Текст книги "Железный канцлер Древнего Египта"

По-прежнему обожание всей семьи Потифэры, начиная с него самого, сосредоточивалось на Аснат, которую все баловали и старались предупредить малейшее ее желание. Молодая девушка вполне ценила свое привилегированное положение, и сознание своей красоты, богатства и успеха в обществе сделало бы ее тщеславной и капризной, если бы не природная доброта и детская беспечность, смягчавшие эти маленькие недостатки. В свою очередь она обожала свою семью, а друг ее детства Гор по-прежнему нравился ей больше всех других. Видимое поклонение красивого офицера и забавляло ее, и льстило ее женскому самолюбию, так как, помимо блестящей партии, какую представлял собою Гор, страсти, возбужденные его золотистыми волосами у дам Гелиополя, ни для кого не были тайной. Несмотря на добрые отношения обеих сторон решительного слова, однако, не было еще произнесено.

– Смотри, отец, – сказал Армаис, – к нам едет Ракапу.

Обе женщины тоже встали, но Аснат одним прыжком очутилась у перил с восклицанием:

– Правда, его колесница остановилась у наших дверей; как же он взволнован и расстроен чем-то!

– Пожалуй, придется идти вниз принять его там? – спросила Майя.

– Нет, здесь так хорошо; иди ты, Армаис, прими благородного Ракапу и проводи сюда к нам, – ответил Потифэра, подходя к столу и наполняя сирийским вином чашу для своего старого приятеля, коменданта Гелиополя, тяжелые шаги которого уже раздавались по лестнице.

Минуту спустя, со свитком папируса в руке, на террасу вошел старый воин. Выражение едва сдерживаемого, кипевшего внутри гнева удивило всех присутствовавших.

– Что с тобой, Ракапу? Случилось что-нибудь? Ты, может быть, желаешь поговорить со мной наедине? – спросил Потифэра, с беспокойством смотря на красное лицо коменданта Гелиополя.

– Со мной что? Тифон пусть свернет мне шею, лучше чем отведать ту особую честь, преподносимую нам фараоном, в которой и тебе частица приготовлена, – хриплым от волнения голосом ответил Ракапу, падая на сиденье близ Майи, которую он приветствовал рукой.

– Ясно, что известия твои неприятны; но, во всяком случае, выпей, вино освежит тебя, а затем сообщи, что так испортило тебе настроение духа, – с улыбкой сказал Верховный жрец, повернувшись к столу, чтобы взять чашу. Но Аснат предупредила его и, выпорхнув, как бабочка, преподнесла чашу из рук отца Ракапу, лукавой улыбкой вымаливая у него позволение – послушать ужасное известие, если это не государственная тайна.

Хмурое лицо старого служаки прояснилось при виде общей любимицы; он дружески потрепал ее по щеке и, осушив кубок, объявил, что привезенное им известие – не секрет.

– Смотри-ка, Гор, этот бесенок Аснат собирается вскружить голову Ракапу, – прошептал Армаис, смеясь, на ухо своему другу, покуда комендант развертывал папирус и читал указ Апопи, предписывавший оказывать Иосэфу во время его пребывания в Гелиополе, царские почести. Негодование отразилось на лицах присутствующих; Потифэра вспыхнул.

– Что? Ну, разве эта выдумка не выходит за пределы возможного и позволительного? – спросил Ракапу, стукнув кулаком по столу, так что зазвенела вся посуда.

– Это еще не все! К указу приложены таблички с приказанием устроить народное празднество и целый ряд пиров в честь Адона, который прибудет на той неделе. А так как приезд его совпадает с праздником Тафнут, то предписывается: место Апопи в священной процессии оставить этому… – Ракапу энергично сплюнул. – Ну, ты, конечно, получишь свои инструкции! А я все-таки повторяю, что фараон превышает меру нашего долготерпения, требуя, чтобы первейшие лица во всем Египте оказывали царские почести этому нечистому животному…

– Который был рабом в доме моего зятя Потифара, – вставил Потифэра дрожащими губами.

– Ха, ха, ха! – засмеялся Ракапу. – Любимец, достойный своего покровителя! Только нечистый «Шасу» и мог возвести в Адоны это скверное животное. Ну, да от этого не легче; придется эту скотину поместить во дворец и вместо палок встречать с почестями! Тяжелее всего, что нельзя ему выпалить в рожу все то презрение и ненависть, которые он нам внушает…

– А мне так очень интересно взглянуть на него; Нефтида, дочь иерограммата Рамзеса, видела Адона в прошлом году в Мемфисе и говорит, что он прекрасен, как Горус! – заметила Аснат, интересовавшаяся гораздо более предстоящими празднествами в честь Адона, чем вопросом о его происхождении.

– Сравнение с богом бывшего раба тетки не делает чести твоей подруге, – сказал Потифэра, нахмурив брови. – Во всяком случае, ты его не увидишь и не будешь присутствовать на позорных для всех нас торжествах.

– Но как же, отец? Ведь все на них будут? – с неудовольствием сказала Аснат.

– Я думаю, что, напротив, всякая порядочная женщина и девушка будут счастливы, если представится возможность от них избавиться; во всяком случае, ты и твоя мать не осчастливите своим присутствием знаменитого человека, чистившего сандалии твоего дяди! – ответил Потифэра со строгостью, какой никогда не выказывал своему баловню. Видя, что Аснат надула губки, он прибавил: – Вы поедете завтра в имение, и я разрешаю тебе устроить там птичий двор, о котором ты давно мечтала!

Аснат повеселела и обняла отца. Майя спросила Ракапу: будут ли его жена и дочери участвовать в празднествах?

– Жена – да; ей придется присутствовать на пире и принимать. Ну, а дочери, разумеется, нет. Еще придет Адону вдруг блажь в голову выбрать одну из них женой себе – слуга покорный! Этого я вовсе не желаю; а, говорят, он ищет себе в жены самую прекрасную и знатную из дочерей Египта.

– О, кто же захочет брать его в зятья? Понятно – везде откажут! – воскликнул, смеясь, Армаис.

– Да, если можно будет отказать ему, – вздохнул Ракапу. – Гораздо благоразумнее совсем избежать этой чести.

– Тогда позволь Нететис и Хатасу ехать с нами; и им, и мне будет гораздо веселее! – воскликнула Аснат.

Предложение это было всеми одобрено; во избежание всяких подозрений решили, что супруга Верховного жреца с тремя молодыми девушками уедет на следующий же день. Потифэра и Ракапу вслед затем ушли вниз, чтобы обсудить все необходимые приготовления для приема Адона, которого ждали через 12 дней; Армаис побежал отдавать приказания насчет завтрашнего отъезда; Майя ушла распорядиться укладкой вещей, а Гор с Аснат остались одни и сошли в сад.

Занятые своими мыслями, молодые люди молча прошли весь сад и вышли на лужайку, где обыкновенно играли в мяч. Несколько недель пребывания в имении вовсе не улыбались Аснат, не говоря о Горе, которому одна мысль о долгой разлуке с ней была невыносима. Ревность закралась в его сердце при виде, что Аснат молчит. «Она только и думает об этом негодном чужеземце и о празднествах в его честь; ей дела нет до горя, которое причиняет мне разлука с ней!» – подумал он и неожиданно спросил:

– О чем мечтаешь ты, Аснат?

– Ни о чем! – ответила та недовольным тоном. – Наоборот, это ты мечтаешь только о приезде Адона и забыл о моем присутствии; я только не хотела тебя тревожить!

Гор невольно рассмеялся. Взяв за руку свою спутницу, он усадил ее на каменную скамью, спрятанную в тени смоковницы и кустов цветущей акации, и сказал, улыбаясь:

– Правда, я рассеян, прости меня! Но не приезд Адона меня тревожит, а твой отъезд и мысль, что я так долго не увижу голубенькие глазки, которые мне заменяют небо.

Аснат вспыхнула и в смущении потупилась: затем, кокетливо взглянув на него, лукаво промолвила:

– А кто ж тебе мешает приехать к нам любоваться небом? Ты знаешь, что оно к тебе благосклонно. – Гор схватил ее руки и прижал к своим губам.

– Позволишь ли мне, Аснат, истолковать твои слова так, как мне подсказывает сердце? Скажи: могу ли я открыто любить тебя, могу ли просить у твоих родителей тебя в супруги? Но раньше я хочу из твоих собственных уст услышать, что ты меня любишь!

– Ну, а ты как думаешь? – дразня, спросила его Аснат. – Мы с тобой старые друзья, и ты обещал ждать, пока я вырасту, чтобы на мне жениться.

– Так, значит, ты согласна вознаградить меня за верность? – сказал Гор, привлекая ее в свои объятья. – Но предупреждаю, маленькая злючка, что я вовсе не хочу старой дружбы, а требую новой любви, – любви такой же пылкой, как и моя! – Раскрасневшаяся и счастливая Аснат ответила на его поцелуй; тут же порешили они, что немедленно по отъезде Ракапу они объявят Потифэре и Майе о своей взаимной любви и испросят их благословения.

То был счастливый вечер в доме Верховного жреца; с радостью приняли оба они предложение доброго и честного Гора, которого хорошо знали и с полным доверием вручали ему счастье любимой дочери. Армаис просто не помнил себя от радости, что сделается братом своего друга. Было решено, что свадьба отпразднуется, как только уедет Адон и уляжется вся суматоха, поднятая его приездом; а пока Гор получил разрешение посещать свою невесту так часто, как только позволит ему служба.

Настал, наконец, давно ожидаемый день въезда Адона. Погода стояла великолепная; весь город принял праздничный вид; все население, понятно, было на ногах и масса любопытных покрывала не только улицы и крыши домов, но толпы стояли даже на дороге, по которой должен был въезжать Иосэф. Наконец, показались отряды стрелков с цветущими ветвями в руках; за ними, предшествуемая скороходами и окруженная веероносцами, двигалась колесница Адона. Со всех сторон неслись приветствия и крики радости; народ пал ниц. За колесницей Адона следовали колесницы его свиты, советников, писцов и прочих служащих; затем – новые отряды солдат, и, наконец, длинная вереница ослов, нагруженных вещами, заключала шествие.

У ворот города, во главе всех городских властей Ракапу встретил Иосэфа и почтительно засвидетельствовал радость всего Гелиополя – принимать в своих стенах представителя фараона. Кратко и ласково ответил Иосэф на приветствие, сошел с колесницы, сел в богато убранные носилки и, окруженный сановниками, направился к храму Солнца, чтобы принять участие в религиозной церемонии в честь богини Тафнут.

С гигантского пилона, украшенного обелисками, составлявшими вход в святилище, спускались длинные вереницы певцов и певиц храма – каждая группа под управлением особого регента, выбивавшего такт длинной золотой палочкой; тут же главный хормейстер внимательно следил по табличкам за порядком и подробностями церемониала. Мелодичные, мощные звуки священного гимна торжественно звучали в воздухе: священные песни, с редким совершенством исполняемые прекрасными голосами под аккомпанемент арф, производили всегда глубокое, потрясающее впечатление на народ; невольно опускалась голова, преклонялись колени и из глубины сердца вырывалось горячее воззвание к божеству.

За певцами шли жрецы низших степеней; за ними восемь пастофоров несли священную барку богини, покрытую ковром и убранную цветами; затем подвигались высшие сановники храма и во главе их великий математик, впереди которого несли все принадлежности музыки и книги Тота (Гермеса). Затем шел Гороскоп, верховный учитель науки гадания, атрибутами сана которого были часы и пальмовая ветвь; перо, линейку и чернила несли перед священным писцом, верховным учителем символической науки во всех ее формах и искусства священнописания; затем – верховный учитель правосудия с атрибутами своей власти: локтем (мера) и чашей, изображавшими: первый – равенство всех перед законом, а вторая – великое сопричастие жрецов к духовной жизни вселенной путем посвящения в таинства; за ним двигался священный ковчег, заключавший десять книг высшего посвящения, и наконец, Потифэра в полном облачении Верховного жреца, с белой тиарой на голове, блестящим, усыпанным мистическими камнями нагрудником и с эмблемами своего высокого сана – хлебами предложения и золотым кувшином. Верховный жрец, приветствуя Иосэфа, поднес ему цветок лотоса и окропил очистительной водой; затем Адон, сойдя с носилок, присоединился к кортежу.

Когда закончилась религиозная церемония, Иосэф отбыл в приготовленный для него дворец, пригласив к себе всех высших чинов; желая почтить их пиршеством, он позвал их, однако, за час до назначенного времени, чтобы лучше познакомиться и поговорить с ними. На этом пиру мнения относительно Адона разделились: одна часть присутствовавших была невольно обезоружена хотя и сдержанной, но радушной приветливостью этого красавца, который словно был рожден повелевать, умел сказать каждому доброе слово и все, казалось, знал; зато остальные, закоренелые египтяне и жрецы, остались холодны, и сознание своего унижения перед выскочкой-иноземцем пробуждало в их душе чувство ненависти. Но женщины почти единогласно приняли сторону Адона; немало пламенных, восторженных взглядов летело ему навстречу. Ну, разве мог он, – полный благородства и изящества, с таким достоинством носивший свою богатую одежду, когда-либо гнуть спину перед господином или палкой; могла ли разве красивая и выхоленная рука его когда-либо нести грубую работу невольника? Очевидно, все распускаемые про него слухи – клевета и ничего более. Для Иосэфа эти взгляды не остались незамеченными; он видел их уже в Мемфисе и знал прекрасно, что красивейшие, благороднейшие женщины охотно простили бы его происхождение, сочтя за счастье быть избранной им в супруги. Но до сего времени сердце Иосэфа молчало; государственные дела поглощали его всецело. Никто и никогда не мог подозревать, какая бездна честолюбия, надменности, жестокой затаенной обиды скрывалась за его белым и ясным лбом, в бесстрастных, правильных чертах его лица и тлела в глубине его глубоких непроницаемых глаз.

С той же непринужденной любезностью председательствовал Иосэф и на пире. По левую его руку сидел Ракапу, а по правую – Потифэра, видимо расстроенный и взволнованный, несмотря на вежливость и почтительность, выказываемые им Адону, ни одним словом не обмолвившемуся, что видел его когда-то в доме Потифара. Все кипело в душе гордого египтянина; сознание необходимости вежливо отвечать на внимание, которое ему оказывали, и мысль, что он сидит почти как подчиненный рядом с бывшим рабом своей сестры, – которого тогда уже он инстинктивно ненавидел, – была ему невыносима; кровь тяжело ударяла в голову. Кроме того, верховный жрец был крайне утомлен и долгой утренней церемонией; с минуты на минуту ему становилось все больше и больше не по себе; он пытался было овладеть собою, как вдруг голова закружилась, в глазах потемнело, и он без чувств упал со своего сиденья.

Все с шумом повскакали с своих мест; но уже Иосэф и Ракапу успели поддержать Потифэру; затем его поместили на ложе, и один из жрецов привел его в чувство. Иосэф, выражавший живое сочувствие, наклонился над ним и осведомился о его состоянии, а когда верховный жрец выразил желание вернуться к себе домой, он проводил его до самых носилок. Огромная толпа, собравшаяся у выходов дворца, была приятно поражена при виде того, как Адон поддерживал ослабевшего Потифэру и помогал усадить его в носилки; то внимание и участие к почитаемому всем Гелиополем жрецу, которое выказал могущественный человек, на царский въезд которого все любовались еще утром, произвело наилучшее впечатление на толпу, и народ совершенно искренно приветствовал представителя своего фараона. Бесхитростным умам поселян и горожан, сбежавшихся смотреть на торжества, были чужды ненависть и оскорбленное самолюбие высших каст.

Ночью состояние Потифэры ухудшилось: появилась сильная лихорадка, и встревоженный Армаис немедленно послал предупредить о случившемся Майю и Аснат, которые и прибыли в тот же вечер. Прошли сутки, не принеся облегчения; не только вся семья, но и весь храм был в отчаянии. Адон, бывший за городом и занятый все время инспектированием войск, тем не менее посылал узнавать о здоровье Потифэры.

На следующее утро, узнав от Ракапу, что Потифэре сделалось хуже, Иосэф объявил, что сам поедет навестить его, но без всякой помпы, чтобы взбежать шума, могущего обеспокоить больного. В сопровождении Ракапу и Гора, дежурившего при его особе, Иосэф прибыл в жилище Верховного жреца, и Ракапу молча повел его в комнату больного.

В смежной зале царил полумрак; шерстяные занавеси у окон были опущены по приказанию врача. В ту минуту как Гор, шедший впереди на несколько шагов, хотел приподнять завесу, скрывавшую вход в комнату Потифэры, чья-то нетерпеливая рука откинула ее и на пороге явилась Аснат. Она сменила мать у постели отца и торопилась исполнить распоряжение старого жреца, не покидавшего изголовья больного. Молодая девушка была в простой белой полотняной тунике, подхваченной серебряным поясом искусной работы; маленькая с бахромой накидка облегала ее плечи; чудные темные волосы двумя густыми косами спускались ниже колен.

Несмотря на небрежность туалета и бледное утомленное лицо, Аснат была очаровательна. Увидя жениха, она бросилась к нему навстречу:

– Наконец-то ты пришел, Гор! – воскликнула она, протягивая к нему обе руки; но вместо ответа тот стал усиленно делать ей отрицательные знаки головой. Тут только она увидела Ракапу в сопровождении незнакомого молодого человека. Покраснев и сконфузившись, она попятилась, глядя на незнакомца, надменная красота которого поразила ее; она приняла его за какого-нибудь врача или мага, которого привел комендант лечить отца.

При виде красивой молодой девушки, с любопытством смотревшей на него своими прозрачными и голубыми, как небо, очами, глаза Иосэфа вспыхнули.

– Это единственная дочь Верховного жреца, – сказал Ракапу. – А ты, Аснат, – продолжал он, – приветствуй могущественного господина нашего, Адона, и благодари за высокую честь, которую он оказывает твоему отцу и всей семье тем, что переступает порог вашего дома…

Голос старого воина звучал глухо; он говорил с трудом, и слова, медленно и отрывисто вылетавшие из его уст, стоили ему, казалось, невероятного усилия.

Едва заметная улыбка, насмешливая и злорадная, скользнула по губам Иосэфа; он понимал, чего стоила эта речь гордому египтянину. При слове «Адон» выражение разочарования и холодного равнодушия отразилось на подвижном личике Аснат: она, однако, поклонилась и, откинув портьеру, сдержанно сказала:

– Войди, господин; мой отец только что очнулся от забытья.

Иосэф заметил, какое впечатление произвели на молодую девушку слова Ракапу; лихорадочный румянец вспыхнул на секунду на бледном, тонком лице его и взгляд, как молния, сверкнул в ответ на глухое, неприязненное любопытство рассматривавших его глаз девушки; внезапная тоска охватила ее сердце. Как только Иосэф сел в изголовье Потифэры, а комендант стал в ногах постели, Аснат выскользнула вон из комнаты и бросилась к Гору. Пользуясь минутной свободой, он обнял ее от всего сердца, увлек к окну и стал утешать; не обошлось, конечно, и без лестных эпитетов по адресу Адона, проклятый приезд которого был, без сомнения, причиной несчастья с Потифэрой. Они так были заняты беседой, что Гор едва успел отдернуть руку, которой обнимал Аснат, в тот момент, когда Ракапу раздвинул завесу, пропуская Иосэфа; но все же проницательный взор Адона уловил это движение. Недобрый огонь сверкнул в его темных, больших глазах и глубокая морщина сложилась на лбу. Молча, едва ответив наклонением головы на поклон смешавшейся и сконфуженной девушки, он удалился.

Мрачный и рассеянный вернулся он во дворец, ни о чем не расспрашивая Ракапу, и на следующие сутки его уже не было в Гелиополе. Несколько дней спустя Гор и еще два офицера получили приказание немедленно присоединиться к свите Адона для сопровождения его особы во время путешествия. Неожиданная выдумка Иосэфа осталась для всех загадкой; но семье Потифэры внезапный отъезд молодого человека причинил большое горе; Верховный жрец был очень плох, а разлука с женихом в такую тяжелую минуту стоила немало горьких слез бедной Аснат. Здоровая и сильная натура Потифэры одержала, однако, верх; медленно стал он поправляться от своего ужасного потрясения. Но слабость и отсутствие Гора служили препятствием отпраздновать свадьбу Аснат, проклинавшей Адона как виновника своего горя.

А между тем, Иосэф продолжал свой объезд, везде осматривая здания и войска, контролируя отчетность и сурово наказывая малейшее злоупотребление. Главное внимание его было обращено на поступление зерна; кроме того, по его приказанию были посланы агенты для закупки его в южные области, что не представляло особой трудности, так как второй год уже урожай был необычайный. Свое путешествие он закончил Аварисом, укрепления которого, со врожденным талантом инженера, были им подробно осмотрены и изучены. Вслед затем, под руководством испытанных офицеров было приступлено, внутри и вне крепостной ограды, к обширным работам, которые должны были создать из укрепленного лагеря гиксов твердый опорный пункт. Если когда-либо общее восстание, вторжение южных вождей или тяжкое поражение могли заставить гиксов отступить, то здесь они могли оправиться, собраться с новыми силами и опять ринуться на Египет.

На следующий день по своем возвращении в Мемфис Адон представил подробный отчет о результатах своего объезда. Апопи был в восторге, милостиво благодарил за верную службу и спросил: какую бы награду желал он в знак благоволения? Яркая краска залила лицо Иосэфа; в волнении упал он ниц перед фараоном.

– Мой господин и благодетель! Я озарен лучами твоей милости; доброта и доверие твои так высоко поставили меня, что невозможно, казалось бы, желать еще чего-нибудь; но все же всевидящим оком твоим, подобно богу, от которого происходишь, ты прочел в душе моей жажду милости, которую только один ты и можешь оказать мне. Я полюбил девушку и желал бы назвать ее своей; но тысячи препятствий стоят на пути к исполнению моего желания, если ты всемогущей волей своей не разрешишь вопроса в мою пользу.

– Только-то? Встань и будь спокоен, мой верный слуга! Не говорил ли я тебе давно: выбирай красивейшую, благороднейшую из девушек Мемфиса, и я дам ее тебе в жены. Я полагаю, что ни одна из женщин не сочтет возможным противиться моей воле. Скажи мне ее имя, – прибавил Апопи, приветливо глядя на статную, красивую фигуру своего любимца.

– Проездом, в Гелиополе, я видел дочь Верховного жреца Потифэры, и прелесть этой девушки ослепила мне глаза, взволновала и зажгла мое сердце.

– Она красива? – спросил Апопи.

– Как богиня, любовью наполняющая сердца смертных, а голубые глаза ее ясны, как лазурь неба! – ответил Иосэф с дрожью в голосе.

– Ты опасаешься, что Потифэра не отдаст тебе дочери?

– Да, фараон; ты знаешь, как ненавидят меня египтяне; ненавидят и презирают вдвойне, как вольноотпущенника, которого твоя воля поставила выше благороднейших из них. Больше всех ненавидит и презирает меня Верховный жрец Гелиополя, потому что я был слугой в доме его сестры. Безжалостный отказ ждет меня, если не вмешаешься ты, мой повелитель.

– Дочь Потифэры будет твоей женой! Будь спокоен, мой преданный слуга; я приму свои меры, тем более что выбор твой соответствует и моим планам. Я знаю преступную гордость этих жрецов, но им трудненько будет презирать тебя, коль скоро ты станешь зятем одного из них, будешь принадлежать к их касте, а твоя кровь смешается с их кровью и смоет пятно рабства. Иди же с миром и готовь дворец твой к приему молодой хозяйки.

X

Потифэра совершенно оправился; мир и радость снова воцарились в семье; все деятельно готовились к свадьбе Аснат; дело стояло только за Гором, а возвращение его ожидалось с часу на час, ввиду последнего письма, в котором он извещал, что объезд Адона окончен и что на следующий день он думает выехать из Мемфиса.

Но вместо ожидаемого жениха пришел царский указ, которым Потифэра по важному делу немедленно вызывался к Апопи. Фараон поторопился послать гонца на другой же день после разговора с Иосэфом. Кроме того, что брачный план любимца понравился ему, но он отвечал вполне и тайной ненависти его к жрецам, – этим неутомимым врагам его спокойствия. Теперь у него в руках – чудный случай нанести кровную обиду ненавистной касте, вечно готовившей возмущения и презиравшей в нем «нечистого» чужестранца. Заставить одного из них отдать свою дочь вольноотпущеннику, – всем своим нынешним положением обязанному только воле фараона, – и, сверх того, нанести эту обиду под видом милости, было для Апопи полным, неслыханным удовлетворением.

Подивился сперва Потифэра, но потом решил, что царь, вероятно, хочет говорить с ним о возведении какого-нибудь священного памятника; ввиду того, что в указе предписывалось поторопиться, он быстро собрался в дорогу. Новая отсрочка привела Аснат в отчаяние и, в утешение ей, Майя упросила мужа взять их с собой, не только чтобы видеть Гора, но чтобы навестить Ранофрит с мужем, которых они давно не видали и которые собирались тоже по делам в Мемфис.

Потифэра согласился, но под условием, чтобы их сборы не задержали его. Усердие, с которым Аснат помогала матери, позволило семье в назначенный час тронуться в путь. Ранофрит и ее муж встретили родных с радостью и упросили провести с ними все время их короткого пребывания в столице; Потифар, покончив свои дела, торопился вернуться в свое уединение, и Верховный жрец, тоже рассчитывавший уехать как можно скорее, охотно принял приглашение поселиться с семьей в огромном доме бывшего начальника полиции, тем более что его собственный дом был расположен на другом конце города, что представляло известные неудобства. День прошел в разговорах. У Ранофрит с Майей темы болтовни были неиссякаемы; Аснат, по-старому дружившая с Потифаром, была с ним так мила, что совсем обворожила его, уломав даже сыграть с ней и его детьми партию в мяч. Оба мальчугана сияли от восторга, а Потифар, запыхавшись и обливаясь потом, в скором времени признал себя побежденным и объявил, что готов заплатить какой надо выкуп сластями и подарками, лишь бы неугомонные противники избавили его от дальнейшего участия в игре, что и было принято с восторгом и хохотом… Вечером пришел Гор, и Аснат, после долгой разлуки, провела с ним несколько самых веселых и счастливых часов в своей жизни. Все рады были его видеть, и он долго забавлял общество интересным описанием своего путешествия в свите Адона, иллюстрируя рассказ целым рядом эпизодов, доказывавших необычайную энергию, живой, наблюдательный и едкий ум Иосэфа.

Этот разговор напомнил Аснат об Иосэфе. Уйдя к себе, она улеглась в постель и, вместо того чтобы спать, лежала и думала об их мимолетной встрече. Необычайно ясно рисовались в ее воображении слегка бледное лицо Адона, высокая, стройная его фигура и белая, тонкая рука, покоившаяся на золотой резной рукоятке кинжала, заткнутого за пояс. Сама не зная почему, стала она сравнивать его с Гором. Положим, Гор, со своей доброй, беспечной улыбкой, с открытым взором и чудными золотистыми волосами, был в тысячу раз симпатичнее; зато Адон с его правильными чертами был красивее и обаятельнее: чем-то неотразимо властным и мощным веяло от его статной фигуры. А взгляд его – о этот взгляд! – жгучий, чарующий, как молния пронизавший ее и заставивший забиться сердце… Гору и во сне не видать такого взгляда.

Тут молодая девушка расхохоталась. «Я, кажется, сошла с ума: нечистого чужестранца сравниваю с моим честным, благородным Гором! У него наверно дурной глаз, недаром у меня так шибко забилось сердце! И что мне до него за дело?» Приложив ко лбу и губам священный амулет, висевший на шее, она прошептала воззвание к Изиде и заснула глубоким, спокойным сном.

На следующий день Потифэра отправился во дворец за указанием времени, когда можно будет представиться фараону; ему объявили, что Апопи примет его завтра, так как фараон еще не вполне оправился после бывшего дня два тому назад припадка.

Согласно этому указанию, Верховный жрец во всех знаках своего сана, – с солнечным, на золотой цени, диском на шее, – явился в назначенное время и был немедленно допущен в рабочую палату фараона. На возвышении, задрапированном красной тканью, за столом сидел Апопи; тощее осунувшееся лицо его, со ввалившимися и обыкновенно хитрыми глазами, в эту минуту дышало добродушием. Отложив в сторону лежавшие перед ним свертки папируса и таблички, он знаком руки приветствовал павшего ниц Верховного жреца и подтвердил своему придворному, сопровождавшему Потифэру, строго следить за исполнением отданного им перед тем приказания.

Обращаясь затем к Потифэре, он милостиво указал ему на низкое сидение против себя.

– Садись, уважаемый служитель великого бога Гелиополя! Я рад видеть тебя совершенно оправившимся. Мой верный слуга, Адон, известил меня, что тяжкая болезнь едва не стоила тебе жизни.

Верховный жрец благодарил за высокое внимание, и фараон продолжал:

– Я призвал тебя, чтобы поведать о милости моей к тебе и твоей касте; о великой чести и неожиданной радости для всей твоей семьи. Красивейший и мудрейший в Египте, – первый после меня в государстве, – Адон, видел дочь твою Аснат; красота ее взволновала его сердце, и он просил ее у меня в супруги. Я снизошел на его просьбу и настоящее свидание наше имеет целью поставить тебя в известность о моей царской воле. С этой минуты дочь твоя – невеста Иосэфа.

Потифэра вскочил как ужаленный, бледный, с вытаращенными глазами, не веря ушам своим. Он провел рукой по лбу, стараясь совладать с собою. Глухим, неровным от волнения голосом он сказал:

– Шутить угодно тебе, фараон, с твоим слугой! Моя дочь к тому же не свободна: она просватана за благородного Гора, воина твоей свиты, и свадьба должна быть на днях.

Апопи, с тайным удовольствием следивший за тем, какой эффект произведут его слова на гордого жреца, ответил спокойно, отчеканивая каждое слово:

– Это обстоятельство нимало не меняет моей царской воли. Я разрешаю твою дочь от обещания, данного ею Гору, и отдаю ее Иосэфу.

Вся кровь бросилась в голову Потифэре; обычного хладнокровия как не бывало. Багрово-красный, с налившимися кровью глазами, он грозно сделал шаг к фараону.

– Что же это? Ты хочешь против меня употребить насилие! Я не раб и дети мои не продаются; я свободный египтянин. Верховный жрец первого из храмов в государстве! Собственными руками я скорее убью своего ребенка, чем отдам вольноотпущеннику, этому нечистому скоту.

Резкая выходка заставила покраснеть Апопи. Глаза его блеснули. Он встал и грозно положил руку на плечо дрожавшего от гнева Потифэры.

– Приди в себя, безумный старик! – прошептал он взволнованным голосом. – Я наперед знал, что ты не оценишь милости, которую тебе оказывают, и что, ослепленный безумной гордыней своей, примешь ее за оскорбление. Почему я и удалил всех из окружающих комнат, чтобы ни одно нескромное ухо не слыхало, как непочтителен ты к своему фараону, и чтобы иметь возможность сберечь почтенную главу твою. Мы одни! В свою очередь выслушай меня и передай мои слова твоим собратьям… Меня не обманули ваше молчание и покорность: слишком хорошо знаю я вас, непримиримые враги моей расы, моего народа. Знаю я, что гнездо всех восстаний и заговоров кроется за крепкими стенами ваших храмов, что, всецело поглощенные мыслью низвергнуть мой трон, вы поддерживаете преступные сношения с Таа, презренным «хаком», которого считаете единственным законным фараоном Египта. Только ошибаетесь вы, если думаете, что я позволю вам раздавить себя, и если до сего дня я не отдал вас на суд, как изменников и заговорщиков, так только потому, что щадил ваши льняные одежды, которые так чтит народ, уважая в вас представителей своего бога. Но с меня довольно вашего ропота, протестов и глухого сопротивления каждому моему повелению, доказательством чего служит и нынешний твой гнев. Во все времена люди темного происхождения, но выделявшиеся своими достоинствами, женились на дочерях даже царей ваших, и никто не видал в том оскорбления; сыны народа воспитывались наравне с принцами крови и достигали высших почестей. Только потому, что я – ненавистный вам чужеземец, – возвысил Иосэфа, вы его презираете! А еще и потому, чуете вы, что у него хватит силы прибрать вас к рукам; ненависть ваша равна вашему страху. Но если не ты, так другой Верховный жрец должен будет отдать ему свою дочь: так я хочу, – слышишь ли ты, жрец Гелиополя? – я хочу, чтобы тот, кто вас унизит, был бы связан с вашей кастой, чтобы кровь его смешалась с вашей и позорное пятно на его прошлом было бы смыто! Размысли хорошенько, Потифэра! Еще власть и сила в моих руках, а твой отказ я сочту за явное сопротивление моей воле и приму суровые меры. Суди сам: при строгом розыске найдутся ли в ваших храмах документы и доказательства, которые отдали бы в руки палача ваши головы! А потому не лучше ли показать пример покорности и встретить будущего супруга твоей дочери с уважением и благодарностью, как вестника моей царской к вам милости. Твоя покорность сломит предрассудки высших каст и, может статься, послужит основанием новой эры спокойствия в государстве. Такой ценой я готов забыть этот час и сохранить мою благосклонность к храмам и твоей касте. Отвечай: повинуешься ты или нет?