Текст книги "Железный канцлер Древнего Египта"

Солнце садилось, когда юноша пришел в кочевье. Догадка не обманула его. Большой караван отдыхал там; развьюченные верблюды лежали у водоема; вокруг костра толпились братья Иосэфа и несколько купцов. Запах жарившегося на вертеле ягненка далеко разносился в воздухе, подзадоривая аппетит и оживляя беседу. При появлении Иосэфа ропот недовольства пробежал между его братьями; враждебные, горящие ненавистью взоры встретили его.

– Опять наш соглядатай приплелся сюда, чтобы нас выслеживать, – прошептал Иегуда на ухо Леви.

– Вот уж совсем некстати; ну да мы ему устроим такой прием, какого будущий наш повелитель совсем не ожидает, – ответил тот, яростно сжимая кулаки.

Не обращая ни малейшего внимания на враждебный прием братьев, Иосэф приветствовав всех, сел у огня. Чтобы прервать воцарившееся мрачное молчанье, он заговорил с одним из купцов, который с большим интересом завел с ним беседу, любуясь статным, красивым юношей. Ужин кончился. Купцы пошли к верблюдам; вскоре ушел в шатер и Иосэф, сославшись на усталость. Отчасти это была правда, но утомление не удержало его от предварительной рекогносцировки в шатре, где небольшая амфора с ароматным маслом и кое-что из украшений лишь подтвердили его догадку. Расчет открыть еще больше на следующий день успокоил его; он растянулся на циновке и крепко заснул.

А между тем, горячий спор шел среди сынов Яакоба, оставшихся вокруг огня. Давно ненавидели они брата, любимца отца – с одной стороны, за тот надзор, который Иосэф учредил над ними, донося отцу обо всех их плутнях, а женам их об их любовных похождениях; с другой стороны, за его гордость и невыносимое тщеславие; к этому присоединялся и страх, чтобы отец как-нибудь не поставил его над ними старшим. В тот же вечер чувства ненависти и зависти к Иосэфу всплыли наружу, возбужденные заманчивыми словами Иегуды, предложившего убить Иосэфа; братья решили тотчас же последовать этому совету, чтобы навсегда избавиться от него.

Один только Реубэн, старший из братьев, – по натуре добрый и снисходительный, – восстал против такого ужасного преступления; но, видя ярость других, прибегнул к хитрости, предложив бросить Иосэфа в пустой водоем и там оставить его, рассчитывая затем потихоньку вытащить его, как только утром все разойдутся. Мнение его, однако, одержало верх. Несколько человек бросилось к шатру, где Иосэф, встревоженный шумом, только что проснулся и уже собирался бежать. Но было поздно: в мгновение ока его схватили, связали и потащили в другой конец кочевья, где и бросили в глубокую яму. Падая, он ударился головой и потерял сознание. Когда ярость братьев немного утихла, все разошлись, и у костра остались Иегуда и Ашэр, которым приходился черед – до рассвета поддерживать огонь. Прошло с час времени, как оба брата шепотом обсуждали, какое бы объяснение лучше всего придумать Яакобу об исчезновении его любимца, как вдруг, к их удивлению, подошел один из купцов-ишмаэлийцев, которых все они считали крепко спящими. Присев у костра рядом с ними и объявив без околичностей, что он слышал и видел все, что произошло, он предложил им продать ему юношу, от которого они хотели избавиться.

– Я отвезу его в Египет и, как раба, продам; он силен и умен; его охотно возьмут в любой богатый дом, а между тем, вы, не марая рук в крови брата, отделаетесь от него.

Иегуда и Ашэр обменялись алчным взглядом; корысть семита тотчас же проснулась в них; из личной мести сделать выгодную сделку казалось им так просто и легко, что, не колеблясь ни минуты, Иегуда спросил:

– А что ты дашь за мальчика? – Купец пересчитал несколько заманчивых предметов и между ними тигровую шкуру.

– Можете сказать, что тигр растерзал вашего брата, а вы убили зверя, – прибавил он со смехом.

– Так по рукам! – вскричали оба брата, горя желанием скорей кончить сделку, и побежали будить еще троих, чтобы сообщить им приятную новость; остерегаясь, впрочем, будить Реубэна, который мог бы им помешать. Не теряя времени, все отправились к водоему, вытащили все еще лежавшего без чувств Иосэфа и отдали его ишмаэлийцу, который тут же и расплатился с ними. Убедясь, что юноша только в обмороке, купец велел перенести его в свою палатку и натер ему виски душистой эссенцией, которую дал ему и понюхать, потому что не хотел, чтобы юноша, придя в себя, своими криками привлек единственного из братьев, восставшего против его смерти и который, может быть, и не согласился бы продать его. Без шума стал сниматься караван; навьючили верблюдов, привязав на одного из них покрытого плащом Иосэфа. Заря чуть занималась, когда последний верблюд пропал вдали, увлекая на себе в неизвестное грядущее будущего канцлера древнего Египта.

Реубэн вышел из себя, узнав истину, и горько упрекал братьев в низости и подлости; но зло было сделано, и сделано непоправимо. Братья разорвали и намочили кровью ягненка знаменитую разноцветную тунику, снятую Иосэфом перед сном и оставшуюся в шатре; затем они отрядили двоих из себя к отцу – объявить ему печальную весть. Отчаяние Яакоба при известии о смерти любимого детища и при виде его окровавленной одежды было неописуемо; с криками и воплями пал он на землю, валялся во прахе и рвал на себе волосы и платье, – все кочевье стонало и вторило ему. Беспорядок в продолжение нескольких дней царил в племени; опасались даже за рассудок патриарха, но все же мало-помалу он успокоился. Перенесенное горе наложило, однако, на Яакоба печать глубокой скорби, и неосушимые слезы лились из его очей чуть только что-нибудь напоминало ему сына, погибшего такой ужасной смертью.

Лишь на следующий день пришел в себя Иосэф. Чувствовал он себя таким разбитым и слабым, что с трудом собрался с мыслями. Сначала он никак не мог понять, каким образом очутился на верблюде и что означали шум и крики каравана, среди которого, очевидно, он находился; утомление, однако, взяло свое, и он опять заснул и открыл уже глаза, когда караван остановился на ночлег. На этот раз он чувствовал себя более сильным: голова была свежее. Ужас и тоска охватили его, когда он увидел, что находится среди чужих, среди неизвестно куда идущего каравана, очевидно, уже очень далеко от всех его близких. Он попробовал было подняться, но веревка, которой он был прикручен поперек тела к верблюду, мешала этому; с глухим стоном откинулся он назад. Верблюд в эту минуту остановился и опустился на колени по знаку вожатого, который, развязав Иосэфа, без церемонии стащил его на землю. Но затекшие от веревок ноги отказывались служить; сделав несколько шагов, он упал и в отчаянии яростно застонал, как дикий зверь. Старый купец, караван-баш, до которого долетели его вопли, подойдя, кротко объяснил юноше, что, проданный братьями, он теперь – его невольник, и потому, если желает, чтобы с ним хорошо обращались, должен терпеливо примириться с своей участью. Как помешанный, слушал его побледневший Иосэф; затем, словно осознав весь ужас своего положения, схватился за голову и, вырывая клочьями волосы, с воем покатился по земле. Схватив веревку, валявшуюся неподалеку, он пытался удавиться, но град палочных ударов и кружка вылитой на него холодной воды помешали, однако, самоубийству. Мокрый, но пришедший в себя юноша встал.

– Вот и плоды твоего неблагоразумия! Вперед, повторяю, если хочешь избежать побоев, будь кроток и послушен, – заметил караван-баш. – Тебе дадут поесть, затем ложись и спи! Не смей шуметь, потому что товарищи твои устали и тоже нуждаются в отдыхе.

Иосэф опустил голову; мужественно подавив бушевавшую в нем бурю, молча поплелся он к костру, где раздавали пищу. Съев кусок хлеба и несколько винных ягод и запив их водой, он взял покрывало из верблюжьей шерсти, данное ему одним из ишмаэлийцев, и, завернувшись в него, растянулся под деревом в нескольких шагах от костра. Никто более не обращал на него внимания, и он, наконец, мог свободно предаться своей печали. Унижение, острое чувство беспомощности и одиночества угнетали его; завернув голову в складки плаща, он долго и горько плакал, стараясь заглушить рыдания, потому что малейшие движения причиняли ему боль, которая слишком ясно напоминала, что он уже не свободный сын пустыни, а раб, – раб, по спине которого палка могла гулять, сколько его господину заблагорассудится. В эту минуту та самая жалкая доля пастуха, которую он проклинал и которая казалась ему всегда однообразной и ничтожной, представлялась ему теперь навсегда потерянным раем. Наконец, слезы иссякли; пережитое и перечувствованное не давало ему спать; с открытыми глазами лежал он и думал. Вдруг вспомнился ему Шебна, и он вздрогнул. Не предсказывал ли ему тот неволю и жестокие испытания, которые должны были скоро, скоро начаться? Разве все, что случилось, не есть буквальное исполнение предсказания; а, в таком случае, это пролог будущей эпопеи его величия, – и караван, в который судьба случайно привела его, доставит в богатую страну, царь которой его возвысит. Но в какую страну идут они: в Вавилон или Египет? Этого он пока еще не знал, и глубокий вздох вырвался из его груди. Иная мысль блеснула в его голове и заставила его презрительно улыбнуться; та или другая сторона, – не все ль равно куда идти, раз будущее принадлежало ему. Не обладал ли он великим талисманом, который даст ему силу очарования? А вдруг у него отняли его, пока он лежал в беспамятстве?! Ужас охватил его при одной мысли об этом; но, судорожно схватившись за одежду, он успокоился: пальцы его нащупали камень.

Шум и движение давно стихли; вокруг него все крепко спало, только жалобный вой шакалов, доносившийся издалека, нарушал иногда глубокую тишину ночи. Иосэф осторожно привстал, сбросил покрывало и огляделся. Чудная, роскошная, светлая ночь стояла кругом: яркие лучистые звезды, тихо сверкая, казалось, с глубоким вниманием глядели на далекую землю; луна ярким серпом мощно выделялась на темной лазури, одевая кротким дремотным светом пальмовую рощу и отливая серебром на белом шатре предводителя. Вся живописная группа заснувшего каравана тонула в спокойном сиянии неясного, но светлого тумана. Но Иосэфу было не до окружавшей его чудной картины; единственной целью его было убедиться, что он один, что никто за ним не наблюдает, и, удостоверившись в этом, он стал на колени, снял пояс, положил камень на ладонь и, пристально глядя на него, принялся шептать заклинания, которым выучил его Шебна. Страшная бледность стала покрывать вскоре его лицо, глаза расширились и взор оставался прикованным к камню, освещавшему ладонь голубоватыми дрожащими лучами. Иосэфу казалось, что лучи, все разрастаясь, мало-помалу обволакивали весь стан каким-то дымчато-голубым, серебристо-мягким – не то светом, не то туманом. Затем облачный фон начал таять и на нем стал вырисовываться яснее и яснее громадный город с великолепными, причудливыми зданиями, прорезанный рекой, которую во всех направлениях бороздили сотни лодок. Скользя, как в калейдоскопе, картины менялись, представляя затем открытую залу дворца; на возвышении виден был человек, богато одетый, окруженный многочисленной свитой; красивое лицо его показалось Иосэфу донельзя знакомым. Перед этим владыкой покорно и боязливо простерлись во прахе несколько бородатых загорелых людей, в которых он сейчас же признал братьев-предателей. Дрожь пробежала по его телу, и глухое восклицание сорвалось с губ. Это волнение, это движение, очевидно, разрушило очарование – видение мгновенно исчезло: все окружающее, объятое глубокой тишиной восточной ночи, приняло опять свой прежний вид.

– Ведь это я, – тот могучий владыка, перед которым лежали ниц Иегуда, Ашэр, Леви и другие негодяи, жаждавшие моей гибели; но… терпение! Час моего возмездия пробьет, а пока, вместо того чтобы хныкать и возмущаться, я буду наблюдать и учиться, – прошептал Иосэф, поправляя пояс и завертываясь в одеяло, собираясь спать. С этого дня Иосэф не выказывал более ни малейшей неприязни к своим хозяевам; он словно примирился с судьбой, послушно повиновался отдаваемым приказаниям и усердно старался всем угодить. Хорошее поведение завоевало ему расположение всех, от мала до велика, чему способствовала и его редкая красота; а когда он с помощью мази, состав которой дал ему Шебна, вылечил рану на ноге караван-баша, положение Иосэфа еще улучшилось. Его стали беречь, избавляли от тяжелых работ и во время остановок на ночлег купцы с удовольствием слушали его дикие песни, которые он распевал им под аккомпанемент трехструнной лиры.

Теперь Иосэф знал, что караван шел в Мемфис, в Египет, и хотел только как можно скорее увидеть ту богатую страну, на которую смотрел как на место своего будущего величия. Пришли они, наконец, туда под вечер, и каравану, чтобы достичь отдаленного квартала, назначенного для иностранцев, нужно было пройти через весь город. Идти приходилось только по улицам, далеко лежащим от центра и населенным бедными классами; тем не менее Иосэф, восхищенный шумом и оживлением столицы, с любопытством смотрел на этот большой город, который он хоть и видел впервые, но который казался ему тем самым, каким являлся в видении. С высоты своего верблюда он различал вдали массивные здания храмов и стройные силуэты обелисков, золотые верхушки которых горели в лучах заходящего солнца. Время от времени навстречу им попадались то изящные носилки с роскошно одетыми женщинами, то колесницы, запряженные горячими конями, с воинами в богатом вооружении или со жрецами в полотняных одеждах. Полузавистливо, полупрезрительно смотрел Иосэф на этих представителей чуждой ему, роскошной и утонченной цивилизации и наконец прошептал:

– Кто знает, чудный город, может статься, ты преклонишься когда-нибудь перед бедным рабом, который сегодня вступает в твою ограду, никому неведомый, а завтра станет твоим господином? В котором-то из дворцов твоих суждено мне будет выдержать тяжкое испытание рабства и унижения?

Кварталы становились все беднее; нарядная публика на улицах вовсе исчезла; глубоко задумавшись, Иосэф пришел в себя только тогда, когда верблюд его остановился перед большим домом, – очевидно, гостиницей, судя по тому, что там было уже несколько проезжающих. Хозяин – толстяк со скуластым лицом и толстыми губами – приходился сродни караван-башу и встретил его с распростертыми объятиями, сейчас же кликнув жену и детей приветствовать желанного гостя, а затем повел его в дом. Один из слуг ввел верблюдов в большой двор, где их разгрузили, а тюки сложили в амбар; тот же человек повел вожатых в дом, где им дали есть; Иосэф был позван к хозяину за приказаниями.

Жена хозяина и ее племянница – хорошенькая молодая девушка с лукавым личиком – с любопытством осматривали красивого юношу, скромно стоявшего перед ними, опустив глаза.

– Откуда у тебя этот мальчик, Мохар? Мы что-то не видали его у тебя в последний приезд? – спросила хозяйка.

– Да вот, по дороге евреи-кочевники сбыли его; думаю здесь продать, – ответил Мохар. – Ну, да это дело терпит; и поважнее есть дела; девать вот мне его некуда, так пусть пока он у нас побудет. Вам же по дому помощь; пусть Ситкха укажет, где его положить; с дороги-то мальчугану отдохнуть следует. – Обменявшись несколькими словами с теткой, девушка встала, сделала Иосэфу знак следовать за ней и провела его в крошечную каморку, в которой едва помещались убогая кровать, кое-как сколоченный стол и скамья.

– Устраивайся и отдыхай пока; а завтра станешь нам помогать служить жильцам, либо у столов, когда кто придет освежиться чашей пива, – заметила девушка улыбаясь. – Скажи, – прибавила она с любопытством, – у тебя, стало быть, и родных нет, что тебя в рабы продали: очень ты уж не похож на дикого кочевника, и по-финикийски вот бегло говоришь, словно учился этому?

– Выучился-то я этому языку у жившего при нашем племени халдея, да и отец есть, который меня любит и богат настолько, что выкупил бы меня, если б знал, что я влачу жалкую жизнь раба, – ответил грустно Иосэф. – Да не знает он того, что братья же меня и продали, а может быть, теперь считает меня мертвым, – прибавил он, вытирая набежавшую слезу.

Иосэф усердно предался новой службе и в несколько недель сумел завоевать расположение трактирщика и всей его семьи; Ситкха особенно была от него в восторге, и когда молодые люди перемывали кучи посуды или убирали комнаты проезжающих, то беспрерывно болтали, благодаря чему Иосэф, сейчас же принявшийся учиться по-египетски, делал быстрые успехи. Своего настоящего господина, Мохара, он видел мало; с прибытием в Мемфис, занятый торговыми делами, купец часто уходил или запирался у себя в комнате с кем-либо из более солидных покупателей, приходивших удостовериться лично в доброкачественности товара. Похвалы, расточаемые Иосэфу, и ясно видимое желание хозяина приобрести его в собственность принимались благосклонно Мохаром, и, вероятно, дело было бы слажено, если бы неожиданный случай не изменил всего.

Раз Мохар вернулся домой в сопровождении старика, полного, с веселым и открытым лицом, перед которым он был как-то особенно почтителен и услужлив. Ситкха успела шепнуть Иосэфу, что то был Пта, управляющий домом благородного Потифара, «уха фараонова», – на современном языке обер-полицеймейстера[5]5
  Роман написан в 1899 году.


[Закрыть] и главного начальника тюрем.

– Покупает он всегда помногу и ладан, и бальзам, и ароматы, а коли дядя привозит, то ткани и ковры из Тира и Вавилона, потому что благородный Потифар страшно богат, – прибавила таинственно Ситкха. Иосэфа скоро позвали подавать угощение. Пока тот наливал в чаши вино и подавал корзину с фруктами, Пта приветливо смотрел на него и, как только молодой человек вышел, спросил, кто он и не продаст ли его Мохар.

– Нам как раз нужен невольник в этом роде для услуг господину, – прибавил он.

Выгодная сделка пробудила алчность Мохара; вмиг забыл он желание родных купить Иосэфа и заломил за него огромную цену, на которую Пта согласился; было решено, что назавтра Мохар приведет юношу и получит деньги. Трактирщик и особенно его жена и Ситкха были очень опечалены уходом Иосэфа; но сам он только делал вид, что разделяет их печаль: он жаждал попасть в богатый дом. Нетерпение и любопытство наполняли его сердце, когда он шагал за своим хозяином во дворец к старому Пта.

Первые дни его пребывания в доме Потифара были полны интереса. Он еще не видел своего нового господина, отсутствовавшего по делам службы, но Иосэфа уже учили служить и брали на уборку внутренних покоев. Все было ново и необычайно интересно Иосэфу в роскошном доме Потифара; простая и бедная жизнь у отца, а также пребывание в гостинице, в пригороде, не могли, конечно, дать ни малейшего понятия об утонченной роскоши, окружавшей египтян высших каст. С детским любопытством разглядывал и восхищался он картинами и коврами, украшавшими стены, мебелью с инкрустациями, драгоценными вазами; ощупывал вышитые материи занавесей, мягкие подушки сидений и золоченые украшения постели, представлявшей из себя лежащего на спине льва. Наконец, однажды вечером шум колесницы раздался на первом дворе и, судя по суматохе, поднявшейся по всему дому, Иосэф догадался о прибытии хозяина. Однако ни в этот вечер, ни на следующее утро он его не видал, так как Потифар отправился во дворец. Ко времени обеда Иосэфа тщательно одели в новую тунику, умаслили его чудные кудри ароматами и, по приказанию управителя, с амфорой в руке поставили за сидением господина; другие рабы стали около мест, назначенных гостям.

Обеденная зала была еще пуста: только Пта и надсмотрщик рабов, бесшумно скользя по коврам, с озабоченным видом бросали грозные взгляды на молодых рабов и отдавали последние приказания. Из смежного покоя доносился громкий, оживленный разговор и несколько минут спустя в залу вошли четыре человека. Все внимание Иосэфа сосредоточилось на том из них, который любезно пригласил других садиться и, очевидно, был хозяином дома. Потифару было немного за тридцать; он представлял собой чисто египетский тип – высокий, ловкий, стройный, с бронзовым цветом лица; волосы он носил коротко остриженными; густые, почти сросшиеся брови придавали ему суровый вид, который смягчала добрая, хорошая улыбка красивого рта, открывавшего при каждом слове ряд ослепительно-белых зубов; быстрый, проницательный, вдумчивый взгляд больших черных глаз выдавал человека, привыкшего повелевать и проникать в душу собеседника. В ту минуту, когда Потифар садился, взгляд его на секунду остановился на новом невольнике, но он ничего не сказал и возобновил прерванный перед тем разговор с гостями. Только вечером, когда Иосэф подавал своему господину воду для омовения и затем раздевал его при помощи Анубиса, второго раба, Потифар обратился к нему и спросил его, откуда он родом и сколько ему лет; видимо, довольный ответами, он похвалил Пта, пришедшего пожелать ему покойной ночи, за сделанное приобретение и приказал ему беречь юношу и назначать исключительно для его личных услуг.

С этого дня Иосэфу было поручено одевать и раздевать своего господина, подавать ему чашу вина, которую он выпивал на ночь, и быть всегда наготове по первому зову. Но так как у начальника полиции Мемфиса, уже по своей должности, дел было по горло и иногда приходилось целыми днями отсутствовать, а дом, кроме того, весь был набит рабами, – то на долю Иосэфа выпадало немного работы. Избыток свободного времени давал ему возможность осуществить заветную мечту – выучиться читать и писать по-египетски. Чтобы достичь желанной цели, Иосэф всеми силами старался понравиться и угодить молодому писцу, служившему секретарем у Потифара. Хнум был добрый, веселый малый и любил пожить: на него-то и повел атаку Иосэф, окружая его вниманием: то вовремя разбудит его, то подаст ему вина, словно своему господину, то ждет его, бывало, по возвращении и, когда тот явится под хмельком, разденет его и уложит. Завоевав, наконец, вполне его расположение, Иосэф высказал ему свое заветное желание, на что Хнум благосклонно изъявил согласие; уроки начались, и молодой еврей не замедлил очаровать успехами своего учителя. Иосэф работал с жаром, успех все рос, и уже несколько месяцев спустя буквы, начертанные им черными и красными чернилами на свитках папируса, были так правильны и изящны, что Хнум стал доверять ему снимать копии, а также поручал ему разные мелкие работы.

Прошел год; поглощенный неустанной работой, Иосэф не замечал, как шло время и мало-помалу отодвигались в далекое прошлое столь близкие его сердцу события, как разлука с отцом и своим племенем. Как-то вечером, занятый перепиской для Пта счета по транспорту товаров, Иосэф почувствовал внезапное нездоровье, голова его горела, руки и ноги налились точно свинцом, холодная дрожь пробегала по телу. Напрасно боролся он с недомоганьем и кончил тем, что пошел к Пта просить позволения лечь. Управитель, взглянув на бледное, расстроенное лицо его, сказал участливо:

– Иди, отдыхай; вижу, что нездоров. Но товарищи твои, пожалуй, не дадут тебе покою своей болтовней, иди-ка лучше туда, где хранятся циновки; там ты, по крайней мере, можешь выспаться, а к завтрашнему дню, надеюсь, все пройдет.

Поблагодарив Пта за его доброту, Иосэф отправился в назначенное помещение – огромную комнату без окон, но освещаемую через большую дверь, выходившую на маленький внутренний дворик, окруженный стенами, посередине которого росла пальма. Вытащив к двери один из тюков циновок, кучами лежавших вдоль стен, он развязал его и лег. Но недомогание его не проходило, сна не было, и вот в первый раз после долгого времени вспомнил он прошлое, своего отца и Шебну; пришла на память странная, ужасная сцена вызывания змей и отчаянная борьба из-за обладания таинственным камнем. Полная луна светила невероятно ярко: пальма среди двора стояла вся залитая светом, бросая тени на освещенную до желтизны землю; странный, сдержанный шепот стоял по временам в ее сплошной листве. Мириады теней, миллионы очертаний чудились ему на земле, то округленные, то протянутые, колеблющиеся, дрожащие.

Дрожь суеверного ужаса потрясла тело юноши, зубы стучали, как в лихорадке.

– Словно какой-нибудь дух злой и нечистый витает вокруг меня, – прошептал он; вынув затем магический камень, который носил, он прибавил: – Попробую приложить талисман ко лбу; может статься, он обладает силами, мне еще неизвестными, и вылечит меня?

Он посмотрел с минуту на камень, мерцавший голубоватым светом, исходившим, казалось, из его середины; затем приложил его к груди и прошептал с умилением:

– Даруй мне, чудесный камень, ключ сил таинственных, в тебе заключенных; жертвуя жизнью, я завладел и обладаю тобой, но не знаю еще всей силы твоего могущества.

В ту же минуту кругом все точно замерло; кровь неровно застучала в висках, в ушах звенело, голова кружилась, холодный пот покрыл тело, грудь сдавило, как клещами, дыхание сперлось: в смертельном ужасе вскочил он, разорвав на груди тунику. Невероятная слабость охватила его, все разом исчезло, – всякий свет, всякий звук: он потерял сознание. Как долго он лежал без чувств, он не мог бы сказать, когда опять пришел в себя; легкий шум рядом с ним заставил его повернуть голову, и то, что он увидел, мигом подняло его на ноги. Там, стоя на своем могучем хвосте и устремив на него зеленоватые глаза, стояла та самая змея, которую он победил год тому назад; дрожь потрясала ее гибкие, мощные кольца, грозное шипенье вырывалось из ее полуоткрытой пасти. Очарованный, словно парализованный, обливаясь холодным потом, смотрел Иосэф на этот призрак. Как молния, сверкнули в его мозгу слова Шебны: «Она примет образ и тело, чтобы вновь попытаться отнять у тебя великий талисман; малейшая слабость будет твоей гибелью»… Собрав всю свою волю, Иосэф поднял руку и, размахивая талисманом над головой змеи, вскрикнул глухим голосом:

– Кто ты, чудовище Аменти; чего ты хочешь от меня?

Человеческий голос, глухой, но внятный, ответил:

– Я судьба и здесь затем, чтобы с тобой сразиться; если ты победишь меня, послушная, я буду служить тебе; если ты падешь, я обернусь вокруг тебя и задушу. Горе судьбою побежденным: как змея, она их обвивает и слабый бывает рабом ее, но сильный владеет ею и господином ее становится.

– Если ты судьба моя, так я хочу победить тебя! – крикнул Иосэф. Взяв камень в рот, он, как стрела, бросился на чудовище и, схватив его обеими руками, начал душить.

Безмолвная, ужасная борьба прошлого года возобновилась. Иосэф чувствовал, как скользкое холодное тело змеи сжимало и давило его члены; зловонное дыхание било в лицо, от острого шипения кружилась голова; но руки его, как стальные щипцы, сжимали врага; одна лишь мысль работала в его мозгу: чтоб победить тебя – о вероломная и скользкая судьба – прижму тебя я к сердцу и задушу в своих объятиях! Один лишь миг, – но вечность для того, кто его переживет, – прошел; и побежденная вторично змея вдруг ослабела и тяжело шлепнулась на землю.

В изнеможении Иосэф прислонился к стене, не отрывая взгляда от побежденного врага: вдруг он с ужасом увидел, что тело змеи зашевелилось, стало расти и расплываться в черноватую массу, которая в свою очередь подверглась странному превращению: голова змеи поднялась и округлилась, из неясной массы выделилась голова женщины с лицом необычайной, строгой, спокойной, величавой красоты; глаза ее, неизмеримо глубокие, прекрасные и непреклонные, казалось, пронизывали насквозь, загадочная улыбка блуждала на устах. Полосатый клафт драпировался строгими складками вокруг ее головы, над которой зажглась лучистая звезда; затем стал виден обнаженный до пояса бюст женщины – он выходил из тела быка со львиными лапами, – на спине выросли два огромных, зеленоватого отлива крыла.

– Кто ты? Зачем ты явился ко мне, грозный призрак? – прошептал трепещущий Иосэф.

– Я – смысл сокрытый всех вещей, я – счастье мудрого, я – ключ всех тайн, – ответил звучный гармоничный голос. В благоговейном страхе Иосэф распростерся ниц перед призраком.

– Встань, гляди и выбирай себе какую хочешь часть меня, которую я и отдам тебе, – сказал тот же голос. – Хочешь ты мое тело быка – твердую, неустанную волю и непоколебимое терпение даст оно тебе! Львиные когти научат тебя сметь – там, где одного желания мало, и силою удерживать все, что завоюет тебе твой разум; захочешь – крылья мои унесут тебя в бесконечность; лучезарная звезда даст тебе абсолютное знание, величайшую награду человеческого разума, воплощенного в лице моем.

– Как я, жалкий червь земли, могу решиться на такой ужасный выбор, который ты мне предлагаешь? – прошептал Иосэф, скользя взглядом по загадочному существу и, останавливаясь вдруг на обнаженной груди, прошептал:

– Дозволь прильнуть губами к твоей груди, тогда я буду пить всю твою суть.

Странная загадочная улыбка мелькнула на губах сфинкса:

– Пей! – сказал он. – Искусно выбрал ты, сын Израэля, самый драгоценный дар, легчайшую задачу – богатство без труда. Так пей же, но пей умеренно.

Тут символический гений Египта распростер свои могучие крылья, чтобы укрыть чужестранца; а Иосэф жадно прильнул губами к его груди, как истый прототип своего племени, в течение веков высасывавшего из груди всех народов их плодоносную силу – богатство – до истощения питавшей его матери-кормилицы.

Иосэф пил, пил до опьянения; вдруг раздался раскат грома; молния сверкнула из звезды и сфинкс исчез, – а Иосэф, как пораженный молнией, упал навзничь; ему казалось, что он летит в бездонную пропасть.

Когда он вновь открыл глаза, было уже совсем светло; солнце встало, палящими лучами заливая белый дворик; он чувствовал себя слабым и разбитым, хотя голова была свежа и мысли ясны, – он помнил хорошо явление змеи и сфинкса.

– Сон это был или видение? – прошептал он, проводя рукой по лбу; магический камень лежал в его руке; только змеиная кожа, служившая ему поясом, исчезла. Так как Пта отпустил его еще и на этот день, Иосэф остался лежать на циновке, размышляя о событиях последней ночи и не отдавая себе отчета: была ли то действительность или игра расстроенного воображения? В эту ночь он увидел во сне Шебну; старик стоял у его изголовья и говорил ему своим серьезным, глубоким голосом: «Теперь твой талисман приобрел всю силу; кроме гаданья на воде, которому я научил тебя, ты можешь употреблять его для врачеванья ран; стоит лишь потереть его о белье, которое ты приложишь к ране, и она быстро заживет; вода, в которую ты положишь камень, – могучее средство против змей и ядовитых растений; прикладывая его ко лбу, ты будешь лечить от помрачения рассудка, если только оно не вызвано повреждением самого мозга; прикладывая, наконец, к чьей-либо груди, ты заставишь того человека повиноваться твоей воле»!