Текст книги "Голгофа женщины"

Ричард горько сожалел, что слишком поздно встретил единственную женщину, сумевшую покорить его сердце, но не мог отказать себе в удовольствии покровительствовать ей, облегчая ее нужды и по мере сил увеселяя ее печальную жизнь. Последние события и, главное, разговор с братом открыли ему глаза и заставили подумать над каким-нибудь решением, чтобы положить конец такому двусмысленному положению.

Прежде всего он проверит собственные чувства. Да, он любит Ксению, любит глубоко и страстно и имеет основание полагать, что и молодая женщина, хоть и бессознательно, питает к нему нечто большее, чем простая дружба. Но к чему это все может привести? Нельзя было ни минуты сомневаться в том, что Иван никогда не даст свободы жене. Он не сделает это уже только для того, чтобы он, Ричард, не мог быть с ней счастлив. В этом отношении Ричард хорошо изучил характер своего братца. Конечно, можно было обойтись без разрешения Ивана и быть счастливым за его спиной. Но мысль увлечь в адюльтер чистое и невинное существо, которое он любил, была противна честной душе Ричарда. Кроме того, он боялся подвергнуть Ксению грубой злобе оскорбленного мужа, от которой был бессилен защитить ее.

Действительно, самое лучшее решение – уехать! Оставаться здесь значило все более и более погружаться в безнадежную страсть, компрометировать Ксению, подвергать ее глухой ревности Ивана и, вполне вероятно, своим присутствием мешать ей примириться со своей судьбой. Кто знает, может быть, после его отъезда между супругами, в конце концов, установятся более мягкие и теплые отношения, которым мешает его присутствие здесь.

Не без тяжелой внутренней борьбы молодой человек принял, наконец, окончательное решение. Ричард Федорович был человек энергичный и твердый, любивший немедленно приводить в исполнение свои планы, а потому со следующего же дня он активно занялся приготовлениями к отъезду.

Глава VII

Прошло три недели. Ксения была дома одна. Лежа в будуаре на кушетке, она предавалась своим грустным думам, отирая время от времени слезы, скатывавшиеся с длинных ресниц. Молодая женщина чувствовала себя страшно одинокой и несчастной. Иван Федорович, окончательно увлеченный княгиней, постоянно отсутствовал. Ричард тоже не являлся. Он написал ей, что неотложное дело вынуждает его ехать на Волынь, и с тех пор она не имела о нем известий. Она не знала даже, вернулся ли он.

Когда она спросила об этом Ивана Федоровича, тот смерил ее суровым подозрительным взглядом, а потом насмешливо ответил, что, как он слышал, Ричард помчался на Волынь с целью жениться на одной богатой польке, земли которой граничили с его имением.

– Говорят, что этот брак был уже давно решен, но Ричард, по своей обычной скрытности, никому ничего не говорил о нем и скрыл это даже от тебя.

С этого дня молодой женщиной овладела мрачная апатия, и даже воспоминания о Ричарде стали ей в тягость.

В этот вечер Ксения была особенно нервна. Неожиданно громкий звонок у входной двери заставил ее вздрогнуть и побледнеть. Иван Федорович был на каком-то большом празднике и обещал вернуться только под утро. Следовательно, это мог быть только Ричард. И действительно минуту спустя в гостиную вошел именно он. Ксения с первого взгляда заметила, что он был очень взволнован и озабочен.

Когда молодой человек поздоровался с ней, поцеловав руку, она спросила тихо и нерешительно:

– Можно вас поздравить?

– С чем? – спросил удивленный Ричард.

– Жан сказал мне, что вы женитесь.

– В самом деле? В таком случае он знает обо мне больше меня. Вероятно, этим «браком» я обязан Юлии Павловне. Но оставим эти глупости. Пойдемте в ваш будуар: мне нужно поговорить с вами о важных вещах.

В будуаре они молча сели на диван. Ксения почувствовала какую-то непонятную тоску, а он никак не мог подавить волнение, мешавшее ему говорить. Грустный и беспокойный взгляд женщины, устремленный на него, причинял Ричарду почти физическую боль, а он должен был сказать Ксении, что уезжает надолго, быть может, навсегда. Ведь никто не мог знать, вернется ли он из далекого и полного опасностей путешествия, которое намеревался предпринять.

Наконец, быстро решившись, он схватил обе руки молодой женщины и прижал их к губам.

– Я приехал проститься с вами, Ксения Александровна!

– Вы уезжаете? Надолго ли? – пробормотала Ксения.

– На несколько лет. Я еду с одним моим другом, археологом, который хочет посетить Египет, Индию и, может быть, Тибет.

Глухой возглас Ксении прервал Ричарда. Молодая женщина страшно побледнела и откинулась на спинку дивана. На лице ее читалось такое страшное отчаяние, что Ричард на минуту поколебался, но быстро стряхнул с себя эту слабость и, наклонившись к молодой женщине, тихо сказал:

– Я должен ехать, Ксения, но вы имеете право знать причины, вынудившие меня предпринять эту поездку. Я слишком уважаю вас, чтоб оставаться здесь. Вы сами знаете, какою грязью забрасывают наши отношения. В одном только злоба Юлии Павловны не ошиблась: я люблю вас и люблю больше, чем следует честному человеку любить жену брата! Все мы существа слабые, а впасть в грех очень легко.

Ксения опустила голову.

– Вы правы! Уезжайте! Но в моей жизни угаснет последний солнечный луч радости, и я останусь совершенно одинокою, – пробормотала она сдавленным голосом.

– Нет, вы не будете одиноки, ведь вы сделаетесь матерью! – энергично возразил Ричард. – Материнство вознаградит вас за все остальное. Примените к себе слова одной высокоталантливой женщины с благородным и любящим сердцем, которые я однажды прочел и которые глубоко поразили меня. «Во мраке неудавшейся супружеской жизни ребенок, дарованный Богом, служит путеводной звездой женщины. Он удерживает ее на краю бездны, куда толкают ее одиночество, оскорбленная гордость и тоска. Она живет ради маленького существа; им наполняется ее пустое сердце; оно делает ее нечувствительной к тернистому пути. Не краснея смотрит она в ясные глаза своего ребенка и думает: ради тебя я осталась одинока, но чиста; ради тебя я пожертвовала своими чувствами и убила себя, но я принесла эту жертву добровольно, так как этим прогоняю тучу с твоего детского неба». И у вас, Ксения, будет маленький ангел, которого вы будете любить и воспитывать, и который заставит вас забыть всю горечь вашей жизни. И кто знает, быть может, ребенок станет талисманом, который вернет Ивана к домашнему очагу, и вы найдете то истинное счастье, какое дает только исполненный долг.

На минуту молодая женщина, казалось, утешилась словами своего собеседника. Она будто поверила счастью, которое тот обещал ей в будущем, и ей казалось, что она уже видит маленького волшебника с шелковистыми кудрями и блестящими глазами, который должен был осветить ее одинокую жизнь… Но как только Ричард умолк, светлое видение сразу погасло, и душа ее наполнилась горечью и почти ненавистью к мужу.

– Я не думаю привлекать к себе Жана и не хочу этого, – презрительно ответила она. – Я одна должна бороться со своей судьбой и с тем несчастьем, какое навлекла на себя, так неосторожно связав себя с бесчестным человеком, для которого представляю только неудобное бремя. Я понимаю, что мы должны расстаться. Итак, уезжайте, Ричард, забудьте меня и будьте счастливы. Я же постоянно буду думать о вас как о лучшем, великодушнейшем и благороднейшем из людей. Каждый день я буду молиться Богу, чтобы он защитил и вернул вас целым и невредимым.

Ксения провела рукой по лбу и попыталась улыбнуться.

– Когда вы вернетесь, то, без сомнения, найдете во мне нового человека, так как я предчувствую, что меня ждет впереди много борьбы.

– Увы! Я тоже боюсь этого. Кстати, позвольте мне сообщить вам, какие меры я предпринял, чтобы гарантировать вам материальную независимость.

Видя, что Ксения сделала отрицательный жест, Ричард крепко пожал ее руку, которую все еще держал в своих руках, и устремил на нее умоляющий взгляд:

– Не отказывайте мне и не увеличивайте моих страданий вечным страхом, что вы нуждаетесь в необходимом. Я богат, я очень богат, Ксения! И это насмешка судьбы, что женщине, которую я боготворю, которую хотел бы осыпать всеми сокровищами мира, я едва смею предложить гарантию хлеба насущного. Если вы не хотите принять этого из любви ко мне, то сделайте это ради вашего будущего ребенка. Ему нужен будет комфорт, нянька, здоровая и легкая пища, а иногда и доктор. Содержание ребенка в Петербурге стоит дорого, и я сомневаюсь, чтобы Иван охотно оплачивал все эти многочисленные расходы.

Несколько слезинок скатилось по щекам Ксении.

– Если это может вас успокоить, я принимаю ваше предложение. Впрочем, разве не вам я обязана всем тем комфортом, каким пользуюсь с самого первого дня, как переступила порог этого проклятого дома, разграбленного и опустошенного для моего приема?

– Благодарю вас! Вы освободили меня от больших мучений. А теперь выслушайте, что я придумал, чтобы гарантировать вам доход, вполне независимый от Ивана, так как иначе он способен завладеть им. Каждый месяц вы будете получать двести рублей. Деньги эти будут приходить из Москвы, как будто от вашего приемного отца, что сделает их вашею неоспоримою собственностью. Это, конечно, очень мало, но я не взялся назначить больше, опасаясь возбудить подозрения. Так как вам трудно будет скрыть от мужа эти получки из Москвы, то весьма вероятно, что он найдет средства и станет хотя бы частично выманивать их у вас, а мой братец очень изобретателен в этом отношении. Для таких непредвиденных случаев возьмите вот это и спрячьте. Это чеки, подписанные мною. Когда вам понадобятся деньги, проставьте сумму и отдайте моему поверенному. Вот его имя и адрес. К нему вы можете обращаться безо всякой боязни, это человек честный, серьезный и скромный. Ему я буду адресовать иногда письма к вам и, если вы будете так добры и не откажете извещать меня о себе, он же будет передавать мне ваши ответы.

– За последнее особенно благодарю вас, с радостью воспользуюсь этим. Я буду счастлива знать, как вы живете в далеких странах.

– Теперь мне остается, дорогая Ксения, обратиться к вам с последней просьбой: не говорите никому об истинной цели моей поездки. Послезавтра я уезжаю как бы в Берлин, но уже не возвращусь. Я не хочу, чтобы моя дорогая родня знала, где я, когда взорвется бомба, которую я приготовил им в качестве прощального подарка.

– Обещаю вам! Но у меня тоже есть к вам просьба: дайте мне свой портрет, чтобы я могла в часы одиночества изредка видеть черты своего благодетеля.

– Я был настолько тщеславен, что подумал, что у вас явится такое желание, – ответил Ричард, вынимая из кармана футляр со своей миниатюрой. Затем он попросил у Ксении ее портрет. Молодая женщина прошла в спальню и принесла оттуда большую фотографическую карточку, снятую с нее до замужества. Ричард с волнением смотрел на очаровательное личико, дышавшее ясным спокойствием, и на большие улыбающиеся глаза, полные невинности и надежды на будущее.

– Да! Такая вы были, пока роковая тень Ивана не омрачила вашей жизни. О! Отчего мы не встретились, пока вы были еще свободны!

– Счастье, Ричард, не было моим уделом! Оно должно было цвести рядом со мной, но мне не дано было его достигнуть, – подавленным голосом ответила Ксения.

На минуту воцарилось молчание. Затем Ричард встал перед любимой женщиной и с трудом произнес:

– Пора ехать! Прощайте, Ксения! Будьте сильны и мужественны. Не забывайте, что вдали, как и вблизи, я остаюсь вашим другом, покровителем и защитником. Если я вам понадоблюсь, напишите только одно слово – и я тотчас же явлюсь.

Ксения протянула ему обе руки. Горячие слезы, которых она даже не пыталась скрывать, струились из ее глаз. Только в эту минуту она почувствовала, насколько любит этого человека. Ричард какое-то время смотрел на нее омраченным и затуманенным взглядом. Затем быстро привлек женщину к себе, поцеловал в губы и чуть не бегом вышел из комнаты.

Бледная, дрожа всем телом, сидела Ксения недвижимо, вся обратившись в слух, пока не замолк вдали грохот колес кареты, увозившей Ричарда. Потом, бросившись на диван, она уткнулась лицом в подушку и горестно разрыдалась. Ее лучший друг не вернется больше, чтобы развлечь ее и поддержать в тяжелые минуты! Теперь она была одинока больше, чем когда-нибудь.

Наконец, первый вал ее отчаяния все же отступил, Ксения встала и взглянула на часы. Было уже около трех. Что если Жан вернется и застанет ее в слезах? Ксения поспешно вымыла глаза холодной водой.

Вдруг ей пришло в голову, что, может быть, Ричард, по обыкновению, привез ей какие-нибудь фрукты или конфеты. Лучше, если муж не увидит эти пакеты.

В доме уже все спали. Ксения взяла свечу и прошла по комнатам. В прихожей она увидела несколько больших картонок и вместительную корзину. «Боже мой! Это, по всей вероятности, прощальные подарки Ричарда. Надо поскорее спрятать их, чтобы не увидал Жан», – подумала Ксения.

Молодая женщина перенесла картонки в свою спальню и заперла их в большой зеркальный шкаф, решив не распаковывать их до завтра. Но корзина была очень велика и тяжела. Ксения поспешно открыла ее и с удивлением увидела, что в ней находилось полное приданое для новорожденного. Отложив тоже до завтра осмотр этих чудных вещей, молодая женщина спрятала их в комод, а корзину втащила в гардеробную. Затем, чувствуя себя очень утомленною, она легла в постель. Было уже около четырех часов утра, но Жан все еще не возвратился домой, и Ксения уснула.

Три дня спустя Иван Федорович объявил жене за завтраком, что Ричард уехал в Берлин и шлет ей самые лучшие пожелания.

– Вернется он через два или три месяца. Кстати, он подарил мне несколько ящиков вина, которые сегодня будут доставлены сюда. Сделай инвентарь вину и веди аккуратный счет бутылкам, которые мы израсходуем, так как Ричард пьет только очень дорогие марки, – прибавил он.

После обеда прибыли два фургона с ящиками, полными бутылками самого дорогого вина. Ричард прислал невестке весь свой погреб, чтобы и с этой стороны гарантировать ее от излишних расходов. Глубоко взволнованная такой заботой, Ксения мысленно поблагодарила своего щедрого покровителя, который с изобретательностью истинно любящего человека всячески старался оградить ее от проблем.

В картонках, оставленных покровителем накануне отъезда, оказались куски шелка, бархата и дорогие кружева, а также небольшой серебряный сундучок, отделанный бирюзой, аметистами и другим самоцветными камнями. К его крышке был прикреплен ключ и записка следующего содержания: «Открыть только в случае крайней нужды». Уважая волю своего благодетеля, Ксения заперла этот сундучок в ящик письменного стола, причем нашла там маленький кошелек со своими инициалами. Без сомнения, Ричард сунул его туда, пока она ходила за портретом.

В кошельке лежала тысяча рублей и записка: «Простите меня, дорогая Ксения, что я надоедаю вам своими подарками, но это – единственная радость, какую дает мне мое состояние, слишком большое для меня одного, ведь мне не с кем разделить его».

Ксения поцеловала записку и хорошенько спрятала ее вместе с кошельком.

Однажды утром, недели две спустя после описанных нами событий, Иван Федорович был у матери и завтракал вместе со всем семейством. Во время завтрака все слушали Юлию Павловну, которая очень подробно описывала свое посещение начальницы одного очень дорогого аристократического пансиона, куда решила отдать свою дочь, понятно, за счет Ричарда.

Рассказ этот был прервал лакеем, который доложил, что поверенный по делам Ричарда Федоровича желает немедленно видеть Клеопатру Андреевну. Тотчас же все прошли в гостиную, где госпожа Герувиль в высшей степени любезно приняла поверенного своего пасынка.

Пожилой господин, полный достоинства, после обмена первыми любезностями, сказал со слегка смущенным видом:

– Я имею к вам, сударыня, и к Ивану Федоровичу не совсем приятное поручение, – он вынул из портфеля письмо и подал его Ивану Федоровичу, прибавив: – Так как я застал вас здесь, то позвольте мне вручить вам письмо вашего брата. Но, может быть, вам уже все известно?

– Нет-нет, я ничего не знаю! Не случилось ли чего-нибудь с Ричардом?

– Насколько мне известно, с ним ничего не случилось. Известия же от него, вероятно, придут нескоро, так как в настоящее время он находится в открытом море.

– В открытом море! – вскричали все разом. – Это невозможно! Он в Берлине.

– Да нет же! Он уехал со своим другом, и они решили посетить Египет, Индию и другие страны. Путешествие продолжится по крайней мере три или четыре года. Ричард Федорович вышел даже в отставку, чтобы быть вполне свободным.

Это известие, как громом, поразило всех, и в комнате на минуту воцарилась мертвая тишина.

– И он скрывал от меня свое намерение! – пробормотала, наконец, госпожа Герувиль.

– По-видимому, так, – спокойно заметил поверенный. – Кроме того, мне поручено, сударыня, объявить, что этот дом продан и что вам придется освободить эту квартиру в шестинедельный срок, так как новый владелец желает занять ее лично для себя. Вам же мне поручено выдавать ежемесячно по сто рублей.

– Какое вероломство! Сто рублей без квартиры!.. А Юлии и ее ребенку? – ошеломленно пробормотала Клеопатра Андреевна. В ней просыпалось и нарастало бешенство.

– Ничего. По крайней мере, я не получил никаких распоряжений насчет госпожи Гольцман и ее дочери.

– И насчет меня также? – осведомился страшно побледневший Иван Федорович.

Он понял теперь, к каким результатам привел его последний разговор с братом.

– Вам мне поручено выдавать к каждому празднику Пасхи и Рождества по двести рублей и, кроме того, единовременно триста рублей на крестины. На имя Ричарда Федоровича мною приобретен в Сергиевской улице небольшой, но очень хороший дом, куда я на этих днях перевезу его вещи. Дом этот будет заперт до его возвращения. Вам же, сударыня, – обратился поверенный к Клеопатре Андреевне, – я могу еще предложить занять дачу Ричарда Федоровича в Гатчине, годную для жизни зимой. Там восемь комнат и большой сад. Если желаете, вы можете занять ее. По мнению моего доверителя, пожилые дамы, нуждающиеся только в спокойствии и чистом воздухе, должны чувствовать себя там очень хорошо.

Все три женщины, молча выслушавшие эти слова, поднялись, дрожа от ярости.

– Ах, негодяй! Он еще насмехается над нами… Пусть он подавится своей дачей! Мы не желаем ее! – крикнула Клеопатра Андреевна, теряя над собой всякую власть.

– Вы не правы, сударыня: дача эта очень красива и комфортабельна, а Гатчина так недалеко от Петербурга. Во всяком случае, если вы измените свое решение, дача останется в вашем распоряжении. Вот чековая книжка на текущий год; каждый месяц вы можете получать назначенную вам сумму из банкирской конторы Лампе и Ко. А теперь позвольте мне проститься с вами; сегодня у меня много дел.

После ухода поверенного в изящной маленькой гостиной долго царила глубокая тишина. Полученный удар был жесток, и все присутствующие чувствовали себя точно в тяжелом ночном кошмаре. Великодушный человек, которому за все его благодеяния они отплатили оскорблением, клеветой и тысячью мелких уколов, показал, наконец, когти и дал почувствовать свой гнев и презрение.

Иван Федорович первый пришел в себя. Схватив письмо брата, он распечатал его и быстро пробежал глазами. В письме значилось: «Уже давно я знаю, какой бесчестной клеветой преследуют меня и бедную невинную женщину, которую, к ее несчастью, ты связал с собой. Никогда Ксения Александровна не внушала мне другого чувства, кроме дружбы и жалости. Но мне надоели, наконец, низкие интриги Юлии Павловны. Ты советовал мне ехать путешествовать, и вот я следую этому доброму совету и уезжаю на несколько лет. Таким образом, надеюсь, зло будет уничтожено в самом корне, и я не буду служить помехой твоему супружескому счастью. Теперь ничто не помешает тебе приобрести сердце своей жены и ничто также не будет омрачать твоей супружеской жизни. Своей мачехе я оставляю небольшой пенсион и предоставляю ей право поселиться на моей даче в Гатчине. Тебе я ничего не оставляю ввиду того, что помощь, какую тебе оказывал, была так дурно истолкована. Впрочем, ты получаешь достаточно для содержания своей семьи. Что же касается Юлии Павловны, то я не чувствую себя обязанным платить участием за ее клевету и злые сплетни, и отказываюсь в будущем оплачивать содержание как ее, так и ее дочери. Твоя кузина молода и может работать. Если она желает пройти курс шитья или поступить куда-нибудь кассиршей, то я не откажу помочь ей в этом, а также согласен платить за Анастасию в гимназии, поскольку желал бы ее видеть женщиной развитой и способной зарабатывать свой хлеб, а не бесполезным существом, сходящим с ума от нарядов и полным претензий, несовместимых с ее денежным положением. Если мои распоряжения не нравятся вам, я сожалею об этом, но вы должны винить самих себя. Вы гоните меня отсюда, и я глубоко убежден, что не мою особу вы будете оплакивать. Ричард Герувиль».

Побледнев от ярости и нахмурив брови, Иван Федорович бросил письмо на стол и встал.

– Читайте и наслаждайтесь прекрасным результатом ваших интриг! Медузы! Змеиные языки! Вы сами наказали себя своей низкой завистью и злобой к моей жене. Мне лично все равно, так как у меня хватит, чем прожить, но я очень доволен, что вам так прижали хвосты. Распрощайтесь же с роскошной квартирой и поезжайте в Гатчину. Ходите теперь в театр в галерею пятого яруса, вместо того чтобы красоваться в ложе Ричарда на первых представлениях опер и балета; тряситесь на извозчиках, вместо того чтобы кататься в коляске! А! – он ударил кулаком по лбу. – Повторяю: я рад, очень рад, что Ричард так умно отомстил вам за ваши позорные поступки с ним. На мою же помощь не рассчитывайте! Это вы всегда восстанавливали меня против великодушного брата, выказывавшего мне столько дружбы, и поставили меня в ложное и недостойное положение перед ним!

Он вышел, громко хлопнув дверью, и, как ураган, сбежал с лестницы. Бешенство просто душило его.

После ухода Ивана Федоровича бурная ссора завязалась между тремя дамами. Каждая обвиняла другую в случившемся несчастье. Все сходились только в гневе на Ричарда, поэтому на голову отсутствующего сыпались самые оскорбительные эпитеты.

Наконец, крики, нервные припадки и взаимная брань стихли, и обе пожилые дамы остались одни, так как Юлия, бесновавшаяся, точно фурия, оставила их и заперлась в своей комнате.

Антоновская, молча проплакав целый час, первая собралась с мыслями и заговорила:

– Слушай, Клеопатра, – сказала она дочери, вытирая покрасневшие и распухшие от слез глаза, – мне кажется, что следует посмотреть эту дачу в Гатчине; вероятно, в ней и правда можно жить. В настоящее время, когда так дороги квартиры, лучше иметь дармовое помещение. Раз благодаря Юлии и ее злому языку мы очутились в таком плохом положении, мы должны подумать о том, чтобы устроиться как можно лучше. Вдвоем мы получаем пенсии двести рублей в месяц; Ричард даст нам еще сто рублей в месяц; с этим мы можем жить и даже иметь в Петербурге pied à terre[3]3
  Pied à terre (фр.) – квартира, загородный дом, недвижимость.


[Закрыть] на тот случай, если приедем в театр или за покупками. Для Анастасии же можно будет взять гувернантку.

– Ты права, мама! Прежде всего нам нужно посмотреть эту конуру, о которой я до сегодня ничего не знала. Если физически возможно, мы там поселимся, – ответила Клеопатра Андреевна таким тоном, как будто сделала особенную милость тем, что соглашалась поселиться на даче Ричарда.

Два дня спустя обе пожилые дамы, так как Юлия наотрез отказалась сопровождать их, поехали в Гатчину. Дача была вместительна, комфортабельно обставлена и окружена прекрасным садом, и они решили поселиться в ней.

Покончив с этим вопросом, обе дамы деятельно занялись переездом. Все ценные вещи, украшавшие комнаты, картины и бронза были увезены ими, хотя большая часть их принадлежала Ричарду. Управляющий допустил это, так как ему не было дано никаких специальных распоряжений на этот счет.

Юлия все время находилась в состоянии сильного раздражения. О Ричарде она говорила не иначе, как с пеной у рта, считая личным оскорблением выраженное им мнение, что она должна работать. И действительно, подобная перспектива была слишком сурова для этой праздной кокетки, которая только и делала, что читала романы, разъезжала по городу, посещала театры, собрания и наряжалась за чужой счет. Однако через несколько дней, она, по-видимому, немного успокоилась и предалась какой-то лихорадочной деятельности, совершая множество таинственных поездок. Куда она отправлялась, что делала и что укладывала – этого никто не знал.

Накануне переезда в Гатчину, когда Клеопатра Андреевна и ее мать вернулись домой после прощальных визитов, они нашли комнату Юлии пустой. Все вещи исчезли. Горничная передала Марии Николаевне письмо и сообщила, что Юлия увезла свои вещи на ломовом извозчике, но куда – ей неизвестно.

В письме Юлия лаконично объявила, что не чувствует себя способной вести собачью жизнь кассирши или портнихи и что ей с ее красотой стоит только выбрать, чтобы прилично устроиться. Поэтому, она приняла любовь и покровительство одного пожилого человека, который обожает ее и тотчас же женился бы на ней, если бы этот негодяй Гольцман своим бегством не отнял у нее даже возможности получить развод. «Анастасию я оставляю вам, – писала она дальше, – так как я еду за границу. Ребенку нужна правильная жизнь, какой я не могу ей дать. Для меня она была бы только бременем; для вас же будет развлечением. Так как вам нечего делать, вы отлично можете заняться ее воспитанием».

Страшно расстроенные дамы тотчас же послали за Иваном Федоровичем, который должен был еще находиться на службе. Тот приехал к ним по окончании своих занятий. Когда мать стала просить его найти Юлию и образумить ее, Иван Федорович громко расхохотался:

– С моей стороны было бы напрасным трудом пытаться образумить ее, а вы обе слишком наивны, если думаете, что Юлия начинает новую жизнь, полную приключений. «Пожилой человек, который обожает ее» – старый владелец водочного завода, с которым она уже давно путается без всякого стыда. Она ему, конечно, наставит рога, а он по-своему проучит ее. Итак, оставьте ее. Для Анастасии же положительно счастье, что недостойная мамаша бросила ее. Возьмите для нее гувернантку-немку, строгую и суровую, и пусть она начинает серьезно учиться. Что же касается вас, то вам будет гораздо спокойнее жить без этой «милейшей» Юлии.

Обеим дамам ничего больше не оставалось, как удовольствоваться таким ответом. Они уехали в Гатчину, увозя с собою Анастасию, которая была совершенно поражена неожиданным отъездом матери. Когда серьезная гувернантка стала заниматься с девочкой, находившейся до сих пор на попечении прислуги, малышка, видимо, была довольна и значительно переменилась к лучшему.