Текст книги "Голгофа женщины"

– Боже мой! Что случилось? Недаром меня целый день мучило предчувствие! Ради Бога, говори скорее! – вскричала Ксения, охваченная нервной дрожью.

– Твое предчувствие не обмануло тебя, моя бедная жена: я принес печальную весть. Но прежде чем поделюсь ею с тобой, я прошу тебя запастись мужеством и помнить, что есть по крайней мере три существа, для которых ты – самое драгоценное сокровище на свете.

Ксения Александровна провела рукой по вдруг повлажневшему лбу, а потом резко выпрямилась.

– И ты, и наши дети живы и здоровы, следовательно, ты можешь говорить безо всякой боязни. Какое бы несчастье не поразило меня, я буду сильна.

– У тебя есть еще ребенок, и дело идет о нем.

– Ольга! Ты нашел Ольгу, она умерла! – воскликнула Ксения Александровна, вскакивая с дивана.

– Нет, она жива, но, возможно, было бы лучше, если б она умерла…

– Понимаю: презренная воровка развратила ее, и ты нашел ее с любовником. Но, Боже мой, где же?

– В Петербурге. Она актриса.

– Это ничего не значит! Мы вырвем ее из этой среды, и под влиянием нашей любви она снова возродится для добродетели и счастья. Но едем же скорее к ней!

– Я приехал именно для того, чтобы везти тебя к Ольге. Но, дорогая моя, самого ужасного ты еще не знаешь. Умоляю тебя, будь тверда. Ольга носит имя Виолетты Верни, и ее любовник – Иван!

Ксения Александровна, точно сраженная пулей, упала на диван и обеими руками схватилась за голову. Но из ее сжатого ужасом горла не вырвалось ни единого крика. Ей казалось, что череп ее разлетается на части. Спустя несколько мгновений непереносимой боли женщина встала, оттолкнула флакон с солями, предложенный мужем, и, вне себя от гнева и презрения, закричала:

– О, презренный! Только этой жертвы не хватало ему!

– Сжалься над ним! Он не знал, какое преступление совершает, и сам безжалостно осудил себя. Узнав, кто такая Виолетта, он выстрелил себе в грудь и, по всей вероятности, не выживет. Человеческому отмщению он уплатил свой долг; остальное в руках Высшего Судьи!..

Вкратце Ричард Федорович рассказал обо всем случившемся за этот день и выразил желание, чтобы Ксения Александровна сейчас же ехала в дом несчастья на Крестовском, чтоб открыть Ольге истину и увезти ее оттуда. Нужно было торопиться. Мужественная мать объявила, что будет готова через полчаса, так как возьмет с собой детей. Ни за что на свете она не оставит их одних в Царском Селе!

Все было сделано по ее желанию. Только в час ночи экипаж Ричарда Федоровича остановился перед дачей на Крестовском острове. Не желая звонить, супруги вошли со двора и тихо направились в гостиную. Охваченная волнением, едва держась на ногах, Ксения Александровна остановилась на пороге и тотчас же увидела Ольгу, сидевшую в кресле, горестно сжавшись и закрыв лицо руками. Сквозь полуоткрытую дверь слышалось свистящее, с хрипами, дыхание раненого.

Ричард Федорович подошел к вновь обретенной племяннице и, коснувшись ее руки, прошептал:

– Ольга, подними голову! Здесь твоя мать.

Ольга вскочила, точно от удара тока. Увидев бледную и взволнованную Ксению Александровну, которая протягивала к ней руки, девушка бросилась к ней на шею. На минуту исстрадавшаяся мать забыла обо всем. Наконец-то она снова прижимает к своему сердцу так долго оплакиваемого ребенка, видит эти голубые глаза и этот розовый хорошо знакомый ротик. Время, казалось, повернуло вспять. Это была та же маленькая Ольга, бархатистая щечка которой прижималась к плечу матери и черные локоны которой касались ее лица. В течение нескольких минут Ксения была только счастливой матерью. Ольгу моментально успокоил этот порыв самой чистой любви, какая только существует на свете: она чувствовала себя под защитой, как птичка, боровшаяся в полете с грозой и наконец достигшая гнезда.

Для Ксении Александровны минута забвения была коротка, а пробуждение невыносимым; но Ольга вся отдалась своему счастью. Опустившись на колени около стула матери, она обняла Ксению Александровну, наивно, как ребенок, любовалась ею и осыпала ее страстными ласками. Девушка стала рассказывать о своей жизни, своих радостях и огорчениях вплоть до странных и трагических событий сегодняшнего вечера. Со слезами на глазах Ольга молила простить ее падение и объяснить странное поведение Жана и загадочное молчание Ричарда Федоровича, которого девушка продолжала считать своим отцом.

Как описать, что пережила бедная мать во время этого рассказа; как передать весь гнев, бушевавший в ее душе и направленный против ненавистной похитительницы ребенка, виновницы стольких несчастий! Но, когда Ольга снова спросила о поведении Ивана Федоровича, Ксения почувствовала себя не способной открыть истину; губы ее отказывались сделать это. Наклонившись к дочери, она тихо сказала:

– Чтобы ответить на твои вопросы, мне придется говорить о грустных вещах. Отложим лучше это объяснение до завтра. Тогда мы обе будем спокойнее. Знай только, обожаемое дитя мое, что моя любовь и любовь Ричарда создадут вокруг тебя ограду, непроницаемую для людской злобы. Надеюсь, среди нас твоя душа обретет мир. Теперь же тебе необходимо поспать. Я тоже отдохну немного. Обеих нас утомило сильное волнение.

Ольга послушно последовала этому совету. Она действительно была разбита и утомлена как физически, так и нравственно, и скоро заснула глубоким тяжелым сном. Убедившись, что дочь уснула, Ксения Александровна прошла в спальню, где сидел Ричард. Сестра милосердия готовила компрессы. Разбитая горем Ксения села в ногах кровати и со смешанным чувством горечи и жалости смотрела на раненого, метавшегося в бреду на постели. С его уст беспрестанно срывались имена Ксении, Ольги и Виолетты, звучавшие то в мольбах о прощении, то в любовных речах.

В памяти Ксении с болезненной ясностью восстали первые дни ее супружеской жизни с Иваном Федоровичем и первое ранение, после которого она наклонялась к нему раненому и, приподняв слегка его голову, давала ему пить. Тогда его пыталась убить та самая женщина, что много позже похитила их ребенка и довела Ивана Федоровича до преступления и смертного греха. Неужели божественное правосудие никогда не поразит это бесчестное создание, принесшее в жертву своей ненависти и мести столько человеческих существ и осудившее их на такие страшные нравственные страдания?

Не будучи в силах справиться с чувствами и воспоминаниями, Ксения Александровна разрыдалась. Муж тотчас же увел ее в смежную комнату и, дабы отвлечь от прошлого, начал обсуждать с ней произошедшие за эти сутки события. Он советовал Ксении Александровне увезти Ольгу к ним, как только та проснется, поскольку ей невозможно и далее оставаться в доме Ивана. Ричард также предлагал жене купить дочери полное приданое, ведь ее настоящий гардероб был ему положительно ненавистен.

– Сам я должен оставаться здесь. Состояние Ивана настолько серьезно, что я не могу бросить его одного. Тебе же легче будет открыть правду несчастной Ольге вдали от этого рокового места.

Сердце Ксении Александровны болезненно сжалось от этих слов, и все же она твердо решилась открыть дочери правду этим же вечером: весь дом уже знал, что пропавший много лет назад ребенок найден, и роковая истина могла дойти до Ольги стороной, без всякой подготовки.

Рано утром Ксения Александровна перевезла дочь к себе домой и, чтобы привести мысли в порядок и подготовиться к тяжелому разговору, отправилась за необходимыми покупками для Ольги. Она вернулась после обеда такой утомленной, что решила прилечь отдохнуть. Женщина чувствовала себя разбитой и понимала, что ей надо собраться с силами для предстоящего объяснения.

В это время Ольга, оставшись одна в комнате, села у окна и стала смотреть на улицу. Там оживленно сновали взад и вперед пешеходы и экипажи, но это нисколько не занимало бедную девушку. Грусть и тоска овладели ею, она предчувствовала еще какое-то несчастье, нависшее над ее судьбой, и ее сердце болезненно сжималось. Спустившиеся сумерки только усугубили ее угнетенное состояние духа.

Развлечь ее попытался Борис, как раз приехавший в гости и с радостью посвящавший Ольгу в курс семейных отношений и дел. Юноша оживленно рассказывал о родственниках и в своем повествовании дошел до такого:

– Дядя Ричард, слава Богу, здоров, но он второй муж нашей мамы. Наш отец – Иван Федорович, первый муж, с которым мама развелась. Говорят, вчера он ранил себя случайно, разряжая пистолет. Ты его уже видела? Ты…

Борис испуганно замолчал из-за пронзительного крика Ольга. Она вскочила с дивана и прижала обе руки к нервно вздымавшейся груди, а в широко распахнутых глазах ее плескался ужас. Внезапно лицо ее залил темный румянец, черты исказились и, всплеснув руками, как бы ища поддержки, девушка упала на пол, точно сраженная громом.

На этот безумный крик, усиленный криком ужаса Бориса, сбежалась прислуга. Ольгу подняли и перенесли на кровать. Когда ее укладывали, в комнату вбежала Ксения Александровна; бледная, как смерть. Ей было достаточно нескольких слов, чтобы понять, что случилось.

Когда Ольга очнулась, она уже никого не узнавала. Она то горела огнем, то холодела, впадая в полное изнеможение. С ее уст время от времени срывались странные слова:

– Я проклята! Оставьте меня!..

Немедленно призванные доктора объявили, что у девушки открылась нервная горячка, осложненная воспалением мозга, и что жизнь ее в опасности.

Через два дня после описанных выше событий Юлия Павловна Гольцман сидела в своей комнате перед зеркалом и была занята новой прической, вырывая между делом седые волосы, с некоторых пор серебрившие черные локоны, как вдруг к ней стремительно ворвалась дочь и с видимым волнением села на стул.

– Боже мой, как ты резка, Анастасия! Разве можно влетать, как бомба, и притом с таким видом, точно горит весь дом! – недовольным тоном заметила Юлия Павловна.

Не обращая внимания на гнев матери, юная актриса заявила:

– Выслушай лучше мою новость, проливающую свет истины на твою подругу – госпожу Видеман.

– Что еще ты придумала, чтоб оклеветать эту достойную женщину, которую ненавидишь за то, что она мешает твоим эгоистичным планам? – ядовито спросила Юлия Павловна.

– О! Не передо мной, а перед судом придется оправдываться этой «достойной» женщине в том, что она украла Ольгу, дочь тети Ксении. Все ее преступления раскрыты. Дядя Ричард прикажет ее арестовать, и ей придется сидеть в тюрьме, а не содержать пансион в Ницце! – с пылом, на одном дыхании возразила матери Анастасия, у которой от гнева и осознания собственной правоты горели румянцем щеки.

В нескольких предложениях девушка рассказала все, что только что узнала от Даши, многолетней помощницы Ксении Александровны. Анастасия хотела видеть Ричарда Федоровича, но горничная объявила ей, что господ нельзя видеть ввиду опасной болезни Ивана Федоровича и возвращения давно потерянной дочери Ксении Александровны.

Юлия Павловна сначала была очень смущена рассказом Анастасии. Подобная история была настоящим романом, трагедией, которая действительно могла худо кончиться для госпожи Видеман. Юлия поразилась также тому, что Видеман, оказывается, была не кем иным, как Каролиной Брейтнагель, давным-давно брошенной любовницей Ивана Федоровича, в припадке мести пытавшейся убить его. Но это смущение быстро сменилось жадным любопытством. Недолго думая, Юлия Павловна надела шляпу, перчатки и отправилась лично все разузнавать.

После недолгого размышления Анастасия поднялась в верхний этаж. Госпожа Видеман занимала большую, прекрасно меблированную комнату. Не подозревая бури, нависшей над ее головой, она спокойно сидела за завтраком. Видеман уже заканчивала его солидным стаканом мадеры, когда дверь отворилась и на пороге комнаты появилась Анастасия. Молодая актриса, не здороваясь, сказала насмешливо:

– Доброго аппетита, госпожа Брейтнагель! Пустые стаканы и тарелки доказывают, что вы добросовестно позавтракали. Боюсь только, что мое сообщение расстроит вам пищеварение!

Каролина смерила девушку злым взглядом.

– Я прошу вас, мадемуазель Анастаси, избавить меня от ваших дурных шуток, иначе я вынуждена буду пожаловаться вашей матери. Прибавлю еще, что я вовсе не желаю, чтобы меня посещали, но раз уж вы мне делаете такую честь, я требую, чтобы вы называли меня моим настоящим именем: «госпожой Видеман», а не каким-то фантастическим.

– Ба! Вы отказываетесь от прекрасного имени Брейтнагель? А ведь вы носили его, правда, давно уже, когда стреляли в моего дядю, Ивана Федоровича Герувиля, и поклялись отомстить его жене адской местью, которую и привели так удачно в исполнение в Гапсале.

Каролина резко побледнела, а ее толстая рука судорожно сдавила ручку кресла. Однако, стараясь побороть себя, она пробормотала:

– Я вас не понимаю.

– Вы не понимаете меня? В таком случае я объясню подробнее, – насмешливо сказала Анастасия. – Итак, знайте же, что вся ваша «достойная» деятельность по отношению к бедной Ольге, дочери Ивана, открыта. Все доказано и подтверждено, начиная с той минуты, когда вы похитили девочку в Гапсале на морском берегу, и заканчивая тем моментом, когда благодаря вашей подлости Ольга под именем Виолетты сделалась любовницей собственного отца. Знаете, к какому результату привело это открытие? Дядя Иван покончил с собой самоубийством, а у Ольги сделалось воспаление мозга, и она лежит при смерти. Виновницу этой адской интриги дядя Ричард передаст в руки правосудия – вы будете арестованы.

Каролина резко поднялась. Толстое тело ее дрожало, как в лихорадке, и она вскричала хриплым голосом:

– Ложь! Ложь! Никто не посмеет арестовать меня! Я – германская подданная и буду жаловаться нашему послу.

– Правда? Вы полагаете, что в качестве прусской подданной вы имеете право похищать русских детей, а потом делать их любовницами их же отцов? Посмотрим, такого ли мнения будет ваш посол и пустит ли он в ход все свое влияние для защиты добродетельной женщины, которая, зная, что родная дочь живет со своим отцом, намеревалась еще эксплуатировать подобную связь! Письмо, которое вы написали Виолетте, требуя с нее десять тысяч франков в возмещение издержек по ее воспитанию – ха! ха! ха! – цело, и дядя сегодня утром передал его с другими доказательствами прокурору.

Эффект от сказанного превзошел все ожидания начинающей актрисы – он был угрожающим. В течение нескольких минут глаза Каролины растерянно блуждали по комнате с выражением безумного ужаса. Вся трусость ее души выразилась в этом страхе перед грозившей ей после стольких лет полной безнаказанности карой. Рот Карилины был широко открыт, словно ей не хватало воздуха; лицо ее стало багроветь, и она упала на пол, потащив за собой скатерть со стола, за который судорожно попыталась было ухватиться, ища опоры. Так она и лежала, как мертвая, среди осколков со звоном разлетевшейся посуды.

Испуганная результатом, вызванным ее пламенной речью, Анастасия быстро покинула страшное место и заперлась в квартире матери. Никто не видел, как она поднималась и спускалась по лестнице. На звон разбившейся посуды прибежала служанка и нашла госпожу Видеман лежащей без чувств. Призванный доктор определил апоплексический удар, о последствиях которого он еще ничего не мог сказать.

В то время, когда отвратительную женщину, ставшую причиной стольких несчастий, поразило, наконец, возмездие, две главные жертвы ее продолжали бороться со смертью. Состояние Ивана Федоровича заметно ухудшалось, хотя сильный организм его все еще боролся со смертью. Иногда у него бывали минуты просветления, но тогда им овладевали нравственные страдания, еще более ухудшавшие его и без того уже отчаянное положение. Ричард ежедневно навещал брата, но бóльшую часть времени посвящал Ксении Александровне, помогая ей ухаживать за дочерью и поддерживая своей любовью в тяжелом испытании.

Сестре милосердия, денно и нощно ухаживающей за раненым, были достаточно известны причины поступка Ивана Федоровича, чтобы почувствовать к нему глубокое участие. Помимо этого ее мучила мысль, что он умрет без покаяния. В одну из минут, когда Иван Федорович в полном сознании томился на постели, терзаемый угрызениями совести, сестра с состраданием наклонилась к нему и тихо спросила:

– Не желаете ли вы видеть священника и исповедаться? Поверьте мне, Сын Божий, наш Милосердный Господь – лучший целитель души и тела.

Больной открыл глаза, но ничего не ответил, видимо, борясь с самим собой. Наконец, он тихо пробормотал:

– Хорошо! Позовите священника!

Сестра написала записку и послала ее с посыльным к своему духовному наставнику, монаху с Афонского подворья, которого давно уже знала. Через несколько часов он появился на пороге дома на Крестовском. Переговорив несколько минут со взволнованным Ричардом Федоровичем, который был очень счастлив решению брата, отец Алексей подошел к больному, погруженному в тяжелую дремоту, и коснулся его руки. Тот вздрогнул и открыл глаза. Поскольку Иван Федорович находился в полном сознании, присутствующие поспешили выйти из комнаты.

Исповедь длилась долго. Когда, наконец, монах открыл дверь и в присутствии Ричарда Федоровича и сестры причастил больного, последний был так слаб, что все думали, будто уже настала роковая минута.

– Он умер, – прошептал, бледнея, Ричард Федорович.

Но отец Алексей ответил, покачав головой:

– Это не агония, а сон, ниспосланный Господом раскаявшемуся грешнику. Говорю вам, этот человек еще не приготовился к смерти, а потому должен жить, дабы искупить грех и очистить свою душу.

Монах не ошибся. После нескольких часов глубокого сна силы больного стали восстанавливаться, будто питаясь из какого-то неизвестного источника. Улучшение в его состоянии было так очевидно, что смущенный доктор заявил, что если такое состояние продержится, то выздоровление возможно, а через три дня вообще заключил, что раненый вне опасности.

С того дня Иван Федорович стал быстро выздоравливать, но если к телу его возвращалось здоровье, то душа оставалась больна. Хотя он уже сидел в кресле, он не хотел никого видеть и строго запретил принимать Доробковичей и некоторых друзей, приезжавших навестить его.

Отец Алексей аккуратно навещал больного – только он один умел вывести Ивана из молчаливости, присущей теперь Ивану Федоровичу даже при Ричарде. Об Ольге он ни разу не спросил.

Однажды после обеда монах сидел у Ивана Федоровича. Последний был в страшно раздражительном состоянии, которое вылилось, наконец, в горькие упреки тем, кто спас ему жизнь.

– Я стрелял в себя, чтоб умереть! Неужели я сделал бы это, если бы мог выносить жизнь, в которой меня удерживают силой?

Отец Алексей покачал головой.

– Другими словами, вы намерены повторить попытку самоубийства? Неужели вы серьезно думаете, что со смертью все кончается, что вместе с телом умрет и душа, оживляющая нас и приближающая к Господу? Или вы считаете себя достойным явиться перед Высшим Судьей?

– Мне ненавистна жизнь!.. Я не могу жить!.. А что будет потом – мне все равно.

– Потом явятся страдания и угрызения еще более тяжелые, чем теперь. Если вы уж так хотите умереть, то зачем непременно умирать телесно? Попытайтесь умереть для порока и наслаждений, каким вы с жаром отдавались. Умрите для светской жизни и для пустых увлечений, коими вы наслаждались до пресыщения! Создайте себе новую жизнь в таких условиях, при каких вы могли бы жить!

– Я вас не понимаю, отец Алексей! Не от меня зависит создать такие условия. Мне все надоело.

– О! Без сомнения, вам надоело все, что дает развращенный свет, в котором вы жили; но имеете ли вы понятие о мире и гармонии, какие дают нам сосредоточение и молчание, молитвы в одиночестве, забвение самого себя и строгая дисциплина души и тела? Посмотрите на меня: я кажусь одних лет с вами, а между тем мне уже около шестидесяти, и я тридцать лет прожил на Афонской горе. Чистая жизнь, освобожденная от страстей, приносит нам только пользу!

– Вы хотите, чтобы я сделался монахом? – пробормотал Иван Федорович.

– Да сохрани меня Господь требовать этого! Хорошим монахом можно сделаться только по призванию; худых же у нас и без того много. Я хотел только привести вам пример.

Видя, что глаза Ивана Федоровича сделались влажны, а губы дрожат, монах снял с себя старый почерневший деревянный крест и вложил его в руку выздоравливающего.

– Этот крест завещал мне один старец-анахорет[8]8
  Анахорет – человек, который уединенно живет в пустынной местности, по возможности чуждается всякого общения с другими людьми и ведет аскетичный образ жизни.


[Закрыть] с Афонской горы, в течение пятидесяти лет молившийся, держа его в руке. В этом кресте сосредоточена странная благотворная сила, и я никогда не расстаюсь с ним. Но вам я его оставлю до завтра. Пусть душа старца Иринея поддержит вас и поможет вам найти путь к Господу!

Монах, не дожидаясь ответа, встал и вышел из комнаты. Оставшись один, Иван Федорович почти с суеверным чувством смотрел на маленький крест. За долгие годы своей рассеянной жизни, весь поглощенный удовольствиями и любовными приключениями, он окончательно забыл Бога – религия для него была наружной формальностью. В течение нескольких минут он тщетно старался припомнить какую-нибудь молитву и вдруг, почти бессознательно, с его губ полились чудные слова молитвы Господней: «Отче Наш, иже еси на небесех…». По мере того, как с уст его лилась молитва, выражавшая все нужды и обязанности человека, в нем все росла потребность вознестись душой и достигнуть источника небесного милосердия, о котором говорил монах.

Нетвердыми шагами Иван Федорович подошел к двери и запер ее на задвижку. Потом, став перед образом Спасителя, висевшим в углу, и прижав к груди крест отшельника, он опустился на колени и стал молиться. Впервые в жизни он пришел к смирению, осудил себя и потому молил Создателя о милосердии, преклоняясь пред поразившей его правосудной рукой.

Когда на следующий день пришел отец Алексей, Иван Федорович обнял его и попросил, чтобы он ежедневно уделял ему время для наставительных бесед.

– Я выхожу в отставку и хочу серьезно заняться религиозными вопросами. Когда же я немного успокоюсь, то решу свое будущее.

Вечером приехал Ричард Федорович и был глубоко обрадован серьезным спокойствием брата и нежностью, с какою тот принял его. Старший Герувиль сообщил, что скоро уезжает с семейством в Крым для лечения.

– Вероятно, Ольга и Ксения больны? – тихо спросил Иван Федорович.

– Ты угадал: Ольга была очень больна, но теперь она на пути к выздоровлению. Мы надеемся, что она окончательно поправится в новой среде, где ничто не будет напоминать ей о прошлом.

– Когда она будет в силах вынести все это, скажи ей, что отец умоляет простить его и просит молиться за него.

– Я уверен, что она уже простила и молится за тебя, ведь у нее ангельская душа, а ты и так достаточно наказан за невольное преступление. Могу сообщить тебе еще одну новость: презренную женщину, похитившую твою дочь, разбил паралич, когда она узнала, что ее преступление открыто, – у нее отнялись руки и ноги. Да, Божественное правосудие приходит иногда поздно, но никогда ни одна вина не остается безнаказанной!