Текст книги "Черный Карлик. Легенда о Монтрозе (сборник)"

Глава XIII

 
Наверно, не желаете принять
Участие в кровавом возмущенье,
Которое явилось, как всегда,
В своем обыкновенном, гнусном виде,
С толпой бездомных нищих и мальчишек,
Безумно подстрекаемых враждою…
 

Шекспир. «Король Генрих IV»

Великие приготовления делались в замке Эллисло к этому дню в ожидании множества гостей. Здесь должны были собраться сегодня не только соседние дворяне, преданные делу Стюартов, но и всякая мелкота, которую затруднительные обстоятельства, любовь к приключениям, недовольство Англией и мало ли какие другие побуждения, разжигавшие человеческие страсти того времени, склоняли к участию в таком рискованном предприятии. Людей родовитых и богатых тут было немного; почти все крупные землевладельцы держались в стороне от заговора, а из более мелких большинство принадлежали к пресвитерианской церкви и потому хотя и были недовольны воссоединением королевств, однако не желали действовать заодно с якобитами. Впрочем, тут все же было несколько джентльменов с состоянием, которые из политических видов или по религиозному убеждению, а кто и по сочувствию к честолюбивым планам мистера Вэра примкнули к его партии. Было и несколько пылких юношей, которые, подобно Маршалу, пуще всего стремились отличиться чудесами храбрости в надежде отвоевать обратно независимость своей родины. Остальное сборище состояло из простых авантюристов, которые охотно пристали к восстанию в этой области, так же как впоследствии, в 1715 году, встали под знамена Форстера и Дервентуотера{31}31
  …так же как впоследствии… встали под знамена Форстера и Дервентуотера… – В 1715 г. якобиты подняли очередное восстание с целью возвести на престол высадившегося в Шотландии претендента, Иакова III Стюарта (см. коммент. к с. 68). Их войска были разбиты в сражении при Престоне. Томас Форстер (1675–1738) и граф Джеймс Дервентуотер (1689–1716) – участники этого восстания.


[Закрыть] и воевали под начальством пограничного помещика Дугласа; известно, что его отряд состоял почти исключительно из бродяг и разбойников, среди которых особенно отличался и был весьма уважаем вор, по прозвищу Лакин-бэг, то есть Счастливчик. Считаем необходимым коснуться этих подробностей, относящихся только к той местности, где происходила наша повесть, потому что в других областях королевства партия якобитов состояла из гораздо более грозных и несравненно более почтенных личностей.

Один длиннейший стол тянулся вдоль просторного зала в замке Эллисло, остававшемся почти в том же виде, каким был сто лет назад. Этот мрачный зал занимал одну из сторон замка во всю длину: сводчатый потолок его поддерживался рубчатыми колоннами и был покрыт каменными изваяниями всех чудищ и фантастических тварей, какие могло придумать необузданное воображение готического зодчего, и все эти дикие образы усмехались, хмурились и скалили зубы на многочисленное общество, собравшееся под ними. Пиршественный зал с обеих сторон освещался длинными, узкими окнами с цветными стеклами, сквозь которые солнце проливало тусклый и неопределенный свет. Над креслом хозяина возвышалось знамя, по преданию отнятое у англичан в битве под Сарком и будто нарочно поставленное тут, с тем чтобы пробудить отвагу присутствующих, напомнив им о прежних победах над соседями. Сам Эллисло, со своей величавой фигурой, одетый на сей раз с особой изысканностью, и с чертами лица, которые, несмотря на угрюмое и суровое выражение, были все-таки положительно красивы, представлял собой типичный образец старинного феодального барона. По правую руку от него сидел сэр Фредерик Лэнгли, по левую – Маршал-Уэльс. Далее на верхнем конце стола разместились важные гости, более или менее значительные помещики, их сыновья, братья, племянники; тут же сидел и мистер Ратклифф. Посреди стола возвышался массивный серебряный судок с солонкой, а ниже его за столом сидела мелкота sine nomine turba[7]7
  Без имени (лат.).


[Закрыть], то есть люди, считавшие за великую честь занимать хотя бы и низшие места за общей трапезой, между тем как порядок их размещения льстил также и гордости более значительных лиц.

Надо сознаться, что состав этой нижней палаты был далеко не избранный, так как в числе гостей находился и Уилли из Уэстбернфлета. Наглость этого человека, осмелившегося явиться как ни в чем не бывало в дом джентльмена, которого он только что оскорбил чувствительнейшим образом, объясняется тем, что он был заранее убежден в полной безнаказанности и в том, что его участие в похищении мисс Вэр останется тайной между ним и ее отцом.

Роскошный обед, предложенный этому многочисленному и смешанному обществу, состоял не из гастрономических тонкостей, а из множества сытных, обильных и солидных кушаний, под которыми трещали доски стола. Но обед был невеселый и настроение гостей не соответствовало качеству угощения. На нижнем конце довольно долго ощущалось тягостное стеснение, происходившее от сознания столь близкого присутствия важных особ; эти господа чувствовали себя вроде того, как рассказывает про себя приходский псаломщик, которому приходилось в первый раз в жизни возгласить стих перед такими высокочтимыми лицами, каковы были премудрый судья Фримен, добрейшая леди Джонс и сам именитый сэр Томас Трюби. Впрочем, этот церемонный озноб довольно скоро прошел под влиянием возбуждающих напитков, обильно подливаемых гостям и быстро поглощаемых в нижнем конце стола. Пирующие стали сначала разговорчивы, потом несколько шумливы и, наконец, уж просто хохотали и кричали во все горло.

Но ни виски, ни вино не в силах были расшевелить компанию, занимавшую более почетные места за столом. В умах этих людей преобладала теперь та мрачная и леденящая враждебность, которая нередко овладевает человеком в ту минуту, когда его заставляют принять отчаянное решение, а обстоятельства между тем так слагаются, что одинаково рискованно и рвануться вперед, и отступить. По мере того, как они ближе подходили к краю пропасти, она казалась им все глубже, темнее, и вот они стояли теперь на самой окраине, и каждый с внутренней дрожью ожидал, что скажет его сосед и который из единомышленников первый подаст пример и ринется в бездну. Эти интимные чувства ужаса и отвращения различно выражались на лицах, смотря по личному характеру и привычкам каждого. Один был необыкновенно серьезен, другой как будто поглупел, третий опасливо таращил глаза на пустые кресла у верхнего конца стола, оставшиеся незанятыми по той причине, что некоторые из приглашенных магнатов вняли голосу благоразумия и, воздерживаясь от дальнейшего участия в заговоре, вовсе не приехали; наконец, были и такие, что сидели молча и в уме как будто подсчитывали шансы и относительное значение как присутствующих, так и тех, кого тут не было.

Сэр Фредерик Лэнгли был угрюм, сдержан и недоволен. Сам Эллисло своими натянутыми попытками поднять дух сотоварищей явно обличал собственное угнетенное состояние. Ратклифф наблюдал всю эту сцену со спокойствием внимательного, но равнодушного зрителя. Один Маршал, верный беззаботной пылкости своего нрава, пил и ел, смеялся и шутил, и даже как будто забавлялся смущением остальных.

– Что это мы сегодня точно в воду опущенные? – воскликнул он. – Словно на похоронах, где облекшаяся в траур семья разговаривает шепотом, а носильщики и факельщики, – он кивнул головой на нижний конец стола, – тем временем угощаются на кухне. Эллисло, скоро ли вынос начнется? Вы точно уснули, право!.. А вы, благородный рыцарь Лэнглийской долины, что так приуныли?

– Вот сумасшедший человек, – сказал Эллисло, – разве вы не замечаете, скольких из наших недостает?

– Ну, так что же из этого? – сказал Маршал. – Точно вы не знали наперед, что половина людей на свете дела делает, а другая половина только болтает? Что до меня, я нахожу крайне ободряющим то обстоятельство, что по крайности две трети наших друзей явились на собрание, хотя подозреваю, что из них половина больше польстилась на обед, чем на совещание.

– С побережья все еще нет известий, и мы не знаем наверное, приедет ли король, – сказал один из гостей тем дрожащим шепотом, который изобличает отсутствие решимости.

– От графа Д*** до сих пор ни строчки, а с южной границы ни один джентльмен не явился, – сказал другой.

– Да кому же здесь нужны англичане? – воскликнул Маршал и продекламировал тоном театрального героя:

 
Тебе ль, скажи, кузен мой Эллисло?
Нет, если суждено нам всем в бою погибнуть…
 

– Ради бога, Маршал, перестаньте паясничать! – сказал Эллисло.

– Ну, хорошо, – отвечал Маршал, – в таком случае я, так и быть, поделюсь с вами своей мудростью. Итак, если мы, слишком зарвавшись вперед, сделали глупость, то не станем же пятиться назад, потому что это будет подлость. Мы своими действиями успели возбудить подозрения и навлечь на себя мстительность правительства; и так как во всяком случае придется за это отвечать, надо же хоть чем-нибудь заявить себя, чтобы знать, за что мы будем в ответе. Ну, что же вы молчите?.. Хорошо, я первый перепрыгну через ров!

Он быстро встал, налил до краев пивную кружку красным вином, поднял руку и всех пригласил последовать его примеру и встать с мест. Все повиновались: наиболее значительные гости как будто пассивно, остальные с восторгом.

– Итак, друзья мои, я провозглашаю тост за независимость Шотландии и за здравие законного государя нашего, короля Иакова Восьмого, ныне прибывшего в Лотиан и, как я желаю и надеюсь, успевшего вновь овладеть своей древней столицей!

Он залпом осушил стакан и швырнул его через голову.

– Чтобы эти стаканы не рисковали оскверниться менее высокими пожеланиями! – сказал он.

Все последовали его примеру и среди звона битого стекла и среди громких возгласов поклялись постоять или умереть за те политические заветы, которые были выражены тостом Маршала.

– Вы перепрыгнули через ров при свидетеле, – сказал Эллисло вполголоса Маршалу, – но это, я думаю, к лучшему. Теперь уж нам нельзя пятиться назад. Только один человек, – тут он взглянул на Ратклиффа, – не отвечал на тост. Но об этом после…

Он встал и, обращаясь ко всем, произнес зажигательную речь против правительства, нападая на каждую из предпринятых им мер, но в особенности восставая против присоединения Шотландии к Англии. Он утверждал, что с помощью этого договора их родина не только лишалась самостоятельности, но что сразу погибли и ее торговля, и честь; она, как рабыня, закованная в цепи, повержена к ногам своей соперницы, против которой столько веков с такими опасностями, с такими жертвами и кровопролитием благородно отстаивала свою независимость. Этим он затронул самые чувствительные струны и нашел отголосок в сердце каждого из присутствующих.

– Пропала наша торговля! – вопил с нижнего конца стола старый Джон Рукэстл, контрабандист из Джедберга.

– Наше сельское хозяйство разорено вконец! – отозвался землевладелец Брокенхерт, обладатель поместья, где от сотворения мира ничего не росло, кроме вереска и клюквы.

– Наша религия повержена в прах! – молвил красноносый пастырь епископальной церкви в Кирк-Уистле.

– Скоро нельзя будет ни подстрелить оленя, ни поцеловать красной девицы, не запасшись дозволением из консистории или от церковного казначея! – сказал Маршал-Уэльс.

– А в морозное утро нельзя будет сварить себе горячего пуншу, не спросившись у акцизного надзирателя, – ворчал контрабандист.

– А в темную ночь нельзя проехаться верхом, – сказал Уэстбернфлет, – не испросив разрешения Эрнсклифа или какого-нибудь другого мирового судьи, на английский манер. Ох, прошли наши красные дни, когда в пограничных областях не слыхать было ни о мировых, ни о правосудии!

– Вспомним об обидах, причиненных нам при Дарьене и Гленко{32}32
  …при Дарьене и Гленко. – Дарьен – район в восточной части перешейка, соединяющего Центральную и Южную Америку (восточная часть нынешней республики Панама). В конце XVII в. здесь находилась шотландская колония Новая Каледония. В 1699 г. Дарьен был захвачен Испанией, и все колонисты погибли. Гленко – долина в Шотландии, где в 1692 г. шотландские горцы из клана Кэмпбелов, подосланные английским правительством, предательски истребили не желавших покориться англичанам сторонников Иакова II – горцев из клана Мак-Доналдов, участвовавших в восстании 1689 г.


[Закрыть], – продолжал Эллисло, – и возьмемся за оружие на защиту наших прав, нашей собственности, жизни и семейств!

– Подумайте о праведном епископальном рукоположении, без которого не может быть законного духовенства, – сказал пастор.

– Подумайте о том, как Грин и прочие английские разбойники разорили нашу торговлю с Ост-Индией, – сказал Уилли Уилсон, главный пайщик и единоличный шкипер двухмачтового суденышка, по четыре раза в год совершавшего рейсы от Кокпула до Уайтхевена{33}33
  Кокпул, Уайтхевен – два небольших порта на западном побережье Великобритании.


[Закрыть].

– Вспомните о ваших вольностях, – подхватил Маршал, очевидно забавляясь возрастанием энтузиазма, им пробужденного; так шаловливый мальчик вытаскивает ради потехи затычку шлюзного затвора и любуется тем, как побежала вода, как завертелись колеса, и не думает о том, что натворил, быть может, серьезных бед. – Вспомните о ваших вольностях, – воскликнул он, – и к черту все подати, налоги, консистории, мемории, и проклянем память старого Уилли{34}34
  …проклянем память старого Уилли… – Имеется в виду король Вильгельм III Оранский (1689–1702), подготовивший объединение Англии и Шотландии.


[Закрыть], который впервые навлек на нас все эти беды!

– К черту акцизного, – подтвердил старый Джон Рукэстл, – я его расшибу собственными руками!

– Пропадай сторожа и полицейские! – кричал Уэстбернфлет. – К утру уложу парочку этих подлецов. Небось моих пуль не минуют!

Когда крики и шум поутихли, Эллисло сказал:

– Стало быть, мы все согласны, что нельзя долее терпеть такого порядка вещей?

– Все согласны, как один человек! – отвечали гости.

– Позвольте, это не совсем точное показание, – сказал мистер Ратклифф, – хотя я не надеюсь своим влиянием смягчить опасных припадков, так внезапно обуявших всю компанию, но все-таки прошу заметить, что я лично не сочувствую заявленным здесь жалобам и неудовольствиям и решительно не согласен на те крайние меры, к которым вы намерены прибегать ради их устранения. Легко могу себе представить, что многое из сказанного здесь было произнесено так, сгоряча, а может быть, ради шутки. Но бывают шутки, которые слишком легко выходят наружу, и вам нелишнее напомнить, господа, что и каменные стены имеют уши.

– Да, у каменных стен точно бывают уши, – отвечал Эллисло, глядя на него со злорадным торжеством, – но у домашних шпионов, мистер Ратклифф, можно и отрезать уши, когда они насильно втираются в дом и постоянно бывают в тягость хозяину, особенно если нахально вмешиваются не в свое дело и играют роль непрошеных советчиков; если же они не понимают намеков, то рискуют дождаться, чтобы их вытолкали в шею из порядочного дома.

– Мистер Вэр, – сказал Ратклифф с презрительным спокойствием, – я вполне понимаю, что с той минуты, как я перестану быть вам полезен, – а это, судя по принятому вами отчаянному решению, должно наступить теперь же, – мое присутствие здесь становится столь же опасно для меня самого, как оно ненавистно для вас. У меня против вас только одна защита, зато надежная; вы, наверное, не пожелаете, чтобы я в присутствии джентльменов и порядочных людей разоблачил те особые обстоятельства, по поводу которых начались наши с вами сношения. Я, со своей стороны, могу только радоваться их окончанию. Так как я полагаю, что мистер Маршал и некоторые другие из присутствующих здесь джентльменов могут на эту ночь поручиться за целость моих ушей и, главное, моей шеи, за которую имею причины еще более опасаться, я еще не оставлю вашего дома до завтрашнего утра.

– Пусть так, сэр, – отвечал мистер Вэр, – можете быть спокойны и не бояться последствий моего неудовольствия, потому что я считаю себя выше подобного мщения, а не оттого, что испугался разоблачения фамильных тайн, однако же, ради вас самих, советую вам поосторожнее выражаться. Ваше содействие или вмешательство ровно ничего не значит для человека, который ставит на карту всю свою карьеру и может все выиграть или все проиграть, судя по тому, правда или беззаконие восторжествуют в предстоящей нам борьбе. Прощайте, сэр!

Ратклифф встал, обвел глазами все собрание, причем Вэр не выдержал его взгляда и потупил глаза, и, поклонившись всем, вышел из зала.

Этот разговор на многих произвел сильное впечатление, которое Эллисло поспешил загладить, заговорив о насущных вопросах этой минуты. После краткого совещания решили организовать немедленное восстание. Эллисло, Маршал и сэр Фредерик Лэнгли были избраны руководителями, с правом распоряжаться всеми дальнейшими мерами. Назначили сборный пункт, куда все сговорились съехаться на другой день утром и привести с собой всех сторонников и друзей, каких в состоянии будут набрать. Многие из гостей разъехались, дабы начинать необходимые приготовления; перед остальными хозяин извинился, говоря, что должен выйти из-за стола и подробно обсудить положение дел с теми сотрудниками, которых они ему сами назначили; за столом остались, между прочим, Уэстбернфлет и старый контрабандист, которые тем охотнее приняли извинение мистера Вэра, что он их просил не стесняться и занять свой досуг всем, что было в его погребах прохладительного. Будущих начальников проводили из зала громкими криками одобрения, и весь остальной вечер то и дело выпивали за здоровье Вэра, Лэнгли и в особенности Маршала, потребляя при этом значительное количество всяких вин.

Когда главные заговорщики удалились в особую комнату, они с минуту глядели друг на друга с видом замешательства, которое на мрачном лице сэра Фредерика выражалось угрюмой досадой. Маршал первым нарушил молчание и вдруг, громко рассмеявшись, сказал:

– Значит, мы теперь пустились в плавание, господа, начало положено и в путь, галера!

– По вашей милости мы вам обязаны спуском на воду, – сказал Эллисло.

– Не знаю только, будете ли вы мне благодарны за это, когда я вам покажу письмецо, полученное мной в ту минуту, как мы садились за стол, – сказал Маршал. – Мой слуга сказал, что письмо вручил ему человек, которого он никогда прежде не видел, и, приказав ему передать мне «в собственные руки», в ту же минуту ускакал назад.

Эллисло нетерпеливо развернул письмо и прочел вслух:

«Эдинбург

Многоуважаемый сэр!

Будучи премного обязан вашему семейству за услуги, коих не буду здесь перечислять, и узнав, что вы принадлежите к партии торговцев, разъезжающих по делам торгового дома «Иаков и К°», владелец которого, бывший лондонский купец, ныне имеет лавку в Дюнкерке, считаю долгом заранее предупредить вас частным образом, что ожидаемые вами суда не прибыли по назначению и ушли обратно в море, не найдя возможности ни разгрузиться, ни сдать товары в один из портов. По этой причине компаньоны западных областей решили расторгнуть свои сношения с означенной фирмой, видя, что иметь с ней дело не представляет выгод. А потому и я, предупреждая вас об этом заранее, надеюсь, что вы воспользуетесь моим сообщением в интересах собственной безопасности.

Ваш покорнейший слуга Нил Безымянный.

Господину Ральфу Маршалу из Маршал-Уэльса.

Весьма важно, в собственные руки».

У сэра Фредерика Лэнгли лицо вытянулось и приняло еще более мрачное выражение, а Эллисло, прочитав письмо, воскликнул:

– Да ведь это вконец подрывает наше предприятие! Если французский флот, везший короля, действительно был прогнан от берегов англичанами, как видно из этого проклятого письма, с чем же мы-то останемся?

– С тем же, с чем были сегодня утром, я думаю, – сказал Маршал, продолжая смеяться.

– Нет, извините, и позвольте вам заметить, мистер Маршал, что ваша веселость теперь вовсе неуместна. Сегодня утром мы еще не делали никаких публичных заявлений, а теперь мы приняли на себя известные обязательства, и в этом виноваты вы со своим безрассудным поступком, тогда как у вас в кармане было письмо, предупреждавшее вас о том, что наше предприятие вполне безнадежно!..

– Ну, так и есть, я так и ждал, что вы это скажете. Но, во-первых, может оказаться, что мой приятель, Нил Безымянный, и его письмо – чистейший вздор; а во-вторых, сознаюсь вам, мне прискучило принадлежать к партии, которая только и делает, что с вечера принимает смелые решения, а наутро, проспавшись, уже не помнит их из-за выпитого вина. В настоящую минуту у правительства еще нет ни людей, ни боевых припасов; через несколько недель оно вдоволь запасется и тем и другим; в настоящую минуту страна пылает ненавистью к правительству, но пройдет несколько недель, и общество, кто ради личных выгод, кто из страха, а кто просто по равнодушию или из лености, следы которых уж и теперь слишком очевидны, окончательно охладеет к предприятию. Но я твердо решился начать игру, а потому постарался и вас втянуть в нее; прыгнуть в болото еще ничего, но я вас завел в самую середину трясины, и вы теперь должны поработать, чтобы из нее вылезти.

– Относительно одного из нас вы сильно ошибаетесь, мистер Маршал, – сказал сэр Фредерик Лэнгли. Он позвонил в колокольчик и приказал вошедшему слуге немедленно собрать его людей и лошадей.

– Вы не можете уехать, сэр Фредерик, – сказал Эллисло, – вспомните, что мы с вами должны делать смотр нашим боевым силам!

– Я уезжаю сегодня, мистер Вэр, – отвечал сэр Фредерик, – по возвращении домой я вам напишу о своих намерениях на этот счет.

– Ну да, – сказал Маршал, – и пришлете это письмо с отрядом конницы из Карлайла{35}35
  Карлайл – английская пограничная крепость.


[Закрыть], которая приедет арестовать нас? Слушайте, сэр Фредерик, я не допущу ни покинуть нас, ни предавать; если вы сегодня уедете из замка Эллисло, то не иначе как переступив через мое мертвое тело!

– Не стыдно ли вам, Маршал, – сказал мистер Вэр, – как можно так легкомысленно перетолковывать слова нашего друга? Я уверен, что сэр Фредерик только пошутил с нами; он слишком благороден, чтобы покинуть наше общее дело… притом он должен же помнить, какие имеются веские доказательства его причастности к делу и как он сам ревностно хлопотал об осуществлении предприятия. К тому же, если бы дело пошло на то, чтобы все открыть правительству, известно, что оно всего благоприятнее относится к тому, кто первый сообщает ему о заговоре, а в таком случае мы имеем шансы предупредить сэра Фредерика на несколько часов.

– То есть «вы», а никак не «мы», если вы точно замышляете подобную скачку с доносами; что до меня, я в таком состязании участвовать не намерен, – сказал Маршал решительным тоном и потом прибавил сквозь зубы: – Нечего сказать, хороша парочка… и стоит того, чтобы из-за них рисковать своей головой!

– Запугиванием вы меня не заставите отказаться от того, что я считаю нужным сделать, – сказал сэр Фредерик Лэнгли, – и первым долгом я уеду из Эллисло. У меня нет причин оставаться верным человеку, – тут он взглянул на Вэра, – который передо мной не сдержал своего слова.

– Позвольте, – сказал Эллисло, движением руки унимая своего неугомонного кузена, – в каком же отношении я у вас в долгу, сэр Фредерик?

– В том, которое мне всего дороже и всего меня ближе касается. Вы меня обманули касательно предполагавшегося между нами союза, а между тем знали, что на нем зиждется и наше политическое единомыслие. Что значит похищение мисс Вэр, потом ее возвращение, ее холодное со мной обращение и всякие ваши отговорки по этому поводу? Я думаю, что все это не более как увертки с вашей стороны: вы просто не хотите выпускать из рук состояния, принадлежащего ей по праву, а меня между тем вовлекли в отчаянное предприятие, постоянно поддерживая во мне ожидания и надежды, которых вы заранее решились никогда не исполнять.

– Сэр Фредерик, клянусь вам всем, что есть священного!..

– Не нужно мне ваших уверений; я и так слишком долго ими пробавляюсь, – отвечал сэр Фредерик.

– Если вы нас покинете, – продолжал Эллисло, – вы знаете, что и вы и мы неминуемо пропадем; весь успех теперь зависит от нашего тесного сближения.

– Предоставьте мне самому о себе позаботиться, – сказал баронет. – Если бы вы и правду сказали, для меня лучше погибнуть, нежели остаться в дураках!

– Неужели ничто, никакие доводы не в силах убедить вас в моей искренности? – воскликнул Эллисло с тревогой. – Сегодня утром я счел бы оскорблением такие ваши несправедливые подозрения, но при теперешних обстоятельствах…

– Вы чувствуете себя обязанным к откровенности, не так ли? – возразил сэр Фредерик. – Если хотите, чтобы я вам поверил, у вас есть средство убедить меня. Устройте так, чтобы ваша дочь сегодня же отдала мне свою руку.

– Так скоро это невозможно, – отвечал Вэр, – подумайте, как она только что была напугана, вспомните о том, что мы сами затеваем…

– Ничего и слышать не хочу, кроме ее клятвы перед алтарем. Ведь у вас есть капелла в замке, и доктор Хобблер здесь, в числе гостей. Дайте мне сегодня же это доказательство вашего искреннего доброжелательства, и мы с вами опять будем близкими друзьями. Если же вы мне откажете в такую минуту, когда вам всего выгоднее согласиться, кто мне порукой, что вы будете сговорчивее завтра, когда я окончательно примкну к вашему предприятию и мне уже нельзя будет отступить?

– Стало быть, если вы сегодня станете моим зятем, я могу рассчитывать на возобновление вашей дружбы? – сказал Эллисло.

– Без всякого сомнения и навек, – отвечал сэр Фредерик.

– В таком случае, – сказал Вэр, – хотя ваше требование преждевременно, неприлично и несправедливо относительно меня, тем не менее, сэр Фредерик, вот вам моя рука! Дочь моя будет вашей женой!

– Сегодня?

– Да, сегодня вечером, прежде чем пробьет полночь, – отвечал Эллисло.

– Но не иначе как с ее согласия, я надеюсь? – сказал Маршал. – Предупреждаю вас, господа, что я не стану стоять сложа руки и не допущу, чтобы мою хорошенькую кузину выдавали замуж насильно!

– Вот наказание мне с этим безголовым парнем, – проворчал про себя Эллисло и прибавил вслух: – Как «с ее согласия»? За кого же вы меня принимаете, Маршал, если думаете, что вам придется защищать мою дочь против ее родного отца? Будьте спокойны, она ничего не имеет против сэра Фредерика Лэнгли.

– Или, скорее, против титула леди Лэнгли? Что же, это очень вероятно, немало есть женщин, которые не отказались бы от этого. Вы меня извините, но столь внезапное сватовство и быстрое соглашение совсем сбили меня с толку, и я несколько испугался за нее.

– Меня именно и смущает внезапность этого сватовства, – сказал Эллисло, – но, если бы мне не удалось уговорить мою дочь, надеюсь, сэр Фредерик примет во внимание…

– Нет, мистер Вэр, я не желаю ничего принимать во внимание! Или я сегодня же сочетаюсь браком с вашей дочерью, или уеду, хотя бы в полночь. Это мое последнее слово.

– Я согласен, – сказал Эллисло. – Займитесь тут обсуждением наших военных приготовлений, а я пойду приготовлю мою дочь к такой внезапной перемене ее судьбы.

С этими словами он вышел из комнаты.