Текст книги "Рассказ одного покойника. Консенсус. Свинья во фраке (сборник)"

 
Мы в детстве мечтали подняться на небо,
Горизонт обещаньем нас в жизнь затянул,
Но мир наш хотел только зрелищ и хлеба, –
Близостью неба нас Бог обманул.
 

Кто из нас в детстве не мечтал найти горизонт, то место, где голубая радость высокого неба зачем-то сходится с черной грустью земли, где радость и грусть стоят у одной тонкой грани и не могут перейти запретной черты? Разве только те, кто всю жизнь провел в тесном городе и горизонта никогда не видел за дымкой фабричных труб. Наш жизненный путь перерыт глубокой пропастью-ямой, куда мы, пьяные или трезвые, все в нее попадаем. Но добрые люди с другой стороны подадут тебе руку помощи и ты, вторично явившись на свет, пойдешь по новому пути с неутолимой верой в голубой горизонт искать того места, где небо протягивает руку земле.

Вот вы мне скажите, какое самое сильное очарование живет внутри человека? Вы мне, конечно, скажите самые обычные вещи: очарование красотой, очарование детства, очарование вечерних сумерек жизни, очарование святости, очарование земли, очарование неба… ну и так далее, штук сто еще таких очарований. А я вам прямо скажу, как есть: человек очарован потерей, той пустотой, что таится, он это чувствует, за вещами, которые вы перечислили. Ходит человек туда-сюда в нижнем мире вдоль насиженного места, смотрит в даль и тоскует, будто что потерял там, вдали. Ну, взять бы самому человеку, собравшись однажды, сходить в свою даль, поискать там утраченное. Нет, не идет, ведь каждый знает, что ничего бы там не нашел, ни своего, ни чужого, – лишь та же ближняя скука, ветер и пустота. Нет, не идет, боится потерять очарование потерей. Ходит вдоль горизонта, а в даль идти не решается, поглядывает туда и тоску хранит в глубине. Иной до того затоскует по дальнему, что весь душой уйдет в неизвестное, а среди близких живет, как чужой, и ближней жизни не радуется. Если и есть что-то истинное в этом мире, так, может быть, – это его молчание. Может быть, он скрывает от нас великую тайну, а может быть, просто так молчит, потому что сказать нам нечего. А скорее всего, он говорит, может быть, даже кричит нам о чем-то сокровенном. Но наш язык складывал Разум, он же и слуховой диапазон нам определил. Поэтому невыразимое, сокровенное мы не слышим и не понимаем, потому что Разум не имеет таких чувств, чтобы понять сокровенное.

Что же, какая радость таится в дали? Нет, не радость, а тоску, обманывая себя, ищет там человек. Дай ему в руки это дальнее счастье, он и не узнает его, будет ходить вокруг счастья и тосковать, как будто рядом с несчастьем. Человек тоскует по тому, что отсутствует, а дай ему, что отсутствует, он затоскует по тому, что еще дальше лежит. Любит в низком человек ощутить тоску по высокому, дальнему! Окажись он в светлой дали и высокой жизни, так, пожалуй, и не поймет высоты и станет вниз опускаться. Человек тоскует не по реальным вещам, а по их отсутствию, по ничто, по пустоте, из которой бог его вытащил. Отсюда следует вывод, как кровь из разорванной раны, что та пустота вовсе не пустота, а какой-то страшный полюс, магнит, который может притянуть к себе назад все человечество, перечеркнув старания бога.

Вы мне, конечно, подскажите еще более далекое следствие, наложив бинт на рану: поэтому человечество не должно оглядываться в прошлое, тосковать по отсутствию, а идти вперед, руководствуясь светлым разумом, все дальше и дальше мимо отрицательного полюса пустоты. Но останется ли человек человеком, если, разорвав себя надвое, он пойдет в будущее одной половиной, оставив другую умирать в прошлом времени? Хотел бы я знать, что вы сейчас мне на это ответите. Вы мне, наверное, скажите, не бывает на свете так, чтобы человек, как краб, жил и двигался вперед одним боком. А я вам скажу, не бывает да есть, много сейчас людей и стран живут одной стороной. Одну, глупую, половину бросили у дороги, а с другой, умной, идут вперед, сами не зная куда. Но далеко ли уйдешь без ориентира совести перекошенным образом? Я так думаю, наплутается человечество в леденящем холоде Разума, даст бессмысленный круг и повернет назад к своей половине, умирающей у дороги прогресса…

Ну, ладно, хватит людей пугать, а то вы еще не к добру решите, что я там, за горизонтом последний ум потерял от страха приближения смерти. Вернемся лучше к сюжету, если он есть в этом рассказе. Вы думаете наша дискуссия с ученым лектором на этом кончилась? Ни чуть не бывало, она оказалась прелюдией, т. е. цветочками, ягодки ждали меня впереди.

Промчался ветер перестроечных лет, надув в умные головы нашего руководства новые взгляды на бога и черта, а наши пустые головы так и остались свободными от обеих субстанций – от духа и от материи. Иду я как-то раз по поселку тихим задумчивым школьником с очередного похмелья (разумеется, я с похмелья, не школьник, конечно, хотя, впрочем, с нашими школьниками и такое бывает), получившим двойку за поведение и желающим подальше спрятать дневник. Вдруг – бац! – мне прямо в глаза запанибрата, запросто так, лезет какая-то афишка, простерев навстречу объятия, и помня меня как ярого защитника бога в период поголовного атеизма, приглашает сегодня вечером в клуб с билетом по доступной цене на лекцию «НАУЧНОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО БЫТИЯ БОГА».

Глянул я на фамилию лектора и аж обомлел весь: что же вы думаете?! Мой старый знакомый ученый-материалист, в связи с политическим переворотом личной и общественной совести сподобился научно доказать бытие «несуществующего бога» и теперь будет мне к нему дорогу указывать, такую же верную, какой он вел меня в обратную сторону. Ну, думаю, ладно, приду, спасибо за приглашение, чудо ты мое четырехглазое, я посмотрю, как сейчас у тебя первые глаза под вторыми забегают, я для тебя последний рубль не пожалею, с больной головой без похмелья останусь, пострадаю во имя доказательства бога, но и тебя, перевертыша, на свет божий выведу, переложу с больной головы на здоровую божье проклятие за шабаш идей в народных мозгах, за перекрашивание истин. Основателей материализма на тебя нет, а бога ты не боишься, потому что в себе не имеешь, хоть и головой доказал его присутствие в мире. Ах ты, думаю, флюгер скрипучий: «куда ветер подует, туда и повернусь». Ну, я тебе устрою переменный ветер, ты у меня волчком завертишься.

Пришел я в клуб в беспокойстве, что не состоится ученая лекция ввиду отсутствия аудитории. Но нет, народу собралось на мое удивление вполне достаточно. У народа интерес к религии неожиданно вырос: правящей партии больше нет, нужно срочно искать, чему поклониться, кому свою свободу вручить, как писал Достоевский, которого я уже позже читал. Захотел, значит, народ через науку в бога крепче поверить, привыкший верить в науку крепче, чем в бога. Пришел я в клуб без опоздания, как на свидание к любимой девушке, как на праздник торжества человеческой мысли над неверием атеизма. Уселся в первых рядах и смотрю на лектора отвлеченно, будто впервые вижу такого ученого мужа. А его улыбка из-за трибуны, как солнце из-за горы, ко мне навстречу восходит. Взошла уверенно и встала в зените, как божество, готовое к доказательству. Убежденно и лихо он понес проповедовать религиозный ликбез с той самой трибуны, с которой первично отрицал наличие бога. Я не стану вам здесь приводить его доказательства и зря беспокоить ваше внимание, он все доказательства из книжек надергал, ничего своего он тогда не сказал, я потом в книжках читал его доказательства. И чаще всех поглядывает на меня как на соучастника в разоблачении тайного присутствия бога в природе, обществе и человеке. Я, конечно, изобразил из себя остроту внимания и повышенный интерес ко всем словам ученого проповедника и со своей стороны смотрю на него, не мигая. Он воодушевляется от моего внимания и еще пуще ученую чушь несет.

Речь его полилась обильнее, чем вода мирового потопа, угрожая затопить собой всякого оппонента, который встретится ему на пути. Но я ему не ученый дурак, чтобы его аргументы вычерпывать из мутной воды, как рыбешку, и разбирать их по косточкам. Я ему навстречу противотоком свой поток слов пустил, так что он в натуральном смысле еле на ногах удержался и был удивлен несказанно. Бога отрицать меня еще быстрей понесло, чем утверждать его в прошлый раз. У него аж все пары глаз полезли на лоб от неожиданности моего наводнения.

– Как же ты мне говоришь, – начал я мимо его мельницы в свое решето воду лить, – бог есть вездесущий и всеприсутствующий (я не стал ему напоминать обратные доказательства, избегая принципа «сам дурак») в едином мировом смысле направления к высшей цели, когда вся кругом наша жизнь идет в обратную сторону и люди окончательно еще не вскрыли глотки друг другу лишь потому, что дальше к общей цели вперед не на ком будет ехать, – на слабосильных ангелах далеко не уедешь, а чертово племя несет не туда, куда указывает перст божий. Наверное, Сатана смотрит на людей, как человек смотрит в микроскоп на копошащихся микробов, бактерий, инфузорий-«туфелек». А если придумать такой микроскоп, чтобы заглянуть в человеческую душу, – каких копошащихся гадов там не увидишь! Таких, каких бы и сам Сатана не придумал.

– Да вы просто мизантроп какой-то… – говорит он как бы слегка шокированный моей откровенностью.

– Ты, знаешь, я у Горького читал:

 
Кто к тридцати не пессимист,
А в пятьдесят не мизантроп,
Он, может быть, душой и чист,
Но идиотом ляжет в гроб.
 

Он не ожидал от великого гуманиста писателя Горького таких эпатирующих слов и как-то сразу впал в недоумение.

– Какое такое мировое значение в общем смысле ты видишь в нашем с тобой сегодняшнем существовании? Мир, что ли, остановит свой ход, если нас с тобой в нем не будет, – спихнут ли нас со ступенек или сами выбросимся на ходу? Танцует твое человечество замкнутый круг без цели существования от давно погасшей печи – произвол и случайность орудуют в нем, в круге т. е., а не твой закон божьего разума. Божий разум еще не достал тех высот, чтобы последнюю глупость жизни понять, она сама, глупость т. е., без божьей помощи миром правит. Жизнь человечества состоит из бесконечного ряда смертей и рождений – родиться на время, чтобы умереть навсегда. Этого, что ли, хочет твой бог, это, по-твоему, жизнь? Это пустая видимость жизни, а не бог и не жизнь.

Если бог для тебя Абсолют, значит, он в вечности пребывает. Почему же он ждал целую вечность, прежде чем мир сотворить? Но ведь вечность не имеет начала, значит, и мир наш в вечности его не имеет, иначе, как в бесконечности точку отсчета определить, если она, бесконечность, не имеет ни конца, ни начала, значит, и мира нашего нет, – одна лишь иллюзия. И ты – иллюзия, призрак, хоть и мнишь себя большим ученым, и вся наука твоя – эфемерность и ложь. Событие в вечности – такой же абсурд, как бесконечно длящееся время. Мира не было целую вечность, у вечности нет ни конца, ни начала. Как в бесконечности мог возникнуть конечный мир? Из отсутствия времени возникло время. Из каких дыр безвременной вечности лезет время в мир человеческий? Ты хоть соображаешь, что говоришь?

Если на нас из космоса сверху глянуть, то мы, как бабочки-однодневки порхаем над обреченным цветком с тлетворным дыханием смерти. А еще лучше мы будем похожи на подопытных крыс, зачумленных холерой, тыкающихся мордами в стеклянный колпак мироздания. Я, как подопытная крыса должен издохнуть к предназначенному часу времени, свалиться с древа вечной жизни, чтобы другие, извините за выражение, крысы продолжали опыты под солнечным колпаком. А я куда денусь? А ты иди, откуда пришел. А я откуда пришел, кому я был нужен здесь? Я ведь сам сюда не пришел, меня сюда привели, а зачем привели, никто не хочет сказать, потому что никто и не знает, зачем я был нужен. Опять на земле чьей-то звездочки свет. А где же моя? ее больше нет. Вот и выходит все против тебя, что нет в человечестве ни цели, ни смысла, а есть только ненужный произвол и случайность.

– Смерть – еще не конец человека, вечное пребывание в трансцендентных сферах бытия ожидает Вас после смерти, – пытается он напугать меня заумными фразами, чтобы остановить мой потоп.

А ему еще больше водопад ускоряю.

– Ты мне не мудри тут, как чукча в чуме, ты меня учеными словами не испугаешь. Вы, умники, для того пустыми звуками простые слова подменяете, чтобы простой народ вашего ума ужасался. Это же только сказать – транс-цен-дент-ных! – дребезжит твое ученое слово, будто в пустую бочку камнем ударили. Твоему «транс-цен-дент-ному бытию» есть простое поповское название – рай, и нечего тут выкаблучиваться перед нами и страшными словами бабок пугать. Если одно слово заменить на другое, то смысла этому слову никак не прибавится. «Транс-цен– дент-ный» – никакого нового содержания к простому слову «потусторонний» не прибавляется, а даже, напротив, его омертвляет.

Зачем мне нужен твой рай, если из него единственный человек от скуки сбежал? Я хочу на земле вечно жит человеком, но мне отвечают – нельзя, на тебе опыт кончился, необходимо другое сырье для продления «экскрементов», как говорил адъютант Никита, персонаж батьки Ангела. Ты мне лучше скажи, для чего я тебе здесь, на земле, торчу столько лет с лопатой в обнимку, зачем я ему, богу т. е., на этом свете понадобился? На трудовое перевоспитание, что ли, он меня вниз отправил? Неужели для того только, чтобы в шахте гнить и спиртовать себя от распада тлением? Если бог – всеобщий смысл и значение, тогда он не может, законных прав не имеет, производить из себя бессмысленных и ненужных людей без общего значения и цели. И я никак не могу согласиться с тем, что лопата – друг человека – мое назначение и высокая цель. Нет у нас с богом никакой высшей цели, а значит, и бога нет, и меня, кстати, тоже, – мне иной раз наяву кажется, что я сам себе во сне снюсь, а в каком месте я сплю, сам бог не знает, не говоря уже обо мне, спящем, где неизвестно.

– Каждый человек должен выполнять свое назначение на земле, как бы бессмысленно оно ему ни казалось, – говорит он мне в утешение, как проповедник. – Один только бог знает истинную цель на земле человека.

– Опять двадцать пять, – возражаю я терпеливо, – какое назначение, какой человек? Просто я – случайный продукт стихийной игры сил природы и ты – то же самое, хотя чужого ума начитался и рассуждаешь про бога. Скажи мне, что это значит, – человек? В мире нет человека все звездная пыль и случайность. Человек в этом мире дня не продержится, ему здесь одна дорога – петля или крест… две получается, но все равно в одно место ведут. («Человек один, а вокруг мертвецы», – не мною сказано, не покойником). А то, что есть не может быть человеком, есть только волки, овцы, бараны и обезьяны. Ты к какому виду себя причисляешь? Я думаю, тебе обезьяна больше подходит, а мне – баран, так и быть.

Ну, и где же тут твоего бога искать, разве бог тебе нерадивый хозяин, чтобы запустить свое дело до такой крайности, когда одна жизнь существует за счет другой? Волк пожирает овцу, гусеница леса, человек человека и земля всю эту банду вместе, – желудок лежит в основаниях жизни, а не бог и не разум. И сам ты – пасквиль и пародия на смысл жизни и подобие божие.

Жизнь, как белка в колесе, чем больше трудишься, тем быстрее бежит, не трогаясь с места, только спицы брызжут в глаза как видимость бесконечного движения к цели. А что такое Земля, как не то же самое колесо вертится само по себе, не сходя с места относительно космических масштабов. День – ночь, лето – зима, утро – вечер, осень – весна, – с ума можно свихнуться в такой карусели. Еще древняя мудрость сказала: «То, что есть, оно уже было, и то, что будет, оно уже есть»… и только внутренний мир человека всегда неповторим.

– Нет, – собравшись с духом, возражает он мне голословно, – все-таки должны быть где-то смысл и движение к цели, иначе Вы будете правы – все видимость и отсутствие бога и жить нам с Вами больше не стоит.

«Нет, вы только подумайте: “нам с Вами не стоит”, будто мы с ним всю жизнь одно корыто носами копали. Тебе не стоит наверняка, а я про себя еще не решил окончательно».

– Ты говори мне быстрей, – наступаю я на его меланхолию, – чем мое значение и смысл состоят в человечестве, зачем я столько лет в яме шахты лопатой махал и махаю… т. е. машу… т. е. махаю… одним словом, сейчас, при вашей свободе слова и совести… или свободы от совести, как вы правильно говорите? Зачем, скажи мне, все это было, зачем непосильный труд копился горбами на спинах людей, зачем реки крови проливали жизнь миллионам, если ваша свобода их смысл аннулировала, как разменный пятак, вышедшим из употребления?

Где же ваш бог после этого, что он на Страшном Суде бессмысленным жертвам ответит? Вы сделали из них вечных мучеников, ушедших в почву земли, чтобы стать удобрением для пышного сада будущей жизни. А вы их спросите, согласны они вечно торчать скорбными ликами из мертвого камня ваших памятных монументов, спросите вы их, согласны они вечно быть козлами отпущения всех грехов человеческих. Этого, что ли, хочет твой бог? Ты мне найди высший смысл всех убиенных жертв революции, ты мне их пролитой кровью, взыскующей смысла, как факелом путь вперед освети, ты убеди меня в том, что они не напрасны, тогда я скажу про тебя – Человек.

Ты мне дай такой смысл, согласно которому Россия пойдет в настоящее будущее уверенно и спокойно, подобно слону, от которого твой визг и писк о прошлых смертях и террорах будут отлетать, как моськино тявканье, когда Россия осознает смысл своих жертв. «Возрождение России, духовности, нации!» – орете на всех углах, как оглашенные. Какой России, какой духовности, если вы во главу угла, всех возрождений иностранный «сникерс» поставили? Какое возрождение может быть тебе на разрыве преемственных связей? Из осколков бытия новый мир не сложишь. По-твоему, возрождение – это вернуться к старому, повернув назад к капитализму, перечеркнуть миллионные жертвы истории, подведя под ними черту последнего приговора? По-моему, возрождение – умерев, воскреснуть с новой силой, зачерпнув себе у Смерти новое содержание, чего благополучная жизнь не в состоянии дать. Что ты мне на это скажешь?

Но ответить я ему не даю, мне его ответы некогда слушать, я дальше понесся, как ком с горы, обрастая лавиной, я и так знаю, что он ответит.

– Цивилизация, возрождение духа, – ты мне говоришь. Выветривание духа – твоя цивилизация, сквозняк в дверях между прошлым и будущим. Она великий дух сделала земным прислужником своего потребления, отвела ему роль «кушать подано» и поставила у ворот земного благополучия ливрейным лакеем, разучившимся говорить от своей роли помпезного остолопа. По мне так лучше озверение духа, чем его опошливание… опошление т. е… одним словом, лакейство, лучше ад в душе, чем тихая пошлость.

К культуре приобщить меня хочешь? Ну, давай, я быстро научись вежливые слова говорить и на все стороны улыбаться, если мне это выгодно будет, но ведь зверь во мне от искусственных улыбок человеком не станет, он в берлогу глубже зароется и будет ждать, когда у меня улыбки кончатся, когда я от них свою выгоду потеряю. Нос платочком вытирать – для тебя, что ли, культура. «Дезодорант для сильных духом мужчин»? Для наших мужчин сильных духом их одеколон не спасение. Развернули вы свои носы по ветру цивилизации и не хотите понять, куда ветер дует.

– Так в почву вечности не бросив семени, несетесь вы в потоке времени, – добавил мне красноречия внутренний голос.

– А ветер вашу цивилизацию несет в пустоту времен от человека к машине, ей уже немного осталось катиться, люди хуже роботов стали, запрограммированных на личную выгоду. Я не верю в цивилизацию, которая, бросив на произвол смерти своих ушедших детей, ловит призрак благополучия, как собака собственный хвост. Этого, что ли, хочет твой бог?

Вы, господа демократы, – или кем ты в то время был? – к власти шли под самым ярким флагом борьбы с теневыми деньгами, а придя к власти, вы тут же дали им свободный ход, – обогащайся, кто может! А кто может? Ты думаешь, самые лучшие, самые умные знают, как это делать? Расчетливые умом и холодные сердцем – вот, кто умеет под себя загрести. Вы нам жаб и змей под жизнь напустили, вы холод и тень положили ей в основание. Ум ваш, теоретик, – подлец, грабитель и сволочь. Наука видит только «звездное небо над головой», а «нравственный закон внутри нас» она заменила на внешний, экономический. Вы считаете, что только нарушение уголовных и экономических законов чревато наказанием? Но нравственный закон – такая же реальность, как законы природы и общества. Это высший закон существования человечества, а значит, его нарушение будет иметь куда более страшные последствия, чем нарушение законов экономических. Наворованные капиталы узаконить хотите, грабеж амнистировать? Легализация наворованных капиталов – это что, по-твоему, вложение инвестиций в развитие экономики? А по-моему – смешать чистую кровь борьбы за идею Октябрьской революции, кровь очищения, искупления греха первоначального капитала с грязной кровью борьбы за передел сфер влияния, за перераспределение народной собственности, за выгоду, власть, лечь под криминальные деньги.

– Что же делать, жизнь так устроена, – перебил он меня, пожимая плечами, – в основе первого капитала всегда заложены воровство, грабеж и нечестность. Зато потом, как в западном обществе, из них получаются взаимная выгода, экономический рынок, высокий уровень потребления, уважение и порядочность.

– …??!! – это у меня дар речи отнялся, но я быстро взял себя в руки.

– За что же, – неожиданно ему говорю, – вы своего бога не уважаете до такой крайности? Если бог, по-вашему, есть, как же он допустит бездарное мироустройство, при котором последнее благополучие общества стоит на грабежах и нечестности первоначальной основы?

– Да что же Вы сами не видите, – осмелел он от очевидности факта и возражает мне с раздражением, – как люди живут, Вы посмотрите, как их разум, который для Вас грабитель и сволочь, дело умно поставил, что сейчас нечестному на рынке не выгодно быть…

– Да, – говорю ему, соглашаясь как будто, – вижу прекрасно, что ваш цивилизованный разум уже и честность подвел под категорию выгоды, у него скоро и совесть стоимостное выражение на рынке получит. Только ихние «честность» и выгода сотни лет механическим путем закона притирались друг к другу, а на нашем «свободном» рынке «честность» и выгода в обнимку не ходят, они, напротив, друг другу кукиш показывают. Как же ты думаешь, что будет делать твоя ВНЕШНЕНРАВСТВЕННАЯ цивилизация, – сунул я ему под нос красивое слово, – когда придет на российские рынки, где «честность» и выгода расплевались друг с другом, как коммунальные соседки по общей квартире? Она будет их грабить, потому что грабить их будет ВЫГОДНО, – размазал я ему очевидность факта.

– Они с богом живут, поэтому ушли от нас далеко… – задергался он невпопад карасем на крючке в страхе остаться без бога и без материи.

– Они с богом живут?! – чуть не криком выражаю я свое удивление. – Они с богом устроились. Попы религию сделали ремеслом, приносящим прибыль.

 
– Храмы растут, как грибы,
В золотом дожде нуворишей –
От божьего гнева жлобы
Церковь сделали «крышей».
 

– Выдал из меня стишок против моей воли внутренний провокатор.

– А мне такой бог не нужен, к которому нужно пристраиваться, чтобы жить хорошо. Они вперед нас ушли, и ты нам предлагаешь к ним в хвост пристроиться, чтобы объедки после них подбирать? На халяву и уксус сладкий, как говорил один мой знакомый, земля ему пухом. Может быть, ты знаешь, где он, этот «перед»? Мне ничего бог про это не говорил, я думаю, никому из вас, наверное, тоже. Они скоро покатятся с горы, как камень Сизифа, раздавив ползущих за ними следом. Я это тебе сейчас обещаю без пророчества и ворожбы, ты их падение, может быть, еще при жизни увидишь, и не говори мне больше, чего не знаешь, про «перед» и «зад».

От твоей цивилизации человек мелким становится, он из глубины подсознания чувств выносится на поверхность ума. Великое вязнет в малом и пошлом. Но ты не думай, что глубины нет, если сам ее не имеешь, она еще разверзнется у вас под ногами, поглотив поверхность всей вашей умной глупости, через ваш ум самоубийство всему миру приходит. Глубину пустоты вам придется измерить, коль ни в бога, ни в душу, ни в черта не верить. Самоуничтожение – высшая цель человечества, все силы вашего ума по его дороге идут. Цивилизация и прогресс – средства достижения высшей цели – подменили собой эту цель. Из почвы бытия, как сорную траву, прогресс вас выполет по одному, – опять заговорил я рифмами от избытка чувств. – Твоя цивилизация творческую импотенцию духа торопится прикрыть фиговым листочком сексуальной свободы, но в каком-нибудь пункте исторического пути листочек тот упадет и явит миру животное, от которого человек уходил миллионы лет эволюции. Ты достижения современного общества не мерь общей выгодой, ты не суди о духовном здоровье по цветущему виду, – «в румяном яблочке червячочек точится», – ты ему в зеркало души посмотри, в искусство т. е. Что ты там видишь? Обломки ума на фоне смрада дыхания зверя, шоу-эксплуатация низменных инстинктов трудящихся масс. Правда, мы, получив «свободу творчества», в этом вопросе их уже переплюнули. У твоей цивилизации двойное лицо – ангельский лик и звериная морда, и ты мне про их духовность больше не смей ничего говорить.

– У них-то, может быть, и двойное лицо, а от нас давно уже один звериный образ остался. Водку пьянствовать да песни орать, по-вашему, что ли, духовность? – выдохнул он едва слабенький голос в бурный поток моих слов.

Я на полном ходу тормознул свои мысли, сделал вираж и пустил их по новой дороге.

– Вот вы, господа, которые умные, почем зря утверждаете, будто Россия свою духовность по кабакам промотала, на тюремных нарах в карты продула, истекла ее былая духовность мутной кровушкой в драках междоусобицы и в бытовых мордобоях, что, дескать, духовности нет в России ни на одну атмосферу, что духота стоит в России вместо духовности. Ну, если вы, господа, действительно так считаете, то я не знаю, что такое для вас значит духовность. Русский человек страдает от избытка духовных сил, а не от их недостачи. Ведь эта же аксиома невооруженному глазу понятна! Он только не знает, куда девать свой избыток, тратить себя на имущество он не хочет и поэтому не умеет, не хочет зарыться в собственность, как черепаха под собственной крышей, его тошнит от прав человека на примитив вашей жизни, настоящую русскую душу от вида вашей дебильной рекламы задом наперед выворачивает. Дайте ему, российскому человеку, точку приложения нерастраченных сил – он вам без рычага механизма мир перевернет, Смерть заставит жизни служить, бога с дьяволом в одну упряжку поставит. Дух, как пар, работает под давлением, а в вашей «свободе» творчества нет, нет цели для общечеловеческой мысли у вас, господа. Вы открыли духу все цензурные задвижки и вместо духа выпустили пар.

– Ну, вы один раз попробовали сделать смерть прислужницей жизни: семьдесят лет жизнь от смерти отличить не могли, обобрала она свою хозяйку до самых пят. И дьявола уже запрягали или он на вас ездил.

«Нет, вы только послушайте: “вы попробовали…”, значит, я, а не он, проповедовал массам идеологию Смерти, материализм т. е.», – подумал я только и ничего не сказал, желая гнуть свою линию дальше вплоть до честной победы лицом к лицу.

– Материализм показал историческую несостоятельность идеалов безбожия. Материя, – объясняет он мне новую общественно-политическую ситуацию, – ничто, ее как бы нет, она сущности бытия не имеет, она только глина, субстрат, материал для творчества идеи-скульптора. По Аристотелю материя существует потенциально, т. е. ее запредельное существование призрачно: она и есть и как бы ее нет. Есть, потому что должна же быть какая-то основа для возникновения вещей, а нет, потому что сама она, своей сутью, в этом мире реализоваться не может. Сущность материи не должна выйти в мир, где царствует Разум. Аристотель нам говорит: «ум-перводвигатель, как демиург-художник, приводит к беспрекословной упорядоченности бесформенную, неодушевленную материю». Для аристотелевского рационализма материя – изначально бесформенное, неодушевленное вещество, но никак не существо, упаси бог. А для Платона «вид материи мыслится посредством некоего незаконного умозаключения».

«Ну, думаю, сказал бы ты такое в период всевластия того, чего нет, Материи т. е., она сама бы тебя в один миг свела до ничтожества, – хотя ты и был не больше того, – ты бы у нее быстро сущность бытия потерял, она бы тебе доходчиво объяснила, где субстрат, а где скульптор, ты бы раньше ее вперед ногами ушел в небытие – в места не столь отдаленные», – подумал только, но не сказал, избегая подлости легкой победы.

– Я не знаю, что тебе Аристотель с Платоном сказали, только ты меня древнегреческими авторитетами не испугаешь, я еще не таких «авторитетов» на своем веку повидал. Материя, значит, должна в клетке сидеть по ту сторону существования, а Разум черпать из нее материал для строительства мироздания? Но Материи плевать на всю словесную демагогию Разума и Аристотеля. Материи темный загадочный лик явил себя миру сквозь революцию, из темного мира непрошенный гость. Материя стала одним из мыслящих начал вселенной. Материя-Смерть вырвалась из-под контроля Разума и заявила о себе страшными катаклизмами. Она в кровавой борьбе с боями пробилась в этот мир, где царствует Разум и противопоставила Разуму свою идеологию земного рая, путь в который лежит через террор революций, жертвы и кровь. Захватить власть над миром, построить рай на земле и Разуму доказать, что она такой же творец мироздания, не хуже его. Октябрьская революция – метафизический бунт Материи (и откуда только такие слова у меня взялись, может быть, автор их подсказал, а может быть, бог?) «К беспрекословной упорядоченности» – ты говоришь. Но если бы в душе Аристотеля, скрытно в его подсознании не сидело Оно, это вещество-существо, не забиралось бы тайно в его сознание, разве употребил бы он это слово – «беспрекословно», разве уместно применять его к мертвому материалу? «Прекословить» может лишь нечто одушевленное, пусть даже и бессознательное, но никак не мертвое вещество. Аристотель как бы заранее, из глубины своих древних времен, обозначает людям, кто в их доме Хозяин и чьей стороны надо держаться по всей дальнейшей истории человечества. «Незаконное умозаключение» – говоришь ты вместе с Платоном? Нужно именно «незаконное», «нечестивое», дерзновенное умозаключение человека, чтобы познать «непознаваемое», противоположное Разуму, законодателю мысли, Материю т. е.