунду, собираясь.

– Так вот, как бы у него пчел колхозу купить?

– А зачем нам пчелы? – улыбнулся Селиванов.

– Сад чтоб опыляли…

– А-а… – Селиванов, наконец, понял. – Снова сад… Я ж тебя просил – весной со своим садом ко мне не подходи…

– Так а как же…

– Не знаю как.

Председатель уткнулся в свои бумаги.

– Так ему и денег не надо… Он говорит – так берите и водите…

– Да ты что, издеваешься, Алексеич! – взорвался председатель. – Я из-за твоего сада как дурак! Всех в райкоме долбают: за мясо, за молоко, за корма! А потом меня одного еще и за фрукты! Мне что, больше всех надо? Все ведь под морозы семьдесят девятого года сады вырубили, у одних нас остался. Не я был тогда председателем…

– Это точно, – процедил сквозь зубы дядя Леша. – Сунулся бы ты…

– Ты мне не грози! – приподнялся над столом Селиванов, но тут же сел, успокаивая себя. – Я что, о себе забочусь? Я о колхозе забочусь! У нас полтора миллиона убытков за прошлый год! Хорошо – цех построили, пятьсот тысяч прибыли даст…

– Так давай все сядем рукавицы шить. Колхоз у нас или фабрика?

– Ты не остри, не остри! – остановил Селиванов и достал из стола какую-то бумажку. – Мне бухгалтерия данные дала. Знаешь, сколько стоит вырастить у нас одну яблоню? На наших землях при нашем климате? Не знаешь? А я тебе скажу! Четыре тысячи четыреста двадцать два рубля…

– А ты их что, растил?! – щуря зло глаза, спросил дядя Леша. – Сажал их?.. Дерьмо коровье с землей мешал?! Я у тебя не прошу площадь увеличивать. Но чтоб за садом уход был! Бригаду надо вернуть…

– Приказываешь? – неожиданно насмешливо спросил председатель. – Бригаду твою верну после посевной. Я этих пчел возьму – мне в районе план по меду на шею повесят, понятно?

Дядя Леша поднялся, пошел к двери.

– А хочешь честно, Алексеич? – заговорил вдруг новым, неожиданным, искренне-злым голосом председатель. – Ведь сколько твой сад сил отнимает, и одни убытки… Тогда у нас порядок в колхозе будет, тогда можно спокойно работать будет, когда сада твоего не будет, это я понял.

– Руки коротки, – спокойно сказал дядя Леша. – У нас по яблокам план на пятилетку? А план – закон, слышал? Значит, и сад мой – закон. А пчел я без твоего разрешения притащу.

В бревенчатом доме, где раньше была старая столовая, а еще раньше, похоже, амбар, стоял невыносимо пронзительный вой от работающих музейного вида швейных машин. Десятка полтора колхозниц, сноровистых, охочих до всякой работы, лишь бы хорошо платили, вперегонки шили брезентовые рабочие рукавицы и бросали их каждая в свой ящик. Дядя Леша в старом пиджаке и кепке стоял, прислонившись к косяку двери, докуривал папиросу, с насмешкой на губах наблюдал за другом.

Дядя Коля ругался с боевой горластой бабой. О чем они кричат, дядя Леша из-за швейных машин не слышал, да и кричавшие, кажется, не слышали друг друга, но понять было можно. Женщина отодвигала одной рукой дядю Колю в сторону и указывала сначала на работающие машины других, потом – на неработающую свою и довольно сильно тыкала тем же пальцем дядю Колю в грудь, видимо ставя данное обстоятельство в вину ему одному.

Дядя Коля почувствовал взгляд, посмотрел на дверь, увидев друга, обрадовался мгновенно, что-то сказал, нахмурившись, женщине, указав ей с очень серьезным видом на дядю Лешу и заторопился к нему как к спасенью.

Они вышли на улицу. День был солнечный, теплый, зеленый.

– Никакая техника наших баб не выдерживает, ей-богу, – пожаловался искренне дядя Коля. – Посадили их на сдельщину – они готовы из цеха не уходить. Без обеда шпарят… Ух, жадные, деньги любят…

– Я чего пришел, Коль, подмога твоя нужна, – глядя на дорогу, заговорил дядя Леша и замолчал.

– Какая подмога-то? – нетерпеливо спросил дядя Коля. – Ульи я тебе перетащил… Жалы, что ль, у пчел теперь повытаскивать?

Он тоже замолчал, когда посмотрел на дорогу. К ним ехала черная председателева «Волга». Рядом с водителем сидел худощавый парень, темноволосый, серьезный. На заднем сиденье, почему-то скрючившись, находился участковый.

Машина остановилась от них метрах в десяти, Ваня указал лениво и спокойно на дядю Лешу, что-то сказал, и участковый сзади закивал и тоже что-то сказал.

Незнакомец вышел из машины первым, за ним медленно и неуклюже выбрался участковый. Он отставал, шел полусогнувшись, морщась при каждом шаге, держа ладонь на, видно, прихваченной радикулитом пояснице.

– Здравствуйте, – подойдя, сказал незнакомец, не подавая руки и обращаясь только к дяде Леше. – Вы Глазов Алексей Алексеевич?

– Я, – сказал дядя Леша осторожно.

– А что такое? – почувствовав неладное, вмешался дядя Коля.

Незнакомец и не взглянул на него, а смотрел пристально и строго в настороженные глаза дяди Леши.

– Моя фамилия Костылев, следователь районной прокуратуры, – назвался незнакомец и, выдержав паузу, прибавил: – Мы посылали вам три повестки, вы получали?

– У нас тут почта знаете, как работает? – вновь вмешался заволновавшийся дядя Коля.

– Я, кажется, не вас спрашиваю? – оборвал его следователь и вновь обратился к дяде Леше: – Так вы получали повестки?

– Получал… – негромко ответил дядя Леша.

– Почему не явились?

Дядя Леша молчал. Подходил, покряхтывая и держась за поясницу, участковый.

– Работы было много… – сказал наконец дядя Леша.

– А вы что думаете, один вы работаете, а остальные баклуши бьют? – спросил резко следователь. – Поедемте со мной, нам надо поговорить…

Следователь уже повернулся, но дядя Коля его остановил.

– Вы сперва документы покажьте!.. А ты чего стоишь?! – прикрикнул он и на дядю Лешу. – К нам вон писатель один из Москвы приезжал, историю колхоза писать, книжку. В кассе две тыщи взял… По сей день ищем…

Следователь усмехнулся, вытащил из нагрудного кармана кожаного пиджака серьезные, красные, с золотым гербом корочки, развернул. Дядя Коля уставился в них, близоруко тараща под очками глаза.

Дядя Леша пошел первым, за ним заторопился дядя Коля. Следователь шел последним.

Участковый повернулся на сто восемьдесят градусов и тем же ходом, кряхтя и держась за поясницу, направился к машине.

Дядя Леша сел сзади, за ним попытался сделать это и дядя Коля, но следователь легонько отстранил его, что-то сказав, и посмотрел нетерпеливо на участкового.

Из машины Ваня разглядывал сквозь полуопущенные веки женщин, стоящих толпой у двери подсобного цеха, которые по такому случаю бросили даже свою денежную работу.

Они вошли в приемную, и следователь спросил у секретарши, которая разговаривала по телефону:

– Юрия Васильевича нет? Мы побеседуем у него, можно?

– Да-да, конечно, – торопливо согласилась секретарша.

Они сели за стол, перпендикулярно стоящий к столу председателя, – по одну сторону и по другую.

– Значит, так, товарищ Глазов, – заговорил следователь, глянув на часы. – Ответьте мне, пожалуйста, на такой вопрос. Вы отсылали эти… черенки яблонь другим садоводам?

– Отсылал, – помедлив, ответил дядя Леша.

– Зачем?

– Как зачем… Для прививки…

– Сколько вы их отослали?..

Дядя Леша растерянно улыбнулся, пожал плечами.

– Не знаю… Уже два года… Разве ж вспомнишь?

– Вам придется вспомнить, это в ваших интересах, – со значением произнес следователь.

– Не знаю… Может, пятьсот… может, тысячу… Кто просил, я всем посылал…

– Почему они просили?

– Как почему? У нас в саду сорта редкие… Это ж теперь сад – сорок два гектара… А было время, на моей памяти, сад до шестьсот гектар доходил… Редчайшие, можно сказать, сорта…

– А откуда они об этом узнали?..

– А-а, так статья была в «Сельской жизни»… Про сад, про отца моего… Мою фотокарточку напечатали… Ну, люди прочитали, стали писать… Черенки просить для прививки.

– Кто был ваш отец?

– Он? Селекционер. Здесь же он в саду работал. Мы ведь, Глазовы, потомственно при саде. Дед, отец… Отцовы сорта – в саду… Сюда даже сам Мичурин Иван Владимирович приезжал и руку отцу жал… Звал к себе – отец не поехал… Мичурин саженцы с собой взял… «Глазовского» сорта и «славы родины»…

– Мичурин, – нетерпеливо и чуть насмешливо перебил его следователь. – Нельзя ждать милости… Скажите, товарищ Глазов, а этот сад он что – ваш личный? – неожиданно спросил он.

– Как? – не понял, растерялся дядя Леша. – Государственный он, колхозный. Только ж…

– А скажите, на каком основании вы устроили частную торговлю колхозной собственностью?

– Так разве жалко? – растерянно улыбнулся дядя Леша. – У нас весенняя обрезка идет, тонны черенков сжигается.

– Мало ли что где сжигается? – еще громче заговорил следователь. – Вы можете распоряжаться только личной собственностью.

Дядя Леша молчал, глядя перед собой.

– Ну а теперь ответьте на такой вопрос. Вам присылали за эти черенки деньги?

– Присылали, – негромко ответил дядя Леша.

– Сколько?

– Кто сколько… Кто трояк, кто пятерку. Иной раз и десятку…

– Десятку… – повторил следователь. – И что вы с этими десятками делали?

Дядя Леша молчал. Следователь ждал.

– Ничего, – сказал наконец дядя Леша. – Обратно отправлял.

– Как? Получали и отправляли?

– Да нет, зачем, я почтальонке сказал, чтоб обратно на почте отправляли…

– Это точно?

– Точно…

– Хорошо, – удовлетворенно закончил вдруг следователь, взял со стола лист чистой бумаги и ручку. – Пишите…

– Ты что, дурак? – горячился дядя Коля. – Одно дело – сказал. А что написано пером, знаешь?.. Ты ж, выходит, ложные показания написал… Ты «Человек и закон» по телевизору смотрел? Тебе ж все некогда! А там одному два года дали, суд прямо показывали. И то не его обвиняли, он свидетель был. Говорил тебе сразу – не связывайся ты с этими черенками! Редкие сорта, редкие сорта… А что тебе с того, что эти яблони чёрт знает где расти станут?

– Ладно, хватит, Коль, – не выдержал дядя Леша.

– Надо же! – плюнул зло дядя Коля. – Из-за пятерки человека на допрос вести! – Дядя Коля замолчал, но ненадолго. – И кто ж это на тебя пишет? Ей-богу… Давай, Леш, думать – делать чего? Надо блат искать. У тебя нет никого в районе из начальства? За яблоками-то осенью едут…

Дядя Леша мотнул отрицательно головой.

– У меня свояченя в милиции работает… Уборщицей… – дядя Коля замолк на несколько секунд, заговорил тихо, пытаясь заглянуть другу в глаза: – Ты б, может, Леш, лучше сразу признание сделал?

Дядя Леша посмотрел на друга почти испуганно.

– В «Человеке и законе» показывали… Пришел человек, признался сам, и к нему уже отношение другое… Пожалели…

Дядя Леша молчал.

Они сидели на крыльце дома, не смотрели ни на красоту цветущего сада, ни на сгущающиеся сумерки…

– Ладно, пошли, Коль, пора вроде, – тихо сказал дядя Леша.

– Будет заморозок, ей-богу! – кричал дядя Коля.

Они расходились в разные стороны, держа в руках по тяжелой дюралевой канистре. Сад стоял в темноте ночи белой сплошной стеной. А сверху спускался туман, суля заморозок, грозя побить цвет.

Они разошлись и потеряли друг друга. Дядя Коля крикнул еще что-то, но дядя Леша не разобрал и не ответил. Скоро стали попадаться кучи – отходов льна, насыпанных специально под зиму, слежавшиеся, влажные.

Дядя Леша плескал на них из канистры солярку, поджигал и шел дальше. Пламя вспыхивало над кучками и скоро гасло, но огонь уже проникал внутрь, и наверху начинали закручиваться водовороты густого, чуть зеленоватого живого дыма.

Белое облако дыма смешалось с туманом и накрыло сад, согревая его. Дядя Леша вылил остатки солярки на последнюю кучу, бросил спичку.

– Ле-еха-а!!! – донесся далекий голос дяди Коли.

– О-о-о!!! – закричал дядя Леша в ответ, и в крике его возникла вдруг неожиданная, почти мальчишеская радость. Бросив канистру, он пошел к другу.

В полном безмолвии дым плыл по саду.

– Николай!! – закричал дядя Леша. – Колька!

– Э-э! – неожиданно возник голос дяди Коли. – Леха, ты где?!

– Николай, ты стой! Я к тебе иду! – дядя Леша двинулся вперед.

– Леха, ты стой! Я к тебе иду!

Они были уже рядом, но не видели друг друга. Дым, гуляющий среди белых яблонь, уводил, уводил, уводил их друг от друга.

Было утро. Сзади дымил еще сад. А впереди парила река.

– Скупаемся? – спокойно предложил дядя Леша, снимая пиджак. – Трухи набилось, чешется все…

Дядя Коля смотрел на него недоверчиво.

– Май месяц, Леш, ты чего?..

Дядя Леша стоял уже в одних трусах. Сутулый, но жилистый, крепкий. Он выпрямился, напряг мышцы, противясь ознобу. На груди и животе его была искусно и тщательно сработанная татуировка: Спасская башня Кремля с расходящимися в виде пунктиров от звезды лучами, Мавзолей, булыжники Красной площади.

Дядя Коля сидел на корточках, подперев скулы ладонями, с искренней завистью глядел на татуировку.

– А тебя, Лех, побрить-постричь-подеколонить если да приодеть, больше сорока не дашь, ей-богу!.. – крикнул он, радуясь другу, как себе. Подумал и спросил, улыбаясь: – Лех, а помнишь, как все тут перед войной еще было… А? Арка вон там стояла, как строили-то ее…

Дядя Леша посмотрел туда, куда указывал Николай – в туман.

– Лес тогда мужики привезли на подводах… Доска сороковка сосновая пахнет как… не поверишь, до сих пор помню!.. А мы летаем кругом – радости! А мужики-то тогда какие были все… здоровые! Не то что теперь! Жарко, по пояс раздетые, топориками махают! За день арку-то подняли, помнишь?

Дядя Леша тихо кивнул.

– А помнишь, как украсили ее тогда? В флагах вся, в еловых ветках… А сельхозвыставка? С колхозов чего только не навезут! Репы – как свиные головы! А яблок, яблок, мама родная! Ведь в каждом колхозе был сад, Леш! Все, все сады держали, а небось не дурней нынешних были! Концентрация, специализация…

Дядя Леша молчал.

– Да, – продолжал дядя Коля вдохновенно. – И мы идем… с галстуками… «Мы пионеры – дети рабочих…» Я на барабане…

Дядя Леша посмотрел на друга чуть насмешливо.

– На каком барабане? – спросил он.

– А кто, ты, что ль? – возмутился дядя Коля.

– А я не говорю… Симаку всегда барабан давали.

– Ладно, Симаку!.. Симак… Да его близко к барабану не подпускали!.. Где у тебя курево?

– В телогрейке погляди.

– Это чего? – заинтересовался дядя Коля, вытащив из кармана телогрейки звонок.

– Звонок, не видишь…

– Купил?

– Ага, – подумав, ответил дядя Леша. – Звонок купил, теперь на велосапед собирать буду.

Дядя Коля засмеялся мелко, по-детски, и дядя Леша прыснул, мотнул головой, удивившись своей шутке.

И пошел к воде, опустив голову, осторожно ступая по холодной, росной траве.

– А! – махнул рукой дядя Коля, быстро разделся и пошел, встал рядом, щуплый, белотелый, в белых, с тесемками кальсонах. Худую его спину перерезали от края до края два страшных глубоких шрама, будто какая-то огромная тварь схватила его поперек, чтобы сожрать, да, пожевав, выплюнула – то ли худ оказался, то ли совсем невкусен.

– Берегет тебя Ирка-то… не простужает, – глянув на кальсоны, пошутил дядя Леша.

Дядя Коля махнул рукой.

– Нечего простужать, Леш…

– Ладно…

Дядя Леша еще раз оглянулся и пошел медленно в холодную воду, как в детстве, испытывая себя и закаляя.

Дядя Коля сунул в воду ступню и взвыл от холода, заскакал на одной ноге, но тут же, скинув кальсоны, закричал вдруг чужим, хриплым и чуть гнусавым голосом:

– Четвертый взвод! Черти корявые, подтянись! – и кинулся, поднимая брызги, в воду.

Дядя Леша вложил прочитанное письмо в конверт, достал из ящика стола стопочку писем, перехваченных резиночкой из-под лекарства, присоединил к ним новое. Он был в чистой белой майке и широких, с большими отворотами темно-синих бостоновых брюках по моде конца сороковых.

Подошел к гардеробу, открыл скрипнувшую дверцу: там висели на плечиках несколько старомодных платьев, толстое мужское пальто с большим сильно потертым каракулевым воротником, пиджак с широкими лацканами и толстыми, на вате, плечами, бостоновый темно-синий, как брюки. Дядя Леша снял с плечиков пиджак и висевшую под ним белую поплиновую сорочку. Впрочем, белой она уже не была, а желто-сероватой от своих долгих лет жизни, с помятым жалким воротничком. Он надел сорочку, пиджак, подумал и взял из незадвинутого ящика стола жестяную коробку из-под зубного порошка, открыл ее, достал награды – два ордена Славы, – приколол их на грудь. Постоял секунду перед мутным зеркалом гардероба. Он был подстрижен и выбрит сейчас, и прав был дядя Коля, что так ему больше сорока не дашь…

Но лицо дяди Леши, глаза были более хмурыми, чем обычно. Нерадостно и тяжко, похоже, было ему надевать сейчас все эти наряды, цеплять награды. А на столе лежала фотография, которую дядя Леша, может, забыл положить в письмо, а может, специально не положил. Это была фотография, сделанная в провинциальном тихом ателье, где наиболее удавшиеся портреты выставляют на всеобщее обозрение в витрине. Она была женщиной лет пятидесяти с красивым лицом и грустными большими глазами. Скромно уложенные на голове волосы делила надвое широкая прядь седины. И как ни тяжко было дяде Леше, он слышал сейчас ее голос: