Текст книги "Сквозь любовь и печаль"

«Колос тяжестью радует…»

 
Колос тяжестью радует.
Хлеб везут и везут.
В травы яблоки падают.
В норы гады ползут.
 
 
Колокольни высокие!
Медь густа и чиста.
Над стерней, над осоками
Тишина разлита.
 
 
Ходит волнами марево.
Паутина легка.
Из миражного варева
Встанет тень седока.
 
 
Тонконогая, узкая,
Высока и стройна…
Сторона моя русская —
Удила, стремена.
 
 
Журавлиные вывихи,
Стук шеста о бадью…
В каждом скрипе и выдохе
Я тебя узнаю.
 

«Встало солнце над бугром…»

 
Встало солнце над бугром,
Занялась изба костром,
Стекла в окнах полыхают золоченым серебром.
 
 
Здравствуй, утро! Я живой!
Синева над головой.
Из-за речки вкусно пахнет свежескошенной травой.
 
 
В речке черти завелись…
Будет сена – завались!
Сено вытянет все жилы, хоть возьми и застрелись.
 
 
Я стреляться погожу,
Свежим сеном подышу,
Мне из радостей вселенских слаще нету куражу…
 
 
Вышла Елка из сеней,
Воздух светится над ней,
Мама вышла вслед – подойник полный, полного полней.
 
 
Солнце выше, сноп лучей
Горячей и горячей.
Я прислушаюсь – услышу звон серебряных ключей.
 
 
Бьет вода из родников!
Эта влага сто веков
Силой русскою питает нас, российских мужиков!
 
 
Мы такие. Нас не трожь!
Если – что, пойдем на нож,
Лишь бы только колосилась в нашем поле наша рожь.
 
 
Новый день идет-звенит.
Солнце падает в зенит.
Проживу сто лет, не меньше, тем и стану знаменит.
 

«От края деревни до края погоста…»

 
От края деревни до края погоста
Полынь да крапива саженного роста.
 
 
От края погоста до края деревни
Проселок разбитый, как родина, древний.
 
 
Пахучие травы. Гудящие пчелы.
Славяне. Алтайцы. Казахи. Монголы…
 
 
Отары пасутся. Летают ракеты.
Крестьяне коней запрягают в кареты…
 
 
…Шагаю вдоль поля, травинки срывая.
Луна над пригорком, на четверть кривая,
 
 
Сверкает глазами раскосого предка!..
Подсолнухов шляпы завернуты крепко.
 
 
Над займищем коршун кружится и вьется.
Земля словно масло.
Алтайской зовется.
 

«Небо выгнуто в дугу…»

 
Небо выгнуто в дугу —
Черти бьются на лугу!
 
 
Вся земля пластами взрыта.
Видно, жизнь не дорога.
Семижильные копыта.
Трехвершковые рога.
 
 
Выйду в поле – к черту грусть! —
Посмотрю, повеселюсь.
 
 
Вот болтают – не бывает,
Чтобы драка меж чертей…
Вон как зубы вышибают!
Кольями!
Как у людей.
 
 
Шерсть летит, хвосты метут.
Значит, Бога нет и тут.
 
 
Злость в глазах, зрачки как блюдца…
Но в моем селе – ей-ей! —
Мужики, когда дерутся,
Этих будут пострашней.
 
 
Как сойдутся на буграх!
Крови… просто божий страх…
 
 
Эти тоже бьют сердито!
Гнутся ребра от пинков!
Кулаки, рога, копыта…
Жаль – копыта без подков.
 

Наши

 
…Перекручены страстями,
Перемолоты с костьми,
Рвали ягоды с кистями,
Травы сеяли горстьми…
 
 
Но случись беда-тревога:
Рвали колья из оград,
Матерились в черта, в бога,
И крошили всех подряд!
 
 
А потом для тех, что били,
Ограждаясь от греха,
Из кореньев смесь варили
И медвежьи потроха.
 
 
Перед праздником Покровом,
Веря искони в добро,
Отпускали с мирным словом
Всех, кто вылечил нутро.
 
 
Свечи ставили, молились,
И уже от Покрова
Не дрались, не матерились
Целый год, и даже два.
 

«В колечках табака…»

 
В колечках табака,
Без думы о ночлеге,
Считая облака,
Я еду на телеге —
 
 
На старенькой такой,
С корявыми осями.
В полях стоит покой
С пшеничными усами.
 
 
То овод, то оса,
То с синей головою
Сверкает стрекоза
Над скошенной травою.
 
 
Вдали рожок поет
На ясную погоду.
И солнце речку пьет,
Воткнув тростинку в воду.
 

«О чем шушукалась вода…»

 
О чем шушукалась вода
В ту ночь весеннюю, не знаю…
Я переплыл ее тогда,
И вот теперь припоминаю
Здесь, над рекой, на высоте
Мгновенья памятные те.
 
 
Была сначала, помню, мель,
Потом все глубже, глубже, глубже
И тишина давила в уши,
И, помню, месяц был апрель,
И, помню, льдина шелестела,
Кружась, и коченело тело,
И были средь ночной реки
Мои саженки коротки…
Все помню. Все…
 
 
И не с того ли
Я всякий раз иду сюда,
Как только полая вода
Затопит и луга, и поле,
Сомнет прибрежные кусты
В своем безудержном порыве.
А я на каменном обрыве
Средь этой дикой красоты
Готов стоять, смотреть на плес
До первых звезд,
Грустить немного
О том, что санная дорога
Средь переполненной реки
 
 
Распалась тихо на куски;
Грустить о том, что ветер свищет,
Что чей-то след – плывет – на льду,
Что я ни за какие тыщи
Как прежде в воду не войду…
 

«Звон стеклянный поздней осени…»

 
Звон стеклянный поздней осени.
Встань пораньше и внемли!
Мелких луж подмерзших россыпи,
Пар от вспаханной земли.
 
 
Эта грусть никем не меряна…
На телеге сено взрой,
Заведи в оглобли мерина,
Дробовик в ногах пристрой.
 
 
В самый раз как раз и встретится
Серый гусь за тем бугром:
Налетит, крылами вспенится,
Северным пахнёт пером!..
 
 
Закружит верста, покатится,
То ухаб, то колея…
Станет сердце горько тратиться,
О тебе болеть, земля.
 
 
Где еще вот так устроено:
Синева, за далью даль,
И дорога, что настроена
Постоянно на печаль!
 
 
Неторопкая, старинная,
То прямее, то ровней,
Журавлиная, былинная,
Жизни выпавшей длинней.
 

Плесецк

 
За казармой черника и медвежья тропа.
Мы ракету поставим на «столе» «на попа».
 
 
Мы заправим ракету, отойдем, поглядим.
Ощущенье такое, что ты непобедим!
 
 
Улыбаемся… Дети!
Что старлей, что солдат…
Золотое столетье – век притянутых дат,
 
 
Революций, расстрелов, век ЧК и «зэка».
Достаю парабеллум, и палю в облака!..
 
 
И обрушатся стекла серебристым дождем,
И кровавые сопла плюнут в землю огнем!
 
 
Брызнут струями света, плит оплавят края.
Задымится планета подо мною моя.
 
 
Рухнет птица без крика, сосен выгорит медь,
Пожелтеет черника, и погибнет медведь…
 

Шеллак[1]1
  спиртовой лак


[Закрыть]

 
На старте ракетном крамола и ересь,
И черти собрались, и ведьмы слетелись.
 
 
Раскиданы шланги, пылится ракета…
Мы «варим» шеллак и нам нравится это.
 
 
Процесс доверяя гортани и глазу,
Мы палкою гоним из спирта заразу,
 
 
Как будто дурную скотину из стойла.
Все чище и чище становится пойло!
 
 
А мы все настырнее – в гору и в гору,
Проверим на клейкость, процедим по горлу,
 
 
И вот объявляем: «Гуляй, шантрапа!..»
Полкружки – и воин встает «на попа».
 
 
Под горку – не в гору. Лежим под горой.
Двенадцать красивых и каждый герой…
 
 
Потом нас накроют (воруй, не ловись!)
Потом… А потом хоть ремнем удавись!
 
 
На родину письма. Поход «на губу»,
И в клеточку небо в бетонном гробу…
 

«Ты помнишь как штыком от автомата…»

А. Пинскеру

 
Ты помнишь как штыком от автомата
Сквозь форточку мы вытащили масло?
Конечно, это было не опасно.
А получилось – по кило! – на брата.
 
 
В/ч спала и двое часовых,
Мерцая воронеными стволами,
Так увлеклись домушными делами,
Что вздрогнули, когда раздалось – «ых!..»
 
 
А это волк в архангельской тайге,
Припав к сосновой бронзовой ноге,
Желая человеком обернуться,
Пропел тоску. И отозвалась даль.
И ты сказал: «Кончается февраль…
А вот до сала мне не дотянуться…»
 

Возвращенье

 
Подошел, в стекло постукал:
Я пришел к тебе с приве…
За рекою поезд гукал, Ночь лежала на траве.
 
 
Дрыхло все – дома, деревья,
Псины в будках-конурах…
Здравствуй, милая деревня
С сенным духом во дворах!
 
 
Не отсюда ль во солдаты
Провожали только что?..
Вот вернулся… Те же хаты,
Те же пугала в пальто.
 
 
Те же сени, те же сани,
Лодка, весла, поплавки,
Пахнущие карасями,
Прелой тиной, рюкзаки.
 
 
Живность слышится в сарае,
Под крыльцом сверчок сверчит…
Стонет сердце, обмирает,
С перебоями стучит.
 

Чердак

 
Бич, хомут, седло, ошейник,
Штык немецкий, медный грош,
И Бердана ствол ружейный,
Ржавый, но еще хорош…
 
 
Среди той чердачной были
От зари и до зари
На постое жили-были
Витязи-богатыри.
 
 
Я им по два раза на день
Сказки русские читал,
И точил то меч, то складень,
То доспехи им латал.
 
 
Мы на матицу садились,
Запивали хлеб водой,
И все время бились, бились
То с Кощеем, то с ордой…
 
 
А теперь не та картина.
Вроде, та же, но не та!
Ленты пыли, паутина,
Ни ствола, ни хомута.
 
 
Ни седла и ни седелки,
Ни копья и ни гроша,
Только я на сером волке,
Да при мне моя душа.
 

Чибис… Ива у колодца

1

 
Чибис…
Ива у колодца.
Кони ходят у пруда.
Под горой бежит, смеется
Родниковая вода.
 
 
Как напьюсь!
Да, как умоюсь!
Да согну в баранку лом!..
Белой лентой Млечный Поезд
Дым развесит над селом.
 
 
От избушки до избушки
По дорожке, по звезде
Кошка, ушки на макушке,
Ходит. Знает – ходит где!
 
 
Здесь ей мышка, там ей плошка…
Поманю я – кис, кис, кись,
Покажи мне тропку, кошка,
Да, прошу, не ошибись!
 
 
Проводи, куда мне надо,
За калитку, за туман,
Где живет моя отрада,
Где я трезвый буду пьян.
 

2

 
Та же ива у колодца,
Те же кони у пруда…
Под горой бежит, смеется
Родниковая вода.
 
 
Как напьюсь!
Да, как умоюсь!
Да в баранку лом согну!..
В шар земной войду по пояс,
И на вилах подниму
Сена пряного полстога,
Крикну – не балуй! – коню…
Хороша в степи дорога!
Пахнет сенное меню
И нектаром, и ромашкой,
Чистотелом, бубенцом,
Красным клевером, рюмашкой,
Малосольным огурцом…
 
 
От предчувствия смеется,
Ноет сердце и поет.
Кони… Чибис у колодца…
Ты в косынке у ворот.
 

Октябрь, 1962

 
Пацан, покинув сады и гумна,
Друзей и школу, почти бездумно
Вошел я в тамбур с ущербным светом,
Где пахло гарью и туалетом.
 
 
Вагон качнуло и закачало,
И покатило, и застучало.
И трое суток стонали рельсы…
О! Это были такие песни,
Каких я после нигде не слышал…
 
 
Шел дождь со снегом, когда я вышел…
 
 
И, подтверждая, что все серьезно,
Гремя железом, орущий грозно,
Шагал носильщик по черным лужам…
Огромный город.
Кому я нужен?..
 

«Улыбаюсь над судьбой…»

 
Улыбаюсь над судьбой…
Вечный бой!
Я не пла́чу, не плачу́ —
Хохочу.
Все, что будет впереди – все мура…
А над Питером дожди и ветра.
Сентябри шумят листвой, октябри,
И подлодок на Неве – целых три.
На подлодках матросня. Моряки!
Смотрят с лодок на меня мужики.
Синь гюйсовок на плечах, как вода,
Змеи-ленточки в зубах – как тогда,
Когда шли по мостовым, по торцам,
К черным хижинам и белым дворцам.
Кокаиновый разгул!
Все – в распыл!..
Питер помнит этот гул. Не забыл.
Питер помнит и еще!
Он хранит,
Как по капле на суровый гранит
Кровь сочилась сквозь бушлат, не спеша,
Как, от тела отлетая, душа
Согревала нас последним теплом…
Город выжил. Я живу. Мы живем.
Что еще? А ничего… Помолчу.
Над Невою постою, поторчу.
День и плещет, и полощет. Хорош!
Но особенно хорош царский клеш!
 

«Обделен и обнесен…»

 
Обделен и обнесен,
Питер снегом занесен.
 
 
Колокольный грай вороний,
Голубиных перьев треск…
Мы сегодня не хороним,
Все здоровые окрест!
 
 
И здоровы все окрест,
И богаты, вот те крест!
 
 
Ах, вы, саночки и лыжи!
Мы активные вполне —
Кто в Хибинах, кто в Париже,
Я – на токсовской лыжне.
 
 
Я на токсовской лыжне!
Не печальтесь обо мне.
 
 
Я вперед спешу по следу,
Впереди бегут года,
Я за ними еду, еду,
Догоню – и что тогда?
 

Сентябрь

 
Только музыка и пена, только чаек долгий стон.
Полдень бьет… Студентка Лена… Эскимо. Кефир. Батон.
 
 
Эскимо. Кефир. Батон…
Шейки, твисты, вальс-бостон,
Литераторы, богема, звуки парные, «Сайгон».
 
 
Сессий дни еще далеки, еще лист на тополях
И дождей косые строки, как помарки на полях.
 
 
А помарки на полях —
Завитушки в кренделях,
Кружева, банты, манжеты, плечи в темных соболях!
 
 
Я тебя к дождям ревную, я тебя в кино вожу,
Я рисую ось кривую, чудный локон вывожу.
 
 
Чудный локон вывожу,
Цифры номера твержу,
О своей большой печали никому не расскажу.
 
 
У тебя повадка рысья, тонкий профиль, мягкий шаг…
Я, наверное, ошибся, что пошел не на филфак.
 
 
А пошел бы на филфак,
Не писал бы. Это факт.
Там не учат к слову слово брать из космоса «на так».
 
 
Ты была б со мною рядом, и тебя, в движеньях строг,
Я плечом касался б, взглядом, трогал бы за локоток.
 
 
Трогал бы за локоток,
Гладил каждый коготок,
Но в стихах тебя прославить никогда б уже не смог…
 

«Солью бит, супонью порот…»

 
Солью бит, супонью порот,
Верченый на вертеле,
Я когда уехал в город,
То подружки на селе
Захудали от досады,
От обиды на меня…
 
 
Снятся пестрые фасады,
Снится ветхая родня,
Журавлей косые жерди,
Солнце белое в реке…
Эти сны до самой смерти
Будут жить в моей башке…
 

«С каблучка на каблучок…»

 
С каблучка на каблучок —
Звезды с искрами!..
Подогнать бы челночок
К этой пристани.
 
 
Развернуть бы паруса:
Покатаемся!
Окунемся в небеса,
Не покаемся.
 
 
Шла, соблазнов не тая,
Мимо берега…
Ах ты, Индия моя,
Эх, Америка!
 
 
Шла, прошла и не видать…
Озарение:
Есть на свете благодать,
Нет везения…
 

Лиде

1

 
Ходит ветер над Ленинградом,
Плещет парус, шумит прибой…
Вот идем мы с тобою рядом,
И завидует мне любой.
Я везением не шикую,
Понимаю уже давно,
Что красивую песнь такую
Петь не каждому суждено,
Что еще мне гореть от страсти,
Прятать крепко печаль свою,
И тебя у тебя на счастье
Отвоевывать,
Как в бою…
 

2

 
… А ты не выходила – выплывала,
И вечер пах, перетекая в дым,
Медовым хмелем старого подвала
И августом созревшим золотым.
 
 
И я не помнил ни себя, ни это,
Дышащее нектаром и жарой,
Высокое отчаянное лето,
Что нам дарило позднею порой
 
 
Ольховых листьев груды и кленовых,
И прочих всяких блюдец золотых,
И столько слов подсказывало новых,
Таких хороших и таких простых,
 
 
Что было нам от них не отказаться,
И мы вдыхали их наперебой,
И выдыхали их, и, может статься,
Они и стали нашею судьбой.
 

3

 
Влага льется по камням,
Струи светятся, дробятся,
И, стекая по ветвям,
Листья падают, кружатся.
 
 
То ли мягкие шажки,
То ли шорохи сквозные?
Это осень сапожки
Примеряет расписные.
 
 
Это птиц глухой галдеж,
Это небо в серой дымке…
На свиданье ты придешь
В новой шляпке-невидимке.
 
 
И такой туман падет!
И сады сомкнутся в арки,
И никто нас в старом парке
Не подсмотрит, не найдет.
 

4

 
Губы, сложенные в трубку,
Выдыхают букву «ю».
Я тебя, мою голубку,
Несказанно как люблю!
 
 
Я тебя беру за плечи,
Я в глаза твои смотрю…
Переходит летний вечер
В полнокровную зарю.
 
 
Небо клонится к закату,
И заря стекает прочь…
И заходит в нашу хату
То ли полночь, то ли ночь.
 

5

 
И не забудется, что было
Там, на холмах, у той реки —
Как ты смотрела, как любила,
Руки касалась и щеки.
 
 
Я помню все. И, вспоминая,
Прокручивая жизнь в уме,
Я думаю: случись иная,
У этой лодки на корме
 
 
Была бы надпись «Невезенье»,
И эту лодку быта я
Не по воде, а по каменьям
Волок сквозь ужас бытия
 
 
За шагом шаг, и с этой ношей
Я так и канул бы во тьму…
Но повезло с тобой,
С хорошей,
Как никому, как никому.
 

6

 
И тогда ты поймешь, что я жил для тебя;
Голос мой, и слова, и перо, и бумага —
Что имел, я легко отдавал, не скорбя,
Все тебе, удивленье мое и отвага!
 
 
В свете каждого дня, в свете каждой зари
Ты ко мне приходила, и, нежно касаясь
Плеч моих, говорила: «А ты сотвори
Для меня о себе, чтобы было на зависть,
 
 
Чтоб читала я строчки, и плакала чтоб…»
И смотрела в тетрадь, и дышала духами…
Цепенела душа, шел по телу озноб,
Потому что ни красками и ни словами,
 
 
Из живущих на этой планете, никто
Так не смог написать…
Надвигается старость.
Я пишу и опять, понимая – не то,
Жгу страницы и снова стараюсь…
Стараюсь…
 

7

 
…Я смотрел на тебя, на походку твою,
И все думал, что я эту песню спою.
Мне казалось, что стоит лишь только запеть,
Нам с тобой подпоет колокольная медь,
И с крестов золотых, со святых куполов
Встанет радуга в небе из красок и слов.
 
 
И когда ты пришла, дым волос разметав,
Понял я – не хватает для песни октав:
Голоса захлебнулись, просели баса,
На деревьях и травах остыла роса,
И в садах-палисадах ночные цветы
И глаза от волненья раскрыли, и рты.
 
 
Расплетались и вновь заплетались тела,
И звезда по окошку, смущаясь, текла,
И скуластым кочевником месяц смотрел
На костер, что все ярче и ярче горел,
Прожигая лучами летящую тьму,
В жарком пепле волос и горячем дыму…
 

8

 
Косых дождей тугие струны.
Карельский ветер чист и свеж…
Слагались песни, саги, руны,
Звенела тетива у веж,
И пела сталь
Не для того ли,
Чтоб в двадцать первом веке я
С тобою через это поле
Сейчас шагал, судьба моя?..
 

«У меня в моей квартире…»

 
У меня в моей квартире
Зал – четыре на четыре,
Кухня меньше – два на два…
Неужели власть права?
 
 
Неужель такая мода,
Чтобы тесно, чтоб тоска,
Чтоб в любое время года
Капал дождик с потолка?
 
 
Дело, думаю, не в моде,
Дело даже не в стране,
Не в народе, не в погоде,
Дело, все-таки, во мне…
 
 
Вот сосед (не из америк!),
Русский, наш, который год
Служит в храме, Богу верит,
И Господь ему дает.
 
 
И в жилище (не убогом!),
Понимая, что почем,
Он беседы водит с Богом.
Мне послушать бы – о чем?
 
 
Может быть, предстанет случай,
Рассосется этот мрак,
И Господь меня научит,
Растолкует – что и как…
 
 
А иначе, жилы рвя,
Так и сдохну, не живя.
 

Шутка

 
В лесах не осень – благодать!
Грибов – и нам, и мухам!
Боровиками торговать
Недели две старухам!
 
 
Я так устал от шашлыков,
Пойду куплю боровиков.
 
 
С картошечкой… под стопаря…
Не вилкою, а ложкой!..
 
 
Не любите?
Вот это зря!
Боровики с картошкой
Ценил от веку наш народ…
Наешься – и на целый год!
 

«Там речка протухла, там грязь по колено…»

 
Там речка протухла, там грязь по колено,
Там псы на веревках у каждого дома,
Там смрадно, там запахи праха и тлена,
Там хмель и похмелье, там речь невесома.
 
 
Там просто живут, каждый каждому ровня.
– Зачем вы живете?.. – Никто не ответит.
Там возле калиток не лавочки – бревна,
Не лампочки ночью – Медведицы светят.
 
 
Однажды средь ночи я из дому вышел,
Пустого ведра опасаясь и порчи;
Кромешная тьма, предо мной сотня дышел,
Куда повернуть?.. и созвездья средь ночи
 
 
Сказали – сюда… И шагнул я на запад.
Шагнул и шагаю… Обуглилось тело.
Уже на локтях, на коленях, на лапах
Ползу и ползу, и не вижу предела.
 

«Однажды приеду и снова увижу…»

 
Однажды приеду и снова увижу
Вокзала щербатый бетон и ларьки,
Тяжелые двери, железные крыши,
С черемухой зрелой кривые кульки.
 
 
И запах услышу столовский буфетный,
Дыхание терпкое ям выгребных,
И шелест скользящих оберток конфетных,
И ржавые скобы замков номерных.
 
 
Не это ль меня, угнетая, манило,
Упорно влекло из чухонской дали?..
Скажите – какая великая сила
Влечет нас к порогам, откуда ушли?
 
 
Зачем это все и кому это нужно?..
Скатавшийся пух голубых тополей,
Обвисшие ставни, огромные лужи,
Сырой полумрак привокзальных аллей…
 
 
Зачем? Не пойму… Не приеду… Приеду…
Извечен вопрос и не ясен ответ.
Зачем прикасаюсь к остывшему следу?
Наверно, приеду. Но чувствую – нет.
 
 
Прие…, не прие…
Чую: надо.
И снова,
Я к кассам билетным, что не по пути,
Иду, как по наледи скользкой корова,
И вбок ухожу, не желая идти…
 

«Загорюсь и полыхаю…»

 
Загорюсь и полыхаю,
Вспоминаю, берегу!
Убегаю, убегаю,
Все никак не убегу.
 
 
Оглянусь и вновь тревога —
Что там, как там без меня?..
Там все то же: дом, дорога,
На веранде стол, родня.
 
 
Вьется хмель, дрожжами пахнет.
На плетне петух. Глазаст!
Банки с медом, ведра с пахтой,
Запотевший пьяный квас.
 
 
Гусь гогочет, утка крячет,
Дед шумит: едрит… кубыть…
Пес ворует хлеб. Варначит!
Бедокурит, стало быть.
 
 
И все это так неспешно,
И все это так незло,
Откровенно как-то, нежно,
По-советски, весело…
 

«Когда я уйду, не допев, не доплакав…»

Николаю Прошину

 
Когда я уйду, не допев, не доплакав,
Легко и навечно смыкая уста,
Не надо цветов, киньте золото злаков —
Десяток колосьев к подножью креста.
 
 
Сильнее всего я любил это поле,
Манящий ветрами и солнцем простор.
Как пахнет полынь!
Сколько света и воли
Я с детства вобрал и храню до сих пор.
 
 
Ходил я с котомкой по выжженным гривам,
Ягнят охранял от атак коршунья…
Счастливый, себя я считал несчастливым,
И понял позднее, как счастлив был я.
 
 
Когда призовут и с пристрастием спросят —
Любил ли я жизнь, я отвечу, что – да,
Но больше всего – это поле и осень,
Когда мы задумчивы, как никогда…
 
 
Когда в небесах столько светлой тревоги,
И холоден мрак, и теплее огонь,
То мысли приходят, конечно, о Боге,
Но чаще о прошлом своем, только тронь.
 
 
Как чистой водой обольюсь тишиною,
И с гривы на гриву идущий рассвет
Опять не минует меня стороною,
И снова я в прошлом, и выхода нет.
 

«Не ошибся страной, не ошибся посылом…»

 
Не ошибся страной, не ошибся посылом,
Жил, как в школе учили, как правил отец,
Что же горестно мне в мире этом постылом,
Где – когда не петля, то терновый венец.
 
 
Город черных дворов и литых истуканов,
Город медных коней и летящих авто…
Самодельное пойло в граненых стаканах,
Подворотное зелье в подкладках пальто.
 
 
Наш Сайгон еще жив. Камни бредят стихами.
Плесень вымели вон, золотая руда
Перемолота в прах, продана с потрохами,
Кто свалил за бугор, кто ушел навсегда.
 
 
Не ищу этой грусти, хочу быть веселым!
Помогая себе и крылом, и рукой,
Я подняться хочу на этаж к новоселам,
И увидеть, что в доме уют и покой;
 
 
Где – когда не смычок, то аккорды гитары,
Где в глазах не испуг, а веселия дрожь,
Где шумит детвора, и целуются пары,
И высок каравай, и приварок хорош.
 
 
Я так мало прошу, я так мало желаю,
Я хочу, чтоб дышалось привольно стране,
И еще я хочу по собачьему лаю
Узнавать, что пришли не за мной, а ко мне.
 

«Зрю на мир, как пес из конуры…»

 
Зрю на мир, как пес из конуры.
Пролетает жизнь. В тартарары…
Ни победных маршей, ни конвоя.
Тишина, и только иногда
Прошумит упавшая звезда —
Не на грудь, не на погон героя,
 
 
А куда-то мимо. В пустоту…
Видно, так и подведем черту,
Молча, будто нас и не бывало.
Сгинет все – хазары, татарва,
Правильные главные слова,
Ужасы уральского подвала.
 
 
Ничего не жалко – лишь себя,
Потому как мучился, любя
Эту жизнь, светился светом горним.
Ну и что?
Теперь лежу в пыли,
Хлебопашец, от родной земли
Вырванный и выброшенный.
С корнем…
 

Апрель

 
Печали не жду и не жажду покоя.
С крылечка шагну и увижу в ночи
Огромное небо сквозного покроя
Из черного шелка и черной парчи.
Предгорье встревожено ревом оленьим,
Околыш зари переходит в зарю,
И камень огромный блестящим тюленем
Лежит у воды, раздувая ноздрю.
И хочется слушать,
И хочется слышать
О чем эта ночь, о каких чудесах
Молчит отрешенно и трепетно дышит,
Считая мгновенья на звездных часах.
И только в распадке, как в темном подвале,
Сраженные напрочь дурманом хвои,
Задрав бородатые лики свои,
Две птицы токуют и знают едва ли,
Что где-то их слушают,
Кто-то их слышит,
И видит воочью как в черной ночи
Плывет глухариная песнь и колышет
Край неба из шелка и черной парчи.