Текст книги "Железный канцлер Древнего Египта"

Тем не менее Иосэф, насколько мог, выказывал благородным узникам расположение и внимание, потому что на себе испытал, как тяжело менять высокое положение и свободу на тюремное заключение; он приносил им свежей соломы, снабжал всегда чистой водой, а в свободное время и беседовал с ними, для чего обыкновенно оставлял их каморку последней при обходе. Тронутые этими услугами, оба узника охотно разговаривали с молодым евреем, дивились его познаниям и судьбе. Иосэф не скрыл от них своей истории и жаловался на несправедливость, виной которой была преступная страсть жены Потифара. Первый раз со времени своего ареста от души посмеялся Нектанеба над этим семейным скандалом и над бесстыдными похождениями прекрасной Ранофрит, которую все считали идеальной супругой. Этот эпизод и позор гордого Потифара забавляли их и в течение многих дней служили им темой для разговоров.

Однако неизвестность собственной судьбы и неизбежные в тюрьме лишения скоро заставили их забыть этот случай, и приближавшийся день рождения фараона поглотил все их мысли. День рождения государя не только праздновался торжественно молитвами и жертвоприношениями в храмах, общественными увеселениями и милостями, которыми фараон осыпал окружающих лиц, но служил поводом ко всякого рода прошениям о помиловании или смягчении участи преступников, осужденных на смертную казнь. С этой целью жрецы и советники фараона подносили ему меморандум, – если только можно применить это современное слово к древним обычаям, – в котором излагали все события, происшедшие в стране за целый год, а равно и отчет о всех нерешенных судебных делах. Фараон тут же миловал тех, кого считал достойными, или подписывал приговоры другим. Абтон и Нектанеба не сомневались, что так как их процесс приостановлен, то имена их попадут в представляемую петицию и Апопи в этот день решит их судьбу. Не удивительно, что у обоих узников явилось желание, которое гнездится в глубине каждого человеческого сердца – узнать будущее, таившее в своей неизвестности решение вопроса жизни или смерти. Как истые египтяне, они молили божество открыть им во сне грядущее; боги не остались глухи к их мольбе и накануне того дня, в который жрецы и советники должны были представить фараону свой отчет, оба они видели пророческие сны, которые и рассказывает Библия. Но мало видеть сон – надо уметь толковать его; а между тем, ни один прорицатель не имел доступа в государственную темницу, строго охраняемую от всякого сношения с внешним миром.

Когда Иосэф принес утром их порцию, он нашел Абтона и Нектанебу погруженными в мрачное раздумье, о причине которого осведомился. Заключенные так привыкли к обществу молодого еврея, что виночерпий не задумался сообщить, что его угнетает невозможность разгадать знаменательный сон, виденный минувшей ночью; хлебодар сидел, скорчившись в своем углу, прижав голову к стене и не принимая участия в разговоре.

– Так расскажи мне, что ты видел, – сказал Иосэф, – боги уже раз помогли мне разгадать сон Гуапура; может быть, и на сей раз они вдохновят меня.

– Казалось мне, – говорил Нектанеба, – что я вижу перед собой виноградную лозу; а на ней три побега; мало-помалу они выросли и на них появились сначала бутоны, потом цветы и, наконец, спелый виноград; я взял чашу фараона, выжал в нее виноградные кисти и подал царю.

Ни слова не сказав, Иосэф взял каменную чашку узника, наполнил чистой водой и опустил в нее магический камень, который вынул из маленького, висевшего на шее мешочка; затем присел у каменной скамьи и пристально стал смотреть в воду. Взгляд его стал неподвижен, лицо побледнело, и весь он, казалось, превратился в статую; наконец, он встал и, вытирая себе лоб, сказал:

– Твой сон счастливый, три виноградных побега означают, что через три дня фараон тебя помилует и вернет тебе свое расположение и должность.

Молча смотрел на него Нектанеба, веря и не веря своему благополучию.

– Возможно ли? – шептал он.

– Ты сам увидишь, и я молю тебя: не забудь обо мне, когда к тебе вернутся свобода и почет; окажи мне милость, замолви за меня слово перед фараоном, чтобы он освободил меня из темницы, где я томлюсь невинно.

– Не сомневайся, если только твоему невероятному пророчеству суждено исполниться, – сказал, вздохнув, виночерпий. Их разговор вывел Абтона из апатии; луч надежды озарил бледное лицо старика. Быстро поднявшись, он сказал:

– Слушай, Иосэф, я тоже видел сон, очень похожий на сон Нектанебы и, может быть, он тоже мне предвещает освобождение: видишь ли, мне снилось, что на голове несу я три корзины с мукой, а в самой верхней были все припасы для теста, и птицы клевали из нее. – Иосэф нахмурился и с участием взглянул на говорившего.

– Увы, нет! Этот сон предвещает мало хорошего… Но, во всяком случае, через три дня судьба твоя тоже будет решена.

– Скажи же, что меня ожидает; я не ребенок, что ты боишься напугать меня, – резко сказал Абтон.

– Если ты требуешь, изволь, скажу! Через три дня ты будешь обезглавлен и в довершение фараон прикажет тело твое повесить на расклеванье птиц.

Хлебодар вскрикнул и упал без чувств.

Утром, накануне дня рождения Апопи, жрецы и советники представили ему свои отчеты. Мрачный и раздраженный постоянно возрождавшимся против него заговором, фараон был мало расположен к милосердию, но все же внял заступничеству Намурада за виночерпия. Принц, в свою очередь, действовал по просьбе Пэт-Баала, не желавшего, чтобы казнь брата легла позором на жену его и, с другой стороны, питавшего надежду спасеньем Нектанебы овладеть ее сердцем. Фараон помиловал его, приняв во внимание молодость виночерпия и дурное влияние на него хлебодара, и пожаловал в прежнюю должность. Зато весь гнев его обрушился на старого Абтона, оскорбительные слова которого передал ему Намурад, а также и других придворных, схваченных на тайном сборище. Должность же хлебодара была поручена Пэт-Баалу. Воля фараона немедленно была приведена в исполнение, и до захода солнца Абтон и его сообщники были казнены.

Обезумев от радости, возвращался домой Нектанеба, свободный и восстановленный в своих правах, как то и предсказывал ему Иосэф. Но дома его ждала неприятная новость: бледная, со слезами на глазах, сестра его бросилась к нему на шею и объявила, что она жена Пэт-Баала; гнев и горе наполнили сердце Нектанебы, но он смолчал и радушно приветствовал своего зятя. Долгое тюремное заключение и близость смерти послужили ему жестоким уроком.

Ужасный пример в лице Абтона и его сотоварищей смирил самые смелые головы; на время всюду воцарились порядок и тишина; даже жрецы сосредоточенно замкнулись и замолкли, поняв, что время активной борьбы еще далеко и что на сей раз от сурового возмездия их спасло только желание фараона избегнуть открытой вражды со всей их кастой. Что касается Нектанебы, то молодость и легкомыслие взяли свое; наслаждаясь возвращенной свободой, он скоро забыл все пережитые им невзгоды, а с ними вместе и Иосэфа, о котором вначале просто боялся упоминать, а потом, мало-помалу, всякое воспоминание о бедном рабе Потифара исчезло из головы Нектанебы.

Но чего он не забыл – это скандальную историю Ранофрит, о которой не замедлил, под страшным, разумеется, секретом, рассказать всем друзьям, а те, и под тем же секретом, передали ее дальше, так что скоро добрая половина Мемфиса знала историю, которую Потифар и его жена считали давно забытой и погребенной навсегда.

VI

Прошло два года, не принеся с собой ничего выдающегося; казалось, весь Египет наслаждался глубоким миром. Дань с юга могущественному властителю Мемфиса шла исправно; жрецы выказывали ему почтенье и покорность; но обмануть Апопи было трудно. В свою очередь, несмотря на наружно оказываемую жрецам особую милость, фараон платил им взаимной ненавистью и не пропускал случая, чтобы унизить и, по возможности, насолить им.

Припадки странной болезни, подтачивавшей здоровье Апопи, продолжались с прежней силой; после одного из них он впал в глубокое оцепенение и видел не то сон, не то видение, которое произвело на него сильное впечатление. Видел он, что сидит на берегу Нила, на высоком троне, окруженный бесчисленной толпой народа, а перед ним проходит процессия жрецов и жриц, поющих гимны в честь праздника разлития священной реки. Вдруг из воды вышли семь тучных, с полным молока выменем, прекрасных коров и стали пастись на лугу; вслед за ними показались семь других, тощих, костлявых и голодных, бросившихся на первых и пожравших их, отчего сами, однако, нисколько не выиграли в теле, а, напротив, казались еще худее и отвратительнее. Тогда из Нила явился огромный крокодил со звездой на лбу; он распростерся перед троном и человеческим голосом просил фараона дозволить ему сразиться с тощими коровами.

Когда фараон разрешил, крокодил ринулся на них и вступил с ними в бой: сила и смелость его были изумительны. Тут целая туча змей, жаб и других отвратительных животных стала вылезать из болот, окружила крокодила и бросилась на него; он защищался, как только мог, зубами и ударами хвоста. Чем кончилась борьба, Апопи не видел, так как на этом месте он очнулся. Долго он думал, что могло означать подобное видение; когда же опять заснул, то видел второй сон, о семи полных и семи высохших колосьях, о котором рассказывает Библия. Последний сон произвел на него менее сильное впечатление. Приписав все своему болезненному состоянию в ту ночь, он не придал им никакого значения.

Однако он изменил свое мнение, когда две ночи подряд тот же сон повторился в точности. Им овладели суеверный ужас и вполне понятное для человека его времени желание – растолковать себе волю богов. Первой его мыслью было послать за гадателями храма, специально занимавшимися толкованием снов; но недоверие, внушаемое ему жреческой кастой, остановило его. Что если эти люди, которые только и дышали изменой ему, введут его в заблуждение, дав намеренно ложное толкование пророческому видению? Раздумывая, он напал на мысль, вполне удовлетворявшую его злобу против ненавистной касты; мысль, приведя в исполнение которую, он если не получит желанного объяснения, зато глубоко унизит жрецов, развенчает их ученость и пошатнет их влияние на народ, приписывавший им сверхъестественное знание и власть.

Желая придать поражению своих врагов, – если только расчет его окажется верным, – возможно более широкую гласность, Апопи объявил наутро, что видел необычайный сон, воспоминание о котором гнетет его, и приказал собрать мудрецов и гадателей всех храмов Мемфиса в большую тронную залу, куда и вышел, окруженный всем двором. После всех предписанных обычаем церемоний и приветствий старый жрец, известный снотолкователь, попросил фараона от имени всех своих товарищей, здесь собравшихся, соблаговолить рассказать им, что он видел. Апопи облокотился на руку, потерев свой лоб, долго думал и, наконец, сказал:

– Вот в том-то и дело, что подробности того, что я видел, исчезли из моей памяти; помню одно, что сон этот, ниспосланный богами, имел огромное значение и относился к будущему, к судьбе земли Кеми. Вас хочу просить я, уважаемые отцы, мудрецы и гадатели, освежить мою память. Вам, читающим в звездах, вам, которым все открыто в прошлом, настоящем и будущем, нетрудно будет напомнить мне то, что я видел и забыл!

Жрецы испуганно переглянулись и стали совещаться; просили фараона дать им какое-нибудь, хотя неясное, случайно уцелевшее в его памяти указание и, наконец, испросили время для размышления до следующего дня, что им и было разрешено. Но усилия их были тщетны: отгадать то, что видел во сне фараон, они были не в состоянии. Ярость и унижение врагов привели Апопи в восхищение; он приказал вызвать из Таниса, Саиса, Гелиополя и других городов известнейших прорицателей; но все их усилия, все попытки освежить память фараона были так же бесплодны, как и старания их собратьев из Мемфиса. Слух о таком необыкновенном событии облетел все классы общества, возбуждая всюду толки и удивление. В суеверном народе, вполне убежденном в вещем значении снов, известие о том, что те, на которых он привык смотреть как на провозвестников воли богов, оказались несостоятельными, – произвело подавляющее впечатление. В воспаленном воображении вставали тысячи опасностей, вселяя во всех страх перед неразгаданным будущим; негодующие взгляды, угрожающие жесты и глухой ропот сопровождали теперь каждый раз жрецов, когда те направлялись во дворец.

Положение становилось все более и более натянутым и грозным; наконец, жрецы принуждены были заявить свое бессилие разрешить эту загадку. Выслушав их признание, Апопи с насмешкой воскликнул:

– Так вот как, ученые волхвы и иерофанты земли Кеми! Признаться, я был более высокого мнения о вашей прозорливости и вашем могуществе; но вы доказали мне, что так же слепы, как и толпа, которою вы руководите. Теперь, после того как вы отказались сами, я прибегну к последнему средству: по всей стране велю оповестить, что того, кто сумеет отгадать и объяснить мой сон, – будь то последний из нарахитов, – я награжу по-царски и осыплю милостями.

Не удостоив взглядом безмолвных и бледных от ярости жрецов, он поднялся с трона и вышел из залы. Во время ужина, состоявшегося в тот же день, на котором удостоились присутствовать некоторые из сановников, все были мрачны; надо всеми тяготело удручавшее предчувствие чего-то ужасного. Думал об опасности и Нектанеба, служивший фараону; как вдруг, когда он наполнял чашу Апопи, взгляд его случайно упал на сидевшего за столом Потифара, и ему вспомнился Иосэф; он вздрогнул. С лихорадочным нетерпением ждал он отъезда Потифара, и лишь только около фараона остались два его советника, он пал ниц и, получив разрешение говорить, рассказал все происшедшее с ним в темнице и чудесное толкование снов его и Абтона. Апопи выслушал его с интересом и любопытством.

– Хорошо, – сказал он, – я доволен твоим усердием. Если ты сказал правду, и тот еврей разгадает мой сон, я награжу тебя и отныне буду считать тебя загладившим свое преступление, которое ты совершил по наущению изменника и бунтовщика.

Затем он отдал распоряжение, чтобы на следующий день Иосэф предстал пред ним, прибавив, что прием этот будет публичным, в открытой зале, которую тут же указал, и чтобы там были собраны не только жрецы, сановники и весь двор, но чтобы туда было допущено столько народа, сколько могут вместить дворы.

По-прежнему скромный, усердный и услужливый, Иосэф продолжал нести свои обязанности в тюрьме, к полному удовольствию своих начальников; но по временам им овладевало полное отчаяние. После освобождения Нектанебы он еще надеялся, что благодаря покровительству виночерпия ему удастся выйти, наконец, из крепости, пребывание в которой стало ему невыносимо; он даже прибегнул к камню и обманчивое видение показало ему Нектанебу в сопровождении сановника, которого он знал по виду, стоящими перед ним в комнате главного надзирателя тюрьмы, очевидно, с целью объявить ему свободу. Но прошли месяцы, а видение не сбывалось; мало-помалу мужество и надежда стали покидать его.

Совершенно спокойный вошел он в комнату начальника, куда его потребовали; но при виде находившегося там виночерпия и сопровождавшего сановника сердце его сильно забилось; узнав же, что фараон требует его к себе, он пал ниц, по-видимому, чтобы поблагодарить Нектанебу за память об нем, а на самом деле, чтобы скрыть охватившее его волнение.

По их уходе Иосэф попросил своего начальника освободить его от работы, чтобы провести остаток дня и ночь в размышлении и молитве и тем подготовить себя к великому испытанию следующего дня.

– Не обладая ученостью гадателей, чтобы удовлетворить нашего славного фараона, – да сохранят его боги и покроют славой дела его – я могу надеяться только на помощь бессмертных, – прибавил он.

Оставшись один и исполнив все обряды, предписанные Шебной для увеличения силы таинственного камня, он поставил каменную чашу с водой на стол и опустил в нее талисман. Когда вода приняла свойственный ей в таких случаях голубоватый оттенок, он смочил ею лоб и грудь; потом облокотился на руки и стал пристально смотреть на камень, подобно исполинскому сапфиру сиявший на дне чаши.

– О, ты, которого победил я во плоти, победил и как духа, – согласно обещанию твоему, явись служить мне сегодня. Докажи мне на деле твое могущество! – прошептал он.

Прошло довольно много времени; с нахмуренными бровями, с налитыми кровью жилами на лбу, весь в поту, сидел неподвижно Иосэф. Мертвенная бледность покрыла лицо его, широко открытые глаза горели фосфорическим блеском: при слабом свете ночника, поставленного в углу на земле, весь скорчившись, он был ужасен.

Между тем серебристый пар стал выходить из чаши: мало-помалу он рассеялся и отверстие ее превратилось словно в полированный диск, в котором, как в зеркале, медленно, но ясно и отчетливо стали развертываться все сцены сна Апопи. Затем облака – густые на этот раз – застелили собою все; в них неясно, будто подернутое серебристой дымкой, появилось бородатое лицо Шебны и глухой, как бы издалека донесшийся, голос прошептал:

– Далекой стране, над которой ты со временем будешь властвовать, природа готовит редкое по тем местам бедствие: долгие годы изобилия сменятся годами неурожая и голода; услуги, оказанные тобою царю страны по поводу этого события, будут причиной твоего возвышения.

Видение растаяло в воздухе, и Иосэф, глубоко вздохнув, беспомощно прислонился к стене и закрыл глаза. Но минутная слабость прошла: он встал, лицо его пылало.

– Твоя ли тень, Шебна, явилась теперь, чтобы вновь напомнить мне пророческие слова, сказанные когда-то тобою? – прошептал он. – Да, да, все исполняется шаг за шагом; года унижения и рабства прошли! Близок час торжества, час возмездия, когда я поставлю ногу свою на главу тех, которые безжалостно терзали меня.

Чувство полного, гордого удовлетворения охватило его, несколько раз прошелся он по своей тесной каморке. Отметив затем на свитке папируса все подробности виденного им сна и перечтя несколько раз, чтобы хорошенько их запомнить, он завернулся в плащ, лег на соломе и заснул. На заре его разбудил другой надсмотрщик, его товарищ, и повел к начальнику; тот приказал Иосэфу омыться; затем его тщательно выбрили, одели на него простую, но тонкую полотняную тунику и повели в царский дворец, где он должен был ждать назначенного часа.

В это время в обширной зале, указанной Апопи, собралось блестящее общество; огромный двор и окружавшие его колоннады запружало целое море человеческих голов. Собранный народ должен был явиться свидетелем бессилия жрецов, невежество которых вынуждало царя искать помощи и объяснений у бывшего раба. Среди сановников, стоявших вокруг пустого еще трона, был и Потифар. Он уже знал, что перед фараоном должен был предстать не кто другой, как Иосэф, и смутное предчувствие шептало ему, что этот гордый человек, доказавший ему свою силу и обладавший познаниями, неизвестными в Египте, разгадает неразрешимую для жрецов загадку; при мысли, что, ставши свободным и попавши в милость, он будет мстить и опозорит доброе имя его дорогой жены, смуглое лицо Потифара покрылось зеленоватой бледностью и кулаки его сжались от ярости.

Трубные звуки возвестили, наконец, приближение фараона. Апопи взошел на трон. Самодовольным взглядом окинул он длинный ряд стоявших в мрачном безмолвии жрецов, еле сдерживавших кипящую в них злобу. Наконец-то представлялся случай уничтожить могущественную касту, постоянно державшую его под угрозой народного возмущения. В своем минутном увлечении фараон забывал одно, что этим же самым он только разжигал еще больше свирепую ненависть их к себе.

По приказанию фараона был введен Иосэф; бледный и взволнованный, он с достоинством подошел к трону и пал ниц.

– Встань и говори без страха, – сказал Апопи, видимо пораженный его красотой и благородством. – Кто бы ты ни был, но, если сможешь воскресить в моей памяти вещий, ниспосланный богами сон и объяснить его значение; если, словом, твоя наука превзойдет ученость мудрецов, с которыми я доселе совещался, – я осыплю тебя богатством и почестями.

Иосэф встал и поклонился, скрестив на груди руки.

– Великий фараон, податель жизни и милости, раб твой ученостью не обладает. Но Бог моего народа вдохновит меня дать тебе желанный ответ.

Закрыв рукой глаза, он несколько минут молчал; затем ясным и звонким голосом, достигавшим последних рядов толпы, стал рассказывать то, что показало ему в эту ночь волшебное видение.

При первых же его словах Апопи побледнел, привскочил и, наклонившись вперед, с трепетом впился глазами в лицо Иосэфа. Жрецы обменялись удивленными и негодующими взглядами; движение и волнение фараона убедили их, что неизвестный раб разрешил загадку.

– Верно, все верно! Ты описал мой сон, как будто сам его видел. О, велик твой Бог! – воскликнул Апопи. – Но, если он открыл тебе то, что было скрыто от всех мудрецов земли Кеми, он вдохновит тебя и на истолкование моего вещего сна.

– Оба сна твои, о фараон, означают одно и то же. Семь тучных коров и семь полных колосьев сулят семь лет изобилия и урожая; семь коров тощих и семь пустых сухих колосьев – семь лет неурожая и засухи, которые последуют за первыми. В последние семь лет настанет ужасный голод; он поглотит все изобилие предшествовавших лет. Повторение сна доказывает, что Бог открывает тебе свою непреложную волю, исполнение коей не замедлит последовать. Но мудрость твоя, о фараон, отец страны Кеми, предотвратит несчастье! Заблаговременно ты изберешь человека, которого отметишь милостью твоей, как звездой; он озаботится, чтобы в годы изобилия были построены народные житницы, в которые соберут пятую часть всего урожая, дабы весь хлеб был собран и храним под властью фараона до наступления голода. Таким путем народ, хранимый мудростью величайшего из царей своих, будет спасен! А что касается гадов, которые нападали и пытались уничтожить человека, тобою избранного повелевать в Египте, – то это будут завистники, ненавидящие его и чующие в нем врага; всю эту нечисть он победит, поддержанный могучей волей фараона, в руке которого лежат судьбы народов.

Иосэф остановился; вдохновенный сверкающий взор его был устремлен на бледное лицо Апопи, который, с трудом переводя дыхание, молча слушал его в волнении. Во всей зале царило гробовое молчание: в такое подавляющее изумление повергли всех слова Иосэфа! Жрецы, и те были поражены, так как хотя в храмах и существовало предсказание, предвещавшее многолетний необычный голод, но на него жрецы рассчитывали как на средство поднять в свое время восстание против гиксов, выставив народное бедствие как наказание разгневанных богов за то, что народ слишком долго терпел ненавистное иго над священной землей Кеми; а тут вдруг иноземец разгадал будущее, да мало того, – указал и средство предотвратить общее бедствие.

Наконец, Апопи встал; презрительным, глумливым взглядом окинул он толпу, особливо своих врагов-жрецов, которых случай давал ему теперь возможность унизить так, как он никогда и не воображал.

– Велик и славен Бог, тебя вдохновивший, и мудр совет, им данный и твоими устами открывший мне опасность, грозящую моему народу. В годы изобилия, конечно, надо подумать о неурожае и озаботиться, чтобы народу хватило хлеба; ведь бедствие и голод – плохие советники и делают толпу слепой и чересчур податливой на разные безумства. – Он снова пристально взглянул на жрецов и продолжал: – Но где же найду я человека мудрого, искусного и энергичного, который смог бы завершить столь важное и сложное дело? В только что минувшие дни печали не нашлось никого облегчить мою душу от удручавшей ее тоски и освежить изменившую мне память; одному тебе твой Бог открыл мои мысли. Кто же более тебя исполнен божественного духа? Тебя избираю я повелевать в доме моем. Отныне я возвожу тебя в звание Адона всей земли Кеми; после меня ты будешь первым, и все, от первого и до последнего в стране сей, будут тебе повиноваться, как мне самому, дабы ты мог заботиться о благосостоянии моего народа. Да будет с тобою Бог твой, разверзший перед тобою завесу будущего, и да направит он стопы твои. Теперь приблизься.

Иосэф подошел и стал на колени у подножия трона; он был бледен от волнения; трепет счастья и гордости пробежал по всему его телу, когда Апопи снял с своего пальца кольцо и отдал ему; затем расстегнул свое ожерелье и надел ему на шею.

Шепот изумления, подобный отдаленному раскату грома, пробежал по рядам; особенно жрецы не могли прийти в себя от негодования. Этот никому не известный человек – этот раб, отпрыск чужеземной и презираемой расы, – вдруг прихотью «Шасу» вознесен над ними и стал их повелителем. Обида была кровная, мщение утонченное. Потифару так казалось, что перед ним разверзлась пропасть. Как жестоко мог отомстить ему и Ранофрит этот злой и фальшивый человек, облеченный теперь безграничной властью!

Не обращая внимания на то, какие чувства могло возбудить это решение в сердцах его египетских поданных, Апопи удалился во внутренние покои, приказав поместить пока Иосэфа во дворце.

Толпа стала расходиться. Весть о необычайном событии мигом облетала столицу. Улицы и площади были запружены народом и личность нового Адона, бывшего раба Потифара, понятно, служила предметом жарких пересудов взволнованной толпы; а новые известия, поминутно долетавшие из дворца, еще более давали пищи для разговоров и подстрекали любопытство. Так, например, стало известно, что фараон подарил Иосэфу великолепный дворец, расположенный в одном из лучших кварталов Мемфиса, со всеми заключавшимися в нем сокровищами и многочисленным штатом прислуги, и что на следующий день новый Адон на царской колеснице, в предшествовании скороходов, окруженный многочисленной и блестящей свитой, – согласно его новому высокому положению, – будет торжественно перевезен в новый дворец.

Как бы ни были разнообразны чувства толпы, пробужденные в ней возвышением Иосэфа, можно было заранее предсказать, что блестящая церемония, предстоявшая назавтра, вызовет еще большее скопление жадного на зрелища народа.

Но ни на кого возвышение Иосэфа не произвело такого глубокого потрясающего впечатления, как на Потифара; злой, возмущенный, вернулся он из дворца и рассказал жене все, что случилось. Ранофрит чуть не лишилась чувств, узнав, что их бывший раб, который возбудил в ней когда-то преступную, хотя и мимолетную страсть и которого теперь она презирала от всей души, стал князем и правителем Египта. Смутное предчувствие чего-то недоброго сжало ей сердце. Глубоко расстроенная, она ушла в свои покои, а Потифар, как лев в клетке, шагавший по комнате, остался один, стараясь собраться с мыслями.

В течение безоблачного счастья последних лет у Ранофрит родилось два сына, – их радость и надежда, которым она всецело посвятила себя, и материнский страх за их судьбу, навеянный на нее последними событиями, был вполне понятен. Чтобы погубить их всех, в отмщение за тот публичный позор, которому был подвергнут Иосэф по ее же наущению, – он, казалось, был на все способен. Она разразилась рыданиями и горько пожалела теперь о своем неуместном заступничестве перед мужем: будь он изувечен и сослан в отдаленное имение, он не был бы Адоном Египта!

Пережитое в течение дня волнение так сильно подействовало на Потифара, что к вечеру он почувствовал себя нездоровым, и хотя болезнь ничего серьезного не представляла, но он решил, под предлогом ее, избавиться от необходимости присутствовать на завтрашнем представлении новому правителю.

VII

Согласно приказанию Апопи, один из придворных провел Иосэфа в отведенную для него роскошную палату, почтительно осведомившись об обеде, от которого Иосэф отказался, спросив питья, ибо пережитое волнение высушило ему горло. Тот же придворный доложил, что после заката солнца фараон потребует его к себе. Распорядившись приготовить себе одеяние, более соответствующее его положению, Иосэф приказал доложить, когда настанет время одеваться для аудиенции.

Оставшись один, он бросился на ложе и попытался привести в порядок свои мысли. Все пережитое им в течение дня потрясло и опьянило его. Чувство полного удовлетворения, радость видеть исполнившимся чудное предсказание Шебны сперва исключительно овладели его душой; но мысль о предстоящем свидании с фараоном вскоре заслонила собой волновавшие его чувства. Он понимал, что от этого первого свидания, первого впечатления, которое он произведет на своего повелителя, – человека болезненного, капризного и раздражительного, – зависит вся его судьба.

Чтобы удержаться на недосягаемой высоте, которой достиг, – Иосэф должен доказать Апопи, что далеко не простого волхва облек он своим доверием, а что в его лице судьба посылает фараону действительно просвещенного, энергичного и искусного советника, способного прибрать к рукам строптивую касту, вечно грозившую Апопи опасностью.

И в самом деле, Иосэф был гораздо более в курсе политических дел и интриг, чем можно было подозревать. Недаром в продолжение стольких лет все государственные преступники, все заговорщики проходили через его руки; какие откровенные речи, сколько предположений достигало ушей скромного раба-надзирателя, которого никто не остерегался! А тот все замечал, во все вникал и своим тонким, наблюдательным умом составил себе, с одной стороны, весьма близкую к истине картину общего положения дел, а с другой – план мероприятий, необходимых для подавления всякой новой попытки освободительного восстания в Египте. Чтобы сразу завоевать себе доверие фараона, заставить понять, что Адон на высоте своего положения, Иосэф должен был изложить ему все это. В лихорадочном волнении он встал и зашагал взад и вперед по комнате, стараясь угадать, с какой целью призывает его фараон и что он скажет ему.

Апопи сидел, задумавшись, один в своей рабочей палате, облокотившись на стол, заваленный табличками и свитками папирусов. Свет многих ламп с благовонными маслами и факелов в бронзовых подсвечниках ярко освещал бледное лицо и ввалившиеся глаза царя, который, видимо, был болен и утомлен. Когда вошел Иосэф, Апопи испытующим взглядом окинул этого неизвестного ему человека, выдвинутого им из толпы на пост первого советника, и долго смотрел на него. А Иосэф, приветствовав по этикету фараона и облобызав землю, встал по знаку Апопи и остался стоять, уверенно смотря ему в глаза и почтительно ожидая, чтобы тот первый заговорил с ним. Он достиг теперь 30 лет, и его редкая красота достигла своего расцвета; высокая, стройная фигура без ущерба для грации и ловкости вполне возмужала; правильные черты лица были закончены и дышали твердой волей; в больших карих, с зеленоватым оттенком глазах горел огонь высокого ума; богатый костюм, который он свободно носил, как человек, от роду не знавший иного, еще более выгодно оттенял его красоту. Потухший взгляд Апопи заметно оживал, по мере того как он рассматривал Иосэфа.