Текст книги "Близнецы святого Николая"

IX

Иногда в тишине царственной базилики дети задавались и научными вопросами.

– Кто посолил море? – добивалась Пепа.

– Кто? Воду всегда солят, когда бросают рыбу. Помнишь, бабушка Пеппина варила нам…

– Но кто? Кто солит?

– Боженька… Сверху ему легко.

– А кто сильнее – Боженька или св. Николай?

Бепи задумывался… Верно св. Николай, потому что кому же здесь, например, больше молятся и кого просят?

– Св. Николай всегда может победить Боженьку…

– Отчего каноник говорит, что св. Николай вверху, на небе?

– А то где?

– А его целуют внизу, здесь.

– Он и вверху и внизу…

– Неправда… как же это так и вверху и внизу… Этак, пожалуй, и еще куда – нибудь попадешь.

Бепи отбояривался дипломатически. Так – де говорит старый каноник, а он уже наверное знает это – потому что ему все верят и когда король приезжал, то он целовал руку именно старому канонику, а не кому другому. И потом, кто как не старый каноник опускает свечку вниз к самым мощам св. Николая, чтобы их все видели? Это уже так бывает, что и там и здесь! Девочка в свою очередь задумывалась, сначала недоверчивая и сомневающаяся… Но тотчас же хлопала в ладоши…

– А я знаю… А я знаю как!

– Ну.

– А так. Я вчера у бабушки Петронии в зеркало смотрела и сама в двух местах была…

– Вот видишь. Значит старый каноник правду сказал… Святой там вверху на небе, как в зеркале, а здесь с нами – настоящий, оттого его все и приходят просить сюда. И о чем попросят, если это хорошо и никому от этого дурного не будет – он непременно сделает. Он обо всех заботится… Он добрый… Он, сказывают, больше всего нас, детей, любит…

Случалось, что малюток рыбаки брали с собою, когда погода была тиха и волны Адриатики не раскачивали лодок. Близнецы св. Николая – по общему мнению – одним своим пребыванием на промысле уничтожали всякую иеттатуру. Как ни силен дьявол – а и он ничего не мог сделать против Бепи и Пепы. Они также держась за ручку шли на берег. Там их подымали и усаживали на лавку в ловецкий челн. «Ну теперь – только бы сетей хватило – радовались рыбаки, – а рыбы будет сколько угодно». И дети таращились, следя за тем, как берег отбегает от них, дома на нем, белые и плоскокровельные, уменьшаются, в землю врастают, а далекие рощи напротив надвигаются на Бари. И собор тоже – их собор. Чем более умаляется город – тем выше он, одинокий в своей царственной красоте.

Море кругом, то самое, которое для рыбы посолил Боженька, тихо и сине; синее неба, по которому едва – едва наметились белые сквозные облака. Дети уже знают, что такие, вовсе не облака, а крылья бесчисленных ангелов, которые сверху смотрят и видят все, что здесь делается. И не только видят, но и слышат каждую мысль человека. И если эта мысль дурная – они сейчас же летят и рассказывают об этом Богу. И плачут, и от их слез растут такие белые, нежные благоухающие лилии.

Лодки уплывали далеко – далеко. Берег совсем уходил из глаз. Здесь он ведь плоский, низменный. Кругом голубела только вода спокойная, загадочная… Бепи смотрел, наклонившись с борта, и ему под нею чудились какие – то очертания. Вон камни… И вокруг камней быстро – быстро и юрко скользит что – то длинное, извилистое… А вон чуть не к самой поверхности поднялась зеленая борода подводного дяди, которого так боятся рыбаки. Ему стоит проснуться да крикнуть и вдруг зашумит ураган, бешено разволнуется море и не вступись св. Николай – никому не вернуться к каменным пристаням родного города. Но теперь он – водяной дядя не проснется. Едва – едва пошевеливается его зеленая борода и в ней весело и шаловливо мечутся мелкие рыбки…

Солнце сверху греет… Спится от него и Бепи, тихо сползая на дно лодки, уже не в силах разжать слепившихся век, рядышком с Пепою. Ту смаривало раньше. Только, только зазыблются по воде яркие блики, загорится ими каждая струйка – девочка уж зевает и сонно смыкает глазки. Часто мимо лодок пыхтя, хрипя и разгоняя по сторонам большие, крутые волны, шли черные громадные пароходы. Какие – то люди оттуда кричали рыбакам. Случалось и эти приставали к брошенным им веревочным трапам и продавали морякам рыбу. Проснувшаяся девочка во все глаза смотрела на чужие, незнакомые лица, прислушивалась к непонятной речи.

– Бепи, а Бепи, – толкала она брата.

– Ну?

– Это те самые, которым Боженька смешал языки?

– Какие те самые?

– Неверные…

– Не знаю…

– Должно быть они. Ты знаешь, бабушка Пеппина рассказывала, что они воруют детей.

– Зачем?

– Чтобы те лазили на мачты и сидели там…

И Бепи с Пепой долго смотрели вслед уходившим черным морским чудовищам, от которых долго еще по всему этому морю расстилался белый раздвоенный след, и оставалась грязная полоса дыма вверху. Пепа знала, что это за дым. В каждом таком пароходе, в трюме заключен черт. Его бьют крестом, а он всё время цапается по морю железными лапами. От этого и бегают пароходы так быстро. А дым – это дыхание усталого черта. У него горит в груди и потому вместо воздуха оттуда на весь голубой, осиянный простор и валит дым.

– Плохо быть чертом! – соображает Бепи.

– Еще бы… Особенно когда его поймают, вот так, да под крест…

X

В представлениях близнецов св. Николая целый мир, очевидно, являлся сплошною и радостною идиллией. В самом деле, жизнь с отрицательной стороны еще ни разу их не касалась. Они ели вволю, спали отлично, ничья рука не трогала их, иначе как для ласки, и всякий голос звучал им нежно. Даже старые нищенки Барийской базилики и те улыбались, видя Бепи и Пепу спускавшимися с паперти за ручку. А весь ободранный Симоне, грозившийся костылем на целый мир, бывало усадит их обоих в угол собора и рассказывает чудесные сказки про разные страны и народы, куда его в молодости, как он сам выражался, черт носил. Вместе с ним сироты качались на громадных волнах океана, и каких громадных! Каждая, пожалуй, могла бы доплеснуть пеной до купола собора. С легким парусным кораблем они стремглав летели в зеленые бездны, которые ураган рыл среди этих волн. На дне таких бездн шипела вода и под ней чудились морские уроды, страшные, неотразимые. Одного взмаха их хвоста достаточно было, чтобы от шкуны с матросами остались только щепки.

А одолеешь злой океан – и того хуже… За ним лежит таинственная Америка, по степям которой бегают кровожадные ягуары и пумы, в реках поджидают детей аллигаторы, а встретился человек – беги от него еще пуще, чем от пумы или аллигатора. Близнецы св. Николая с Симоне ездили на коралловые рифы и видели чудные подводные страны, где между розовыми и красными деревьями вьются и играют золотые и изумрудные рыбки. С ним они приставали к африканскому берегу, на котором стоят удивительные белые города с куполами и минаретами, похожими на высокие, тонкие и тоже белые свечки. А за этими городами лежит таинственная пустыня. Из нее приводят сюда на рынки черных людей, привозят бивни слонов на двугорбых и смирных верблюдах с такими кроткими глазами, каких Симоне в молодости не встречал ни у одной женщины.

Дети часами слушали старого нищего, не чувствуя устали и, когда он умолкал, они просили его: «а ну еще, еще!» И мало – помалу под влиянием его рассказов, массивные стены базилики исчезали, точно падали в пропасть, и безграничный, солнечный, чудный мир раскидывался за ними во все стороны с дивными дивами, с неодолимыми страхами.

В ранние осенние вечера тот же Симоне садился с ними на паперть собора. Было тепло и хорошо. Под лунным светом, весь преображенный белый Бари казался серебряною, полною светлых призраков, сказкой. Вот – вот дрогнет и унесет в царство вымысла и басни. Тихо и мечтательно светились белые плоские кровли. Густо на белые стены ложились синие тени. В глубине белых улиц было что – то задумчивое, манящее, нежное – нежное, точно по ним только что прошла сама Богородица. И Симоне рассказывал про такие же ночи далеко – далеко отсюда. Совсем другие небеса там. Такие голубые, прозрачные, и горят в них звезды крупные, яркие. С юга на север ложится по ним словно молочная дорога и идут по этой дороге крылатые ангелы, оберегая мир, порученный им. Под этими небесами стоят на тонких колоннах у тихих и прозрачных вод, будто обвешанные мраморными кружевами, дворцы. Прохлада и аромат больших невиданных «у нас» цветов, струится под их легкие своды. Оттуда раздается музыка. «И у нас в Италии много поют – но куда нам!» Струны там точно плачут и вздыхают и тихо – тихо про себя жалуются на что – то незнакомыми словами чистые женские голоса. А кругом – леса, где не бывало еще ноги человеческой, мрачные, дремучие, грозные. Оттуда по ночам ревет тигр, рыдают шакалы и, выходя из них, чуть – чуть мерещатся большие слоны. Затая дыхание, слушают дети и не знают, что кругом, сказка или действительность? Даже спрашивать не осмеливаются: как бы Симоне не смолк и не задумался. А, должно быть, хорошо там, в тех далеких странах, потому что старый суровый нищий, так злобно на других мальчишек стучащий костылем в мрамор широких соборных ступеней, нет – нет да и заплачет сам.

Близнецам св. Николая и невдомек было, что вовсе не о серых слонах и двугорбых верблюдах печалится Симоне. Ему жаль молодости, жаль волшебного царства юности, когда всякая действительность делается сказкой, и самая сказка теряет невероятность. И сидят, бывало, дети и слушают, пока вдали не покажется очередная бабушка.

– Эй… Бепи… Пепа… Бегите сюда. Полента[11]11
  Итальянизм: кукурузная каша, типа мамалыги.


[Закрыть] готова! Рыба отлично шипит и брызжется маслом со сковороды.

Бепи с Пепой не заставляли звать себя вторично.

Слоны – прекрасная вещь и, что говорить, мраморные кружевные дворцы тоже не последняя прелесть, но и хорошая «фриттура»[12]12
  Итальянизм: жареные мелкая рыба и морепродукты, предварительно обвалянные в муке.


[Закрыть] с мягкою постелью потом имеет свои достоинства. И они, взявшись за ручки, бежали на зов, живо семеня маленькими толстыми ноженками, которые точно перевязывала ниточками невидимая покровительствующая им волшебница.

– Что это вы старого Симоне слушали?

– Да. Он нам много – много сказок рассказывал.

– Какие же это сказки? Симоне когда – то немало ездил и видел. Он был другом самого Гарибальди… Вырастете, узнаете кто такой Гарибальди.

– Это который на площади стоит и грозится саблей?

– Он и есть. Вместе с ним Симоне и воевал и странствовал. Ну, разумеется, теперь для него, кроме воспоминаний, ничего не осталось. Другие его товарищи заранее о себе позаботились. Пооткрывали табачные лавочки, колбасные и живут припеваючи. Симоне же всегда был фантазер!

А фантазер в это время, лежа на мраморных плитах, глядел в бездонную звездную глубину и нисколько не завидовал ни колбасникам, ни менялам. Из бесчисленных, по всему свету рассеянных, могил на тихий и грустный зов его души вставали знакомые милые люди – друзья его далекой молодости и, окружив одинокого нищего, шептали ему тысячами нежных, дорогих голосов забытое, радостное, счастливое, от чего у него из полуослепших глаз текли глупые, непрошенные слезы. В такую ночь паперть с целым миром кругом принадлежала ему. У него был свой дворец, плафон которого сам Господь Бог расписал яркими созвездиями, стены раздвинул в бесконечность и убрал его всем, что только существует в мире.

Старый Симоне, случалось, засыпал так в углу до тех пор, пока солнце не обжигало его лицо веселыми лучами и внизу на ступенях собора не показывались чистенькие, сытые, хорошо выспавшиеся дети – близнецы св. Николая. Старый Симоне знал, что они и для него принесли кое – что от своего завтрака. Они никогда не забывали спросить у бабушки: «а для Симоне?»

И та заворачивала им в бумажку или кусок мяса, или рыбу, или поленту с птицами. Старый Симоне медленно ел это – зубов во рту уже не оказывалось, а они, присев на корточки, жадно смотрели на него. Ведь всё, что он делал, носило для них характер чего – то чудесного, особенного…

XI

Рассказы Симоне не пропали даром. Они вызвали в душе маленького Бепи жажду неясного, смутного. Пожалуй, без них из мальчика выработалось бы только счастливое сытое животное и ничего больше. А тут – как было довольствоваться полентою и фриттурами добрых бабушек, когда на свете есть такие уголки, где ученые змеи пляшут под дудки, на каждой ветке цветущих лесов видишь по обезьяне и под всяким деревом черные губастые люди играют на больших тамтамах. И ведь в сущности всё это очень близко – стоит только выбраться за город, туда, где в бесконечной ясности этого воздуха тонут зеленые поля и густые виноградники.

– Неужели и там слоны? – спрашивала Пепа, горя от любопытства счастливыми глазками.

– А то нет? Не только слоны, но и тигры, – авторитетно поясняет ей Бепи.

– Они нас съедят?

– Не смеют… Они нарочно сделаны – они только издали рычат, что бы все пугались. И потом у нас есть св. Николай.

– И бабушки?

– Ну, бабушки – это здесь в городе.

Болтали – болтали дети, сидя вдвоем в уголку старого собора и прислушиваясь к торжественной молви его колоколов, и договорились до того, что как – никак, а пора и им попытать силы. Обоим был уже шестой год и хотя у Бепи рубашонка еще торчала из прорези штанов позади, но он считал себя не менее хотя бы того же самого Симоне.

Как – то в Бари начался сезон путешественников. В собор отовсюду валили богомольцы и Бепи с Пепой не без любопытства смотрели на странных людей с бородами, вроде мочал, и такого же цвета, в кислых овчинах, меховых шапках и картузах с расколовшимися козырями. Не одна из бабушек не нашлась объяснить ребятам, что они сами принадлежали по рождению этому народу, говорившему на совсем непонятном языке и притом казавшемуся таким бедным, жалким, голодным!

– Бепи! – сестренка уже привыкла считать его кладезем всякой премудрости.

– Ну?

– Это какие? Не те, которые со слонами?

– Поди спроси у Симоне.

Симоне пояснил, что странные люди принадлежат к полу-варварскому племени, занимающему на земле громадное пространство, от которого отказались другие, более счастливые. Оно верует в идолов и из христианских святых признает только Николая. Их ужасно много. Так же много, как саранчи, и хотя гибнут они, как и саранча – все – таки с каждым годом их делается больше и больше. Из них одни ездят на лошадях и называются казаками, другие ходят через весь мир пешком, обертывая ноги лыком и тряпками. Это – мужики. У них есть свои жрецы, не стригущие волос, «как и наши бабы». Воды не пьют, а едят лед. Мясо пожирают сырьем, раздирая для этого быков и овец. Но, вообще, народ добрый и податливый на всякий обман.

Симоне в качестве нищего св. Николая, не мог жаловаться на них. Каждый, проходя, давал ему монетку и монетки эти какие – то странные, не наши. Собрав их побольше, Симоне ходил с ними в банк и там ему меняли их на итальянские. Значит, деньги у них настоящие, не обманные. Пробираясь мимо детей, мужики и бабы ласково улыбались им и говорили что – то, – но Бепи с Пепой только таращились на них и брезгливо отводили свои чисто – начисто вымытые головки от «варваров». Уже очень грязными и запыленными они являлись сюда в базилику св. Николая! С ними случались и дети, и наблюдательного Бепи не раз поражало, что только в них он видел подобных себе и Пепе. Такие же у них были желтовато – пепельные волосы и голубые глаза. В Бари, кроме близнецов, подобных не оказывалось.

Еще удивляла Бепи их манера ходить. Обыкновенно итальянцы, черногорцы и все вообще, кого он здесь не встречал, даже греки и албанцы шли в одиночку каждый за себя и отлично обходились без своих, а «ваpваpы», как отобьется от стада какой – нибудь из них (совсем отставший баран!), так и не знает куда ему и как, и видимо чувствует себя очень несчастным. В массе же, сообща, они точно река в половодье неслись, всё смывая перед собою, и тут каждый сознавал себя и полноправным и веселым. Так ему было удобно и хорошо. Если бы Бепи понимал язык «своего» народа он бы не раз расслушал:

– Глянь, Пашутко, ребятки – то совсем наши!

– Точно что!

– Девонька – то – ни дать ни взять моя Марунька!

– Да и мальчонка русый… Будто из нашего села, из Проскудовки…

– И как только завелись здесь такие? Ишь ты прочие – одна черномазь, прости Господи! Глазастые, что твои арапы неверные.

И бабы, воображая, что так и следует, совали «ребятишкам» копейки. Эти копейки, разумеется, тоже доставались Симоне. Тот в благодарность рассказывал детишкам, что хотя эти мужики и смирные, но только до тех пор, пока они не сядут на коней и не сделаются казаками. А в качестве казаков – они уже совсем – совсем другие. У них под седлом мясо, которым они питаются; в руках длинные – длинные пики, и ими они колют всех других людей. В таком виде они обошли целый мир, оставив позади за собою пустыню. Города, попавшиеся им на пути, разрушили, села сожгли, нивы вытоптали…

Узнав это, Бепи с Пепой начали остерегаться лохматых полушубков. Даже раз, когда какая – то сердобольная баба подхватила мальчика на руки, чтобы поцеловать его, – он разорался с испугу таким благим матом, что оказавшаяся тут же Пеппина – кинулась на выручку, выхватила его у богомолки и накричала на нее. Та целый день тряслась потом. Боялась, чтобы с ней черномазь эта не обошлась особенно жестоко. За тычком она не погналась… Итальянцы над неопрятными, усталыми и, по – видимому, бедными русскими паломниками смеялись, и скоро Бепи с Пепой тоже над ними начали потешаться.

Когда каноник, помнивший, как из нижнего крипта вынесли мертвую русскую богомолку, крикнул Бепи: «да ведь ты сам русский!», мальчик сначала изумился, потом расплакался. Тот же каноник уверил его, что пошутил, и Бепи успокоился, но с тех пор еще больше сторонился этих странных и диких людей – тесно, плечом к плечу валивших в старую мраморную базилику.

А неясное стремление куда – то вдаль всё больше росло у Бепи.

Он уже начал фантазировать:

– Я скоро уеду.

– Куда? – спрашивала Пепа…

– Туда, где киты глотают пророков, а мальчики ездят в золотых клетках на слонах…

– А тебя – не пустят.

– Я и сам уеду!

– Без меня?

Бепи задумывался. Без сестры было бы удобнее. Но куда она денется одна…

– Разумеется и ты со мною.

– Значит у нас будет две клетки.

– Нет, мы в одной поместимся. А над нами будут летать большие красные птицы и петь самые лучшие свои песни.

XII

Весна стояла чудесная. Такого наводнения цветов даже и Бари не помнило никогда.

Только что Симоне рассказал детям удивительную сказку про двух генуэзских мальчиков, которые на берегу увидели странных людей, странных – не вроде бедных русских паломников, а сплошь залитых в золото. Те взяли их с собой на корабль и через несколько лет маленькие путешественники вернулись в отечество богачами со множеством слуг, коней, экипажей.

– И теперь это так бывает?

– Еще бы! – смеялся старый нищий.

– Что же для этого надо сделать?

– Пойти подальше на берег и, увидев большие пароходы, помахать им издали платками.

– Ну?

– Сейчас же за вами – лодка с парчовым навесом и с золотыми мягкими подушками.

Бепи задумался. В самом деле, как это просто! И как обрадуются бабушки, когда он вернется таким знатным и богатым господином, что по ночам перед ним будут бежать черные люди с кольцами на носу и освещать ему дорогу факелами. И он отблагодарит барийских женщин за их заботливость. Всем им выстроит дворцы, подарит красных птиц с желтыми крыльями, а Пеппине сверх того – белого слона, чтобы она на нем ездила за водою к городскому фонтану и за мясом на рынок. Антонио – ее мужа – он сделает генералом, старого нищего Симоне – никак не иначе, – кардиналом, чтобы он носил большую алую шляпу с кистями и длинное по самые пятки красное платье. Церковные мальчики будут всякий раз провожать его после мессы с зажженными восковыми свечами в руках. Бепи под влиянием этих мечтаний начал даже задумываться.

– Что с тобой? – добивались бабушки.

– Ничего… Вот я скоро вам дворцы настрою. Гораздо лучше нашего муничипио[13]13
  Дума. – Прим. автора.


[Закрыть].

– Милый малютка, – восхищались те, подбрасывая его на руках.

– А тебе слона подарю. И на слоне золотую клетку. А в клетке бархатные подушки.

– Ну, с меня довольно и молочной козы, – смеялась Пеппина, – а то моя Гриджиа постарела.

Даже во сне бредил ребенок о чудесах старого Симоне.

– Так ты, говоришь, платком махнуть?

– И сейчас лодка с парчовым балдахином – таким как на похоронах?

Он ни за что бы не уступил малейшей подробности.

– Именно. И в лодке вот этакие тюрички с шоколадными конфетами и мятными леденцами.

Это было уже выше сил маленького Бепи. Услышав о тюричках с шоколадом, он подозвал Пепу.

– Убежим, Пепа.

Та даже не спросила «куда». Доверчиво протянула ему ручку, чтобы тот вел ее.

Мальчик, как обыкновенно, двинулся вперевалочку, крепко держа сестру. Спустился со ступеней базилики, утонул на минуту под темным сводом со «св. Николаем» старого греческого письма и вынырнул на свет Божий в узенькой улочке, где направо и налево их бабушки торговали фруктами, луком, каштанами и всякими печеньями, от одного запаха которых пробивала слюна.

– Здравствуйте, дети!

– Бепи с Пепой! – слышалось отовсюду. – Идите сюда, вот вам яблок.

– Не хотите ли горячих каштанов? Пасты… Груш… Винограду… Сухой рыбы?

Бепи и Пепа улыбались во все стороны, брали и каштаны, и груши, и пасту, и виноград, и сухую рыбу. Наскоро глотали всё это – торопясь подальше. И пока тянулись и ломались коленами узкие улицы старого города, Бепи и Пепе то и дело приходилось отзываться на тысячи приветствий. Их окликали из окон, с балконов, с крыш, снизу – из подвалов, точно из – под земли, откуда те же бабушки узнавали их по четверке толстых, хорошо обутых ножек. Даже аптекарь (слывший свободным мыслителем и не веривший ни в сон, ни в явь), и тот улыбался им:

– Эй вы, близнецы св. Николая… На – те вам!

И швырял им леденцы, помогавшие и от кашля, и от желудка и от… дурного глаза! Ибо, в качестве настоящего итальянца, аптекарь, не признававший ни Бога, ни черта, ни сна, ни яви – в то же время свято верил в дурной глаз, в ворожбу и в заговор. Останавливаясь на каждом шагу, дети скоро почувствовали себя усталыми. Как раз попалась площадка с мраморным лобным местом[14]14
  В историческом центре («старом городе») Бари на пьяцце Меркантиле, действительно, сохранился позорный столб (colonna della vergogna).


[Закрыть]. Некогда тут рубили головы преступникам и привязывали их для правежа к мраморному столбу. И, должно быть, и тех и других было не мало, потому что как мраморный столб, так и мраморная площадка стерлись в достаточной степени.

– Ты знаешь куда мы? – спросил Бепи Пепу.

– Куда? Довольно того, что ты знаешь! Ты веди, а я с тобой пойду.

– Скоро мы сядем в золотую лодку на желтые подушки и будем есть шоколад.

– С орехами? Которым бабушка Анна угощала нас после ярмарки?

– Нет, гораздо лучше… с… с… – Бепи затруднялся придумать что – нибудь особенное. – С петушьими гребешками и потрохами.

– Разве это хорошо?

– А еще бы! Чего же лучше?

– Ты ел?

– Нет, не ел!

Посидели, посидели, отдохнули… «Ну, пора в дорогу!», встал Бепи. Еще несколько минут они шли по старому городу и скоро перед ними раскинулись прямые и широкие улицы новых кварталов.

Здесь уж никто им не кричал «здравствуйте, Бепи и Пепа», и Бепи с Пепою беспрепятственно добрались к песчаным отмелям, сиявшим сегодня под щедрою ласкою весеннего солнца.

– Где золотая лодка?

– А вот погоди, Пепа! Сначала большой пароход покажется, а там и золотая лодка будет.

– A шоколад с потрохами?

– В золотой лодке.

– И подушка?

– Да, под балдахином.

И дети, взявшись за руки, весело бежали уже по пустынному берегу.