Текст книги "Голгофа женщины"

Заметив раздражение обеих дам, он заговорил о менее жгучих для них вещах, а затем, посмеиваясь, рассказал, что им подкинули мальчика и что Ксения не пожелала отдать его в воспитательный дом и хочет растить вместе со своим будущим ребенком.

Едва сдерживаемое недовольство Клеопатры Андреевны и ее достойной матери тотчас же обрушилось на Ксению, и обе сурово порицали слабость Ивана Федоровича, уступившего капризу этой сентиментальной дуры, этой нищей, которая тем самым вешает на шею мужа такое бремя, как чужой ребенок, и не понимает, какую тяжелую ответственность берет на себя.

Возвращаясь из Гатчины, Иван Федорович случайно встретился в поезде с одним знакомым офицером, который ехал в Петербург повеселиться, и дал легко уговорить себя составить ему компанию. Оба очень приятно провели время в одном из окрестных увеселительных садов – посмотрели представление в летнем театре и отужинали в обществе двух пикантных актрис.

Было уже пять часов утра, когда Иван Федорович вернулся, наконец, к себе на Крестовский. К великому своему удивлению, он увидел, что многие окна его дома освещены. У подъезда его поджидал озабоченный Иосиф и тотчас же сообщил ему, что два часа тому назад Бог дал барину девочку, что доктор уже уехал и что у барыни в настоящее время акушерка и Шарлотта Ивановна.

– Ах, Боже мой! Какое несчастье, что я опоздал в Гатчине на поезд! Как же все это случилось? – вскричал Иван Федорович.

– О! Барыня еще в три часа почувствовала себя дурно. Даша, не зная, что делать, позвала Шарлотту Ивановну, и та все устроила. Карл Богданович ездил за доктором и за акушеркой и купил все, что нужно, в аптеке. Шарлотта же Ивановна ни на минуту не оставляла барыню. Слава Богу! Все кончилось благополучно.

Иван Федорович плотно поужинал. Голова его была тяжела, и он положительно падал после бессонной ночи, так что вздохнул с истинным облегчением, когда узнал, что Ксения спит. Он объявил Даше, что поспит немного в кабинете, и приказал разбудить его тотчас же, как жена проснется. Десять минут спустя он громко храпел, совершенно забыв про свое двойное отцовство.

Было уже поздно, когда Иван встал. Ксения не велела его будить. Она с меланхоличным спокойствием приняла его выражения радости и любви. Женщина безошибочно чувствовала холодность и равнодушие под расточаемыми мужем нежными словами и была убеждена, что все, что он говорил ей в оправдание своего отсутствия, было ложью.

Глава X

С этого дня для молодой женщины началась новая жизнь. Пустота и скука, терзавшие ее раньше, исчезли. Два маленьких существа, за которыми она ухаживала с одинаковой почти нежностью, занимали все ее время – часы проходили, как минуты, и она едва замечала постоянные отлучки Ивана Федоровича, которые становились все чаще и продолжительнее.

Быть восприемником маленькой Ольги Ксения пригласила своего приемного отца. Тот приехал на два дня и долго беседовал с ней, но к Ивану Федоровичу отнесся с холодной вежливостью и, несмотря на все старания последнего, не выходил из сдержанной молчаливости. Уезжая обратно в Москву, он оставил дочери солидную сумму денег. С этого дня его переписка с Ксенией сделалась еще более деятельной и дружеской.

Так прошло более двух лет, и время это не принесло с собой ничего важного. Впрочем, мелкие огорчения изобиловали и не раз служили тяжелым испытанием терпения и мужества Ксении Александровны. В те редкие минуты, что Иван Федорович проводил дома, он бывал обыкновенно очень придирчив и раздражителен. Кроме того, с каждым днем он становился все скупее и скучнее. Это происходило не потому, что он был скуп по природе. Расходуя страшно много на себя лично, он старался экономить на расходах по дому, и без щедрой предусмотрительности Ричарда Ксения и дети часто были бы лишены даже необходимого.

Каждый раз, как молодая женшина спрашивала у мужа денег, последний неизменно замечал, что она получает от своего приемного отца две тысячи четыреста рублей в год и что этого довольно на удовлетворение ее капризов; на необходимое же вполне достаточно того, что он дает. Оскорбленная и возмущенная, молодая женщина устраивалась сама, как могла.

Внезапная болезнь детей вызвала неожиданные большие расходы, что внесло беспорядок в бюджет Ксении, и она поневоле стала делать долги. Чтобы восстановить как-нибудь равновесие, женщина отказывала себе решительно во всем, но детей не хотела лишать даже частички того комфорта, которым они были окружены. Страстная привязанность малюток вполне вознаграждала ее за все приносимые жертвы.

Иногда, через долгие промежутки времени, она получала письма от Ричарда, и они были для нее чем-то вроде солнечного луча, на минуту освещавшего ее печальную и монотонную жизнь. Ричард с видимым увлечением говорил о своем путешествии, описывал охотничьи приключения и рассказывал о планах на будущее и чудесных изысканиях, которым он со страстью предавался. На несколько часов Ксения забывалась и жила одною жизнью с человеком, которого считала своим добрым гением. Однако же в те долгие часы одиночества, когда она думала о Ричарде, еще и болезненное, горькое чувство сдавливало ее сердце. «Он забудет меня! Сколько красивых, обольстительных и… свободных женщин встретит он в своем путешествии, и они полюбят его, я же буду обречена печально влачить здесь свои рабские цепи».

Такие минуты отчаянной ревности, однако, бывали редки, и после Ксения, стыдясь самой себя, целовала письмо и шептала: «Будь счастлив, Ричард! Люби и будь любим, как ты этого заслуживаешь. Я же буду молиться за тебя и выполнять свой долг: воспитывать двух малюток, дарованных Богом, чтобы наполнить свою жизнь».

В последнюю зиму неожиданное несчастье обрушилось на Ксению. Трехлетний Борис заболел скарлатиной. Как ни быстро молодая женщина разделила детей, все-таки Ольга заразилась, и ее состояние сделалось так серьезно, что доктор с самого начала опасался за ее жизнь. Это были ужасные дни. Ксения неутомимо сутками дежурила у больных малюток. Борис скоро был на пути к выздоровлению, но Ольга все еще находилась в смертельной опасности, так как болезнь ее осложнилась.

Иван Федорович сначала выказывал большое огорчение и помогал жене ухаживать за больными детьми, но по мере того как болезнь затягивалась, а расходы сильно увеличивались, расположение духа его стало портиться. Он снова стал раздражаться, а потом начал пропадать, чтобы хоть немного отойти от госпитальной атмосферы, царившей у него дома.

В эти тяжелые дни Ксения открыла шкатулку, которую Ричард оставил ей на случай крайней нужды, и сумма, найденная там, окончательно вывела ее из затруднения. Наконец, опасность миновала, Ольга осталась жива; но силы Ксении до такой степени истощились, что было вероятно, что и сама она сляжет. Этого, к счастью, не случилось. Молодая женщина была только очень слаба и нервна, так что с наступлением весны доктор прописал ей и детям перемену климата и морские купания.

С общего согласия как наиболее удобное место для этого был выбран Гапсаль. Во второй половине мая Ксения уехала туда с детьми, бонной-немкой и Дашей; Иван Федорович же остался в Петербурге под предлогом службы. Молодая женщина радовалась, что проведет три месяца в покое и уединении.

И действительно, на новом месте она сразу почувствовала себя очень хорошо. К детям тоже, видимо, возвращались силы и свежесть. Оба ребенка были прекрасны, как херувимы, и не один лестный отзыв доходил до ушей молодой матери, когда она сидела на морском берегу и наблюдала за детьми, копавшимися в песке и собиравшими гальку и мелкие ракушки.

Ксения занимала скромный домик с садом почти на берегу, рядом с великолепной виллой, ярко раскрашенная башня которой резко выделялась среди окружавшей ее густой зелени парка. Даша объяснила барыне, что там живет кокотка, которую содержит один богатый негоциант. Эти сведения, впрочем, очень мало заинтересовали госпожу Герувиль. Она никогда не видала соседки и только издали замечала ее яркие, просто кричащие туалеты. А уж что эта соседка с особенным интересом рассматривала ее, молодая женщина даже не подозревала.

Лето прошло без всяких приключений. Подходил к концу август, и приближалось время отъезда, но начало осени выдалось таким чудным, теплым и солнечным, как июль, что Ксения решила немного задержаться в Гапсале.

С последней зимы она страдала страшными мигренями, вызванными перенесенными ею моральным потрясением и физическим истощением. Однажды утром молодая женщина проснулась со страшной головной болью, так что нуждалась в абсолютном покое. После чая она послала детей с бонной Розалией погулять на морском берегу до обеда, а сама легла на диван, приказав Даше опустить шторы и не беспокоить ее.

Смутный гул голосов пробудил ее от легкой дремоты. Удивленная и несколько раздраженная молодая женщина стала прислушиваться. Видимо, взволнованная Даша разговаривала с бонной, которая что-то рассказывала слезливым и прерывающимся голосом. Вдруг Ксения ясно расслышала следующую фразу:

– Я нигде не могу найти ребенка!

Точно от удара тока, Ксения вскочила с дивана и бросилась в соседнюю комнату. Там стояли расстроенная Розалия с покрывшимся красными пятнами и бледная, перепуганная Даша; оробевший Борис робко жался в стороне.

– Где Ольга?! – попыталась крикнуть Ксения Александровна, но голос был охрипшим от волнения.

– Я сама ничего не понимаю… Клянусь вам, я не виновата, но я не знаю, где она… – пробормотала бледная немка, дрожа всем телом.

Ксения зашаталась и на минуту прислонилась к стене. Затем, охваченная отчаянным гневом, она вскричала:

– Вы не знаете! Но где же вы были?! Чем вы были заняты, что доверенный вам ребенок мог исчезнуть бесследно?!

– Я не отходила от детей. Но порывом ветра сорвало шляпу Ольги, и я побежала за ней. Когда же я, поймав шляпу, вернулась назад, девочки уже не было… Я тщетно всюду искала ее…

– Даша! Побежим искать ее! – перебила бонну Ксения Александровна.

Дрожа, как в лихорадке, и не слушая Розалию, которую она в гневе оттолкнула от себя, молодая женщина выбежала из дома, забыв, что она в пеньюаре и что волосы ее растрепаны.

Это был какой-то бешеный бег по морскому берегу, потом по общественному саду и, наконец, по семействам, с которыми она обыкновенно встречалась. Никто ничего не знал. Некоторые дамы видели, уходя домой, как девочка играла на песке. Все немедленно же приняли участие в поисках. Весть об исчезновении ребенка с быстротой молнии облетела весь Гапсаль, возбуждая всюду удивление и ужас. Однако все поиски оказались тщетными. Несчастную мать без чувств отнесли домой.

Видя, что барыня не приходит в себя и лежит, как мертвая, Даша прежде всего сбегала за доктором, а потом послала телеграмму Ивану Федоровичу, извещая его о случившемся несчастье и умоляя приехать в Гапсаль.

Иван собирался ехать в Павловск, когда ему подали депешу, содержание которой сбило его с ног. Несмотря на любовь к рассеянной жизни и страшный эгоизм, он любил детей. Он любил играть с ними, когда бывал дома, и именно Ольга была его любимицей. Малышка была его законным ребенком. Кроме того, девочка была гораздо более развита, чем Борис, да и характер у нее был лучше. Мальчишка же был своеволен, вспыльчив и капризен.

Как живая, восстала перед отцом фигура маленькой девочки с большими голубыми глазами, густыми черными локонами и лукавой улыбкой розовых губок. При мысли потерять ее таким образом сердце его сжалось, точно его ухватили железными клещами.

Иван приказал лакею уложить необходимые вещи и первым же поездом уехал в Гапсаль.

Входя в дом, занимаемый женой, Иван Федорович встретил уходившего доктора, который объявил ему, что рассудок больной в опасности. Вид Ксении только подтвердил опасения доктора. Бледная, как смерть, с сухими растерянными глазами, сидела молодая женщина на диване и, не переставая, повторяла имя Ольги. Она только что вернулась после очередного круга беспорядочной беготни, которую предпринимала утром и вечером в поисках ребенка. Каждый раз она возвращалась домой разбитая, полубезумная, тело ее разбивала дрожь, а рассудок начинал поддаваться безумию.

Вид мужа произвел на Ксению благотворное действие, возбудив в ней смутную надежду.

– Иван! Ольга пропала! – вскричала молодая женщина, протягивая к мужу руки.

В голосе ее звучало такое раздирающее душу отчаяние, что даже Иван Федорович был потрясен. С искренним и горячим участием прижал он ее к себе, и даже несколько слезинок скатилось из его глаз.

– Бедная моя! Мужайся! Я сделаю все, что только физически возможно, чтобы найти нашего дорогого ангела, и надеюсь, что Господь поможет нам.

Ксения ничего не ответила, только крепче прижалась к груди мужа. Вся тяжесть, в течение двух дней давившая ее сердце и мозг, нашла теперь выход в потоках горьких слез. Иван Федорович дал ей выплакаться: он понимал, что эти слезы, возможно, спасут ее рассудок. Когда волна отчаяния жены немного схлынула, он дружески сказал ей:

– Ложись в постель, дорогая моя, и постарайся хоть немного поспать. Я же сейчас отправлюсь в полицию и постараюсь заручиться помощью хорошего агента, пообещав ему солидное вознаграждение. Это следовало сделать тотчас же после исчезновения девочки, но надеюсь, что ничего еще не потеряно.

Выходя из комнаты жены, Иван Федорович встретил Розалию, которая шла с Борисом в сад. При виде этой особы, непростительная небрежность которой была причиной этого несчастья, им овладела настоящая ярость.

– Негодяйка! Это из-за вашего недосмотра пропала моя дочь! – крикнул он. – Убирайтесь вон! Чтобы через десять минут здесь не было ни вас, ни ваших вещей, иначе я не ручаюсь за себя. Я уничтожу вас, как гадину!

– Я не виновата и не позволю вам так оскорблять меня! – вскричала немка, и яркий румянец разлился по ее лицу.

– Еще хоть слово – и я привлеку вас к суду, где вы, вероятно, сможете доказать свою невиновность! – возразил Иван Федорович с такой яростью, что бонна замолчала и побежала укладывать свои вещи.

Четверть часа спустя она оставила дом Герувилей.

К сожалению, все усилия, приложенные к поиску девочки, не привели ни к чему. Ольга исчезла бесследно – несмотря на все старания, ни полиция, ни добровольцы не смогли найти ни малейшего указания на похитителей. Борис был еще слишком мал. Он был занят игрой и мог сообщить только, что его сестра не кричала. Остановились на предположении, что Ольга утонула и что тело ее унесли волны, так как в этот день был сильный ветер. Говорили также, что в окрестностях видели цыган, но наверное никто ничего не знал.

Доктор советовал забрать больную из места, полного тягостных воспоминаний, поэтому Иван Федорович, после двух недель бесплодных поисков дочери, уехал с женой и сыном обратно в Петербург. Войдя в дом, где каждая вещь напоминала ей потерянную дорогую малютку, Ксения снова разрыдалась, а увидев пустую кроватку дочери, упала, точно пораженная громом. Когда через несколько часов молодая женщина открыла глаза, то никого не узнала – у нее открылось воспаление мозга.

Три недели жизнь Ксении висела на волоске. В бреду она не переставала звать дочь: то ей казалось, что она ищет ее в глубине моря, то она бежала за похитителями и никак не могла догнать их. После таких припадков женшина впадала в летаргическое состояние, из которого ее трудно было вывести.

С большим трудом сильная натура Ксении Александровны восторжествовала над болезнью. Правда, поправлялась молодая женщина с поразительной медленностью – казалось, во всем ее существе произошла роковая метаморфоза. В ней исчез всякий интерес к жизни, и дни ее проходили в какой-то мрачной апатии; даже ведение хозяйства сделалось ей в тягость.

Изменилось и ее чувство к Борису. Прежняя нежность сменилась холодным равнодушием. Она не отталкивала мальчика, когда тот ласкался к ней или робко прижимался головкой к ее коленям, но более не отвечала на его ласки и не замечала боязливого удивления, светившегося в невинных глазах ребенка.

Если бы ее дочь умерла, если бы она могла молиться на ее могиле, она преклонилась бы перед Божьей волей и сказала бы: «Бог дал, Бог и взял». Но больную душу Ксении приводила в отчаяние и возмущала жестокая насмешка судьбы, отплатившей ей за доброе дело тем, что у нее отняли ее собственного ребенка и оставили чужого. И этот чужой ребенок пользуется уходом и комфортом, в то время как Ольга, быть может, бродит по пыльным дорогам, голодная, озябшая… Может быть, девочка попала в руки нищих, которые искалечили ее, даже ослепили – Ксении приходилось читать о подобных случаях… От таких мыслей ледяная дрожь пробегала по телу молодой женщины. В эти минуты всякий тон благосклонности, даже самый ничтожный, по отношению к Борису казался ей кражей у ее несчастной дочери.

Первое время по выздоровлении Ксении Иван Федорович пытался утешить жену и развлечь ее светскими удовольствиями, но молодой женщине было не до пустых развлечений. Занятая одной только мыслью о дочери, она избегала людей, а у мужа не хватало ни сердца, ни терпения, чтобы излечить ее силой своей любви. Ивану Федоровичу скоро надоела роль утешителя; кроме того, это вечное отчаяние жены и ее мрачная молчаливая апатия действовали ему на нервы. С легкомысленной беззаботностью, составлявшей основную черту его характера, Иван Федорович скоро привык к несчастью и мало-помалу забыл о нем него в потоке дел и развлечений.

«Ваш супруг, полагаю, был бы очень признателен тому, кто сообщил бы ему об этом интересном эпизоде. Ваш сын носит имя Борис. Его воспитывает настоящий отец с нежностью, делающей ему честь. Но не думаю, чтобы жена поблагодарила его, если узнает, с какой беззастенчивостью ее заставляют воспитывать незаконного ребенка мужа. Мои слова доказывают вам, что мне известны самые интимные подробности вашей тайны и что от меня зависит воспользоваться ими, как я сочту удобнее. Но, желая быть великодушной, я обещаю вам вечное молчание, если вы пришлете мне чек на десять тысяч рублей. Чек должен быть прислан по почте, до востребования, на имя такой-то (следовало вымышленное имя). Если через неделю вышеуказанная сумма не будет у меня в руках, я обращусь к Гр. Д. и К. А. и с документами в руках расскажу им все про вашего сына. Прибавлю еще, что если вы будете иметь неосторожность показать это письмо госпоже С. Б. Д. или станете стараться проникнуть в тайну, которой я себя окружаю, то документы, хранящиеся в верном месте, немедленно же будут переданы по назначению».

Письмо не было подписано, но чтение его так сильно взволновало Анну Михайловну, что она лишилась чувств. К счастью для княгини, только одна старая верная камеристка была свидетельницей этого происшествия. Придя в себя, Анна Михайловна ни минуты не колебалась, чтобы удовлетворить неизвестную шантажистку, владевшую ее тайной.

Получив таким несложным образом значительную сумму, Юлия Павловна решила немедленно же уехать за границу. Теперь она свободно могла веселиться, так как была уверена, что открыла золотой источник, откуда могла черпать, сколько ей нужно.

Со старыми родственницами она не хотела ссориться и еще менее была намерена открыть им источник полученной ею суммы. Поэтому изобрела письмо, якобы полученное ею из Берлина от одной богатой больной подруги, предлагавшей с оплатой всех расходов сопровождать ее в Париж и Ниццу. Юлия Павловна объявила, что не может отказать в этой услуге больной подруге. Выманив еще у бабушки сто пятьдесят рублей, чтобы не быть без копейки, она уехала радостная, как щегленок.

Для Анны же Михайловны этот случай имел очень печальные последствия. Вследствие перенесенного ею страшного потрясения у нее пошла горлом кровь, и с этого дня здоровье ее стало ухудшаться с поразительной быстротой. Вечная болезнь и беспокойство еще более ухудшали ее положение. Каждое письмо от шантажистки заставляло ее дрожать, она ежеминутно ждала новых требований денег и в долгие бессонные ночи напрасно ломала себе голову, стараясь отгадать имя презренной женщины, проникшей в ее тайну.

Ледяное равнодушие мужа и его суровый подозрительный взгляд, какой он иногда устремлял на нее, вызывали в Анне Михайловне страх, смешанный с гневом, и оскорбляли ее самолюбие. Зато всю любовь, на какую была способна ее душа, она перенесла на сына и Ивана Федоровича.

По брачному соглашению с мужем все ее состояние в случае ее смерти переходило к мужу. Из ненависти к не любившему ее князю и из желания хоть часть своего состояния передать сыну Анна Михайловна придумала план, который тотчас же привела в исполнение.

Под предлогом консультации с докторами Анна Михайловна поехала в Париж, где приказала заменить стразами все драгоценные камни на своих парюрах[4]4
  Парю́ра (фр. parure – убор, украшение) – набор ювелирных украшений, подобранных по качеству и виду камней, по материалу или по единству художественного решения.


[Закрыть], настоящие же камни продала на пятнадцать тысяч рублей, которые и привезла с собой в Петербург.

Это зимнее путешествие очень сильно повлияло на здоровье княгини, и было видно, что конец ее приближается. Собрав последние силы, Анна Михайловна пригласила Ивана Федоровича на свидание к Софье Борисовне, где имела с ним важный разговор.

Объявив свое твердое намерение обеспечить будущее Бориса и создать ему блестящее положение, она вручила Ивану Федоровичу сто семьдесят пять тысяч рублей и билет первого внутреннего займа с выигрышем, при этом сказав:

– Этот билет достался мне от моей покойной матери, и никто, кроме меня, не знает о его существовании. В последний тираж на этот билет пал выигрыш в семьдесят пять тысяч рублей. Возьмите его и представьте в банк, как будто он принадлежал вам лично. Таким образом, не возбуждая ни в ком ни малейшего подозрения, вполне естественно объяснится перемена вашего материального положения. Если же ваш капитал будет и больше, то определить это будет трудно. Всеми доходами вы можете свободно располагать по своему усмотрению. Только поклянитесь мне, что вы не тронете самого капитала и передадите его неприкосновенным Борису. Кроме того, когда он вырастет, вы должны будете выдавать ему по шести тысяч в год. Вот на этом листе я написала свою последнюю волю. Поклянитесь мне, что вы свято исполните ее.

Оглушенный ее словами, Иван Федорович сначала наотрез отказался принять такую большую сумму, но, наконец, смягчился и дал торжественную клятву в точности исполнить последнюю волю и все распоряжения своей бывшей любовницы.

Затем все устроилось без затруднений. Весть о выигрыше семидесяти пяти тысяч быстро распространилась в обществе. Посыпались поздравления, и все привыкли считать Ивана Федоровича богатым или, по крайней мере, состоятельным человеком.

Анна Михайловна действительно протянула недолго. Она умерла ровно через шесть месяцев после отъезда Юлии Павловны за границу.