Текст книги "Рассказ одного покойника. Консенсус. Свинья во фраке (сборник)"

А здесь, сейчас, я Бога не чувствую, хотя, вроде ближе к Нему подошел, обиделся, видимо, Он на меня очень сильно, показываться на глаза больше не хочет. И поделом дураку, – мне разумеется, не Богу, конечно, – не лезь поперед Батьки в пекло, не зная броду, не суйся в воду! Стыдно сказать, какую я глупость надумал, не иначе черт опять подтолкнул: я средство для достижения божественной цели принял за самое цель, как вы, к примеру, цивилизацию и прогресс принимаете за конечную цель исторического пути человечества. Я уже говорил вам об этом, а сам попался на крючок Небытия, как глупый карась попадает на сковородку. Вот ведь какие разные вещи можно извлечь живым чувством из одной мертвой схемы моей философии. Видимо, философию схемами не охватишь, не опутаешь паутиной причинно-следственных связей. А вы говорите: разум, логика, здравомыслие!.. Не разливаем мы больше с Ним по стаканам душевные мысли, не является Он больше мне и видеть меня не хочет… А может быть, на совет ушел со святыми на том свете мою участь решать: куда мне путевку выписывать – в пекло, чистилище или по-прежнему между землей и небом оставить. Но мне их резолюции как-то до звездочки – у меня своя философия есть, по ней буду дальше не быть или быть, чужих указов слушать не стану, много тут всяких святых на небесах прохлаждается.

Вот и ночь моя подошла ночевать ее в гробу в своем доме. Золовка вызвалась со мной посидеть, больше некому, – и на том свете не оставят побыть одному, наедине с последними мыслями. «О покойниках, – говорит, – плохо не говорят. Хоть и были у нас с усопшим висельником не ахти какие отношения и свои законные разногласия, все же посижу с ним данную ночь, отдам последний свой долг. “Ах ты, – думаю, – «последний», да ты мне и первого еще не вернула. До последнего долга тебе еще долго, не одну ночь, надо мной сидеть”. Подумал только, конечно, но ничего не сказал, я к концу жизни уже научился лишнего не болтать. И что же вы думаете, отдала она мне свою честь, последний долг т. е.? Куда там, прохрапела всю ночь, все долги, как сурок, проспала.

Я лежу один в полумраке, свеча в головах тускло светит и такая тоска за сердце берет, или за что еще там, хоть опять вешайся, – и на том свете от нее, проклятой, спасения нет (от тоски, разумеется, не от золовки, конечно, хотя, впрочем, и о золовке еще рано судить). Тонкое пламя свечи неподвижно стоит в изголовьях – оно не знает, куда вести умершего человека. Ее огонь, устремленный вверх, стекает вниз расплавленным воском. Иногда судорога озарения пробегает по нему от широкого основания до заостренной вершины и тонкой струйкой незаметного дыма уходит во тьму. Указательная стрелка свечи направлена в безбрежную высь, как если бы в ночной бесконечной степи, завьюженной снегом, слившим ее с небесами, кто-нибудь, человек или нет, ради шутки над заблудившимся путником поставил надпись «камо грядяши», – куда идешь т. е.?

Гляжу опять в свое окно-телевизор: свежий снег, сверкая, переливается в электрическом свете фонаря, как будто нападал с неба вперемежку со звездной пылью, как будто свет дробится в мелкую крошку и равномерно покрывает пространство возле окна. Чуть дальше березы, как выросшие из снега белые призраки, поджидают прохожего, чтобы спросить: как пройти в поселок на такую-то улицу, к преждевременно опочившему самодельному философу, с целью нанести визит вежливости новопреставленному «соратнику» Бога. В прожилки и вырезы каждого листика, – приходят на ум новые мысли, – в бесконечное многообразие симметрий снежинок и морозный узор на окне врезаны, вписаны, закодированы мысль, слово, знак природой для человека, словно кто-то или что-то хочет сказать нам своим языком сокровенные тайны, напомнить нам о том, кто мы есть на земле. Но мы забыли этот язык, а может быть, никогда и не знали, мы не понимаем и не читаем иероглифы узоров, а лишь изредка ими любуемся, когда находит грусть. Иной раз силимся что-то понять, что-то как будто вспомнить, но не в силах ума и памяти это сделать. Как будто иная жизнь, жизнь вне природы, иное существование в статусе ее «царя» лишили нас понимания, памяти об изначальном, помимо нашей воли сделали нас другими.

Природа забрасывает нас письменами, она кричит о высшем мире чистоты и красоты, но мы слишком низко пали, чтобы видеть тот мир, душа утратила его язык. Природа неповторима: каждый листок, каждый узор – свое сокровенное слово. Осенний ветер несет в забытье не услышанные, не разгаданные печальные листья-слова, то, что ушло, уже не будет сказано никогда. Грусть, тоска и печаль не быть услышанным, понятым, уйти, как будто никогда и не был. Люди листья жгут, как костры инквизиции, боятся услышать, прочесть о том, что было до начала времен и повторится не может, им страшно узнать, кем они могли быть и кем они стали. Им назначено жить, не зная смысла и цели жизни, и сгнить в земле, как прошлогодние листья. Уймись, природа! не кричи безмолвием неба о высоком, красивом и чистом, не трави людям души, они не вынесут этой боли безвозвратной утраты того, что могли обрести, что могло быть.

Рваная рана рассвета, стянутая бинтами серых облаков, сочится алой кровью, как кровавый знак предстоящей судьбы человечества, как отблеск пламени ада. Красная кровь материи течет из моего неподвижного гроба и повисает черными сгустками запекшейся тьмы. «Какое страшное сочетание цветов – черное с красным – думаю я от безделья, лежа в тесноте деревянной шкатулки, как непреходящая ценность неповторимого человека, – будто из черного отсутствия цвета для всех одинаковой смерти вытекает красное существо человеческой крови или, наоборот, живая кровь поглощается чернотой, если смотреть отсюда, с моей стороны». Как тяжело оно, непостижимое сочетание живого и мертвого, всегда ложилось мне на сердце на всех немалочисленных похоронах, которые я прошел за недолгую жизнь. Свинцово-тяжелое дыхание Смерти идет от черно-красных гробов. Я хотел лежать в разноцветном – голубом, оранжевом, ярко-зеленом гробу среди живых веселых цветов и спокойных уверенных лиц, но последнее красно-черное впечатление прожитой жизни ложится навсегда в уходящую душу. И уже в запредельном своем одиночестве вдруг понимаешь прямую ложь и полуправду неполноты религий и философских систем о полноте бытия за гранью жизни и смерти, о вечной и абсолютной жизни вне земных проблем, грехов и забот, понимаешь, что все это бред перепуганного злом человечества. Нет ничего абсолютного, законченного и совершенного ни в одном из миров, все неполноценно одно без другого. И только твой несовершенный промежуточный мир, мир любви и добра, зла и ненависти, бесконечно пугающий и бесконечно любимый, мир иллюзорный и падший, так презираемый мудрецами, лишь он один возможность абсолютной жизни и бесконечное стремление к этому идеалу. Один лишь истинный путь человека в том мире – земную жизнь возвысить до вечности.

По-детски растерянный, как и мы, ни за что сброшенный с неба, огонек свечи пугливо вздрагивает и трепещет, оставленный один на один со смертью покойника, то угасает от страха, то вытягивается ввысь, чтобы, оторвавшись от корня свечи, улететь малиновой бабочкой сквозь вечную тьму в родную обитель, подальше от грязи земли и ужаса Смерти. Храп мертвецки спящей золовки заполняет всю комнату – пугливый огонек бьет мелкая дрожь. Ночной бродяга солнечный свет пьяно вливается в оконные стекла, напившись мутного самогона у гулящей луны. Отец наивно чистого цветочка свечи, тронутый грехом смерти, он строго и тупо смотрит на своего малыша, а малыш, учуяв родное, доверчиво тянет к нему тонкие ручки, но вдруг, наткнувшись в отце на что-то чужое, резко отдергивает от него свою душу и навсегда одинокий отклоняется в сторону.

Иногда человек не знает, что он заживо умер, его больше нет, потому что его лицо всегда перед глазами живущих. Когда же человек умирает по-настоящему, его лицо очень скоро теряется в мире, оставшемся быть без него. Оно живет еще недолгое время в короткой памяти близких людей и потом исчезает в забвение независимо от славы, популярности и заслуг перед обществом. Фотография тоже не передает всего лица человека, ведь она – только копия, ученное изобретение подделывать бумагу под лицо человека, будто отраженный свет может предать жизнь лица на ровную плоскость. Вот я смотрю на себя со стороны, из-за гроба, и не пойму, я ли это лежу или кто-то другой. Конечно, смерть наложила на тебя свой отпечаток, скажите вы, совсем не удивительно не разглядеть себя в таком месте. Но дело вовсе не в том, что смерть изрядно поработала над моим портретом, я мог разглядеть себя после затяжных недельных запоев, после месива драк и пьяных падений, а сейчас не вижу лица, его просто нет, оно чье-то чужое.

В гробу уже человек лежит без лица, его нет у покойника, его подменяет собой маска Смерти, Смерть своим натуральным лицом смотрит из гроба. Ее маска пряталась за моим лицом всю мою жизнь, она, прикрываясь им, будто маской, прошла в белый свет и только ждала удобного случая показать окружающим истинное лицо всякого существования. Она сняла мое лицо, как комедиант посреди веселой толпы снимает маску, неожиданным образом обнаружив под ней другую, еще более мертвую, и уже кажется, он бесконечно может сдергивать их, не доходя до лица, будто перед вами не человек, а разряженная в маскарадный костюм пустота. Смерть живет в жизни под разными масками лиц. Всем ее маскам скучно и пусто видеть позади себя провал в безлюдную пропасть, поэтому они сбиваются в стаи и надевают на себя человеческие лица. Маска Смерти намертво прирастает к лицу человека и пускает метастазы в его неокрепшую душу. Маски стирают живые лица, маски становятся лицами.

Так я лежу спокойно в гробу и размышляю над Смертью, пока золовка отдает мне свой долг, храпя на диване. Я знаю, что за гробом для меня жизни нет, – и для вас, кстати, тоже, – но меня это мало пугает. Смерть – не самое страшное, что есть в этой жизни, к миллиону ежегодных самоубийц приходит осознание простой этой истины. Ведь что такое самоубийство, как не эвтаназия больной души? Вы скажите, что я от своей философии отступил, что я на ней танцую, как на собственной могиле мертвец, – шаг вперед, два назад. Смерти танец исполняют тени тех, которых нет. Даже ничуть: человек, когда умирает, распадается на душу и на покойника, – я уже не один раз говорил вам об этом, – а сам человек пропадает, я пока не знаю, куда. Душа в своем мире, а покойник в своем антимире живут, а человек только на земле может быть, – повторю вам еще один раз, потому как предчувствую, что вы моему прозрению до конца не поверили.

Вы, наверное, меня спросите, в чем же тогда бессмертие существа человека состоит по твоей философии, как же ты собираешься человека, который исчезает, как призрак, неизвестно куда, на один уровень с Богом поставить? Люди в земле – не посевы озимые, всходов не будет. Ну, что же, я и на этот нелегкий вопрос постараюсь еще раз ответить. Глубоко в инстинктах и чувствах человека заложена вера в бессмертие, я бы сказал, возможность бессмертия, в которую не верит разум. Но это вовсе не значит, что вечная жизнь человеку будет дарована свыше, как чудо. Это чудо должен сотворить сам человек вместе с Богом, выполняя извечное к тому назначение. Я думаю так, что когда человечество в научную и духовную силу войдет, оно сможет посредством моей души и покойника меня самого из ниоткуда вернуть. И главная составляющая самодеятельного воскрешения человечества есть духовная сила, которую цивилизация сильно поистратила по дороге прогресса к ученой мощи. За наукой теперь дело не станет, ей уже один только шаг остался привести покойника в действие – клонирование называется.

Но вы, господа, с этим процессом ведите себя осторожней. Не дай тебе бог, человечество, узреть в клонировании победу над Смертью и поставить на поток производства оживление трупов, т. е. дублирование человека. Близко не подпускайте бизнес к этому делу, гоните его, проходимца, взашей. Ведь он быстро унюхает здесь колоссальную выгоду, ведь человек все отдаст за кусочек бессмертия. С прахом ближнего в очередь встанет на повторное оживление, а то и сам, еще не мертвый, будет себе вторую жизнь покупать, не надеясь на ближних и гарантии фирм, требовать себе безотлагательное оживление, в присутствии заказчика, так сказать. Встанет в очередь с отрубленным пальцем или иным каким-нибудь органом тела и с места его не сдвинешь.

– Так ведь Вы еще живы, – вежливо заметят ему представители фирмы.

– Ну так что ж, что живой еще, может, завтра умру, под богом все ходим. Делайте мой заказ, клиент всегда прав, я деньги плачу. Заверните мне меня, изделие т. е., в пакет, я его, т. е. себя, перед смертью, в последний час, в белый свет выпущу и дальше буду существовать в молодом и здоровом теле.

Но изделие уже впереди хозяина пятки чешет, только пыль столбом от деловой активности. И пошли гулять двойники по всему свету, такие штуки выделывают, от которых оригинал так и кидает в обморок. Поди теперь докажи, что ты – это ты, а он твой двойник, копия т. е. Упаси тебя, бог, человечество, достижения бездушной науки объявить победой над Смертью, как раз получишь Смерть в явном виде! Послушайте меня, господа ученые и бизнесмены, я отсюда больше вас понимаю в вопросах жизни и Смерти. Бездушная ваша наука логикой и механизмами оперирует, а то, что между живет, как вода в решето утекает сквозь вашу науку. Вы упырей, вампиров и вурдалаков сделаете реальностью жизни. Оно, конечно, в них и сейчас недостаток отсутствует, но все-таки они существуют, как аллегория, питаясь человеческой кровью опосредовано, в переносном якобы смысле. А ваша наука покажет Смерть как есть в физическом воплощении натурального вида.

Вот вы, ученые, говорите: чем глубже познание мира, тем яснее и четче проявляет себя математика. Мир, материя, испаряется, исчезает, материальный мир становится призрачным, как и положено выходцу из Ничто. Но ведь математика и есть сам Разум, тогда что же он познает в природе? – мир-то исчез, остался один Разум. Познавать мир одной математикой, живое измерить до генов числом – то же самое, что изучать человека, всю его неизмеримую сложность души и тела по одному скелету из мертвых костей. «Познание ничтожества жизни побеждает страх смерти», – так говорят те, кто боится и жизни, и смерти. Ничтожное познание познает ничтожество жизни. Лишь познание, познавшее Ничто, познает величие жизни. В полярном поле двух основ родится новое мышление. Быть может, в прошлом, а не в будущем живет надежда на спасение. В магическом поле полярных идей откроется новая грань мироздания. Ваше знание – это лишь то, что может быть понято Разумом. По ту сторону знания лежит океан незнания. Знание – это твердая палуба корабля, плывущего в океане незнания. Что с того толку, что под ногами твердая почва, если весь корабль подвержен риску утонуть в пучине этого океана. Почва уйдет из-под ног, когда буря в океане незнания поднимется против человечества и его утлого суденышка знания. Ученое мышление после свержения идеологии материализма еще больше погрязло в болоте мышления материалистическими категориями, в том болоте, в котором сидит весь «идеальный» западный мир.

Вам, господа, нужно науку духовностью оживить, перейти от анализа к синтезу. Дискретное мышление мыслит разорванный мир, распадающийся, подружить физику с лирикой, как я уже говорил одному из вас ученому лекторишке. Разум человека замурован в трехмерном склепе. Чтобы вырваться на свободу, он выдумывает мир из 4, 5 и 10 измерений пространства и времени. Но все это не более, чем фантазирование в трехмерном склепе, мышление числами, можно выдумать любое число измерений и заказать себе место на кладбище. Одно другому не противоречит. Разум способен лишь количественно множить миры, потому что его мышление идет вширь, а не вглубь. Трудом и умением, так сказать, обратиться к возвращению предков, а в чудеса господнего воскрешения я не верю – Бог, он ведь тоже по рукам и ногам необходимостью связан, как человек земными заботами. Любой свершившийся факт имеет начало, но не имеет конца и пересмотру не подлежит. Совершенное во времени уходит в вечность, свершившееся – застывшее время и содержится в вечном в неподвижном мертвом состоянии. Но ведь время и вечность диалектические противоположности, которые переходят друг в друга и подвергаются синтезу. Если человек будет способен запустить время в вечности, то, быть может, оживет и прошлое? Тогда и свершившееся может подлежать пересмотру?

Нам главное, господа-товарищи, в этой жизни друг друга не потерять, чтобы было потом кому кого искать в недрах Смерти. Память-сторож, хранитель вечности, – один единственный нам защитник от забвения на земле. Вы люди, живые мои, не скупитесь платить ей, памяти т. е., по штатному расписанию, не задерживайте ей надлежащую выплату. Память вам не бюджетный служащий, не «пролетарий умственного труда», она не любит, когда о ней забывают, потерянная память жизни уносит за край мистических туманов, куда не ступала мысль человека. А с любой потерянной жизнью, самой малой и незначительной, бессмертие человечества будет неполным, не найдет гармонии себе человечество, пока не восстановится все целиком до самого последнего человека. Пусть каждый из вас бережет в своей памяти чем больше людей и событий, чтобы ни одной крупицы не просыпать нам за край общей жизни в отверстую память Смерти-Небытия.

Так что, господа человеки, я на вас сильно надеюсь, не выдайте, милые, не оставьте в вечном забвении в лапах костлявой. Не дается человеку равнодушие к жизни, как дается оно высоким звездам и холодным планетам, как равнодушие вечного мира к падшему своему отражению, как равнодушие прибрежного камня к несмолкаемым жалобам обиженных волн, как равнодушие ночи к плачу дождя, как равнодушие разума к страдающим чувствам. Давайте перестанем друг дружке «в морды стучаться», давайте как-нибудь всем миром на косую навалимся, – всех не перевешаешь, как любят говорить висельники на святой Руси, кишка тонка у нее совладать со всем человечеством, если само человечество ей в лапы не свалится, как подгнившее райское яблоко. В перезревшей цивилизации есть такая опасность, потому что люди боятся личной смерти, но не боятся тотального уничтожения – загадка человеческой психики: «всем умирать не страшно». Поэтому человечество равнодушно относится к грядущему самоуничтожению. Общее не боится смерти – мертвое не умирает. Смерть преодолеть может лишь сообщество личностей.

Ну, и меня, конечно, не забывайте, покойника вашего, хотя, может быть, «глас вопиющего в пустыне» – это крик на весь мир по сравнению с «гласом, вопиющим с того света». Может быть, я не заслужил вашего труда моего возвращения, может быть, я много пил да мало работал на благо всего человечества, но ведь и я для Бога в страданиях жизненной неустроенности из Небытия информацию черпал, отрицательную, для Бога самую нужную. Разве вы забыли об этом? Может быть, за счет моих страданий на земле новый гений родится, – откуда вы знаете, что так не бывает? Чем больше глубина погружения Я человека в Ничто, тем труднее он реализует себя во внешнем мире, являясь в то же самое время живительным источником, трансцендентно питающим общенародную душу. (Вот же и меня заразил лекторишка учеными словами). Одаренные люди чаще всего являются лишь антеннами, проводниками трансцендентно накопленной творческой энергии нации. Я, конечно, вам этого доказать не смогу, но и вы меня опровергнуть не сможете. Вы не должны меня со счетов сбрасывать и вычеркивать из списка живущих. Вы уж постарайтесь, родимые, сделать так, чтобы стерся из списка времен тот злосчастный день, когда я с Богом поспорил.

Вы мне, конечно, скажите, наплевав на все мои доводы и больше веря очевидности истин, что смерть будущего не имеет, что смерть – это бездна, куда бесконечным потоком вливается жизнь человечества, где исчезают вера, любовь, судьба и надежда, откуда никому не будет возврата, ни святым и ни грешникам. Из смерти возврата не будет и нет – туда не проникнет Разума свет.

 
Нас не мучает совесть пред мертвыми,
Мы как бы не в силах ничем им помочь –
Никогда нам не слить воедино
Светлый день и темную ночь.
 

А я вам так скажу, мои дорогие читатели, взгляните еще раз, подумав, на схему моей философии, и вы поймете тогда, что Смерть не виновата в том, что она – смерть, что Смерть есть смерть лишь относительно ограниченности нашего бытия, что Смерть сама по себе не есть смерть, что Смерть сама есть основание жизни, как бы это ни казалось обратным, что человек на ярком свету тоже слепнет, как и во тьме, что тьма без света сама по себе кое-что значит. Вот, если вы узнаете, что она значит, то, может быть, и нас всех ушедших во тьму к свету вернете. В страхе свет бежит от тьмы со скоростью света и не может выйти за ее пределы, потому что основа мира тьма, а не свет. Ведь не спроста же вещи по ночам прячутся во тьму, чтобы побыть наедине с собой, побыть такими, как они есть, не позируя свету и людям. Вещи на свету людям лгут – это их поза, видимость. Они родом из тьмы Материи. Росточек тянется к свету, но корни жизни идут во тьму. «Если мы хотим преодолеть смерть, тогда мы должны воодушевить ее», – сказал один известный мыслитель. Но прежде, чем воодушевить Смерть, мы должны воодушевить свои души. Только наши живые души воодушевят Смерть, рассудок еще больше ее омертвит. А то, что я костлявую называю хромой, косой и горбатой, так ведь я не со зла, просто по старой памяти ругать все подряд, что поперек моей дороги становится. Может быть, она не косая и не горбатая, может быть, она красавица сама по себе, по-своему т. е., может быть, мы ее неправильно видим? Чем знание человека о Смерти отличается от инстинкта самосохранения животного? Человек знает, что умрет, а животное околевает без знания. Все знание человека о Смерти заключается в том, что смерть неизбежна. За тысячи лет философствования человек ни на шаг не продвинулся в познании Смерти. Ибо сказано было: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода». Не счесть того, сколько таких безымянных «зерен» полегло в российскую землю! И где же оно, это пророчество? Разве могло св. Писание прогресс и потребление принять за «многое плода»? О чем-то ином в Писании было сказано. Значит, сошло человечество с пути, завещенного Богом. Так и доныне не понял человек, каким же образом Смерть может приносить «многое плода».

Смертной таинственной сенью покрыт человек, как вселенная темной материей, но вместо тьмы познает свет. Стремимся к свету – уходим в тьму. Темная материя и «черная дыра» – черные знаки смерти вселенной. Познавайте тьму, как свет, и вы осветите мрак смерти. Я, кажется, уже говорил про это? Но не лишнее будет еще раз сказать. Правда, чтобы тьму распознать, нужно мозги иметь набекрень, что ли, вывернутые, какие я, к примеру, имел. Но, может быть, у вас, у левых и правых, мозги по разные стороны головы скособочены, а у меня как раз и были отцентрированы луной и солнцем, жизнью и Смертью, светом и тьмой, любовью и ненавистью, нуждой и свободой. Но с меня что теперь взять, моими мозгами, начиненными деликатесными мыслями, как изюмом пирог, скоро черви будут питаться, я своим бараньим упрямством все человечество, может быть, без надежды оставил. Чтоб его затмило, тот день, когда я с Богом поспорил! Но вы, друзья, не отчаивайтесь, Бог не выдаст – свинья не съест (под свиньей, я, конечно, имею ввиду не Смерть, а вашу алчность и волю к власти), вы всегда помните, что Смерть вам не какая-нибудь бездонная бочка, не пустота, в Смерти отрицательная мысль прячется. Но если она отрицательная, то это не значит, что она всю жизнь до самых корней отрицает. Как раз напротив, корни жизни в темной почве отрицательной мысли гнездятся. Как на песчано-каменистой почве вырастают цветы и деревья, так из Смерти рождается жизнь. Я постиг отрицательную правду Небытия, то, что Смерть сама по себе есть основание жизни, что Смерть такое же несчастное и жалкое существо, как и мы смертные, что именно чудовище Смерть таит в себе аленький цветочек бессмертия.

Ведь что такое Смерть, как не «наличие отсутствия», – напомню вам мою философию, – недаром столь глубокое прозрение высказано еще до меня нашим же братом, персонажем нетрезвого поведения: я же вам говорю, водка работе отрицательной мысли благоприятствует. Вы скажите, опять ты нам свое «присутствие отсутствия» в мозги клином вбиваешь, тебе же русским языком было сказано – пустота не может существовать вследствие того, что ее просто нет. Но и я вам так просто не сдамся, я опять обращусь к наглядному образу обыкновенной ямы. Ведь что такое яма, как не отсутствие вещества в определенном месте пространства? Но разве кто-нибудь скажет, что ямы не существует, когда угодит в нее со всего маху жизни с пьяных или трезвых глаз, днем или ночью? А разве кто-нибудь когда-нибудь выбрался из ямы посредством божьего чуда? Нет, каждый из ямы выбирается посредством собственной помощи или людей, случившихся у края ловушки. А тут вам не просто яма, тут яма могилы, – и пустота в пустоте. Вот вам, господа, логическое заключение, попробуйте меня опровергнуть и доказать, что Смерти не существует, когда она ходит у вас рядом под носом и даже живет внутри вас. Ведь что такое табу «дикарей», как не первобытно обнаженное чувство реального присутствия Смерти, восприятие ее как активно действующего и внутренне присущего самому человеку тайного существа, мистическое оживление Смерти. Только образно-метафорическое представление смерти доступно рациональному рассудку, одушевленная Смерть для него – чудовище абсурда.

Философы от Разума, прикрываясь древним образом, говорят, что истинный мир закрыт от нас цветастым призрачным покрывалом Майя, наброшенным над бездной Небытия. Истинно существующее на наш мир совсем не походит. Как моно сказать про такой мир, что он есть, что он существует? Жизнь человека – проблеск сознания между двумя провалами в вечность, мир – иллюзия, сон, мира не было, когда не было человека и мир исчезнет вместе с ним как его представление. Сказал бы я такое, к примеру, Витьку, что его нет, что он не существует, что он есть мое представление. Витек, нормальный человек, не ученый и не философ, дал бы мне красноречивый ответ, покрутив у виска указательным пальцем и послал бы меня к иным истокам бытия. Интуиция, подсознание и бессознательное, уходящие корнями к истокам сотворения мира, весь склад человека не приемлют такой философии. Кто из них прав, философия с наукой или простой нормальный человек, Витек, например? Но ведь каждый по-своему прав: мир соткан из Бытия и Небытия, из «есть» и «нет», из положительного и отрицательного полюсов, из света и тьмы – и все это существует одновременно. Вот это бесконечное чередование противоположных сторон возникновения-исчезновения создают киноиллюзию нашего мира. «Быть или не быть?» – лишь сам человек может ответить на этот вопрос. Не вопросы должен задавать себе человек, а сказать твердо «быть!», да так быть, чтобы все ушедшие стали быть.

Смерть сквозит через жизнь в каждом кадре ее временного существования. Не даром философы и попы говорят: Бог мир из ничего создал, из Смерти т. е., но для них, философов и попов, ничто так и осталось ничем. Но то, что Ничто есть нечто особенно хорошо ощущаешь, когда из ниоткуда, из обыденной ровности чувств поднимается к сердцу тоска, страх и уныние. Из ничего, из трансцендентной нищеты приходят люди в белый свет радоваться изобилию жизни и уходят назад в нищету Смерти, в Ничто, не имея возможности протащить за собой сквозь ее не берущую взяток таможню нажитое добро на тот свет. Нищенка Смерть стоит за каждым углом и тянет к людям костлявые руки: дай мне, дай мне… – шепчет она человеку. А что человек может подать нищей Смерти, кроме себя самого, чем от нее откупиться, кроме как своей собственной жизнью? Смерть даже с бездонной бочкой трудно сравнить: в нее сколько ни кинь – она все пожрет и переварит в пустоту бытия, потому что все вышло из нее и туда же вернется, если человек не сможет ей объяснить истинный смысл ее назначения. Философы говорят в оправдание своего бессилия перед Смертью, что смерть придает жизни смысл, как любые противоположности не имеют смысла одна без другой и друг без друга не существуют. Жизнь не была бы жизнью, если бы не было смерти. Так у них жизнь высшим смыслом обречена на вечную смерть. Но Смерть не хочет быть вечной смертью, а хочет перейти в свою противоположность, и высший смысл найдет себя в бессмертной жизни.

Но человек упрямо копит имущества и наживает добро, лишая Смерть права собственности и не думая ни о каком назначении, кроме полезного назначения вещей и предметов. Мне иной раз кажется, что человек пришел в мир вором по существу: он не только добро, он даже жизнь у Смерти ворует. Он говорит Смерти: все, что я имею, мне бог послал, а твоя хата с краю, ты, нищета, ничего не имеешь, кроме дырки от носа, и я тебе ничем не обязан, разве что дыркой от бублика. Но ответьте по совести, зачем же тогда в Святом Писании сказано – Бог мир создал из ничего? Но мы-то с вами теперь знаем, что из «ничего» ничего не создашь, что «ничего» есть нечто отрицательное, скрытое от положительного мышления. Выходит, Бог, или Кто-то раньше его, в творение жизни у Смерти отрицательную основу для материи взял, уравновесив минусом плюс. Значит, и Смерть имеет право на собственность в не меньшей мере, чем любой смертный предприниматель, банкир и промышленник. С той точки зрения получается даже так, что Смерть есть мать неблагодарного сына, имя которому Гомо Сапиенс. Поэтому с первого дня Адама и Евы ходит обиженная Смерть по земле собирает украденное имущество, как гоголевский черт на Сорочинской ярмарке собирал по кускам свою красную свитку, пугая честной народ нечеловеческим рылом, экспроприирует экспроприаторов, так сказать.

 
Смерть, как народ, не удастся вам «кинуть»,
Сможет она из воров душу вынуть.
Как черт, собирает красную свитку,
Смерть, как и люди, не рада убытку.
 

Говорят так, что скоро завершит она свое собирательство, уже немного осталось, как черту один только рукав краденной свитки. Как раз к концу 20 века управится закончить свой труд. Но вы, господа, сильно уж так не пугайтесь, я ведь не могу наверное утверждать, что наша история именно так происходит, ведь не я же назначил апокалипсис к концу второго тысячелетия. Вы буквально не верьте всему, что я здесь вам наплел. Язык, сплетник и балаболка, самостоятельно клевещет на ум, – частенько такое бывает, – из низкой зависти к его правдивости и чистоте. Тот ему одни мысли на кончик языка посылает, а с кончика в жизнь срываются другие слова, также далекие от мыслей ума, как благие намерения наших политиков далеки от реальных дел ими же совершенных. Можно далеко зайти в таком состоянии, когда голова с ногами не дружит, но когда ваш язык голове не товарищ, то общество и человек заходят в такие далекие дали, что посредством ума им оттуда не выбраться.