Текст книги "Голгофа женщины"

Глава XI

На Ксению неожиданное богатство мужа не произвело никакого впечатления. Что ей было до богатства, когда ее собственный ребенок, быть может, выпрашивал кусок хлеба на большой дороге. Такое равнодушие лишило ее последнего расположения Ивана Федоровича, который сурово объявил ей, что ему страшно надоел ее вид плачущей Ниобеи, что он желает иметь женой живую женщину, а не статую, и что она не первая и не последняя мать, теряющая своего ребенка.

Эта речь произвела двойной эффект. С одной стороны, достигла предполагаемой цели и вывела молодую женщину из оцепенения; но, с другой стороны, пробудила в ее душе такую бурю презрения и ненависти к этому бессердечному человеку, не желавшему понять ее законного горя, что на минуту она подумала о расставании с ним. Но Ксения Александровна быстро отказалась от подобного намерения. В сущности, зачем ей свобода? Ее несчастье, ее разбитая жизнь будут всюду преследовать ее, а Иван Федорович, очень возможно, из одной только злобы будет удерживать ее при себе. Так что с этого дня она стала тщательно скрывать от мужа свое горе.

В конце осени молодую женщину ожидал очень неприятный сюрприз. Иван Федорович как-то объявил ей, что купил дом на Васильевском острове и что они переедут туда, как только окончится отделка их будущей квартиры.

– Мне очень неудобно жить так далеко от города в доме, где я не могу никого принимать у себя, – прибавил он.

Не возразив ни словом, Ксения Александровна с тяжелым сердцем стала готовиться покинуть дом, полный для нее самых дорогих воспоминаний. Здесь играла ее любимая дочь, здесь в каждой комнате, в каждой аллее маленького садика она могла вызвать в своей памяти сияющее маленькое личико, звонкий смех и невинные шалости своего потерянного сокровища. Укладывая игрушки, детскую мебель и кроватку, молодая женщина ощущала, будто еще раз теряет свою дорогую Ольгу, и сердце ее сжималось от смертельной тоски.

Новое жилище было обширно и изящно. Иван Федорович обставил его с утонченной роскошью. Он нанял многочисленный штат прислуги и предложил Ксении приобрести себе новые элегантные костюмы, так как решил принимать у себя своих начальников и товарищей. К великому мучению Ксении Александровны, началась совершенно новая жизнь, шумная и рассеянная. Ей уже не приходилось больше учитывать каждую копейку и одалживать в лавках; но вечная толкотня в доме чужих людей и необходимость выезжать и еще чаще принимать у себя страшно раздражали женщину, потерявшую всякий интерес к свету.

Иван же Федорович, наоборот, был веселее, легкомысленнее и жизнерадостнее, чем когда-либо. Вся память его об Ольге ограничивалась большим портретом, который он приказал написать с ее фотографической карточки и поставил на мольберте в своем кабинете. Что касается Бориса, то Иван Федорович, казалось, боготворил его, наряжал и всячески баловал. Он формально усыновил мальчика и нанял ему бонну – француженку.

Так прошла зима. Весной серьезно заболела бабушка Ивана Федоровича и после трех месяцев страданий умерла, к великой досаде любезного внука, который как раз собирался ехать за границу, а теперь из приличия должен был отложить эту поездку. Наконец, старая дама была торжественно погребена, а две недели спустя, во второй половине августа, Иван Федорович уехал со своим другом Доробковичем в двухмесячный отпуск. Он решил начать с курса лечения в Виши, а потом проехаться по Италии. Понятно, жену он даже не подумал взять с собой.

Был туманный и холодный сентябрьский вечер. Ксения Александровна задумчиво лежала на кушетке в своем кабинете. Молодая женщина запретила зажигать огонь, так как мрак и тишина благотворно действовали на ее больные нервы. Со времени отъезда мужа она никого не принимала и жила только прошлым.

В этот день Ксения Александровна была как-то особенно печальна. Осенний дождь монотонно барабанил в окна, и это еще больше добавляло меланхолии в ее настроение. Кроме того, она беспокоилась о Ричарде, поскольку вот уже два года, как не имела о нем никаких известий. Он ничего не ответил ей, даже когда она написала ему об исчезновении дочери. Мысль, что с ее великодушным другом случилось какое-нибудь несчастье, страшно мучила женщину. К довершению горестей, приемный отец не ответил на два ее последних письма, и она решила, что если сегодня или завтра не получит от него известий, то сама поедет в Москву – посмотреть, что с ним.

Только она утвердилась в таком решении, как вошел лакей и подал ей письмо. Ксения поспешно встала, распечатала пакет и повернула кнопку электрической лампы. В ее свете женщина с удивлением увидела, что объемистое послание состояло из пяти или шести листов почтовой бумаги, мелко исписанных чьим-то незнакомым почерком. Невольно она взглянула на подпись: «Юлия Гольцман». Тогда молодая женщина схватила конверт и увидела, что он адресован Ивану Федоровичу в их дом на Крестовском. На конверте была дважды подчеркнута следующая надпись: «очень важное» и «в собственные руки».

С минуту Ксения пребывала в нерешительности. Ей было очень неприятно, что она распечатала чужое письмо, но ее нескромность была невольная, так как Иван Федорович имел обыкновение получать свою корреспонденцию в министерстве. Женщина продолжала держать письмо в руке, так как последние строчки письма, которые она невольно прочла, возбудили в ней подозрения. Юлия писала: «Надеюсь, мой дорогой Иван, ты будешь рассудителен и не откажешься немного поделиться со мной, так как, держу пари, ты получил очень хорошее наследство. Иначе, слово Юлии, я открою все твоей жене».

Что могла означать эта угроза и о каком наследстве шла речь?

Ксения Александровна решительно развернула первый лист. Имеет же она, наконец, право узнать, что такое хотят от нее скрыть, и пролить-таки свет на шашни своего милейшего супруга…

По мере того как она читала, лицо ее то бледнело, то краснело, окончив же чтение, она бессильно опустилась на диван, перед этим погасив электричество. Ей необходима была темнота, чтобы собраться с мыслями, все обдумать и принять какое-нибудь решение, а также для того, чтобы скрыть от прислуги свое невероятно расстроенное лицо: со времени исчезновения Ольги ни разу не бушевала в ее душе такая буря.

А нашей «бедной Юлии» снова не повезло за границей. Сначала, правда, она много кутила и очень веселилась. Первой крупной каплей горечи стала для нее смерть княгини. О случившемся ее уведомила ее верная корреспондентка Зоя Дмитриевна, которой Юлия выделила часть своей добычи за возможность быть осведомленной о всех событиях в доме княгини. Далее она узнала, что Иван Федорович разбогател и переехал с Крестовского. Сметливая Юлия Павловна тотчас же пришла к заключению, что княгиня передала своему любовнику большую сумму денег, предназначенную ее ребенку, но использованную Иваном. Во внезапный выигрыш в лотерею она не верила и в глубине души решила, что этот ход был придуман с целью отвести все подозрения и навечно скрыть нити интриги. «Во всяком случае, у меня остается Иван. Правда, у него не так легко выманить деньги, как у Анны Михайловны, но все-таки он не захочет, чтобы Ксения узнала об этом деле. Как ни глупа она, но на этот раз может выйти грандиозный скандал», – решила Юлия и с обычной легкостью забыла о смерти княгини.

Тогда еще у интриганки не было нужды прибегать к этому источнику. Она приобрела себе любовника в лице богатого голландца-негоцианта, которого ощипывала достаточно для удовлетворения своих расточительных вкусов, но также и для возбуждения недовольства у семьи бедняги. В день, когда Юлия Павловна проиграла большую сумму в Монако, туда приехал отец ее любовника и с чисто тевтонскою прямолинейностью положил конец этому роману.

Оставшись без постоянного дохода, Юлия решила немедленно взяться за Ивана Федоровича. Она прибегла к средству, которое уже раз так хорошо использовала. Для доказательства того, что ей хорошо известна его тайна в самых мельчайших подробностях, она описала всю интригу и была неосторожна настолько, что сообщила кузену о полученных ею десяти тысячах рублей и представила ему свои соображения, ясно доказывавшие, что богатство Ивана Федоровича имеет своим источником наследство, которое княгиня, несомненно, оставила незаконнорожденному сыну.

Ничего не зная об отъезде Ивана Федоровича за границу, Юлия Павловна адресовала письмо на Крестовский, откуда, по ее мнению, оно должно было скорее попасть в его руки, чем через министерство, тем более если он взял отпуск.

Это письмо, как удар грома, поразило Ксению Александровну и быстро вывело ее из апатичного оцепенения, возбудив в ней такую бурю гнева, презрения и ненависти, что ей казалось, будто она вот-вот задохнется от праведного возмущения. Вся гордость молодой женщины всколыхнулась после такой жестокой насмешки над ее самыми лучшими чувствами, оскорбления ее прав супруги и ее женского достоинства.

Оказывается, ее не только обманом заставили воспитывать внебрачного сына мужа, но еще и принудили жить в роскоши, купленной отвратительным позором на деньги женщины, которая не пожелала Ивана в мужья, но сумела сделать из него любовника. А он! Он позволил сначала овладеть собой женщине, отвергшей его, а потом принял плату за позорную роль. Теперь же, пустой и циничный, он чванится этим позорным богатством!

Хриплый вздох сорвался с губ Ксении, и она прижала обе руки к трепетавшему от гнева и обиды сердцу. Муж внушал ей глубокое отвращение. Ни единого дня не останется она в этом доме, где каждая вещь казалась ей оскорблением ее чести. Мысль уехать, бежать от этого ненавистного человека и его не менее ненавистной обстановки немного успокоила молодую женщину. Она прошла в спальню и заперлась там, чтобы все обдумать и приготовить последние распоряжения.

Два часа спустя она позвала Дашу, чтобы спокойно и решительно приказать ей уложить указанные вещи, так как утром она уедет в Москву к приемному отцу. Затем она написала Ивану Федоровичу следующее:

«Благодаря случаю или, может быть, по воле Провидения в мои руки попало письмо вашей кузины Юлии, которое открыло мне глаза на роль, столь же оскорбительную, сколь смешную, какую я играю в вашем доме. Прилагаемая копия с этого письма вполне объяснит вам мое решение покинуть ваш дом, чтобы никогда уже больше не возвращаться в него. Оригинал я увожу с собой. Против таких людей, как вы, Иван Федорович, необходимо иметь оружие. У вас может явиться фантазия заставить меня вернуться к вам силой, а не любовью, так как вы женились на мне исключительно из злобы на госпожу Никифорову, дабы уколоть ее. Я же не желаю ни пользоваться богатством, столь недостойно приобретенным, ни воспитывать вашего незаконного сына.

Ксения».

Запечатав письмо и положив его в центре письменного стола мужа, Ксения Александровна сама упаковала все вещи, принадлежавшие ее дочери, в том числе все ее фотографические карточки и портрет масляными красками, который сняла с мольберта в кабинете. Иван Федорович мог заменить его портретом своего теперешнего любимца – незаконного сына. Разыгрывать же комедию жалости к давно забытому ребенкус его стороны было совершенно излишне.

Ночью Ксения Александровна не могла уснуть. Прошлое и будущее будто перемешались в ее сознании. Вот каков конец ее романтического супружества, того союза, в какой она вступила, полная любви, надежды, добрых намерений и иллюзий. Одинокая, разбитая душой и телом, лишенная решительно всего, она теперь возвращалась к приемному отцу, чтобы трудом зарабатывать себе на хлеб. Ксения предпочитала трудиться, чем принять что-либо еще от Ивана Федоровича. Пока она не найдет себе какое-нибудь занятие, Леон Леонович, конечно, не откажет ей в приюте. Теперь он сделался гораздо эмоциональнее и нежнее, чем прежде, а участие, какое он принял в ее несчастной супружеской жизни, окончательно покорило сердце Ксении.

Утром молодая женщина встала рано, желая ехать первым поездом. Уже надевая шляпу, Ксения Александровна вдруг вспомнила о Борисе. Несмотря на все случившееся, в сердце обиженной женщины проснулась жалость и участие к ребенку. Мальчик не был виноват в оскорблении, какое представлял для нее. Его маленькое сердечко было горячо привязано к ней, он считал ее своей матерью, несмотря на холодность и равнодушие, с каким она относилась к нему со времени исчезновения Ольги.

Нерешительно, мелкими шагами направилась Ксения в комнату Бориса и склонилась над его кроваткой. Ребенок крепко спал. Невыразимая горечь сдавила сердце молодой женщины. «Бедное создание! – думала она. – Ты не виноват в обмане, посредством которого занял место в моем сердце и в моем доме. В этот час разлуки навсегда я не отниму у тебя то, что дала добровольно. Я буду молить Господа, чтобы Он сохранил тебя и поддержал на пути добра, чтобы Он не допустил заразить твое сердце и сделать из тебя такого же бесчестного человека, как твой отец».

Молодая женщина положила на минуту руку на кудрявую голову мальчика, и горячая слеза скатилась на его щеку. Ребенок точно почувствовал эту ласку, заволновался и, протянув к ней ручки, пробормотал:

– Мама!

Ксения Александровна, быстро отступив назад, выбежала из комнаты. Слово «мама» всегда, как ударом ножа, поражало ее сердце. Ее несчастный ребенок уже не мог называть ее этим нежным именем. Ничья рука не ласкает головку ее бедной малютки, а вместо кровати с кружевными занавесками постелью, может быть, ей служит грубая соломенная подстилка.

Оказавшись на улицах Москвы, Ксения Александровна почувствовала острую боль. Подобно вырванному с корнем дереву, увлеченному бурным потоком к неизвестной цели, она возвращается сюда, где выросла, чтобы начать жизнь, полную борьбы и труда, но лишенную всех радостей и надежды.

Приемный отец ее был дома. Нежная, хотя и спокойная радость, с какой он принял ее, благотворно подействовала на израненную душу молодой женщины.

Леон Леонович сильно постарел. Причиной же его молчания была серьезная болезнь. С глубоким искренним участием смотрел он на похудевшее, измученное лицо приемной дочери. Когда же Ксения собралась рассказать ему о событиях, которые привели ее сюда, и о своем намерении найти себе оплачиваемое занятие, Леон Леонович перебил ее и просто заметил:

– Дорогое дитя мое! Отложим до завтрашнего дня все серьезные разговоры. Ты возвращаешься под отцовский кров – это твое неоспоримое право, и не требуется никаких объяснений. Твой внешний вид достаточно ясно доказывает, что весьма важные причины заставили тебя покинуть Петербург. Ты мне расскажешь о них, когда отдохнешь и успокоишься. Твои девичьи комнатки сохраняются в том же виде, в каком ты их оставила. Старая Катерина отнесет туда твой багаж. Ты же закуси, а потом иди отдохнуть.

Взволнованная и признательная Ксения поцеловала руку старика, но Леон Леонович неожиданно привлек ее к себе и поцеловал в лоб.

– Бедное мое дитя! Ты тысячу раз желанна здесь. Я буду счастлив, если ты сможешь остаться у меня и захочешь украсить своею любовью конец моих дней. Проникнись же хорошенько тем убеждением, что ты здесь у себя, что тебе незачем куда-нибудь идти и что только твое собственное желание может разлучить нас.

Трудно описать чувства Ксении, нахлынувшие на нее, когда она вступила в свою прежнюю, чистую и кокетливую комнату, где шесть лет тому назад предавалась радужным мечтам, увы, так скоро разбитым. Ее невыразимо тронуло, что приемный отец сохранил эту комнату в неприкосновенном виде. Мало-помалу она начала успокаиваться, страшное напряжение ее нервов разразилось благодатными слезами, и после ее окутал глубокий укрепляющий сон.

На следующий день Ксения была уже гораздо спокойнее. Когда после завтрака Леон Леонович увел ее в свой кабинет, молодая женщина, уже не слишком волнуясь, рассказала ему о причинах своего бегства и показала письмо Юлии.

– Все, что я узнал, только подтвердило мои давнишние предположения, о которых я не хотел говорить тебе, – заметил Леон Леонович, с отвращением складывая послание Юлии Павловны. Затем, устремив на Ксению проницательный взор, он спросил: – Скажи мне откровенно, дитя мое, любишь ли ты еще Ивана Федоровича?

– О! Нет, нет! Я ненавижу и презираю его, – ответила Ксения, дрожа всем телом.

– В таком случае, надеюсь, ты предоставишь мне полную свободу действий, чтоб освободить тебя от этих недостойных уз. Я только упрекаю себя за то, что дал разрешение на этот брак; теперь же я считаю, что настала удобная минута расторгнуть его.

– Ты хочешь начать процесс о разводе? Подумай только, какой это вызовет скандал! – сказала, бледнея, Ксения.

– Я постараюсь, чтобы это дело вызвало как можно меньше шума. Это также в интересах самого Герувиля. Если же мы пропустим настоящий случай, то ты на всю жизнь останешься в зависимости от этого человека. Или ты думаешь, что он не захочет дать тебе свободу?

– Если он откажет мне в разводе, то только по злобе, ведь он никогда не любил меня, а мое присутствие только стесняло его, – с горечью ответила Ксения.

– Я сам поеду в Петербург и переговорю с твоим мужем. Когда он возвратится?

– Через три недели.

– Отлично! А пока мы устроим тебя здесь. Тебе необходимо нанять камеристку и кухарку, потому что моя старая Катерина хочет уйти в богадельню. Кстати, камердинер твоего мужа не согласится ли перейти на службу ко мне? Он человек старательный и очень нравится мне; я ему дал бы такое же жалованье, какое он получает у вас. А так как его жена была всегда твоей горничной, то ты будешь иметь при себе знакомое лицо. У нас здесь есть свободная комната, заваленная старыми инструментами и бумагами; ее можно будет освободить и отдать им.

– Отличная мысль! Убеждена, что Иосиф с Дашей с радостью приедут сюда. Это я устроила их брак и крестила их дочь. Оба они очень привязаны ко мне. Кроме того, Иосиф очень обижен тем, что Иван Федорович взял с собой камердинера-француза, а его, так сказать, отстранил на второй план. Я сегодня же напишу Даше.

Через месяц приехали Иосиф с Дашей. Они рассказали, что Иван Федорович вернулся из-за границы в самом прекрасном расположении духа. Когда же он узнал об отъезде жены и прочел оставленное ею письмо, то пришел в страшную ярость. Иосифа, заикнувшегося о своем отказе от места, он кулаками вытолкал вон и в тот же день выгнал его с Дашей из дома.

Позже, раздевая барыню, Даша рассказала ей, что Борис был очень расстроен, плакал о своей маме, звал ее и непременно хотел ехать к ней. Когда же мальчик устроил такую же сцену при барине, то последний побледнел от ярости и надавал ему тумаков. Отчаянный плач ребенка был последним, что видела и слышала Даша в доме Герувиля.

Несколько дней спустя Леон Леонович уехал в Петербург, и его переговоры с супургом приемной дочери привели к желанному результату. Ксения Александровна уже давно надоела Ивану Федоровичу. Вечная грусть молодой женщины действовала ему на нервы. Он уже не желал устраивать злую шутку своему брату, удерживая Ксению при себе. С отъезда Ричарда прошло столько лет, что, по рассуждению Ивана, братец наверняка давно забыл ее. Сам же Иван Федорович жаждал свободы, чтобы снова начать холостую жизнь, не стесняясь присутствием жены.

Рассказав приемной дочери о полной удаче своей миссии, Леон Леонович прибавил:

– Скоро, дитя мое, ты будешь совершенно свободна; только я считаю своим долгом заметить, что раз ты разводишься с мужем, тебе неприлично будет принимать деньги от его брата. Напиши в таком духе его поверенному. Я достаточно богат, чтобы удовлетворить все твои нужды. Ты моя единственная наследница, а потому обеспечена от всяких случайностей.

Несмотря на постоянно ноющую рану в сердце, Ксения мало-помалу успокаивалась и начинала чувствовать такое благостное состояние, какого не испытывала уже несколько лет. Теперь она избавилась от грубых выходок, капризов и вечно дурного расположения духа Ивана Федоровича, которые постоянно держали в напряжении ее нервы и душу. Ксению уже больше не оскорбляло грубое равнодушие человека, не понимавшего даже всей глубины ее несчастья. Теперь она могла делать, что хочет, свободно отдаваться своей грусти и следовать своим вкусам, не подчиняясь вечно фантазиям чуждого ей человека.

Глава XII

В чудный июльский день 191… года наемная карета остановилась перед изящным домом в Сергиевской улице, и из нее вышел Ричард Федорович Герувиль. Назвав себя, он приказал швейцару открыть квартиру.

– Мой человек с багажом приедет сегодня вечером. Своему же поверенному я телеграфировал с дороги. Как только он приедет, проведите его ко мне, а пока подайте мне самовар в кабинет, – приказал Ричард.

Молодой человек почти не изменился за семь с половиной лет, проведенных в путешествии. Только его всегда бледное лицо обрело под тропическим солнцем бронзовый оттенок. Вся его высокая и стройная фигура дышала тем крепким здоровьем, какое дает деятельная и полная приключений жизнь на свежем воздухе.

В настоящую минуту он казался беспокойным, грустным и нервным из-за того, что нетерпеливо ходил по комнате. Только когда раздался звонок, он вздохнул с облегчением. В кабинет поспешно вошел старый моряк, его поверенный в делах, извиняясь, что ничего не было готово к его приезду, так как его ждали несколько позже.

Со своей обычной любезностью Ричард отклонил все извинения и, указав гостю на кресло, сказал:

– Перейдемте прежде всего к тому, что меня больше всего интересует, а именно к разрыву между моим братом и его женой. Я почти ничего не знаю, так как из вашего письма, полученного мной на Цейлоне, где оно ждало меня более шести месяцев, я понял, что бóльшая часть ваших писем затерялась. За три с половиной года, которые я провел в Тибете и Гималаях, я совершенно отстал от света. Объясните же мне, какое несчастье поразило мою невестку, почему она рассталась с мужем и отказалась от небольшой пенсии, которую вы выдавали ей?

– Значит, вы не получили письма Ксении Александровны, когда она поправилась от болезни после исчезновения дочери…

– Великий Боже, Ольга исчезла?! – вскричал, бледнея, Ричард. – Нет, нет, я ничего не знал об этом. В последнем письме, которое я получил от нее, невестка извещала, что ее дочь и приемный ребенок поправляются после тяжкой болезни и что она предполагает провести лето в Гапсале. Она так редко писала мне, что я стал беспокоиться. Особенно после вашего письма, полного намеков на события, совершенно мне неизвестные.

– Именно в Гапсале и пропала малютка. Несмотря на все поиски, никак не могли найти ее след. Ксения Александровна чуть не умерла тогда.

– Несчастная женщина! – с волнением пробормотал Ричард. – И она вскоре после этого несчастья рассталась с Иваном?

– О, нет! Они разошлись два года спустя. Когда Иван Федорович выиграл семьдесят пять тысяч, они вместе переехали с Крестовского…

– Иван выиграл?! – с удивлением воскликнул Ричард.

– Да, и этот выигрыш наделал много шума. После этого Иван Федорович купил себе дом на Васильевском острове, где и жил с женой до отъезда последней. О том, что она уехала от мужа, я узнал, получив из Москвы письмо от Ксении Александровны. В нем она лаконично извещала меня, что ввиду разрыва с мужем считает невозможным получать от вас пенсию и просит меня прекратить ей высылку денег. Мне оставалось только подчиниться ее желанию. Тогда я написал вам письмо, которое вы получили на Цейлоне. Уже после, получив вашу телеграмму из Лондона, я навел справки заново и узнал, что развод состоялся, о поводах же к разводу я положительно ничего не знаю.

В кабинете воцарилось довольно продолжительное молчание.

– Благодарю вас, Павел Антонович! Остальное я узнаю сам; напишите мне только, пожалуйста, новый адрес Ивана. Теперь скажите мне, как поживают моя мачеха и Юлия Павловна со своей дочерью?

– Клеопатра Андреевна продолжает жить в Гатчине с Анастасией и аккуратно получает свою пенсию. Мать ее, как вам известно, умерла. Что же касается госпожи Гольцман, то о ней я ровно ничего не знаю.

Теперь Иван Федорович занимал другую квартиру в нижнем этаже своего дома. Прежняя, где он жил с Ксенией, сделалась ему ненавистной. Но не потому, чтобы он жалел жену, а потому, что она вызывала в нем тяжелые воспоминания: неприятное объяснение с Леоном Леоновичем, процесс о разводе и хлопоты с Борисом, присутствие и воспитание которого ему страшно надоели.

В первое время он даже подумывал пригласить к себе мать и возложить на нее ведение хозяйства и воспитание ребенка, но очень скоро отказался от этого намерения. Поселить у себя Клеопатру Андреевну было легко, но отделаться от нее, в случае нужды, было бы так же трудно, как вырвать дуб с корнем. Кроме того, помимо неизбежной Анастасии вслед за ней могла появиться еще и Юлия – эта отвратительная шантажистка.

В порыве первого гнева Иван Федорович написал Юлии Павловне, что он не даст ей ни копейки, что она может сколько ей угодно разглашать результаты своего подлого шпионства, но что в таком случае и он разоблачит в ее прошлом такие обстоятельства, что ей нельзя будет никуда показаться. Кроме того, он заявил ей, что если кузина попадется ему в руки, то он сначала переломает ей ребра, а потом задушит, пусть даже за это ему пришлось бы идти в каторжные работы, до такой степени он ее ненавидит.

Обдумав основательно свои перспективы, Иван Федорович ограничился приглашением гувернантки для Бориса. Последняя, правда, плохо воспитывала мальчика и часто дурно обращалась с ним, чего его дорогой папа никогда не замечал, поскольку никогда не бывал дома.

Летом Иван Федорович жил на даче в Павловске. Он собирался идти на музыкальный вечер, когда к нему приехал Ричард. Неожиданный приезд брата, которого он почти забыл, оказался для Ивана неприятным сюрпризом, но он был слишком хорошим актером, чтобы показать это. На вопрос брата, не помешал ли он ему, он горячо ответил:

– Как можешь ты говорить это, Ричард? Я так счастлив видеть тебя после стольких лет разлуки, произошедшей к тому же по моей вине. Но мог ли я думать, что ты так серьезно примешь мою глупую выходку?

– Сохрани меня Бог сердиться на тебя за ту выходку – именно ей я обязан самыми интересными годами моей жизни. Чего я только не повидал, не узнал и не испытал вместо того, чтобы жить в своей квартире!

Братья вышли на террасу. Во время разговора Ричард Федорович прежде всего упомянул о несчастье, поразившем брата, а именно об исчезновении дочери.

– Да, это было для меня ужасным ударом, а случился он исключительно по непростительной небрежности моей бывшей жены. Кстати, должен сказать тебе, что я развелся с ней. Ксения Александровна бросила детей на руки немки-бонны и позволила им по целым дням бегать одним; и вот результат – Ольга исчезла.

– А по какой же причине ты развелся с Ксенией Александровной? Впрочем, ты, может быть, сочтешь мой вопрос нескромным?

– Нисколько! Только я полагаю, что для тебя не будет интересен рассказ о наших супружеских скандалах. Видишь ли, со времени исчезновения Ольги характер Ксении Александровны сделался положительно невыносимым: вместо того, чтобы осознать свою вину и со смирением переносить все последствия своего недосмотра, она бесновалась, как сумасшедшая, и винила всех в случившемся несчастье. Затем она возненавидела нашего приемного сына, прелестного мальчугана, которого нам подбросили и которого она сама пожелала оставить у себя. Она как бы мстила ему за то, что пропал не он, а ее собственная дочь! Просто даже смешно!.. Затем, когда я выиграл семьдесят пять тысяч и, устроившись прилично, стал делать у себя приемы, всякий раз, когда к нам кто-нибудь приходил, она принимала вид Ниобеи. Этим она положительно расстраивала мне нервы… Наконец, мы расстались, и я даже принял вину на себя. Теперь я вовсе не расположен жениться: подобную глупость не совершают дважды! – со смехом закончил Иван Федорович.

– Где же теперь проживает Ксения Александровна?

– От меня она уехала в Москву. Больше я ничего не знаю. Но почему ты спрашиваешь меня об этом? Не думаешь ли ты навестить ее? – насмешливо спросил Иван Федорович. – Я положительно не советую тебе искать с ней встречи. Она очень подурнела; у нее масса седых волос, и, кроме того, она немного тронулась умом… Брр!

– Я никогда не интересовался красотой твоей жены, но я глубоко уважаю и жалею ее, – холодно ответил Ричард Федорович.

Он тут же переменил разговор, а потом скоро откланялся, сославшись на усталость. Два дня спустя он уже приехал в Москву, где без труда нашел дом Леона Леоновича.

К большому удивлению, ему открыл дверь Иосиф, который, узнав его, застыл, словно соляной столп.

– Что ты смотришь на меня, точно я какой-то выходец с того света? Ксения Александровна дома? – с улыбкой спросил Ричард Федорович.

– Дома, дома! Барыня только что вернулась. Я сейчас побегу доложить ей… Боже мой! Как барыня-то будет довольна!.. Если бы вы знали, Ричард Федорович, как я рад, что вы вернулись, – восторженно бормотал Иосиф, так как он до сих пор сохранил очень приятное воспоминание о щедрых чаевых Ричарда.

– Спасибо тебе, что сохранил обо мне такую добрую память. Доложи же скорее барыне; только не называй меня, а просто скажи, что приехал ее старый знакомый.

Ксения сидела в своей комнате. Тихая и спокойная жизнь, какую она вела в доме приемного отца, благотворно подействовала на ее ум и здоровье. К ней вернулись ее нежная красота и свежий цвет лица, и только горькая складка у рта и глубоко меланхоличный взгляд выдавали неизлечимую грусть, терзавшую ее душу.

Таинственный доклад Иосифа нисколько не заинтересовал, а только удивил молодую женщину, и она равнодушно вышла в гостиную. При виде же посетителя, в сильном волнении шедшего ей навстречу, Ксения Александровна вскрикнула и протянула ему обе руки.

– Ричард!.. Это вы, мой друг и благодетель!.. О, как я счастлива снова видеть вас! – воскликнула она, радостно улыбаясь бывшему деверю.

Ричард Федорович страстно поцеловал ее руки. Затем, усадив ее в кресло и сев с ней рядом, он нежно сказал:

– Не заставляйте меня краснеть, преувеличивая ничтожные услуги, которые мне удалось оказать вам! Если же вы действительно считаете меня своим другом, расскажите мне все, что произошло здесь со времени моего отъезда: подробности несчастья, поразившего вас, и причины вашего развода с Иваном.

Ксения Александровна мгновенно побледнела и слезы заблестели у нее на глазах, но поборов себя, она подробно рассказала об исчезновении дочери, о своих бесплодных поисках и о возобновленных спустя время поисках Леона Леоновича.

– О! Если бы вы знали, как очаровательна была моя бедная девочка! – сказала она, направляясь к столу, где всегда стоял портрет Ольги. Подавая портрет Ричарду, Ксения Александровна прибавила голосом, прерывающимся от судорожных рыданий: – И я не знаю даже, жива она или умерла…