Текст книги "Голгофа женщины"

Глава VIII

Несмотря на большую убыль в кошельке, причиненную отъездом брата, Иван Федорович продолжал вести веселую жизнь. Содержание дома стоило ему немного, так как благодаря щедрой предусмотрительности Ричарда Ксения могла вести вполне приличное хозяйство, не требуя от мужа увеличения бюджета, и даже умудрялась экономить.

Утомленная тяжелой беременностью молодая женщина никуда не выезжала. Единственным обществом ее была пожилая соседка, ведь наносившая ей изредка визиты Юлия исчезла, а Мария Николаевна с дочерью и внучкой жили в Гатчине и никто из них ни разу не навестил невестку. Но Ксения не жаловалась на одиночество. Сердце ее было полно Ричардом, а мысль уносилась вслед за путешественником в те долгие часы, когда она лежала на диване в будуаре, забывая, что муж почти никогда не бывает с ней и что его равнодушие к ней с каждым днем становится все очевиднее. Молодая женщина также нисколько не интересовалась тем, что делает муж. Любовь, которую он некогда внушал ей, давно уже сменилась горечью, смешанной с презрением. Теперь, когда она хладнокровно судила о нем, она сама удивлялась своему тогдашнему ослеплению. Весь смысл ее жизни сосредоточился теперь на ожидаемом ребенке. Его она сможет полюбить безо всяких угрызений; на него обратится вся нежность ее самоотверженной и любящей души, так жестоко оскорбленной мужем. Молодая женщина с нетерпением ждала родов и новой жизни, какая должна начаться для нее с рождением ребенка.

В то время как Ксения Александровна вела уединенную жизнь, ее муж продолжал свою любовную интригу с княгиней. Их взаимная страсть достигла апогея, и тут некоторое обстоятельство, которое, впрочем, легко было предвидеть, причинило обоим неприятное волнение: Анна Михайловна поняла, что беременна. Вся в слезах она сообщила об этом своей доверенной подруге Доробкович. Последняя стала смеяться над отчаянием княгини.

– Скажите пожалуйста, какое несчастье!.. Слава Богу, в настоящее время наука умеет избавить женщину от излишнего бремени. Я сведу вас, друг мой, с одной отличной акушеркой, которая без всякой опасности для вас поможет вам. Этим все дело и кончится. В настоящее время все дамы прибегают к этому средству, чтоб избавиться от ненужной беременности.

К глубокому удивлению Софьи Борисовны, княгиня наотрез отказалась от этого предложения:

– Нет, я никогда не соглашусь на это. Кузина Татьяна и еще одна из моих подруг по пансиону умерли от подобной операции, а я не хочу умирать. Надо придумать какой-нибудь другой способ скрыть мое положение от мужа.

– В таком случае правду надобно скрыть иначе. Скажите мне: можете ли вы положиться на скромность вашей горничной и когда ожидаете возвращение князя?

– В скромности Матрены я вполне уверена, она очень предана мне. Когда же приедет Григорий, я не могу точно знать. В последнем письме он пишет, что дело о наследстве затянулось, поскольку один дальний кузен оспаривает у него значительную сумму. Поэтому он не вернется, пока не покончит с этой проволочкой. Кроме того, я слышала стороной, что он влюбился в одну красавицу-черкешенку и веселится с ней в Тифлисе.

– О, в таком случае все устроится как нельзя лучше. Роды должны произойти осенью, что очень нам на руку, так как на лето я всегда нанимаю уединенную дачу, и вы проведете у меня последние недели. Затем мы съездим в Петербург. Когда через неделю вы вернетесь, с этим досадным обстоятельством будет навсегда покончено.

Через неделю подруги увиделись вновь, и Софья Борисовна объявила своей подопечной:

– Решено: на будущей неделе мы переедем. Я уже всем сообщила: мол, вы так утомлены зимним сезоном, что я увожу вас с собой, чтобы вы могли спокойно отдохнуть на свежем воздухе. И действительно, мы будем жить там в полном уединении. Станислав поначалу будет приезжать только по воскресеньям, а потом уедет в Одессу и далее за границу; старшие дети мои с гувернанткой проведут это лето у бабушки. С нами будут жить только Лидия со своей старухой и Миша с няней.

Софья Борисовна проговорила все это, поправляя перед зеркалом прическу. Удивленная тем, что не получает ответа, она обернулась и на минуту смутилась, видя, что княгиня плачет, закрыв лицо носовым платком.

– Что с вами, Анна? О чем вы плачете? – спросила она, заперев дверь на ключ и садясь на диван рядом с подругой.

– Меня мучает будущее моего ребенка. Сейчас Миша обнимал меня, и у меня явилась мысль, что мой несчастный ребенок будет расти в воспитательном доме и что ни вы, ни я не будем знать, что с ним – жив он или умер. При этой мысли я почувствовала страшную ярость к Григорию – этому дикарю, который не позволит мне оставить у себя моего ребенка, тогда как тысячи других, лучше его, великодушно покрывают женскую слабость…

И она вновь залилась слезами, но вдруг выпрямилась, осененная идеей, вселившей в нее надежду.

– Дорогая моя! А нельзя ли поместить бедного ребенка в какую-нибудь семью, где я не потеряю его из виду? – неожиданно воскликнула Анна Михайловна.

– А вы сможете выделить некоторую сумму на расходы? – после минутного раздумья вопросом на вопрос ответила Софья Борисовна.

– Безо всякого сомнения! Даже сейчас у меня есть пятьдесят тысяч рублей, про которые князь ничего не знает. Сумма эта составилась частью от неожиданной уплаты мне долга, частью от продажи земли в Малороссии, которая только стесняла меня. Эти деньги я отдам с радостью.

– Сумма кругленькая – это сильно меняет дело, – ответила Доробкович, погружаясь в размышления.

Вдруг ироничная улыбка осветила ее лицо, и в зеленоватых глазах вспыхнуло злобно-насмешливое выражение.

– Мне пришла в голову чудная идея, которая прекрасно устраивает все дело, – объявила она. – Не знаю, известно ли вам, что госпожа Герувиль тоже беременна, а потому ей вовсе не трудно будет воспитывать вместо одного – двоих. Мы подкинем ей вашего, и таким образом он будет расти под отцовским, родным кровом.

– Ваша чудная мысль – утопия. Никогда ни Жан, ни его жена не оставят у себя подкидыша, они просто отошлют его в воспитательный дом, – с досадой возразила княгиня.

– Та-та-та! Отослать ребенка, который приносит вам с собой пятьдесят тысяч рублей?! Иван Федорович слишком умен для этого, если бы даже ничего не знал. Но будьте покойны: я подготовлю его. Даже если он отдаст куда-нибудь ребенка, то деньги останутся в распоряжении его родного отца, а не достанутся какому-нибудь чужому хищнику.

– Но его жена заподозрит правду и не примет ребенка, а если примет, то будет худо с ним обращаться, – предположила, не веря в идею подруги, обеспокоенная Анна Михайловна.

– Она?! Пфф!.. Говорят, она глупа, как чурбан, а кроме того – страшно кичится своей христианской добродетелью. Держу пари, что она оставит у себя сиротку, посланного Богом, а со временем заставит Ивана Федоровича усыновить его. Таким образом, будущие господин или госпожа Герувиль будут пользоваться тем, что принадлежит им по праву рождения. Ха! Ха! Ха!

Софья Борисовна покатилась со смеху и скоро рассеяла последние угрызения совести, терзавшие беременную княгиню.

Когда Иван Федорович узнал о положении Анны Михайловны, страсть его значительно охладела. Он ненавидел беременных любовниц и обыкновенно бросал их. От Анны же Михайловны не так-то легко было отделаться, а грубо бросить ее он не осмеливался.

Сегодня Иван Федорович ехал к госпоже Доробкович. Был ее день ангела, и повеса знал, что встретит там Анну Миайловну: она прислала ему на службу записку, настоятельно прося приехать к Доробковичам. Хотя его любовь к княгине значительно ослабела после известия о беременности, тем не менее он берег отношения, опасаясь скандала со стороны обиженной Анны Михайловны. Временами он даже проклинал себя за эту связь, от которой не мог избавиться.

К Доробковичам Герувиль явился вечером – цветущий, очаровательный и веселый, как зяблик, так как полторы тысячи рублей экономии из суммы, выманенной им у Ксении, давали ему возможность позволить себе различные удовольствия. После чая почти все гости устремились к карточным столам, и Софье Борисовне удалось остаться наедине с Иваном.

С первых же ее слов лицо Ивана Федоровича омрачилось. Ему нисколько не улыбалась мысль взвалить себе на шею своего незаконнорожденного ребенка. По правде говоря, интрижка уже надоела ему, но мужчина не знал, как от нее избавиться, а принимать на себя часть последствий любовных отношений пары и вовсе не входило в его планы. Кроме того, он не знал, пожелает ли Ксения принять этот анонимный «подарок», но был уверен, что если она узнает правду, то выйдет ужасный скандал. Результатом всех этих размышлений стал отказ, озвученный им хозяйке столь гостеприимного для порочной страсти дома, так как план был слишком рискован и оскорбителен для его жены.

Но несмотря на отказ и видимое неудовольствие Ивана Федоровича, Софья Борисовна не сочла себя побежденной. Она вообще была очень настойчива во всех жизненных ситуациях. Супруга будущего отца внушала ей ненависть и отвращение, какое любовницы и прелюбодейки всегда чувствуют к законным женам, ведущим праведный образ жизни. Поэтому мысль заставить эту праведницу воспитывать внебрачного ребенка мужа казалась ей очень оригинальной и тешила ее душу авантюристки. А потому Софья Борисовна ловко перешла к вопросу о пятидесяти тысячах, которые необходимо было сохранить, дав право распоряжаться ими Ивану Федоровичу как попечителю, если бы даже он не оставил у себя ребенка, а поместил его где-нибудь в другом месте.

Иван Федорович задумался. Без сомнения, было бы очень хорошо, если бы он распоряжался этими деньгами. С быстротой молнии в его уме пронеслась мысль, что, во всяком случае, он может поместить ребенка у своей матери, которая за приличную сумму согласится воспитывать и беречь его.

– Я понимаю ваше колебание и вашу чрезмерную деликатность, – продолжала приторно вести свою линию Доробкович, чувствуя, что весы склоняются в ее сторону. – Но вы тоже имеете обязанность по отношению к этому малютке. Кроме того, какое зло вы сделаете своей жене? Никакого. Раз будет сохранена полная тайна и госпожа Герувиль ничего не будет подозревать, то она без всякой обиды для себя сможет выполнить христианскую обязанность воспитания сиротки. Молодые матери всегда очень нежны. Зато какое счастье будет для бедной Анны знать, что ее ребенок находится под отцовским кровом!. Она очень богата и много еще сделает для этого обездоленного малютки, который будет ей дороже всех последующих княжат. Вы и сами знаете, что детей любви выделяют среди других.

– Может быть, вы и правы, – ответил после некоторого молчания и раздумья Иван Федорович. – Попробуем, если у вас есть человек, вполне верный и достаточно ловкий для того, чтобы принести к нам ребенка незамеченным. Во всяком случае, если моя жена не пожелает оставить малютку у себя, я могу полагаться на одну близкую и верную особу, попечению которой доверю ребенка. А если будет возможно, то со временем я усыновлю его.

Очень довольная результатом переговоров, Софья Борисовна вернулась с Иваном Федоровичем в гостиную и подмигнула Анне Михайловне. Это был знак, что все устроилось хорошо.

Глава IX

Как было заранее решено, княгиня поселилась на даче своей подруги. Поскольку дача находилась в довольно глухой местности, а Станислав Витольдович действительно уехал в Одессу, то дамы вели вполне уединенную жизнь. Однажды утром в первых числах августа, когда они садились в экипаж, чтобы ехать на станцию, принесли письма и газеты. Одно из писем было адресовано княгине.

– От Григория, – равнодушно сказала Анна Михайловна.

Она хотела было бросить письмо на поднос, чтобы прочесть его по возвращении из города, но раздумала и сунула его в карман.

Купе первого класса, куда, добравшись до станции, зашли дамы, было пусто, поэтому Софья Борисовна распечатала полученное ею письмо от мужа и погрузилась в чтение. Поразмыслив, Анна последовала ее примеру, но едва пробежала глазами по лаконичной записке мужа, как глухо вскрикнула, смертельно побледнела и, дрожа, как в лихорадке, откинулась на подушки. Перепуганная Софья Борисовна бросилась к ней, чтобы привести в чувства, и спросила, что случилось. Не будучи в состоянии произнести ни слова, Анна Михайловна протянула ей письмо. Прочитав, Доробкович тоже побледнела, и на ее угловатом лице появилось выражение страха и гнева. Князь извещал, что рассчитывает дней через восемь выехать в Петербург и тотчас же приедет на дачу за женой, чтобы перевезти ее в город.

Положение действительно было отчаянное, и Софья Борисовна тщательно напрягала свой изобретательный ум, чтобы найти какой-нибудь выход, и в глубине души проклинала глупую дуру, из трусости не согласившуся на ее первое предложение тогда, когда так легко можно было все исправить. И тут другое беспокойство заставило ее сменить ход мыслей: княгиня почувствовала себя очень худо, ее охватила нервная дрожь, а потом с ней сделались такие сильные боли, что, обливаясь холодным потом, она едва сдерживала крики.

– Как только мы приедем в Петербург, надо будет ехать к акушерке, – объявила Софья Борисовна, дрожа от беспокойства и сдержанного гнева. – Теперь же соберите все свое мужество и скройте страдания – иначе вы погибли!

Никогда еще переезд по железной дороге не казался им таким продолжительным. Когда же, наконец, они приехали, Анна Михайловна имела такой болезненный вид, что Доробкович вынуждена была отказаться от своей обычной осторожности и наняла карету прямо к акушерке, где и устроила княгиню в уединенной комнате, к счастью, оказавшейся свободной.

Акушерка объявила, что у больной, вероятно, вследствие какого-то сильного волнения, будут преждевременные роды. Взбешенная и обеспокоенная Софья Борисовна поневоле должна была остаться с княгиней.

Около десяти часов вечера все было кончено. Анна Михайловна произвела на свет очень слабого мальчика.

«Бедный мальчик! – подумала Доробкович. – Ты мог бы сделаться князем и миллионером».

Ввиду неожиданности события было решено, что ребенок дня на два или на три останется у акушерки. После Софья Борисовна должна была приехать за ним.

В настоящую же минуту необходимо было вернуться домой. Бледная и подавленная, но уже точно избавленная от давившего ее кошмара встретить мужа беременной от другого, княгиня почти без сил оставила дом акушерки и ночью вернулась на дачу, где верная камеристка уложила ее в постель и стала ухаживать за ней. Теперь Анна Михайловна, под предлогом нездоровья, могла оставаться в своей комнате и должна была стараться поправиться.

Спустя три дня Софья Борисовна вернулась в город, взяла в своей квартире уже давно приготовленный пакет и бумажник с пятьюдесятью тысячами рублей и отправилась к акушерке, где забрала ребенка, предварительно роскошно одев его.

Наемная карета отвезла ее в отдаленную часть города, туда, где блестящая столица принимает вид деревни и по обеим сторонам плохо вымощенных улиц тянутся маленькие деревянные домики.

Перед одним из таких домов, отделенным от соседей дощатым забором, карета остановилась. Софья Борисовна, спрятав ребенка под широкой и густой мантильей, выбралась из экипажа, прошла через грязный двор и постучала в двери. Дверь отворила высокая и худая пожилая женщина, принявшая посетительницу с выражениями радости и льстивою приниженностью. Эта женщина была бывшей нянькой первого ребенка госпожи Доробкович. Софья Борисовна выдавала ей пенсию, осыпала подарками и употребляла для своих маленьких секретных дел, так как Фотинья была ей вполне преданна и показала блестящие результаты применения своей осторожности, скромности и ловкости.

Не теряя времени, Софья Борисовна объяснила хозяйке домика, что от нее требуется.

– Ты сегодня же должна отправиться на Крестовский и подкинуть ребенка в дом, адрес которого я тебе дала. Дождись ночи, Фотинья, чтоб на тебя не так обратили внимание. Будь очень осторожна, но, однако же, положи пакет так, чтобы его скоро заметили.

– Будьте покойны, дорогая барыня! Меня нечего учить, как устраивать делишки этого рода. Сегодня же ночью мальчишка будет спать там, где вы желаете. Только скажите мне, сколько прислуги в доме и, если знаете, опишите расположение комнат.

Софья Борисовна дала все нужные сведения и вручила Фотинье за будущие труды сто рублей. Обрадованная старуха помогла переодеть ребенка и уложить его в корзину с крышкой. После этого Доробкович уехала.

Около девяти часов вечера Фотинья вышла из дома. На ней была длинная и широкая черная драповая ротонда, а голова ее была покрыта черным же платком. Корзина совершенно исчезла под складками широкой одежды. Наемная карета довольно быстро отвезла старуху на Крестовский. На углу указанной улицы экипаж остановился, и далее она продолжила путь пешком.

Казалось, само небо благоприятствовало этому темному делу. Ночь была безлунная, небо покрыто тучами, воздух стоял недвижно, теплый и тяжелый.

Старуха внимательно осмотрела нужный ей дом. Только два окна во всем фасаде были освещены. Два больших фонаря у подъезда не горели, а калитка была настежь открыта.

Уже несколько минут Фотинья стояла на другой стороне улицы, обдумывая, как бы лучше исполнить свое дело, как вдруг из калитки вышла изящная горничная в белом переднике с гофрированной наколкой на голове. В руке девушка держала корзинку. Не успела горничная отойти далеко, как оттуда же вышел мужчина с несколькими пустыми бутылками в руке.

– Дарья Антиповна! Дарья Антиповна! – крикнул он, спеша за девушкой. – Подождите меня! Пойдемте вместе – барин послал меня за пивом.

«Это горничная и лакей. Вот удача-то», – подумала Фотинья.

Без малейшего колебания через полминуты она поспешно перешла пустую улицу и вошла во двор. Здесь она тотчас же заметила открытое окно, осторожно подошла к нему и заглянула внутрь. Комната была пуста; дверь из нее заперта. Теплившиеся перед образом лампады освещали комнату, которую старуха тотчас же опознала как спальню. Кровать, задрапированный кружевами туалет и низкая мягкая мебель – все было богато и изящно.

«Мальчишке здесь будет недурно», – подумала Фотинья, влезая на карниз с силой и ловкостью, какие было трудно предположить в женщине ее возраста. Она поставила корзину на стол, стоявший у окна. Затем, бесшумно опустив штору, спрыгнула на землю и поспешно выбежала со двора. Никто ее не видел. Добежав до угла, она обернулась и увидела вдали Дашу и Иосифа, которые уже возвращались, мирно беседуя.

– Вот что называется сделать дело чисто! Софья Борисовна может быть довольна, – похвалила себя довольная Фотинья, поспешно двигаясь в путь.

Освещенные окна фасада были окнами столовой. За столом там сидела Ксения Александровна и раскладывала пасьянс; недалеко от нее Иван Федорович читал газету. Против обыкновения он был дома: остаться его вынудили желудочные боли. На столе уже кипел самовар, и супруга дожидалась только свежих булок, за которыми пошла горничная.

Как только Даша поставила корзинку на стол, Ксения налила стакан чаю и собиралась было передать его мужу, как внезапно в спальне раздался крик. Проверив, что случилось, в столовую вбежала бледная и испуганная Даша.

– Барыня!.. – закричала она дрожащим голосом. – Барыня, в вашей спальне… что-то стоит… на столе…

Видя, как жена побледнела и нервно вздрогнула, Иван Федорович оборвал горничную:

– Дура! Как смеешь ты так пугать барыню! Скажи просто, что там такое в комнате! – гневно крикнул он и схватил палку, стоявшую в углу.

– Нет, нет, барин! Туда не вор забрался! – поспешно ответила Даша. – Там на столе стоит корзинка, а из нее слышен крик ребенка.

– Ребенка?! Ты сошла с ума. Кто и каким образом мог осмелиться подбросить нам ребенка?

Ксения с быстротой молнии бросилась в спальню. Прежде чем Иван Федорович успел двинуться за ней, она снова появилась в столовой с корзинкой в руках, которую поставила на стол. Из корзины ясно слышался слабый крик и плач новорожденного ребенка. Дрожащими руками молодая женщина разрезала шнурок, подняла крышку и вынула из корзинки завернутого в синее атласное одеяльце ребенка.

Иван Федорович бранился и бушевал, чтобы скрыть неприятное ощущение, овладевшее им. Все-таки здесь решалась судьба его ребенка.

Ксения стала осматривать малютку, одетого в батистовую кружевную рубашечку. На шее ребенка на длинной ленте висел объемный белый шелковый мешочек, а в корзине было обнаружено письмо. То и другое молодая женщина передала мужу.

– Посмотри это. Наверное, мы найдем здесь какое-нибудь указание, – сказала она, качая ребенка, продолжавшего кричать.

Иосиф тоже прибежал из кухни и с недоумевающим видом слушал рассказ, который шепотом передавала ему Даша.

В это время Иван Федорович распечатал письмо и громко прочел следующее: «Сумма, находящаяся в мешке, составляет приданое ребенка. Не гоните от своего порога маленького сиротку, которого несчастная мать вынуждена поручить вашему милосердию. Ребенок не крещен».

– Странная мысль именно нас наградить этим мальчишкой, – проворчал Иван Федорович, пожимая плечами, и спустя мгновение добавил: – Наверное, сегодня слишком поздно, чтобы принять какое-нибудь решение. Завтра мы посмотрим, что с ним делать. Поскольку несчастная мать обеспечивает его содержание, то ребенка можно будет куда-нибудь пристроить… Но что за голос у этого мальчишки!.. Даша! Унесите его к себе. Ты же, моя дорогая, так взволнована, что тебе необходимо поскорее лечь в постель, а я еще поработаю.

С этими словами он ушел в кабинет, унося с собой атласный мешочек.

Ксения ничего не ответила. Когда же муж ушел, она унесла ребенка в свою комнату и приказала Даше согреть немного молока.

– Барыня, у нашей дворничихи есть рожок. Я сейчас принесу его, и ребенок будет сосать, – с искренним участием и усердием предложила Даша.

Уже через полчаса неожиданный гость был накормлен, обернут в чистые пеленки и временно положен в колясочку, которую Ксения заранее приготовила для своего будущего ребенка. Склонившись над уснувшим в импровизированной колыбельке ребенком, молодая женщина с глубоким волнением смотрела на маленькое создание, с которым смогла расстаться его родная мать.

В любящем и великодушном сердце Ксении проснулось теплое и глубокое участие к этому обездоленному существу, брошенному на попечение чужих людей и лишенному любви и покровительства родных, на которые оно имело право. Неужели и она отвергнет его? Не сам ли Господь внушил этой неизвестной матери принести сюда маленького, невинного, покинутого всеми ребенка, чтобы испытать, настолько ли жестоко сердце матери будущей, что она оттолкнет невинное существо и отдаст его в чужие, возможно, жестокие и недостойные руки?

Бедная Ксения! Она и не представляла, насколько жестокую месть представляет для нее само присутствие этого ребенка в ее доме! В ее честной и чистой душе не явилось ни малейшего подозрения об основанной на самых благородных ее чувствах циничной спекуляции, рожденной в уме развращенной женщины, вкусившей все пороки и насмеявшейся над долгом и добродетелью.

Ивану Федоровичу не работалось. Он был погружен в глубокие раздумья. Пересчитав и спрятав обещанные пятьдесят тысяч рублей, мужчина на минуту позволил своему самодовольству возобладать над всеми другими чувствами. Родившийся сын уже принес ему с собой солидную сумму, и кто знает, что принесет еще в будущем? Княгиня – настоящий золотой рудник, и из одного только чувства оппозиции мужу она будет боготворить это дитя любви. Если ребенок останется у Ивана Федоровича, Анна Михайловна сможет иногда видеть его и еще больше привяжется к нему. Но согласится ли Ксения оставить мальчика у себя? А если и согласится, то можно ли допустить, чтобы жена воспитывала его незаконного ребенка? Это, конечно, был исключительно вопрос морали, поскольку супруга никогда не узнает истины, однако Иван Федорович колебался и что-то вроде стыда давило его сердце.

Когда он вошел в спальню, Ксения уже крепко спала. В ногах кровати стояла маленькая колясочка. На минуту новоиспеченный отец нерешительно остановился, смущенный, а затем, крадучись, подошел к колясочке и склонился над ней, боязливо всматриваясь в лицо малютки и гадая, не выдаст ли оно его тайны предательским сходством. Не увидев ничего определенного, Иван лег в постель с то ли полудовольным, то ли полубеспокойным вздохом.

Когда Иван Федорович проснулся, Ксения уже встала. Он нашел ее с колясочкой в будуаре.

Жан расхохотался и заметил, обнимая жену:

– Я вижу, дорогая моя, что живая кукла очень забавляет тебя; но не забывай, у нас скоро будет своя такая же куколка…

– Я помню это! Тем не менее, если ты позволишь и если малютка не введет тебя в излишние расходы, я хотела бы оставить его у себя. Мне жалко этого бедного, покинутого всеми ребенка. Ему хватит места в моей гардеробной; там есть несколько сундуков, которые можно вынести в сарай.

Стараясь не выказать облегчения, муж ответил:

– У меня нет особенных причин противиться твоему желанию. Сумма, которую принес с собой ребенок, вполне достаточна для его содержания и воспитания, таким образом, его пребывание в нашем доме не принесет никакого материального ущерба. Однако же я считаю своим долгом предупредить, что воспитание двоих детей будет для тебя тяжелым бременем. Я тебя настолько хорошо знаю, что ни на минуту не сомневаюсь, что ты вложишь в это дело всю свою душу.

– Господь поможет мне воспитать обоих! У меня не хватает сил оттолкнуть это бедное невинное существо, – ответила Ксения, поднимая на мужа прекрасные ясные глаза.

– Пусть будет по твоему желанию! Я сейчас же извещу полицию о подкинутом ребенке и о нашем решении, а потом заеду к доктору и попрошу его прислать кормилицу. Я дам тебе сейчас же денег для необходимых покупок. Погода стоит чудная, так что после чая ты можешь отправиться за покупками – это развлечет тебя. Только захвати с собой нашу соседку-старушку; я не хочу, чтобы ты ехала одна.

Добрая Шарлотта Ивановна охотно согласилась сопровождать свою молодую приятельницу и с кажущимся спокойствием выслушала рассказ про вчерашнее приключение. А вечером, оставшись наедине с мужем, пожилая женщина с негодованием высказала ему все подозрения, волновавшие ее.

– Даю руку на отсечение, этот негодяй Иван Федорович – и есть отец мальчишки: черные глаза точно украдены у него. Никогда не поверю я, что какие-то неизвестные люди подбросили здесь ребенка, да еще с такой большой суммой денег в приданом. Просто невероятно, чтобы этот эгоист, не терпящий близ себя ни одного живого существа из боязни, что оно побеспокоит его, великодушно согласился выслушивать визг чужого ребенка. Нет, нет, это его незаконный сын, которого у него хватило цинизма навязать своей жене! Только бедная Ксения не подозревает ничего.

Тем временем Иван Федорович решил съездить к Софье Борисовне, чтобы сообщить ей и княгине об удачном выполнении их плана. Сначала он намеревался ехать на дачу, где жила Доробкович, но, подумав, решил прежде справиться, не в городе ли она. Преждевременные роды заставляли предполагать что-нибудь неожиданное. Кроме того, перспектива проскучать целый день в обществе больной, нервной и плаксивой в последнее время Анны Михайловны нисколько не улыбалась ему.

Случай благоприятствовал: Софья Борисовна утром приехала в Петербург и была еще дома.

– Ну что? Вы получили все сполна? Расскажите же, как устроилось дело, – стала расспрашивать Софья Борисовна, как только они остались одни.

– Все в порядке. Моя жена прониклась такой жалостью к малютке и нашла его таким милым, что пожалела отдать его в чужие руки и будет воспитывать сына, – тихо ответил Иван Федорович.

Доробкович расхохоталась таким циничным, полным иронии и злого удовлетворения смехом, что, несмотря на всю свою беззастенчивость, Иван Федорович обиделся. Что-то вроде стыда зашевелилось в его эгоистичном сердце, и даже, возможно, впервые в жизни он почувствовал себя оскорбленным в лице своей невинной жены, над добрым сердцем и достоинством которой так жестоко насмеялись.

Софья Борисовна поняла, что сделала в данную минуту ложный шаг, и с присущей ей гибкостью переменила тактику.

– Боже мой! Как вы сегодня нервны, мой дорогой друг! – с веселой улыбкой сказала она. – Я далека от мысли насмехаться над… наивностью госпожи Герувиль. То, что вы называете дурной шуткой, было мне внушено желанием охранить деньги ребенка, отдав их в отцовские руки, ведь… чтобы вы ни говорили, на вас лежат обязанности по отношению к этому мальчику, такие же, как и по отношению к другому ребенку, которого вы ожидаете.

Иван Федорович закусил губу и ничего не ответил. После минутного молчания он переменил тему беседы и спросил по-английски:

– Как здоровье Анны Михайловны? Мне казалось, разрешение от бремени ожидалось несколько позже.

– Да, на целый месяц, а, может быть, даже еще больше. О, это целая история… – И Софья Борисовна рассказала про письмо князя, прибавив: – Именно это волнение и вызвало преждевременные роды, что, впрочем, очень счастливо, так как, если бы ее увидел в таком положении Георгий Давыдович, он учинил бы невероятный скандал.

– А князь еще не приехал?

– Нет, он должен был приехать завтра, но вчера прислал телеграмму, в которой известил, что остановится в Москве на десять дней. Положительно Анюте везет в этом деле. Такая неожиданная отсрочка дает ей время поправиться.

Между собеседниками воцарилось доброе согласие: они позавтракали вместе, а затем Иван Федорович уехал, обещав через день навестить княгиню.

В воскресенье был чудный день, и Иван Федорович решил съездить в Гатчину, чтоб увидеться с матерью и рассказать ей о подкинутом ребенке. Обе пожилые дамы уже обжились в своей новой резиденции. Им жилось там весьма недурно, тому способствовали комфортабельно меблированный дом, большой тенистый сад и доброе согласие, царившее между ними.

Анастасия, лишенная влияния взбалмошной мамаши и доверенная строгой немке, тоже изменилась к лучшему. Она отвыкла от большей части своих капризов и претензий и приобрела более приличные манеры.

После обеда, когда на террасу был подан кофе, Иван Федорович заметил, закуривая сигару:

– Право, вы живете без этой милейшей Юлии точно в раю!

– О! Ты всегда был суров к ней. Вы с Ричардом всегда видели в ней причину всего зла, совершающегося в мире, – обиженным тоном возразила оскорбленная в лучших чувствах бабушка.

– В мире – нет, но в этом доме – несомненно. Разве не она вызывала все ссоры? А кто преследовал Ричарда и клеветал на него? Кто думал только о нарядах, удовольствиях и любовных похождениях, чем положительно портил Анастасию? Для девочки великое счастье, что ее дорогая мамаша уехала и не сделает из нее второе издание самой себя, – спокойно сказал Иван Федорович.