Текст книги "Солдаты Омеги (сборник)"

Виктор Глумов
Солдаты Омеги (сборник)

Школа наемников

Глава 1
Ничего личного

На выезде из деревни Артур остановил сендер. На посту – никого, совсем обнаглели, даже на рев мотора не отреагировали. Перепились, что ли? Пришлось вылезать.

– Грымза! Рябой! – заорал он и пнул ржавые ворота. – Ползуна вам в зад! Выпустите меня!

Из дозорной башни высунулась рожа. Кто это, Артур в темноте не разобрал.

– Сейчас-сейчас… – Затопали по лестнице, скрипнула клепаная-переклепаная дверь. – Чаво тебе эт на ночь глядя? Куды несёть?

– Твое дело за дорогой следить. Ты пьян? Второй где?

Грымза потеребил кучерявые волосы, похожие на воронье гнездо, и махнул на металлические опоры башни:

– Дык там, холодно жеж!

– Дыхни!

И Грымза решительно шагнул вперед. И дыхнул. Лучше бы он стоял подальше – вонь была такая, что Артур отшатнулся. Дозорный, однако, оказался трезв. Скукожившись, Грымза засеменил к воротам. Лязгнул засов, створки отворились со ржавым скрежетом, утонувшим в реве движка.

Разбрызгивая грязь четырьмя огромными колесами, сендер понесся по дороге, зажатой между холмами. Еще несколько сезонов назад никто не мог вот так спокойно разъезжать ночью по Пустоши. Только своих беспредельщиков перестреляешь – новые объявляются. Артур не понимал, чем живут кетчеры; иногда казалось, что мирного населения на всех грабителей не хватит. Избавление пришло неожиданно: за соседним холмом омеговцы выстроили гарнизон, всю шушеру перебили, и Артуров отец зажировал. Постоялый двор, бордель, манисовая ферма… И землепашцев подмял: они ему – еду, он еду – омеговцам. И конечно, часть еды – торговцам «налево». Все не нажрется, все ему мало. Р-р-раздери его мутант!

Вдалеке появились штыри столбов, черные на фоне посеребренных луной облаков. Вот она, свалка. Свет фар выхватывал из темноты машины, смятые неведомой силой. Некоторые словно расплавились и распластались на земле огромными ржавыми пятнами, кое-где сквозь них пробивалась трава.

Артур затормозил, вышел из сендера, юркнул в бронированный самоход с провалившейся крышей, откинул люк в полу: схрон на месте – два дробовика, запас патронов и сухари. Да, сейчас вроде бы спокойно, но вдруг набегут мутанты с юга? Когда было большое нашествие, он прятался тут с родителями и с семьей Романа. Чудом тогда уцелели: ферму мутанты сожгли, манисов угнали, животину под нож пустили и тут же съели. Хорошо, на полях что-то сохранилось, иначе фермеры, вернувшиеся на пепелище, с голоду перемерли бы.

Сплоченные одной бедой, Роман и Артур с тех пор друзья не разлей вода. В детстве их называли День и Вечер. Светловолосый улыбчивый Роман – Денёк, смуглый черноглазый Артур, соответственно, Вечерок. Потом они повзрослели и выросли из прозвищ, а контраст остался; правда, привычки, любимые жесты и слова сделались со временем общими, одинаковыми.

На свалке что-то скрипело, шуршало, потом раздался лязг, грохот, истошно заверещала крыса. Артур, вылезая из самохода, вздрогнул, столько в предсмертном крике было отчаяния. На миг воцарилась тишина – обитатели свалки прислушивались, пытались понять, не грозит ли им опасность. Артур вынул пистолет – здесь всякое бывает, в прежние времена чуть ли не каждый день приходилось от кетчеров отбиваться.

Донесся мерный рокот движка. Роман едет. Рокот ближе, ближе… С выключенными фарами ползет, осторожничает. Фыркнув, двигатель заглох. В свете луны подъехавший сендер казался порождением свалки, да им и был по сути дела – огромные колеса, каркас, сваренный из труб… От сендера к Артуру метнулась тень.

– Роман?

– Я это, я. – Друг улыбнулся от уха до уха – блеснули крепкие ровные зубы. – Чего кислый такой? Может, по пиву? У меня кувшин с собой, хорошее такое пиво, забористое.

Если бы он знал, ах, если бы знал!..

– Я случайно услышал… Батя с Битым разговаривал, – как можно спокойнее сказал Артур и замер, выжидая.

Роман подобрался, как панцирник перед прыжком. Будь у него шерсть – дыбом встала бы. Он пошуршал в кармане, вытащил бумагу. Свернув папиросу, чиркнул зажигалкой, затянулся. Красный уголек высветил его сосредоточенное лицо. Роман затянулся еще раз, выпустил дым через нос и только тогда переспросил:

– С Битым?

– Не догадываешься, о чем? – Артур сунул в рот травинку, разжевал и сплюнул – горькая. Он не курил, ему запах табака не нравился. И кашлять надрывно, как папочка Шакал по утрам, не хотелось.

Роман щелчком отбросил самокрутку.

– Но… они же с отцом… Мы же здесь вместе прятались, кусок хлеба делили! – Голос дал «петуха».

– Хлеб-то делили, – проговорил Артур и зачем-то натянул на голову болтавшуюся за спиной шляпу, – а вот золото никак не поделят. Точнее, мой батя никак не поделит. – И снова сплюнул.

– Ваша Олька мала́я чуть с голоду не померла, моя мамка ее грудью кормила, – продолжал Роман, будто не слышал. – И брата покойного, и ее… Как же?..

– Не знаю. Потому я и здесь. Завтра ночью за вами придут. За всеми. Так что будь готов.

Воцарилось молчание. Вдалеке завел трель сверчок, откликнулся второй. Ветер посвистывал в выпотрошенных салонах легковушек, колыхал истлевшие занавески самохода. С шелестом пронеслось перекати-поле. Застрекотал ползун. Роман шагнул к Артуру, обнял его и похлопал по спине.

– Спасибо, друг, я этого никогда не забуду.

– Что делать будешь? – Артур неловко высвободился из объятий.

– Отец решит… Я пойду, да? И так времени мало. До встречи… или прощай. Сам понимаешь, больше можем и не свидеться.

– Удачи, друг!

Ссутулившийся Роман побрел к сендеру, обернулся и помахал воображаемой шляпой. Рыкнул мотор, и машина понеслась к холмам, над которыми плыла луна, то выныривая из-за туч, то прячась за ними.

Домой Артур не спешил. Во-первых, не хотелось видеть батю, Ингвара Хитрого, как он сам себя прозвал (все за глаза величали папаню Шакалом, и Артур был полностью с ними согласен. В открытую не нападет, размер не тот, а вот ночью подкрасться – это в его стиле). А во-вторых… Артур и сам не мог понять, что «во-вторых». Просто мерзкое чувство, будто он что-то теряет. Хотелось вымыться и уснуть.

Вдалеке взвыл панцирный волк, ему ответил второй, потом третий. Пора уходить, эти твари умеют бесшумно подкрадываться.

Артур выжал газ и включил фары – свет полоснул по дороге, во мрак метнулась тень, сверкнув рубинами глаз. Проклятые мутафаги! Только ведь с Романом извели стаю. Придется деревенских пинками на охоту выгонять, а деревенские только в кабаке, за надежными стенами, смелые, не то что Роман.

Волки бежали за сендером на почтительном расстоянии, а возле ограждения из сваленных и спрессованных остовов машин отстали. Артур помнил, как все выжившие после нашествия мутантов чинили забор, обматывали колючей проволокой; дети тоже участвовали, исколотые руки потом долго болели и гноились. Жалко было бросать хорошее место, всегда полноводный колодец; к тому же здесь останавливались все, кто ехал в Москву с востока и юга, со стороны Омеги.

Поначалу тяжко приходилось. Общими усилиями построили длинный одноэтажный дом, больше напоминающий барак: каждой семье по комнате, всего восемь семей. Сейчас в этом доме бордель. Потом за бараком соорудили кузню, а при въезде, прямо возле дозорной башни, сарай для скотины, плавно переходящий в крытый навес для уцелевшей техники. Вскоре рядом выросла гостиница, тоже похожая на казарму, и каждая семья принялась обустраивать свой быт. Штырь и Ян, отец Романа, застолбили участки неподалеку и перебрались туда, остальные покорились Ингвару. Еще жить негде было, ютились в хижине, а Ингвар где-то раздобыл самку маниса, она отложила пять яиц, из них проклюнулись три детеныша, так возродилась известная на всю округу манисовая ферма. Сейчас она под самым ограждением, подальше от жилья, потому что твари жутко воняют. Помимо скотников с семьями и шлюх, в подчинении бати двадцать с небольшим охранников, а в гараже – два самохода и четыре сендера. Появилась даже диковинная остроносая машина о трех колесах – боевой трицикл. Сколько манисов, мулов и овец на ферме, Артур не вникал.

На этот раз Грымза отпер ворота, едва к ним подкатил сендер.

На площади у колодца трое бородачей в стеганых куртках с бахромой, шумно ругаясь, передавали друг другу флягу, запрокидывали головы – пили из горлышка. Рядом, повизгивая, плясали пьяные шлюхи из батиного борделя. Всхрапывали кони у перевязи, замерли у обочины два чужих сендера; пулеметные точки с них сняли при въезде – таков порядок. В «Добром путнике» играл саксофон, мелодия лилась, не смешиваясь с воплями и бабьим смехом. Три сезона назад прибился на ферму колченогий дед, всего добра у него было – труба блестящая, саксофон этот. Ингвар Шакал послушал и проникся, велел деда не гнать и кормить, вот музыкант каждый день и развлекает торговцев, остановившихся на ночлег. Занятный дед, всю Пустошь объездил. И город-улей видел, и Донную пустыню, много интересного рассказать может. Живет себе в ржавом самоходе, лишь под вечер выползает. Сядет на пороге, натянет заплатанную фетровую шляпу, сунет в беззубый рот трубку и пускает кольца дыма.

– Арту-урочка! – На плече повисла потрепанная грудастая деваха, дохнула перегаром. – Давай с нами, красавчик!

Ругнувшись, Артур отшвырнул ее и зашагал к себе. Обитал он в небольшом домишке, прилепившемся к батиному. Старшему сыну по статусу положен свой угол, да у Ингвара и не уместишься: четыре жены, две рабыни и двенадцать маленьких детей. Артур жизнью отца не интересовался, путал имена сводных братьев и сестер, слыл разгильдяем. Но снискал славу умелого бойца, а она ценилась больше, чем примерное поведение.

В комнате бормотала женщина. Не хватало, чтобы пришел кто-то из девчонок, не до них сейчас. Артур отворил дверь, шагнул внутрь. Светло-голубая рубашка, рыжие волосы собраны на затылке в пучок – Ирена. Шепчет что-то, нетопырей кормит. Обернулась, глянула с упреком синими глазищами:

– Ты им есть давал? Смотри, какие голодные.

– Спасибо, что покормила, – сказал он, потянулся и зевнул. – Что-то устал я сегодня, в сон клонит.

– Понятно… Тогда до завтра?

– До завтра.

Выпроводив Ирену, Артур распахнул окно, уселся на подоконник и уставился на площадь: мужики уже разошлись, девок разобрали, а саксофон все играл и играл. Но вот и он смолк, будто по команде. Лишь ветряки со свистом рассекали воздух огромными лопастями. Луна спряталась, и на трех дозорных башнях зажгли прожекторы. Плата, взимаемая с торговцев, сполна покрывала расходы на электричество.

В лачуге наемных охранников заскрежетало, засвистело, щелкнуло, и заиграла песня – Радио Пустошь включили. Надтреснутым голосом пели про свободного кетчера, проданного в рабство. Не закрывая окна, Артур улегся спать, долго еще ворочался. Успеет ли Роман уйти? Вдруг нападение запланировано на сегодняшнюю ночь? Разговор-то плохо слышно было.

Сны были тревожные, болезненно яркие. Романа убивали, Артур несся сломя голову, но не успевал. Вздрагивал, просыпался, вырубался снова, и все повторялось с начала.

Ба-бах!

Артур вскочил с кровати, схватил пистолет; не до конца проснувшись, в одних трусах метнулся к окну. Грохнул выстрел. Что это? Набег? Кетчеры? Ворота… ворота открыты! И ни одного трупа у въезда. Это как же? Пожри их некроз, почему дозорные не подали сигнал? Предательство? Во двор с ревом вкатились сендеры. Застрочил пулемет. Артур зашарил под кроватью, нащупал сигнальный пистолет, высунулся в окно. Один выстрел – и ракета озарит небо красной вспышкой, повиснет искусственная «звезда», не успеют враги моргнуть, как нагрянут омеговцы. Улыбаясь, он нажал на спусковой крючок – осечка. Еще раз дернул – опять. И закружил по комнате, вспоминая, где заряд. Да на месте, где же еще! Сунул руку под кровать – ничего. Лег на живот, заглянул – пусто. А ведь были, точно были еще три ракеты!

Артур двигался рывками, как во сне, и даже мелькнула спасительная мысль: не проснулся, кошмар продолжается…

Бум-м! Задребезжали стекла. Взвизгнула женщина, визг оборвался хрипом. Оцепенение слетело, пробрало холодом. Набег. Предательство. На ходу натягивая штаны, Артур выскочил в коридор, толкнул дверь и прижался к стене – в ковер напротив ударила дробь.

Мутафаг всех раздери!

Артур осторожно выглянул. Короткими перебежками к дому спешили люди, их лица были скрыты банданами. Он выстрелил – налетчики попадали, открыли огонь лежа. К счастью, промазали. Артур, пригнувшись, рванул через коридор в комнату, к окну. Пусть думают, что в доме не один человек.

– Красавчик, прикрой! – крикнули из старого сендера, донеслась пальба.

Артур выстрелил сквозь стекло, осколки разлетелись, один из бандитов взвыл и скорчился, второй уже бился в агонии. Дед-музыкант потряс ружьем и неожиданно бодро метнулся к дому. Не успел, упал как подкошенный.

Вокруг трещало и громыхало, орали люди; у въезда полыхала дозорная башня. Кони на перевязи бесновались, один сорвался и понесся к воротам. Захватчики осаждали лачугу отцовых наемников, оттуда огрызался пулемет. Перезарядив пистолет, Артур прижался к стене спиной. Высовывался на миг, ловил в прицел бандитов и жал, жал на спусковой крючок. Патроны вскоре кончились. Взять патронташ! Совсем голова не варит! Он влетел в спальню – и получил прикладом по затылку.

* * *

Между досками трещина. Луч солнца перед глазами – уже утро. Ощупывая дерево усиками, ползет рыжий муравей. Артур лежит лицом в пол. Холодно. Тянет гарью. Рядом кто-то мычит.

Артур попытался осмотреться, перед глазами заплясали разноцветные мушки. Что происходит? Встать! Он дернулся и понял, что связан. Пошевелил руками – запястья отозвались болью.

– Очухался? – В ребра слегка пнули.

Артур рывком перевернулся и остолбенел: над ним возвышался Грымза. Смотрит сверху вниз, во взгляде – торжество. А рядом… Рядом Обрез – правая рука Яна, отца Романа. Они в спальне Артура, в его собственной спальне, куда он ни за что не пустил бы вонючего Грымзу. Сволочь, прямо на кровать своей грязной задницей уселся, ерзает по белью! Почему-то это оказалось самым обидным: не то, что по голове дали, не то, что связали, а то, что предатели топчут пол его комнаты, личные вещи лапают.

– Допрыгался, щенок? – ощерился Грымза, обшарил карманы кожаного жилета, вынул самокрутку и сунул в зубы.

Фрагменты сложились в картинку: испорченная сигналка, отцовские опасения… Нападение планировалось давно. Предупредив Романа, Артур дал сигнал врагам. Выходит, это батя наносил ответный удар, узнав о замыслах Яна. Понимание придавило могильной плитой, Артур до крови закусил губу.

– Чё, головушка болит? – позлорадствовал Грымза. – А ты думал, всю жизнь волков тебе гонять да девок портить?

Обрез смотрел пренебрежительно, как на личинку ползуна. Артур дернулся, глянул с ненавистью и прохрипел:

– Почему не пристрелили?

– Дык потому что ты, гнида, смерти не достоин. – Грымза покачал головой. – Все тебе было, все на тарелочке – жри! Дык нет, рожу воротишь, шкура. Вот теперь узнаешь, как эт дается… и жратва, и девки…

– Не велено тебя убивать, – буркнул Обрез.

– Какое благородство. – Артур поджал губы и отвернулся.

Мысленно он тысячу раз освободился, свернул шею Обрезу, а Грымзе вспорол живот и намотал его кишки на кулак. Как там батя? Мертв? Или узнал, что получил удар в спину? Правильнее было поймать пулю и сдохнуть… А еще правильнее – сдохнуть вместо тех, кто погиб по его вине… Это ведь он собственными руками! И свою жизнь разрушил, и чужие…

– Позови Романа! – приказал Артур Грымзе.

Того аж перекосило:

– Командуешь? Дурная привычка, отвыка-а-ай. И волком-то не смотри, да? Я-то что, об меня все ноги вытирали, а вот ты… Вот уж повезло Шакалу с сыночком! Уж какая он сволочь, но ты его переплюнул!

Броситься на них, убить, уничтожить… Пусть ничего уже не исправить, пусть пристрелят, но хотя бы попытаться!

Неужели Роман знал? Вот тебе и единственный родной человек. Больше чем друг… да какое там – больше чем брат! Из всех двенадцати братьев-сестер Артуру ни один дорог не был, отец – вообще чужой человек, он мать в могилу свел: зачем старая жена, когда вокруг столько молодых тел? И получается, единственный на всей Пустоши родной – Роман.

Правильнее было промолчать? Но как молчать, если знаешь, что завтра убьют друга? Жил бы себе дальше, охотился, сопровождал караваны… Вопрос только: кем бы себя чувствовал? Молчание – то же предательство. Разрослось бы, как пятно некроза, и пожрало изнутри. Либо физически подыхать, либо в Шакала превращаться. Выбора не было, выхода не было.

Оставался малюсенький шанс, что Роман не знал или не успел предупредить друга. Тогда Артур из предателя превращался в жертву и даже с неким флером благородства… Если поверить, что Роман хотел предупредить его, а смертей и пальбы не желал…

С улицы донесся зычный бас Яна:

– Обрез! Где тебя носит? Сюда иди!

– Присмотри за ним, – приказал Обрез Грымзе и исчез за дверью.

Во дворе гомонили люди, рычали моторы сендеров. Понемногу нарастал непривычный мерный гул, вскоре он растворил в себе все звуки. Что это за машина? Самоход? Вряд ли. Неужели омеговцы пожаловали на шумок? Шевельнулась надежда, что они накажут захватчиков. Шевельнулась – и замерла. Зачем? Им главное, чтобы поступали продукты в гарнизон. Кто поставщик – не важно.

Мотор заглушили, заговорили громче. Кого-то тащили, этот кто-то упирался и бранился. Причитала женщина, на нее цыкнули – умолкла. Артур надеялся услышать знакомые голоса – тщетно, только Ян рокотал, как та неведомая машина. Скрипнула дверь – в проеме образовался яновский прихвостень, кивнул на Артура:

– Приехали, тащи этого.

– Ну дык подсоби мне, глянь, какой он здоровенный! – возмутился Грымза.

– Иди ты манису в зад!

Грымза обиженно засопел, ухватил Артура за руки, ругнулся, бросил – неудобно. Взялся за ноги, зажал их под мышками и поволок на улицу.

– Тряпка! – не удержался Артур. – Ты думал, Ян тебя отблагодарит? Как был ты бумагой для подтирания, так и сдохнешь.

Воровато оглядевшись, Грымза отпустил жертву и пару раз пнул в живот ботинком с кованой подошвой – Артур закашлялся. Насвистывая веселенькую песню, Грымза вытащил его на улицу и бросил рядом с другим связанным – батиным охранником, не предавшим нанимателя. Бывшие друзья Ингвара толпились вокруг вперемешку с захватчиками, разговаривали и перешучивались как ни в чем не бывало. По обе стороны колодца с автоматами наперевес замерли два омеговца в черных рубашках и брюках. По каменным лицам, полускрытым шлемами, катился пот. Одному из солдат, размахивая руками, что-то втирал Ян. А вырядился-то! Ползунам на смех! Под щегольским жилетом – белая рубаха с широкими рукавами; коричневые брюки в обтяжку, похожие на бабьи, заправлены в остроносые сапоги, на круглом пузе – ремень с огромной серебристой бляхой. Батя всегда достойно с омеговцами держался, а этот хвостом готов вилять.

Бывшие соратники, встречаясь взглядом с Артуром, бледнели и отворачивались. Крысы продажные! Даже потаскухи высунулись, рты раззявили. На лицах – любопытство. Ни сочувствия, ни сожаления. Что теперь будет с Иреной, с Никой? В бордель определят? Ирена-то приспособится, быстро найдет покровителя, а вот Ника… Извернувшись, Артур попытался отыскать взглядом последнего человека, который ему хоть немного дорог. Окно распахнуто, вот и она – синие глазища, лицо сердечком, волосы белые, словно пеплом присыпанные. Пистолет в руках дрожит. Что же ты делаешь, глупая? Артур помотал головой – Ника, умница, юркнула в комнату. Кажется, никто ее не заметил.

Артур знал, что Ника делает: села прямо на пол, закрыла лицо руками и беззвучно рыдает. Она на самом деле не блондинка – полностью седая в свои семнадцать.

Хваткой умирающего панцирника Артур вцепился в мысли о Нике – единственное, что держит, не дает свалиться в пропасть. Четыре сезона назад ее купили в бордель, Артур видел, как Ника вырывалась, когда ее тащили потные похотливые лапы, и пожалел, взял себе. Говорят, друга не купишь… Врут. Можно друга купить – доверием, помощью, человеческим отношением. На него, Артура Красавчика, девки всегда заглядывались, клевали на черные волосы, карие глаза и правильные черты лица. Он даже гордился своей внешностью. С красивым человеком охотнее ведут переговоры, красивый человек на ступень выше, кажется, стоит… Заглядывались девки. И сейчас вон глазеют – из толпы врагов.

А Ника не предала. Нужно обязательно выжить, что бы ни выпало. Вряд ли его сейчас убьют, хотели бы – давно бы пристрелили. Значит, есть возможность уцелеть, чтобы вернуться за Никой.

– Тащи! – скомандовал омеговец.

Мужики расступились, и взору открылась машина у ворот, огромная, зеленовато-ржавая, с кузовом, сваренным из металлических заплат, рядом замер танкер, направив пушку на поселок. Вот бы выстрелил сейчас и навсегда успокоил и Артурову совесть, и проклятых предателей.

Артура волокли аккуратно, держа под руки. Навстречу шагал Роман, вырядившийся, как и папаша.

– Ты знал? – крикнул Артур.

Роман не побледнел, не отвел взгляда, поджал губы и уронил:

– Извини, друг, ничего личного.

В кузове грузовика, оказывается, была дверь, ее охраняли еще двое омеговцев. Артура ткнули прикладом под ребра и, пока он корчился, разрезали веревки, затолкали внутрь.

Артур ткнулся носом в тряпку, провонявшую бензином. В фургоне, кроме него, сидели тот самый папанин наемник (обритый налысо молодой парень – недавно в поселке, кажется его называли Жбаном) и еще трое мужиков. Когда дверь захлопнулась и лязгнул засов, один из незнакомцев, тощий коротышка, принялся браниться и колотить кулаками по стенкам. Растерев затекшие запястья, Артур повалился на спину и закрыл глаза.

Духота стояла неимоверная, кабина раскалилась на солнце, воздух почти не проникал в маленькое зарешеченное окно, лишь чуть тянуло прохладой от вентилятора, впаянного между водительской кабиной и кузовом.