Текст книги "Новый сладостный стиль"

5. Толпа родственников

Хохот стоял повсюду. Большинство этих людей впервые встретились друг с другом. Ходили с бокальчиками, глотали с иголочек крошечные сосисочки, похожие на крупные фасолины. Случалось, очевидно, кому-нибудь и проглотить вместе с мясным бобом и деревянную иголочку, иначе чем же можно было объяснить то, что дежурным парамедикам нередко приходилось сильно хлопать иных Корбахов ладонью промеж лопаток.

Трудно сказать, кто изобрел карточки с именами, что пришпиливаются на грудь для облегчения знакомств во время больших человеческих сборищ, неоспоримо, однако, что это возникло в Америке. В чванливой Европе этот обычай наверняка считался унижением человеческого достоинства, до того как и там он был повсеместно принят. Теперь этот демократический способ идентификации с успехом применяется даже на писательских конференциях. Помнится, однажды на зимнем базаре Международного пэн-клуба с ликованием в душе можно было чуть склониться и прочесть на человеке «Норман Мейлер» или «Гюнтер Грасс» или чуть задрать голову к карточке «Курт Воннегут». К сожалению, карточки редко применяются на голливудских приемах; иногда это вопрос самолюбия, а иногда, в дамских случаях, и прикалывать-то не к чему. А жаль, ведь далеко не каждому в современной суете дано по первому взгляду отличить, скажем, Биверли Страйзунд от Рахили Уэлч.

На всеамериканском съезде Корбахов народ непринужденно вперивался взглядами в нагрудные карточки и восклицал «Найс ту миит ю!»,[109]109
  Найс ту миит ю! (от англ. Nice to meet you!) – Приятно с вами встретиться!


[Закрыть] после чего следовали два обязательных вопроса «Вэа ар ю фром?»[110]110
  Вэа ар ю фром? (от англ. Where are you from?) – Откуда будете?


[Закрыть] и «Уот ду ю ду?».[111]111
  Уот ду ю ду? (от англ. What do you do?) – Чем занимаетесь?


[Закрыть]

Тут собрались представители чуть ли не всех штатов Восточного и Западного побережий, сердцевина страны, однако, была представлена скупо, и потому на Корбахов, скажем, из Канзаса смотрели как на экзотику. Еще большую экзотику, конечно, представляли собой редкие гости из зарубежья, в частности, семья американских нефтяников из Кувейта, которая после многолетнего пребывания в этом арабском царстве приехала на родину в долголетний отпуск. С этими нефтяниками не обошлось без небольшого курьеза. Вместе с ними на памятное событие приехали их арабские родственники, а именно жена их сына, юная Айша, и ее родители из просвещенных прозападных шейхов. У себя в Кувейте они считали Корбахов в их ковбойских шляпах воплощением всего самого американского и были несказанно удивлены, если не шокированы, увидев среди толпы потенциальных родственников семью нью-йоркских хасидов.

Основной экзотикой, впрочем, оказались не шейхи, а элегантный господин из Москвы, то есть наш АЯ. Он давно уже привык, что первый вопрос у американцев, особенно евреев, в отношении России звучит однозначно: «Как вам удалось выбраться оттуда?» Обычно он отвечал: «Ничего не было легче, меня оттуда вышибли». Народ пожимал плечами в недоумении: он не хотел выбираться из России, его просто вышибли! В этот раз все были еще под впечатлением свеженького советского злодеяния и спрашивали АЯ, как мог сахалинский летчик выпустить ракеты в пассажирский самолет. Надеюсь, хоть здесь меня не отпиздят за Андропова, думал наш герой. «Ну, знаете ли, господа, что же еще оставалось делать этому малому? Они же роботов воспитывают из своих военнослужащих». Любознательных такое объяснение не устраивало.

Особенно горячился молодой дантист из Вашингтона, Генри Корбах:

– Послушайте, Алекс, я уверен, что он сделал это с садистским удовольствием. Вы читали транскрипт[112]112
  …транскрипт… (от англ. transcript) – расшифровка.


[Закрыть] радиоперехвата? Получив приказ стрелять на поражение, он произнес что-то вроде «волки-толки» и пульнул.

– Елки-палки, – поправил АЯ.

– Пусть так, но ведь это означает «фиддлстикс»,[113]113
  …фиддлстикс… (от англ. fiddlesticks) – вздор, чепуха.


[Закрыть] то есть «а, чепуха, нет ничего легче», что-то в этом роде.

– Простите, Генри, что-то в этом роде, да не то. Елки-палки – это не «фиддлстикс». Это эвфемизм крепкого ругательства. В нем можно прочесть целую гамму негативных чувств, в том числе и ужас перед людоедским приказом командования.

Потрясенный этой неожиданной интерпретацией, Генри Корбах отошел в глубокой задумчивости. Зубные врачи, надо сказать, относятся к числу самых серьезных аналитиков политической ситуации. Не исключено, что это вызвано самой спецификой их работы. Кавернозные и гниющие зубы, возможно, предстают перед ними в виде призраков разрушенных городов. Шарик бормашины подходит к нежным пленкам плоти и выявляет беззащитность одушевленности перед неодушевленным жужжащим началом. Протезирование, с другой стороны, олицетворяет упорство человеческой утопии. Спор вокруг «елки-палки», очевидно, не давал Генри Корбаху покоя в течение всего этого веселого и даже в чем-то трогательного собрания. Забегая вперед, скажем, что в самом конце, когда многие Корбахи были уже навеселе, он, совершенно трезвый, отыскал Алекса и сказал, что теперь он видит, какое огромное значение имеет правильный перевод: «Ваша интерпретация, мой друг и кузен, по-новому освещает ситуацию в Советской Армии. Когда у вас начнутся проблемы в вашем собственном рту, приезжайте в Вашингтон, сэкономите немало денег».

Дантистов было немало в этой толпе, но их число бледнело перед числом адвокатов, агентов по продаже недвижимости, стряпчих и брокеров, этих представителей могущественного американского класса посредников, которых одна часть населения считает паразитами, а другая необходимыми движками на пути к «американской мечте».

Было здесь и несколько представителей необычных профессий, в частности, член команды американских астронавтов Морт Корбах, а также профессионалка-ясновидящая из Атлантик-сити Дороти Берлингауер (урожденная Корбах), известная под творческим псевдонимом Мадам Фатали. Эта последняя пружинистой походкой пионерки движения «Джейн Фонда аэробикс» подошла к нашему Александру Яковлевичу и, откинув мягко-волокнистую прядь прически, прошептала в левое, не заросшее еще серебристой проволочкой ухо: «В твоей стране, мой мальчик, через три года начнутся любопытные изменения».

Все эти люди собрались вместе по инициативе самого могущественного Корбаха мира, Стенли Корбаха, и благодаря исследовательским усилиям трех его генеалогических экспертов, а именно Сола Лейбница, уволившегося ради этой работы из Библиотеки конгресса, доктора архивных наук Лайонела Фухса, а также бывшего сотрудника Британской секретной службы Лестера Сквэйра, перу которого молва приписывала авторство полудюжины остросюжетных романов. Даже и сейчас, в часы апофеоза, эта троица не прекращала работы. Мягко подходили к той или иной персоне, обменивались любезностями, а потом извлекали диктофоны и задавали вопросы по семейным восходящим и нисходящим линиям, а также и по коллатералям.[114]114
  …по коллатералям – по боковым ветвям, отросткам.


[Закрыть]

Значительные сложности возникали по той причине, что в ходе своей американской жизни многие Корбахи стали уже и не совсем Корбахами. Иные, словно вследствие излюбленных нашим народом автомобильных погонь, теряли окончания и становились Корбами, у других словно в результате ударов в задний бампер окончания искривлялись на американский лад, и они становились – как, например, один таможенный офицер – Корбеттами. Были тут также некоторые одиночные Корбели, Корби, Корбины и даже одна дама по имени Долорес Корбеллини, которую пришлось убеждать, что она является просто Лорри Корбах без всяких испано-итальянских украшений.

Любопытно, что по крайней мере треть присутствующих даже не подозревала о своем еврейском происхождении. Это открытие вызывало разную реакцию: одни безмерно восхищались, другие нервно хохотали, третьи бычились, предполагая какую-то непонятную провокацию. Всех, впрочем, примиряла неожиданная близость к Стенли Франклину Корбаху, президенту «АК энд ББ корпорейшн», ибо в каждом жива была самая что ни на есть «американская мечта».

Три ищейки наконец вышли и на нашего АЯ. Крошка Фухс подпрыгнул со стеклышком к лацкану его пиджака и испустил восхищенный звук, похожий на его фамилию. Деловито приблизился безукоризненный, если не считать отвисшей правой ягодицы, Лейбниц. По-свойски, вроде как бы и не британец, хлопнул по плечу Лес Сквэйр: «Алекс Корбах из Москвы! Вас-то мы и ищем, дружище!» Уже через несколько минут разговора АЯ понял, что со времени его встречи со Стенли специалисты узнали немало. Принадлежность его к корпусу советских полуподпольных знаменитостей уже не была для них секретом. Известно было и о лишении гражданства. Не это, однако, интересовало их в данный момент. Знаете, Алекс, мы тут немного спотыкаемся с младшей сестрой вашего деда, Эсфирью. Чем эта женщина занималась, за кого вышла замуж, произвела ли потомство?

Случайно он помнил что-то об Эсфири Натановне. О ней не раз рассказывала с гордостью бабка Ирина. Фира, как ее называли в семье, пошла по стопам своего старшего брата и стала художницей авангарда. Она была из тех еврейских девушек, о которых мужиковствующий Есенин однажды сказал, что без них некому было бы читать русскую поэзию. Училась в Петербургском училище прикладной живописи и ваяния, ходила в ученицах сначала у Малевича, потом у Филонова, дружила с самыми передовыми художницами той поры: Розановой, Поповой, Пестель, Мухиной, Толстой-Дымшиц, Удальцовой, Степановой. Как старший брат взял себе в жены «шиксу», так и она вышла замуж за «гоя», литературоведа Верхово-Лошадина. Под невероятной тройной фамилией Корбах-Верхово-Лошадина Эсфирь участвовала в знаменитой выставке супрематизма «0, 10». У них родился сын Константин, то есть двоюродный брат Сашиного отца Якова, который стал инженером-электриком. Профессор Верхово-Лошадин был расстрелян за эстетический формализм – да, джентльмены, за эстетический формализм, – но сын уцелел и вместе с бабой Фирой…

В этот момент рассказчику показалось, что в гомоне голосов прозвучал голос Норы. Без церемоний он отодвинул интервьюеров. Ее, однако, нигде не было. Чертовы Корбахи интенсивно общались друг с другом, затрудняя поиски. Любопытно, чем занимается мой замечательный археолог в этом хозяйстве? Может быть, заведует отделом доисторических корбаховских костей? Вдруг он заметил ее и понял, что она уже не раз мелькала в поле зрения, но оставалась незамеченной. Переоделась, вот в чем дело. Чрезвычайно деловитая, вместе с группой других молодых людей она проходила по дальней периферии, пронося то какую-то вазу, то охапку цветов, то стул. Исчезла прежняя всадница. Вместо нее шествовала некая ударница светского раута: волосы забраны в обтягивающий вязаный берет, струится платье в стиле арт деко, вызывая в памяти и фильм «Веселые ребята», и роман «Великий Гэтсби».

Прозвучал гонг, раскрылись большие резные двери, и все Корбахи стали вливаться в обеденный зал. Навстречу им, из других дверей, выходили суверены здешних мест. Первым появился патриарх, румяный мужчина, как говорят в Америке, продвинутого возраста – восьмидесятивосьмилетний Дэйв Корбах. Он опирался на палку, но больше для шику, чем для реальной поддержки. Шутил, отпускал реплики через плечо второму по важности участнику процессии, раввину Либеральной конгрегации Сэму Дершковицу (по маме Корбаху), не без фривольности помахивал молоденьким дамочкам в зале, которые все казались ему старыми знакомыми. Только третьим в этой иерархии предстал перед обществом истинный хозяин праздника Стенли Франклин Корбах в таксидо,[115]115
  …таксидо… (от англ. tuxedo) – смокинг.


[Закрыть] с красными галстуком и поясом «камбербант», огромная фигура, увенчанная застенчиво почесываемой макушкой: не обращайте, мол, на меня особого внимания. Под руки он вел двух своих сестер, старшую Джуди, казавшуюся уже слегка старушкой, и младшую Джейн, великолепно молодящуюся даму. Мужья этих дам сопровождали хозяйку дома, совершенно неотразимую Марджори Корбах, декольте. На втором плане за плечами Марджори маячило лицо нового могучего партнера, коротышки Бламсдейла.

Хозяева и гости обменялись энергичными аплодисментами, после чего раввин Дершковиц предложил всем сесть за стол. Годы трудов отступили, друзья мои, и теперь перед нами час пира, время радости и общений. Наслаждайтесь своей едой, вином и хорошей сердечной беседой! Он знал, что говорил. Все стали разбираться по столам, сверяясь с карточками. Александр нашел свой стол, но не нашел за ним желанного лица. Нора, что же, забыла, что ли, обо мне? Он видел ее теперь по диагонали через весь зал за одним из многочисленных круглых ристалищ в обществе приятной молодежи и в непосредственной близости от пышноволосого красавца киношного типа, из тех, что, положив лодыжку одной ноги на колено другой, дают развязные интервью Дайане Сойер или Чарли Гибсону. Ну нет, Нора, так просто это не пройдет! Вот выпью сейчас вина и пойду через весь зал прямо к тебе! Красавчик умоется. Кто сказал, что волосяной покров больше украшает мужчину, чем благородно поблескивающая лысина?

Панорамируя зал от стола Александра Яковлевича, мы как бы сужаем угол повествования, однако кто нам помешает проявить авторский произвол, перескочить весь зал и пошпионить немного за Норой, тем более что и читатель, похоже, этого желает.

Какая я дура, злилась она, время от времени бросая взгляды туда, где за скопищем голов посвечивало золотое яичко. Надо было переложить его карточку на мой стол. Тогда он, по крайней мере, не оказался бы рядом с огнедышащей толстухой из Оклахомы. Русские, должно быть, обожают толстух. Ну нет, милейший Алекс, сегодня вам придется пересмотреть свои вкусы! Кто там еще расположился рядом с ним? Да ведь не кто иной, как Арт Даппертат со своей немножечко беременной Сильви. Вот выпью пару стаканов, а с третьим пойду через весь зал как будто к ним, а на самом деле к нему. К нему!

Возвращаемся. Образцовый трудящийся калифорнийского парковочного бизнеса, по сути дела, впервые присутствовал на американском званом ужине. Он полагал, что вот сейчас начнутся тосты, сначала торжественные, а потом все более хаотические, и тогда он под шумок перетащится к Норе. Он не знал, что все эти динеры построены по другому принципу: говорильня на них играет роль не возбуждающей аппетит закуски, а скорее улучшающей пищеварение таблетки, а посему она преподносится после десерта.

У раввина Дершковица была суровая религиозная внешность, однако в своих обращениях к пастве, да, признаться, и в личной жизни, он придерживался наиболее либеральных концепций иудаизма. Сурово взирая на жующих и выпивающих вокруг людей, он обращал к ним свою мысленную «браху» такого рода: «Ешьте, дети мои! Наслаждайтесь артишоком с внутренностями из свежайших крабов! Своды Талмуда не поколеблются от небольших нарушений кошрута! Ну почему вам нельзя после телячьей отбивной ублаготворить свой желудок ломтиком превосходного „груэра“? И ублаготворяйте, дети мои! А я за вас выпью и раз, и два, и еще раз, пока душа моя не воспоет гимн Господу с еще большей силой!» И, словно внимая этому молчаливому монологу внешне аскетичного духовного лидера, все собрание увлеченно себя ублаготворяло, а официанты, в большинстве своем студенты местных колледжей, без задержки подливали вина в быстро опорожняемые бокалы.

– Хей, Алекс, я вижу, вы меня в упор не узнаете! – крикнул через стол какой-то молодой человек с длинноватым итальянским носом, полученным по отцовской линии, и припухлыми губами, взятыми от еврейки. – Вглядитесь лучше, неужели моя внешность не напоминает вам о комедии дель арте?

АЯ вгляделся, готовый уже к любым неожиданностям на этой земле, что совсем недавно представлялась ему кафельной пустыней, пропитанной запахом свежести такой интенсивности, что от него иногда тошнило:

– Чертовски извиняюсь, сэр, но ваша внешность напоминает мне одновременно несколько образов – и Арлекина и Пьеро, – странно, не правда ли, но больше всего, надеюсь, вы меня за это не убьете, нашего незабвенного Пульчинеллу…

Незнакомец вскричал без всякой обиды:

– Ты не прав, олд чап![116]116
  …олд чап (от англ. old chap) – старина.


[Закрыть] Разве это не ты полтора года назад дал мне кличку Доктор Даппертутто?

Пораженный Александр на время позабыл и о Норе. Всплыли в памяти демонические небеса нью-йоркской ночи с его собственным именем меж нависших туч, ослепительный вертеп универмага, девки из парфюмерного отдела, стражники и, наконец, вот этот малый, что налил ему стакан живительного порта. Да ведь его же упоминал Стенли! От него пошел слух о новом Александре Корбахе.

– Мне нужно вам многое сказать, Алекс, – ухмыльнулся Арт, – но прежде расколитесь: что стало с вашим английским? Уж не провели ли вы все это время в Оксфорде? – Не успел Александр что-либо ответить на своем «оксфордском английском», как начались выступления.

Речь раввина Дершковица была на несколько градусов суше, чем его чадолюбивые реформаторские мысли. Основная ее идея заключалась в том, что нынешний съезд американских Корбахов является частью мирового движения поисков древних еврейских корней. Поколение за поколением наш народ был озабочен только одним – как выжить в гетто и штетлах. Гонимые и презираемые, мы теряли свои исторические нити и часто не могли проследить свою родословную дальше деда. Эти времена прошли навсегда. Наши традиции перестали быть частью провинциальной засохшей догмы. Еврейский народ несет в будущее гуманизм своей религии и своей культуры. Сегодня в этом зале мы видим воплощение оптимистических идей. Давайте поблагодарим всех приехавших на праздник, а также организатора торжества, моего старого друга Стенли Корбаха!

Поднявшись во весь свой внушительный рост и уняв аплодисменты амортизирующими движениями обеих ладоней, Стенли предложил обществу короткую речь, в которой он пошел еще дальше рабби Дершковица в смысле преодоления «засохшей догмы». Его идея, как он сообщил Корбахам, заключается даже не в сугубо еврейском наследии, а в попытке проекции человеческой молекулы как части мироздания. (В этом месте Марджори Корбах едва сдержала нервный зевок.) Ученые пока еще не могут ответить на вопрос, умирают ли гены, уходит ли в ничто ДНК. Наши генеалогические исследования, а мы с моими выдающимися сотрудниками Лейбницем, Фухсом и Лестером Сквэйром доходим в них уже до испанского периода нашей диаспоры, в будущем, может быть, помогут прийти к новым открытиям, а главное, к расширению и углублению памяти как феномена, противостоящего безжалостному времени. И все-таки еврейский народ и его история лежат у нас во главе угла. Живя двадцать столетий нашего времени среди других народов, не говоря уже о веках египетского и вавилонского пленений, евреи более активно, чем другие, способствовали строению человеческой молекулы. Самое замечательное, однако, состоит в пересечении этнических линий – прошу прощения за мою не очень-то ортодоксальную точку зрения, – в творении общечеловеческого космического элемента, способного, быть может, сломать стенку нашего вселенского одиночества. Своды священных книг иудейства, христианства и магометанства, соседствующие своды индуизма и буддизма содержат множество зовущих светочей, и мы должны не только созерцать их, но идти навстречу. При всей нашей слабости мы можем все-таки предположить, что никто и ничто не пропадает без остатка. Не будем пугаться бесконечных пустот и давайте возрадуемся! Мазлтов!

Речь главы корбаховского дома вызвала у некоторых легкое недоумение, однако большинство восприняло ее просто как праздничную риторику и ответило «Большому Корбу» аплодисментами, подсвистыванием, поднятыми бокалами и возвратным «мазлтов». «Ну, каково?» – спросил Александра Арт, как и подобает младшему другу босса, с легкой иронией. «Глубоко», – кивнул Александр. «Не слишком ли глубоко?» – «Умно и трогательно», – успокоил его Александр.

Арт хотел было развить беседу и спросить Александра, не кажется ли тому, что Стенли может затащить всю эту историю, во всяком случае некоторых ее персонажей, в те края, из которых не возвращаются, однако церемония продолжалась, и Сол Лейбниц представил собравшимся самого старого из присутствующих Корбахов. Им оказался не Дэвид, а сточетырехлетний Захария из Сейнт-Питерсбурга, Флорида. С легкостью необыкновенной он выкатился на сцену в кресле-каталке, держа над головой связку разноцветных воздушных шаров, как будто именно эти шары, а не усовершенствованные батареи приводили его в движение.

Затем настала очередь самого молодого корбахенка. Дородная молодуха извлекла из своего нагрудного мешка, сродни кенгуровой сумке, десятидневное существо, бэби Диану. Следующим номером программы оказался «Корбах, поднявшийся выше всех», астронавт Мортимер Корбах, Пи-Эйч-Ди.[117]117
  Пи-Эйч-Ди (от англ. PhD) – доктор философии.


[Закрыть] Загорелый, как будто они там в космосе только и делают, что загорают на пляже, ученый неплохо пошутил, сказав, что чувство невесомости не избавляет от родственных связей. «Ну, а теперь, очевидно, пригласят Корбаха, который ниже всех пал», – по-диссидентски пошутил Арт Даппертат. «Значит, меня», – вздохнул АЯ.

– Здесь присутствует один необычный Корбах, – сказал Сол Лейбниц, как будто предыдущий был вполне обычным. – Он совсем недавно поселился в Америке и, конечно, не предполагал, что у него здесь столько родственников. Наша исследовательская группа с трудом напала на след этого человека. У себя на родине, в России, он был знаменитым певцом и актером, чем-то средним между Бобом Диланом и Вуди Алленом. – При этих словах зал разразился бешеным хохотом. Сол продолжал: – В Соединенных Штатах этот человек предпочитает вести более скромный образ жизни. Поаплодируем Александру Корбаху и попросим его показать нам какой-нибудь образец своего искусства.

Перед глазами обалдевшего от неожиданности АЯ затылки аудитории постепенно превращались в лица с трепещущими под подбородками крылышками аплодисментов. Среди этих лиц в глубине зала виднелось и Норино с двумя сияющими «зеркалами души». Все взбудоражилось в Александре Яковлевиче. Никогда еще он так не волновался. Он встал и показал руками: гитары, мол, нету. Злокозненный «Даппертутто» тут же протянул ему свою. Нарочно припас, что ли? Нора, вскочив со стула, размахивала обеими руками. Слишком много экзальтации для вашего возраста, мадам, если вам действительно тридцать четыре. Вдруг взял гитару и твердо пошел к сцене. Вспрыгнул на нее! Снял пиджак и бросил на рояль. Заметил лицо Стенли с застывшим на нем мальчишеским изумлением. Ну что ж, милейшие Корбахи и примкнувшие к ним Норы Мансур, сейчас вы увидите образец искусства чердачно-подвальной Москвы! Выдам сейчас на всю катушку, как когда-то в молодости кинул на первой премьере «Шутов»!

Он начал тихо перебирать струны, потом затянул «истинно русским» воем:

 
Гой, Россия, родина наша превеликая,
одноглазая, хоть и многоликая.
Гой, страдалица наша, молчальница,
тянешь лямку ты вдоль своих берегов.
Запетляли твой след волчьи клики и заморочили мороки средь гнилых стогов.
 

Никто в зале, конечно, не понимал ни слова, кроме, может быть, Лестера Сквэйра из службы М-15, но все уважительно засерьезились: вот она, Россия, вечная горькая беда человечества! Кивая головой, точно подтверждая мысль просвещенной публики, Александр продолжал ныть:

 
Ой, да на печальнейших нашей родины пажитях только тени плывут, скорбных теней гурты,
лучик солнышка тут не кажется…
 

Замолчал, опустил голову, потом ударил всей пятерней по струнам и проорал:

 
И вдруг на парашютах спускаются «Шуты»!
 

Физиономия расплылась в коронной обезьяньей улыбке. Гитара заработала в рок-н-ролльном ритме. Ноги пошли ходуном. Хриплым, «Володиным», страшноватенько-развеселым голосом Александр теперь вопил:

 
Шуты на парашютах спускаются с небес!
Шутихи ради шуток зажгли весельем лес!
 

Мощная дробь чечетки, прыжок с поворотом, скэт:[118]118
  …скэт (от англ. scat) – импровизация.


[Закрыть]

 
Трам паракарналия,
трам ба сон,
пробио псидарио,
хавели о кария,
где-то прогулялся брюхатый гром.
Громио мербулио,
кувырком!
 

Р-раз, махнул обратное сальто! Сколько лет уже не пробовал таких резких движений, а сейчас вот любовь тебя сама крутит! Вот вам российское веселье, хоть рок-н-ролльное, да вприсядочку!

 
Шли боярышни в горохе,
а за ними скоморохи увивалися, колбасилися,
и в горохе под забором три опенка с мухомором появилися!
Народилися!
 

Пораженная публика взирала на исчадие универсального каботена: то поет что-то не совсем приличное, то кувыркается, то тэп-дэнсинг отчебучивает не хуже мастеров «Каттон-клаба», и все это проносится в ритме русского трепака вперемежку со свингом и синкопой.

 
Знаю «право», знаю «лево»,
их марширт под барабан!
Я из города Генева мушкетерский капитан!
Брум параферналия,
брэм бап чист,
прима вер чихалия,
вакха бах каналия,
запп лапп тист!
На полях Европы канонадный жар,
кони мчат галопом!
Гутен таг, майн цар!
Брам уратро брешник,
фру эр рой,
фруеробугешник праз дры крой!
 

Влекомый потоком этого вздора, весь охваченный тем, что у них в прежние времена называлось «полив», АЯ не забывал и лицедействовать, вспышками демонстрировать весьма странную интерпретацию системы Станиславского. Оставив гитару, вдруг атаковал рояль, пустил еще одну скоморошную егозину:

 
Волк на лодочке, на лодочке, на лодочке плывет,
лиса в новеньких ботиночках по бережку идет!
Волк все к бережку, все к бережку, все к бережку гребет,
лиса хвостиком все к лодочке, все к лодочке метет.
И все никак не встретятся, никак не поцалуются…
 

Русский старый приторный стиль, но и в нем видим мы все те же арки Вероны, галереи Венеции.

Публика ничего не понимала, однако, сломленная сокрушительным балаганным напором, каруселью «шаривари», топала ногами и издавала звуки высшего одобрения, возгласы «О, йес!», Александр ураганом прокатывался по клавишам, меняя темы от «Зе раунд о’клок» до «Севильского цирюльника». Наконец бросил взгляд на Нору. Ее глаза как будто говорили: весело, но достаточно. Согласен. Он встал, серьезный, надел пиджак, взял гитару и подошел к микрофону. Приятным вдумчивым баритоном завершил выступление:

 
С шутами что вам остается делать?
До черной меланхолии заставить водку пить?
Горло ли поломать, чтобы не свиристело?
Орденом ли украсить, пулею подкупить?
 
 
Нет, негодяи грязные,
стражники нищеты,
не напугаете казнями!
Шутуют вовсю шуты!
 

Снова в ход пошли гладкие подошвы. Переборы медленной чечетки. С полузакрытыми глазами, как похмельный цыган, он завершил свою вакханалию:

 
Трам да ди валянда,
карамон барух,
дарадон дуранда,
оп ле ух!
 

Свет телевизионной лампы, что постоянно плясал, отражаясь от полированной головы, замер теперь в глубоком поклоне. В зале разразился тропический шторм с громом и молниями. Вот так артист! Он не ожидал такого извержения, не думал, что может повториться «полив» двадцатилетней давности. Он поднял голову, чтобы увидеть ту, для которой шутовал и сейчас и тогда, когда ей было четырнадцать лет. Ее не было на прежнем месте. На сцену между тем прыгнул докучливый Арт Даппертат:

– Хей, Алекс, это нечто! Ты завел всю эту публику! Слушай, да ты можешь сделать отличное шоу со всеми этими твоими штуками: пение, танец, гитара, пиано, акробатика! Хочешь, я стану твоим агентом, старик?

Александр осторожно отпихивал от себя молодого финансового гения. Многолетняя артистическая практика показала, что после успешного выступления приблизиться к какой-нибудь девушке в зале практически невозможно. Так еще когда-то в Харькове получилось, году, кажись, в шестьдесят шестом, когда весь вечер в Политехническом пел для «бабетки» в третьем ряду, и та обмирала от счастья, а потом толпа студенческих олухов разделила их навеки. Так и сейчас в Америке получается. Подходят разные Корбахи с поздравлениями и вопросами о России. Да плевать мне на Россию вместе с Америкой! Где моя Нора Мансур, волшебная кавалеристка?

Вдруг вплотную приблизился Его Величество Стенли: «Алекс, я знал, что вы артист, но никогда не думал, что вы такой артист! Признаться, вообще не предполагал, что в России есть такие артисты. – Он обнял его могучей рукою и повлек за собой. – Эй, народы, прошу прощения, но я ненадолго похищаю этого парня!»

Влекомый королем, он все-таки успел заметить Нору, которая жестами показывала, что будет ждать его в гостиной. Он просиял, и она, увидев его сияние, просияла сама. По многочисленным лестницам и переходам, мимо крупных художественных ценностей, Стенли провел его в свою башню, где вокруг круглого стола в вольных позах уже расселась тройка исследователей: Лейбниц, Фухс и Лестер Сквэйр. «Поздравляем, поздравляем, отличное шоу!» – сказала троица. «Совсем в духе старых „Шутов“, – добавил Сквэйр по-русски. – Я ведь смотрел многие ваши спектакли, когда служил в Москве, в британском посольстве».

Стенли положил руку Александру на плечо, усталое, оно (плечо) дрогнуло под гаргантюанской дланью: «Я вас, Алекс, сюда привел, чтобы похвастаться. Фухс, будьте столь любезны, покажите моему кузену нашу последнюю находку».

Крошка Фухс с пушистым усами – из тех, что вырастают под носом у кропотливых библиофилов и мастеров филиграни, извлек из здоровенного альбома большую старинную фотографию, наклеенную на картон. Ну и ну, это был тот самый групповой снимок «самарских Корбахов» из архива бабушки Ирины! Те же тиснения на паспарту, различаются даже фирменные знаки, «Электровелография Сизяковых, Самара», и на фоне богатых драпировок и «швейцарского» вида – раскинувшееся в креслах и на канапе еврейско-европейское семейство.

– Как вы умудрились сделать такую копию?

Стенли расхохотался, очень довольный:

– Ну и ну, – сказал он почти по-русски. – Это не копия. Тот самый оригинал, о котором вы мне рассказывали в Эл-Эй. Теперь она ваша, мой друг!

Оказалось, что после встречи потомков однояйцевых близнецов в Москву отправилась вся исследовательская группа. Им удалось многое выяснить. Сначала бэд ньюз, Алекс. Ваша квартира была опечатана органами еще в прошлом году, когда вы попросили в Америке политическое убежище. Перед этим там был обыск, вынесли много бумаг. Кажется, они хотели вас заочно судить, как в свое время Рудольфа Нуриева, но что-то сорвалось, процесс не состоялся. Теперь гуд ньюз.[119]119
  …бэд ньюз, …гуд ньюз (от англ. bad news, good news) – плохие новости, хорошие новости.


[Закрыть] «Шуты», вообразите, до сих пор существуют и даже неплохо себя чувствуют. Дело в том, что за это время ваша актриса Наталья Моталина стала любимой певицей Кремля и даже как будто фавориткой какого-то кремлянина. Ее приглашают петь народные песни на все торжественные концерты по поводу юбилеев. Вот почему театр жив. Ребятам вашим даже удалось сохранить в репертуаре два ваших спектакля, правда, без указания имени на афишах. Все «Шуты» вам передают привет, все очень веселые и смелые. Мы даже записали кое-что.

Лестер Сквэйр извлек из кейса крохотный диктофончик – из тех, что немедленно растворяются во рту, буде их владелец кем-нибудь схвачен, и активировал его венериным бугром левой ладони. Послышалось хоровое чтение труппы: «Наш любимый Сашка Корбах! Мы не провалились в прорву! Мы шутуем, как могем, а на брехунов кладем!»

– Алекс, Алекс, что с вами? Простите, я не ожидал, что вы так…