Текст книги "Труженики Моря"

Внешность человека, проделывавшего все это, была страшна.

Трудясь непосильно, Жиллиат быстро терял силы. А восстанавливались они с трудом. Он исхудал от лишений и усталости. Борода и волосы отросли. У него оставалась лишь одна рубашка, но и она уже превращалась в лохмотья. Ноги его были босы: один башмак унес прибой, второй – ветер. От каменной наковальни Жиллиата отлетали осколки, оставлявшие болезненные раны на руках. Это были скорее неглубокие царапины, но ветер и соленая морская вода растравляли их.

Жиллиат испытывал голод, жажду и страдал от холода.

Его жестянка для пресной воды опустела. Ржаная мука отчасти была съедена, отчасти ушла на клей. У него оставалось лишь немного сухарей. Он грыз их сухими, не имея воды для размачивания.

С каждым днем силы его угасали. Утес высасывал из него жизнь.

Напиться, поесть, выспаться – все превращалось в сложную задачу.

Жиллиат ел тогда, когда ему удавалось поймать краба или другое морское животное; пил, когда замечал, что птица бьется крыльями об утес: он взбирался к тому месту и находил в углублении несколько капель пресной воды. Он пил после птиц, иногда вместе с ними – чайки привыкли к нему и не улетали при его приближении. Даже в минуты самого острого голода Жиллиат не причинял им зла. Он, если читатель помнит, питал слабость к птицам. Пернатые, в свою очередь, не боялись Жиллиата, несмотря на его спутанные волосы и всклокоченную бороду. Изменившийся облик Жиллиата успокаивал их: они перестали считать его человеком и принимали за зверя.

Птицы и Жиллиат были теперь добрыми друзьями. Они помогали друг другу. Пока у него была мука, он бросал им кусочки лепешек, которые готовил, а они, в свою очередь, указывали ему местá, где находилась пресная вода.

Он ел моллюсков сырыми, а крабов жарил. У него не было никакой посуды, и он готовил их прямо на раскаленных камнях, как дикарь.

Равноденствие все же дало себя знать: пошел дождь. Не проливной, а мелкий, пронизывающий, ливший холодными, тонкими, острыми струйками. Жиллиат промок до костей. Этот дождь принес лишь сырость и не дал воды для питья. Он был скуп на помощь и расточителен на мученье – злобная выходка неба. В течение целой недели, днем и ночью, Жиллиат дрожал под дождем.

По ночам, забившись в свою дыру, забывался от усталости. Его кусали морские комары; он просыпался, покрытый волдырями.

У него был лихорадочный жар, и это его подбадривало; лихорадка – помощь в работе, которая убивает. Движимый инстинктом, он жевал лишайник и сосал тощие побеги дикой травы, пробивавшейся сквозь щели в утесах. Впрочем, он почти не обращал внимания на свои муки. У него не хватало времени на то, чтобы отвлечься от работы и заняться собой. Машина Дюранды чувствовала себя хорошо – ему этого было достаточно.

Во время работы Жиллиату приходилось поминутно бросаться в воду, затем вновь вылезать на камни. Он переходил с суши в море и обратно, как мы переходим из одной комнаты дома в другую.

Его одежда не высыхала. Она была пропитана и дождевой, и морской водой. Жиллиат жил в сырости. К этому можно привыкнуть. Ирландские бедняки, старики, женщины, молодые девушки всю зиму проводят под открытым небом, под снегом и дождем, прижавшись друг к другу на лондонских улицах; они живут и умирают в мокрой одежде.

Быть промокшим и испытывать жажду! Жиллиат страдал от этой муки. Случалось, он сосал влажный рукав своей куртки.

Огонь, который он разводил, не согревал его. Огонь под открытым небом приносит мало пользы: человек отогревается с одной стороны, но продолжает мерзнуть с другой.

Жиллиат был весь в поту и дрожал от холода.

При всем том, он не чувствовал усталости, вернее, не соглашался признать ее. А отказ души признать слабость тела – это огромная сила.

Жиллиат видел, что работа подвигается вперед, – остальное его не интересовало. Он не сознавал того, что находится в ужасном положении. Цель, к которой стремился, все время была перед ним. Он переносил страдания, но в мозгу его жила лишь одна мысль: «Вперед!». Подвиг кружил ему голову. Желание опьяняет. А опьянение души называется героизмом.

Жиллиат напоминал океанского Иова, но это был Иов-сражающийся, Иов-победитель и, если такое прозвание не слишком громко для бедного матроса, который занимается ловлей морских раков и крабов, – Иов-Прометей.

Спасение машины, затеянное Жиллиатом, было, как мы уже говорили, настоящим побегом, а терпение людей, задумавших побег, известно. Известна также их изобретательность. Изобретательность доходит до чуда, терпение – до агонии. Некоторые узники, как, например, Томас в Мон-Сен-Мишеле, ухитрились спрятать половину стены в тюфяке. В Тюлле в 1820 году одному заключенному во время прогулки удалось срезать где-то кусок свинца (неизвестно, каким ножом), растопить этот свинец (непонятно, на каком огне), вылить этот свинец в форму, слепленную из хлебного мякиша, сделать ключ и отпереть им замок, устройства которого он не знал, а видел лишь его скважину. Жиллиат не уступал в изобретательности таким беглецам. А за ним наблюдал беспощадный тюремщик – море.

Дождь был мучителен и неприятен, однако Жиллиату удалось извлечь из него пользу. Он пополнил свои запасы пресной воды; впрочем, жажда его была настолько велика, что, стоило жестянке наполниться, он опорожнял ее.

Наконец, в один прекрасный день, тридцатого апреля или первого мая, все было готово.

Основание машины покоилось на восьми канатах – четыре с одной стороны, четыре – с другой. Шестнадцать отверстий, через которые он пропустил канаты, были соединены, как на палубе, так и в нижней части остова, прорезами, сделанными пилой. Деревянную обшивку Жиллиат распилил пилой, бревна обрубил топором, железные детали опилил напильником, медные обработал долотом. Ту часть днища, на которой покоилась машина, Жиллиат вырубил квадратом, чтобы спустить ее вместе с механизмом как опору. Все это огромное ложе держалось лишь на одной цепи, которая легко должна была поддаться напильнику. Приготовления закончены. Теперь нужно поспешить.

Момент был удобный – начался отлив.

Жиллиату удалось вытащить ось колес, торчащие концы которой могли стать препятствием при спуске. Он ухитрился поместить этот тяжелый предмет вертикально возле самой машины.

Пора было заканчивать. Мы говорили уже, что Жиллиат не был утомлен, потому что не допускал этого. Но все его оборудование выбилось из сил. Кузница отказывалась служить. Каменная наковальня треснула, поддувало работало уже плохо. Проток, устроенный им для воды, засорился осадком соли, и это затрудняло выход воды.

Жиллиат пробрался в бухту, расположенную под утесом «Человек», произвел осмотр барки, убедился, что все в порядке, осмотрел четыре кольца, ввинченные в борта справа и слева, поднял якорь, сел на весла и повел лодку к Дуврам.

В проливе между обоими скалами можно было поместить ее. Ширина и глубина для этого здесь достаточны. Жиллиат с первого дня установил, что барку удастся подвести под остов Дюранды.

Однако это было не так легко; требовалось рассчитать направление с ювелирной точностью. Дело осложнялось еще тем, что Жиллиату для его целей необходимо было ввести барку в пролив кормовой частью, рулем вперед. А мачту и такелаж оставить за линией остова Дюранды, у входа в пролив.

Все это делало задачу трудной даже для Жиллиата. Здесь нельзя было, как при входе в бухту утеса «Человек», ограничиться одним поворотом руля. Приходилось одновременно толкать, тащить, грести и измерять глубину. Прошло четверть часа, прежде чем Жиллиату это удалось.

Через пятнадцать или двадцать минут барка была установлена под остовом Дюранды. Жиллиат бросил оба якоря, и она стала неподвижно. Более крепкий якорь он выкинул с той стороны, с которой мог подняться сильный ветер, – западной. С помощью шпиля Жиллиат спустил в лодку ящики с разобранными колесами. Эти ящики составили балласт барки.

Покончив с ними, Жиллиат привязал к крюку кабестанной цепи регуляторы, которые должны были служить тормозами. Теперь недостатки его барки превращались в достоинства. Она была беспалубная, и поэтому груз можно было поместить на дне, в самой глубине судна; мачта в барке находилась спереди, слишком близко к носу, – для груза оставалось достаточно места. К тому же мачта не могла зацепиться за обломки Дюранды и помешать выходу лодки из пролива. Барка имела форму деревянного башмака, что придавало ей особенную устойчивость.

Внезапно Жиллиат заметил – начался прилив. Он стал изучать, с какой стороны дует ветер.

Ветер был невелик, но дул он с запада. Во время равноденствия западный ветер коварен.

Возле Дуврских скал прилив бывает разным, в зависимости от ветра. Волны устремляются в пролив то с восточной, то с западной стороны. Прилив с востока спокоен; с запада он приходит бушуя. Случается это потому, что восточный ветер дует с материка, а западный достигает утесов, пронесшись над Атлантическим океаном. Даже самый слабый ветерок, прилетевший с западной стороны, несет морякам беспокойство. Он катит перед собой огромные валы и обрушивает в узкий проход чрезмерное количество воды.

Вода, устремляющаяся в одно место неравномерной массой, всегда опасна. Вода похожа на толпу: когда количество, желающее войти куда-нибудь, превышает то, которое может поместиться, в толпе происходит давка, а вода в подобный момент начинает бурлить. При западном ветре, хотя бы самом слабом, возле Дуврских скал два раза в день волнуется море. Прилив растет, волны набегают одна на другую, утес сопротивляется, пролив узкий, и валы с ревом начинают биться о стенки утесов. Поэтому при западном ветре Дуврские скалы представляют собой исключительное зрелище: море спокойно, а вокруг утесов ревет буря. Это не имеет ничего общего с настоящим штормом – это лишь игра волн, однако она ужасна. Северный и южный ветры дуют сбоку и почти не вызывают волнения в проливе. Необходимо напомнить, что восточный вход в пролив обращен к утесу «Человек»; западный же выходит в открытое море.

Жиллиат, барка и остов Дюранды находились как раз со стороны страшного западного входа.

Катастрофа казалась неизбежной. Для того чтобы она произошла, достаточно самого слабого западного ветра, а он был налицо.

Через несколько часов прибой должен со всей силой обрушиться в узкий проход между утесами. Первые волны уже начинали бурлить. Это был лишь авангард – за его спиной расстилался океан. Море казалось спокойным и не предвещало ничего ужасного. Но инерция его настолько велика, что волна, оттолкнувшаяся от берегов Америки, прокатившись две тысячи миль, ударяется о берег Европы. Натыкаясь в пути на риф, утесы, отбрасываемая камнями, гонимая ветром в узкий проход, взбешенная препятствием, волна неистово обрушивается и сметает все на своем пути. Казалось неизбежным, что, встретив обломки Дюранды и барку, волны разобьют их в щепы.

Против напора морских валов требуется защита. У Жиллиата она была.

Нужно помешать прибою обрушиться сразу со всей силой, сдержать его, однако в то же время не помешать уровню воды подниматься, загородить ему вход, но не наглухо, предупредить стремительный натиск волн, представлявший собой большую опасность, заменить бурный прибой постепенным приливом, укротить бешенство валов, заменить их злость кротостью. Следует вместо препятствия, которое их раздражало, предоставить такое, что смягчало бы их гнев.

С ловкостью, которая бывает могущественней силы, Жиллиат проделал маневр, достойный серны в горах или обезьяны в лесу. Перепрыгивая с камня на камень, ныряя в воду и выплывая на поверхность, с веревкой в зубах и молотком в руке он отвязал носовую перегородку Дюранды, привязанную им к подножию Малого Дувра, сделал петли и с помощью них прикрепил перегородку к большим гвоздям, вбитым в расщелины утеса. Затем повернул перегородку как ставень. Волна подхватила ее, и она, как бы сделав поворот руля, прислонилась другой стороной к Большому Дувру. Жиллиат крепко прибил перегородку большими гвоздями, используя заранее приготовленные отверстия, скрепил эту запруду для крепости цепью, и меньше чем через час прибою была поставлена преграда, а вход в ущелье между утесами оказался закрытым, словно дверью.

Это крепкое сооружение, тяжелая загородка из бревен и досок, в горизонтальном положении представлявшая собой плот, а в вертикальном – стену, была воздвигнута Жиллиатом волевым усилием, с ловкостью канатного плясуна. Все это он проделал, можно сказать, под самым носом у моря, прежде чем оно успело что-либо заметить.

Это был случай, подобный тому, когда Жан Барт[21]21
  Знаменитый мореплаватель XVII века (1650–1702).


[Закрыть], избежав кораблекрушения, обратился к морю, сказав знаменитую фразу: «Попался, англичанин!» Известно, что Жан Барт, желая оскорбить море, называл его «англичанином».

Загородив проход, Жиллиат занялся баркой. Он размотал якорные веревки для того, чтобы лодка могла подниматься вместе с приливом. Все происходящее не захватило Жиллиата врасплох: он это предвидел. Человек, знакомый с морем, догадался бы о том, увидев, что он заранее прикрепил к корме барки два блока, через которые продел веревки, соединенные с кольцами обоих якорей.

Прибой усиливался; прилив поднялся уже наполовину. Приближался момент, когда удары волн должны были стать разрушительными. Проделка Жиллиата удалась. Волны с силой налетали на перегородку, ударялись об нее, откатывались и проходили под ней. По ту сторону заграждения был прибой, но здесь – спокойный прилив. Море удалось победить.

Наступил решающий момент.

Предстояло спустить машину в барку.

Жиллиат простоял несколько минут в раздумье, поддерживая правой рукой левый локоть и положив левую руку на лоб.

Затем он взобрался на остов Дюранды, одна часть которого – машина – должна была отделиться, а другая – обломки корпуса – остаться в воздухе.

Жиллиат перерезал стропы, которыми крепились к бортам цепи от дымоходной трубы. Стропы были веревочные, и он смог проделать это с помощью ножа.

Освобожденные цепи повисли вдоль трубы.

С обломков парохода Жиллиат перебрался на свое сооружение из бревен, постучал ногой по балкам, осмотрел блоки, подергал канаты, убедился, что они не особенно промокли и все в порядке, ничто не забыто, затем опять соскочил на палубу и стал возле шкиля, на той части остова, который должен был остаться в воздухе. Тут и был боевой пост Жиллиата.

Бодрый, взволнованный, но решительный, он еще раз окинул взглядом все сооружение, затем, схватив напильник, стал перепиливать цепь, на которой держалась машина. Скрежет напильника слился с шумом прибоя. Цепь шкиля, тянувшаяся к талям, была как раз под рукой Жиллиата.

Внезапно раздался треск. Наполовину перепиленная цепь порвалась. Все дрогнуло. Жиллиат еле успел подскочить к рычагу.

Перепиленная цепь стала биться об утес. Все восемь канатов натянулись, подпиленный помост, на котором стояла машина, отделился от судна, чрево Дюранды раскрылось, и под килевой частью обломков показалась машина, висящая на канатах.

Если бы Жиллиат не успел вовремя ухватиться за рукоятку блока, все погибло бы. Но рука его не дрогнула; машина стала медленно спускаться вниз.

Когда брат Жана Барта, Питер Барт, силач и пьяница, бедный рыбак, обращавшийся на «ты» к великому адмиралу Франции, спас от гибели галеру «Ланжерон», когда он для того, чтобы извлечь из бушующих волн эту тяжелую массу, связал огромный скатанный парус морскими водорослями, рассчитав, что они, разрываясь постепенно, дадут ветру возможность надуть парус, его расчет был так же верен, как расчет Жиллиата, полагавшегося на постепенный разрыв цепей, и так же увенчался успехом.

Блок, схваченный Жиллиатом, работал превосходно. Жиллиат, держась за рукоятку шкиля, имел в руках пульс всего механизма.

Выдумка Жиллиата оказалась блестящей. Получилось необычайное соединение всех сил. В то время как машина, отделившись от остова судна, опускалась к барке, лодка, движимая приливом, поднималась навстречу машине. Обломки крушения и спасительное судно, как бы помогая один другому, сближались с каждым мгновеньем, избавляя друг друга от половины работы.

Укрощенный прилив, поднимаясь в проходе между утесами, нес барку навстречу Дюранде. Море было не просто побеждено, оно оказалось порабощенным. Оно составляло часть механизма.

Волны поднимали барку без толчков, мягко, осторожно, как если бы она была сделана из фарфора.

Жиллиат соразмерял работу моря с работой своего механизма. Застыв у шкиля словно статуя, он не упускал из виду все неожиданности, заставляя темп спуска машины соответствовать темпу подъема воды.

Вода поднималась равномерно, без толчков; так же равномерно действовали блоки. Это было дружное сотрудничество всех сил природы. С одной стороны действовали законы тяготения, с другой – прилив. Казалось, чтобы помочь Жиллиату, объединились закон притяжения небесных светил – причина прилива, тянувшего к себе барку, и закон притяжения земного шара, притягивающего машину. Они действовали без колебаний, без остановки и, подчинившись Жиллиату, стали его активными союзниками. Машина и барка с каждой минутой приближались друг к другу. Расстояние между ними незаметно таяло. Приближение свершалось в тишине. Похоже было на то, что присутствие человека наводит ужас на неодушевленные предметы. Стихии был отдан приказ, и она его выполняла.

Почти одновременно прилив перестал подниматься, а канаты разматываться. Блоки бесшумно остановились. Машина, как бы направленная чьей-то рукой, очутилась в барке. Она стояла на дне лодки прямо, неподвижно, грузно. Ее железная подставка всеми четырьмя углами упиралась в дно.

Дело было сделано.

Жиллиат смотрел, потрясенный. Бедняга не был избалован счастьем. Ощущение неслыханной радости переполнило его. Ноги подкосились; цель была достигнута, и теперь он, не дрожавший перед опасностями, впервые ощутил дрожь.

Он глядел на барку, стоящую под обломками, и на машину в ней. Жиллиат не верил своим глазам. Можно было подумать, он сам не может понять, как ему удалось совершить все это. Собственноручно он создал чудо и теперь изумленно созерцал его.

Но оцепенение продолжалось недолго.

Жиллиат очнулся, схватил пилу и перепилил канаты. Прилив был настолько высок, что от барки его отделяло расстояние в каких-нибудь десять футов. Он спрыгнул в лодку, взял кусок пакли, свил четыре бечевки, продел их в кольца, ввинченные в борта, и привязал к бортам барки четыре цепи, отходящие от дымовой трубы, еще час назад привязанные к бортам Дюранды.

Покончив с этим, Жиллиат занялся верхней частью машины. Квадратный кусок палубы, непосредственно примыкавший к машине, был спущен в барку вместе с ней. Жиллиат, обрубив его, выбросил доски и обломки за борт. Требовалось облегчить барку от всего лишнего.

Впрочем, лодка, как это можно было предвидеть, прекрасно выдержала тяжесть машины. Она погрузилась в воду не особенно глубоко. Машина Дюранды, хотя и была тяжела, все же оказалась легче камней и пушки, привезенных когда-то Жиллиатом с острова Герм.

Все было окончено. Оставалось только отправиться в путь.

Однако это был не конец.

Дело, казалось, ясное: нужно открыть вход в пролив, загороженный висячим плотом, и вывести барку в открытое море. Каждая минута дорога. Ветер был слабым, море – спокойным: тихий вечер предвещал прекрасную ночь. Приближался отлив: момент – самый удобный. Можно было покинуть Дуврские скалы во время отлива и подойти к Гернзею в часы прилива. А к рассвету лодка доплывет до Сен-Сампсона.

Но на пути возникло неожиданное препятствие. В предусмотрительности Жиллиата оказалась прореха.

Машина была свободна, однако труба оказалась в плену.

Прилив, приблизивший барку к висящим в воздухе обломкам, уменьшил опасность спуска и облегчил спасение машины; но, благодаря тому, что расстояние уменьшилось, верхушка трубы застряла в квадратном отверстии, прорубленном в кузове Дюранды. Труба оказалась в клетке.

Услуга, оказанная морем, бесследно исчезла. Казалось, море, безропотно подчинившееся человеку, затаило злобную мысль.

Правда, беда, причиненная приливом, была поправима: ее должен исправить отлив.

Труба, имевшая три сажени в вышину, входила в остов Дюранды на восемь футов. Уровень воды при полном отливе понизится на двенадцать футов; таким образом, во время отлива между верхушкой трубы и Дюрандой образуется расстояние в четыре фута, вполне достаточное для того, чтобы беспрепятственно пройти.

Но сколько времени уйдет на освобождение? Шесть часов.

Через шесть часов будет почти полночь. Как можно решиться в такой час начать плавание по этим опасным местам, как пройти среди рифов, которые столь коварны даже днем, как рискнуть в глубокой тьме лавировать среди подводных ловушек, таящихся на каждом шагу?

Поневоле приходилось ожидать до утра. Потеря шести часов влекла за собой потерю еще двенадцати. Нечего было и думать о том, чтобы открыть вход в пролив. Загородка была необходима на время следующего прилива.

Жиллиат был вынужден отдыхать.

За все время, проведенное им на Дуврских скалах, ему ни разу не доводилось сидеть сложа руки.

Этот вынужденный отдых огорчал и раздражал Жиллиата, и ему казалось, что он кругом виноват. Жиллиат думал: «Что сказала бы обо мне Дерюшетта, если бы видела, как я сижу и бездельничаю?»

Впрочем, ему было вовсе не вредно пополнить силы.

Барка теперь в его распоряжении, и он решил провести в ней ночь. Жиллиат взобрался на Большой Дувр, чтобы взять свою овчину, спустился, поужинал несколькими раковинами и морскими орехами, выпил последнюю каплю пресной воды из жестянки, завернулся в овчину, лег, как сторожевая собака, подле машины, надвинул капюшон на глаза и заснул.

Он спал крепко. Так спят люди, завершившие трудное дело.