Текст книги "Труженики Моря"

Кожаный сундук

С самого рассвета весь Сен-Сампсон был на ногах. Возбуждение перекинулось и в порт Сен-Пьер. Слух о том, что Дюранда воскресла, разнесся по всему острову. На побережье толпились люди, пришедшие взглянуть на спасенную машину. Всем хотелось рассмотреть ее получше или хотя бы пощупать. Однако Летьерри, еще раз торжествующе осмотрев механизм при свете дня, поставил возле барки двух матросов и запретил им подпускать любопытных. Но глазевшим было достаточно и одного вида торчавшей трубы. Толпа восхищалась Жиллиатом и не переставала говорить о нем. К его имени стали все чаще прибавлять прозвище Хитрец. Но восхищенные речи нередко оканчивались такими словами: «Не совсем приятно знать, что на острове есть люди, способные на подобные вещи».

С улицы было видно, что господин Летьерри сидит за столом у окна и пишет, поглядывая то на бумагу, то на машину. Он так погрузился в это занятие, что лишь однажды оторвался, позвал Любовь и спросил у нее, как себя чувствует Дерюшетта. Любовь ответила, что Дерюшетта встала и вышла из дому. Летьерри сказал:

– Она хорошо сделала, что пошла подышать свежим воздухом. Ночью ей стало дурно от духоты. В комнату набилось слишком много народу. И кроме того – радость, неожиданность, а окна-то были закрыты. Да, у нее будет хороший муж!

И Летьерри снова принялся писать. Он уже запечатал два письма, адресованные владельцам крупных судостроительних верфей в Бремене. Теперь он вкладывал в конверт третье письмо.

Стук колес на набережной заставил его поднять голову. Выглянув в окно, Летьерри увидел, что по тропинке, ведущей от Бю-де-ля-Рю, катилась тележка, которую толкал мальчик. На тележке лежал сундук, обтянутый желтой кожей и обитый медными гвоздями.

Господин Летьерри остановил мальчугана.

– Ты куда, мальчик?

Тот, остановившись, ответил:

– На «Кашмир».

– Зачем?

– Отвезти этот сундук.

– Отлично, ты отнесешь и мои письма.

Летьерри открыл ящик стола, достал оттуда обрывок бечевки, перевязал накрест три письма, которые он только что написал, и бросил связку мальчику. Тот поймал ее на лету.

– Скажи капитану «Кашмира», что это мои письма и чтобы он о них позаботился. Я посылаю их в Германию, в Бремен, через Лондон.

– Я не увижу капитана, господин Летьерри.

– Почему?

– «Кашмира» нет в гавани.

– Вот как?

– Он на рейде…

– Да, верно, он ведь не входил в гавань.

– Я смогу только поговорить с лоцманом, который приплывет в шлюпке.

– Ну вот и отдай ему мои письма.

– Хорошо, господин Летьерри.

– В котором часу уходит «Кашмир»?

– В двенадцать.

– Сегодня в двенадцать будет прилив. Это им помешает.

– Зато у них попутный ветер.

– Мальчик, – сказал Летьерри, указывая на пароходную трубу, – видишь ты эту штуку? Она плюет и на прилив и на ветер.

Мальчуган засунул письма в карман, взялся за поручни тележки и продолжил свой путь. Летьерри закричал:

– Грация! Любовь!

Грация, приоткрыв дверь, спросила:

– Что прикажете, сударь?

– Иди сюда и подожди.

Летьерри, взяв листок бумаги, начал писать. Если бы Грация, стоявшая за его спиной, была любопытнее и, вытянув шею в то время как он писал, заглянула бы через его плечо, она могла бы прочесть такие строки:

«Я написал в Бремен относительно леса. Целый день уйдет у меня на переговоры с плотниками. Постройка пойдет быстро, отправляйся к декану и получи разрешение на венчание. Я хочу сыграть свадьбу как можно скорее, лучше всего – сейчас же. Я занят Дюрандой, а ты займись Дерюшеттой».

Он поставил число и подписал послание – «Летьерри».

Затем, не вкладывая записки в конверт, сложил ее вчетверо и, протянув Грации, сказал:

– Отнеси-ка Жиллиату.

– В Бю-де-ля-Рю?

– В Бю-де-ля-Рю.

Книга третья
Отплытие «Кашмира»
Гавань и церковь

В Сен-Сампсоне было полно народу, зато порт Сен-Пьер опустел. Интересная новость распространяется с быстротой молнии, особенно в маленьких городах. Весь Гернзей считал своим долгом отправиться под окна господина Летьерри и взглянуть на трубу Дюранды. Остальные события сразу померкли. Не говорили уже больше ни о смерти декана из Сен-Асафа, ни о пасторе Эбенезере Кодре и его неожиданном богатстве, ни об отъезде священника на «Кашмире».

Машина Дюранды, возвратившаяся с Дуврских скал, занимала всех. Никто этому не верил.

Даже крушение парохода стало неожиданностью, а уж спасение судна выглядело как настоящее чудо. Каждый хотел взглянуть на это собственными глазами. Все остальные заботы отошли на задний план.

Длинные вереницы обывателей, мужчин, женщин, целых семейств, матерей с детьми и детей с куклами потянулись по дороге от порта Сен-Пьер к дому Летьерри. Многие лавки Сен-Пьера закрылись; в торговых рядах царило затишье, все были заняты только Дюрандой. Ни один торговец не успел в этот день что-либо продать, если не считать ювелира, сбывшего золотое обручальное колечко «странному человеку, который очень спешил и спросил его, где живет декан».

Те лавки, что не закрылись, стали местом обсуждения всех подробностей этого необычайного спасения. Можно было подумать, будто наступил праздник. Посещение соседнего города кем-либо из членов королевского дома не могло бы настолько обезлюдить порт Сен-Пьер. Волнение, вызванное таким ничтожеством, как Жиллиат, заставляло сдержанных высокопоставленных особ недоуменно пожимать плечами.

Церковь в порту Сен-Пьер с тремя куполами стоит на самом берегу моря, в нескольких шагах от входа на пристань. Она приветствует приезжающих и благословляет уходящих в море, представляя собой заглавную букву длинной строки – набережной Сен-Пьера.

Это приходская церковь для жителей города, и в то же время она возглавляет церкви всего острова. Пастором в ней является декан, обладающий широкими полномочиями.

Гавань Сен-Пьера в настоящее время – прекрасный, большой порт, однако еще десять лет назад она во многом уступала гавани в Сен-Сампсоне. Это были две огромные полукруглые стены, отходившие от берега с обеих сторон пристани и почти сходившиеся в море. На оконечности одной из них стоял маленький белый маяк.

Вход в гавань был довольно узким, и в стенах еще сохранились массивные железные кольца от цепи, которой он закрывался в средние века. Гавань напоминала приоткрытые клешни омара. Та часть моря, которую они охватывали, почти всегда была спокойна, но при восточном ветре у входа в гавань начиналось сильное волнение, вода бурлила, и благоразумнее было в нее не входить. Так и сделал в тот день «Кашмир». Он бросил якорь на рейде.

При восточном ветре команды судов охотно шли на это, тем более они избавлялись от платы за стоянку в гавани. В таких случаях городские лодочники, смелые опытные моряки, подъезжали на лодках к пристани или просто к берегу, брали пассажиров и багаж и перевозили на отходящие корабли. Какой бы ни была погода, они всегда благополучно совершали эти переправы. Восточный боковой ветер в порту Сен-Пьер очень хорош для судов, идущих в Англию.

Когда корабль отчаливал от гавани, посадка производилась там; если же он стоял на рейде, к якорной стоянке добирались с ближайшего места на побережье. Вдоль всего берега расположились маленькие пристани, где всегда можно было найти свободных лодочников.

Одна из таких маленьких пристаней находилась совсем близко от города, но обычно была пустынна. Это объяснялось тем, что ее окружали высокие утесы, на которых стояла крепость Святого Георгия.

К пристани вело несколько тропинок. Самый близкий путь лежал через тропку, идущую вдоль берега. По ней было не больше пяти минут ходьбы до города и церкви, а неудобство заключалось в том, что ее дважды в сутки – утром и вечером – заливало водой. Остальные тропинки, более или менее крутые, были проложены по склонам утесов.

Пристань эта даже днем находилась в полутьме: каменные глыбы нависали со всех сторон. Густой кустарник, покрывавший скалы, создавал мягкий полумрак в этом укромном уголке. В тихую погоду он был очарователен, во время ненастья – мрачен и угрюм. Ветви кустарника постоянно покрывала морская пена. Весной уголок наполнялся цветами, гнездами, ароматами, птицами, бабочками и пчелами.

Теперь, после постройки порта, таких диких мест больше нет; они сменились строгими, прямыми линиями, вокруг появились каменные здания, мостовые и скверы. Человеческий вкус по-своему расправился с живописным беспорядком прибрежных скал.

Отчаяние

Было около десяти часов утра. Оживление в Сен-Сампсоне все увеличивалось. Жители, охваченные любопытством, устремились к северной части острова, и маленькая пристань находившаяся на юге, была еще пустыннее, чем обычно.

Однако у пристани покачивалась на волнах одинокая лодка, в которой сидел лодочник. На дне ее лежал дорожный мешок. Лодочник, казалось, ждал кого-то.

«Кашмир» стоял на рейде. Якорь судна был спущен – оно отправлялось в путь лишь в полдень. И сейчас еще не видно было никаких приготовлений.

Если бы прохожий, случайно оказавшийся на одной из скалистых тропинок, прислушался, то разобрал бы приглушенный звук голосов неподалеку от маленькой пристани, а если бы перевесился через выступ скалы, то разглядел бы в тени кустарника, в месте, недоступном для взгляда лодочника, две фигуры – мужчину и женщину. Это были Эбенезер и Дерюшетта.

Темные уголки на скалистом берегу, которые так часто прельщают купальщиц, далеко не всегда настолько уединенны, как принято считать. Легко подглядеть и подслушать то, что там происходит. Тот, кто ищет одиночества в таких местах, может не заметить человека, идущего за ним следом под прикрытием густой растительности, может не увидеть глаз, следящих за ним из-за извилистых поворотов тропинки. Скалы и деревья, скрывающие тайную встречу, столь же охотно скрывают непрошеного свидетеля.

Дерюшетта и Эбенезер стояли, глядя друг другу в глаза и держась за руки. Дерюшетта говорила, Кодре молчал. Застывшая на ее ресницах слеза дрожала, но не падала.

Горе и страсть отражались на задумчивом лице Эбенезера. И в то же время оно выражало покорность. На этот лик, безмятежный доселе, теперь легла мрачная тень. До сих пор Кодре размышлял лишь о догматах церкви, сейчас он задумался о своей судьбе. Такие размышления для священника вредны. Они подтачивают веру.

Ничего не может быть тяжелее, чем покориться неизвестности. Человек находится во власти событий. Жизнь – беспрерывная цепь происшествий, которым подчинены люди. Мы никогда не знаем, что случится с нами через минуту. Катастрофы и радости приходят и уходят неожиданно. Их пути и законы лежат вне человеческой воли. Добродетель не сопровождается счастьем, порок не влечет за собой гибели; у совести одна логика, у судьбы – другая. Нельзя ничего предвидеть. Мы живем от удара до удара. У совести прямая логика, а жизнь – это вихрь. Он то сгущает над головой человека черные тучи, то разгоняет их и обнажает синее небо. Судьба не знает закона постепенности. Иногда колесо ее вертится так быстро, что человек лишь с трудом успевает отличить одно событие от другого и теряет грань между вчерашним и сегодняшним днем.

Эбенезер верил в Бога, но он умел рассуждать. Он был священником, однако теперь его охватила страсть. Религии, требующие от духовенства безбрачия, поступают правильно с точки зрения цели, к которой они стремятся. Ничего не может быть опаснее для служителя церкви, чем любовь к женщине. Тяжелые мысли роились в голове Эбенезера.

Он слишком часто смотрел на Дерюшетту.

Они обожали друг друга.

В глазах Эбенезера светилось немое обожание и отчаяние.

Дерюшетта говорила:

– Вы не должны ехать. У меня нет сил. Видит бог, я думала, что смогу распрощаться с вами, но не могу. Это сильнее меня. Зачем вы пришли вчера? Вы не должны были приходить, если собрались уезжать. Я никогда не говорила с вами. Я любила вас, но сама этого не знала. Только в первый день, когда пастор Герод прочел историю Ревекки и наши глаза встретились, я почувствовала, что мои щеки вспыхнули, и подумала: «О, как, должно быть, покраснела Ревекка!» И все-таки, если бы два дня назад кто-нибудь спросил меня, люблю ли я пастора, я бы расхохоталась. О, любовь ужасна, она коварна. Я была слишком неосторожна. Я ходила в церковь, смотрела на вас, думала, что все приходят туда для этого.

Я не упрекаю вас, вы не сделали ничего для того, чтобы я вас полюбила. Вы только смотрели на меня, вы ведь не виноваты в том, что взгляд ваш падает на людей, вот в такой момент любовь и вспыхнула во мне. Я сама не заметила этого.

Когда вы брали в руки Библию, от нее начинал исходить свет; когда другие делали это – она оставалась просто книгой. Вы несколько раз взглянули на меня. Вы говорили об архангелах – и сами казались архангелом. Все сказанное вами запечатлевалось в моей душе. Я не знаю, верила ли в Бога до того, как увидела вас. Вы научили меня молиться. Я говорила Любови: «Одевай меня скорее, я опоздаю в церковь!» И бежала туда. Вот что значит полюбить! А я этого не знала. Говорила сама себе: «Какой, однако, я стала набожной». Вы раскрыли мне, что я ходила в церковь не потому, что стала верить в Бога. Я ходила туда ради вас – теперь знаю. Как вы прекрасны, какое наслаждение слушать ваши речи! Когда вы воздевали руки к небу, мне казалось, что в ваших белых руках мое сердце. Я сходила с ума, не зная об этом. Но теперь я могу сказать вам, в чем была ваша вина. Вам не следовало вчера приходить в сад, не следовало говорить со мной. Если бы вы ничего не сказали мне, я ничего бы не знала. Расставшись с вами, я, возможно, грустила бы, но теперь я умру. Теперь, когда узнала, что люблю вас, вы не можете уехать. О чем вы думаете? Да вы не слушаете меня!

Эбенезер ответил:

– Вы ведь слышали все, что было сказано вчера.

– Увы!

– Так что же могу я сделать?

Они на мгновение умолкли. Затем Эбенезер снова заговорил:

– Мне остается лишь одно – уехать.

– А мне – умереть. О, если бы на свете не было моря, а одно лишь небо. Тогда все устроилось бы, мы унеслись бы вместе. Зачем, зачем вы говорили вчера со мной? Не уезжайте! Что теперь со мной станется? Я умру. Вы будете уже далеко в море, когда я отправлюсь на кладбище. Мое сердце разбито. О, как я несчастна! А ведь мой дядя так добр!

В первый раз, говоря о Летьерри, Дерюшетта сказала «мой дядя». До сих пор она всегда называла его отцом.

Эбенезер сделал шаг к пристани и подал лодочнику знак. Послышался лязг железного крюка, к которому крепилась лодка, и шаги человека, расхаживающего по ней.

– Нет, нет! – закричала девушка.

Эбенезер приблизился к ней.

– Так нужно, Дерюшетта.

– Нет, ни за что! Из-за машины! Да разве это возможно! Неужели вы не видели, как ужасен был вчера этот человек? Не покидайте меня! Вы такой умный, вы найдете выход. Не может быть, чтобы вы велели мне прийти сегодня сюда, если собрались уезжать. Я ничего вам не сделала. Вам не за что сердиться на меня. Вы хотите уехать в этой лодке? Нет! Нет! Вы бросите меня! Нельзя открыть двери рая лишь для того, чтобы снова захлопнуть их. Вы должны остаться! И потом, теперь ведь еще рано. О! Я люблю тебя!

Она бросилась к нему, обвила его шею руками и сплела пальцы, словно удерживая Эбенезера и одновременно обращаясь к небесам с горячей молитвой.

Он осторожно освободился от этих нежных уз, как ни сжимала руки Дерюшетта. Она опустилась на камень, покрытый плющом, машинально подняв до локтя рукав платья и обнажив точеную руку. Глаза ее вспыхнули странным, затуманенным блеском. Лодка приближалась.

Эбенезер ласково приподнял голову Дерюшетты; девушка казалась вдовой, юноша – старцем. Он с благоговением прикоснулся к ее волосам; несколько мгновений смотрел на нее, затем поцеловал в лоб и сказал дрожащим, идущим из глубины души голосом, в котором отразилась вся его тоска:

– Прощай.

Дерюшетта разрыдалась.

В эту минуту они услышали спокойный, ровный голос:

– Почему вы не женитесь?

Эбенезер обернулся. Дерюшетта подняла глаза.

Перед ними стоял Жиллиат.

Он вышел из-за поворота боковой тропинки.

Жиллиат выглядел совсем иначе, чем накануне. Он причесался, побрился, обул башмаки; на нем была белая рубашка с отложным воротником и новая матросская одежда. На мизинце блестело золотое кольцо. Он казался спокойным, но был очень бледен.

Страдающая маска из бронзы – вот что представляло собой его лицо.

Они, пораженные, смотрели на него. Несмотря на то что он был неузнаваем, Дерюшетта узнала его сразу. Слова, произнесенные им, были так далеки от мыслей, поглощавших Эбенезера и Дерюшетту в ту минуту, что не дошли до их сознания.

Жиллиат продолжал:

– Зачем вам расставаться? Венчайтесь. Вы уедете вместе.

Дерюшетта вздрогнула. Судорога прошла по всему ее телу.

Жиллиат сказал:

– Мисс Дерюшетте двадцать один год. Она сама отвечает за свои поступки. Дядя больше ей не опекун. Если вы любите друг друга…

Дерюшетта робко перебила его:

– Как вы здесь очутились?

– Венчайтесь, – произнес в ответ Жиллиат.

Дерюшетта начинала понимать, о чем он говорит. Она пролепетала:

– Мой бедный дядя…

– Он не даст вам разрешения на брак, – сказал Жиллиат, – но если вы уже будете мужем и женой, то вынужден будет согласиться. К тому же вы уедете. Когда вернетесь, он простит. – И Жиллиат с горечью добавил: – Кроме того, он думает сейчас только о постройке парохода. Это займет его во время вашего отсутствия. У него есть утешение – Дюранда.

– Я бы не хотела, – проговорила Дерюшетта голосом, в котором уже слышалась радость, – причинять кому-либо огорчения.

– Они продлятся недолго, – сказал Жиллиат.

Эбенезер и Дерюшетта были ошеломлены. Понемногу они начинали приходить в себя. Мало-помалу до них доходил смысл слов Жиллиата. Какое-то смутное чувство омрачало их радость, но им было не до этого. Когда человека спасают, он не сопротивляется. Когда его ведут в рай, он становится безвольным.

Весь вид Дерюшетты, беспомощно опиравшейся на руку Эбенезера, как бы выражал желание согласиться с предложением Жиллиата. Загадочное появление этого человека и его вмешательство, сперва поразившие Дерюшетту и вызвавшие неясное ощущение беспокойства, сейчас стали делом второстепенным. Он говорил: венчайтесь. Это было понятно. Жиллиат как бы брал на себя ответственность за их поступок, и смущенная Дерюшетта понимала, что по многим причинам он имеет на это право. То, что он говорил о господине Летьерри, было верно. Эбенезер задумчиво прошептал:

– Дядя ведь не отец.

Кодре чувствовал, что перед ним открывается счастливая возможность, но в то же время в его бедном влюбленном сердце шевелились угрызения совести.

Голос Жиллиата стал резким и суровым, он говорил прерывисто, казалось, все его существо охвачено лихорадкой:

– Нельзя терять ни минуты. «Кашмир» отходит через два часа. Вы можете успеть, но нужно торопиться. Идем.

Эбенезер пристально смотрел на него. Внезапно он закричал:

– Я узнал вас! Вы спасли мне жизнь!

Жиллиат ответил:

– Не думаю.

– Там, возле рифа.

– Я даже не знаю этой местности.

– Это было в день моего приезда.

– Мы теряем время, – сказал Жиллиат.

– И если я не ошибаюсь, вы тот человек, который вчера вечером…

– Возможно.

– Как вас звать?

Жиллиат закричал:

– Лодочник, подождите нас! Мы вернемся. Мисс, вы спрашивали меня, каким образом я очутился здесь? Очень просто: я шел за вами. Вам двадцать один год. В этих краях, где взрослые люди свободны и сами отвечают за себя, можно обвенчаться за четверть часа. Пойдем по этой тропинке вдоль берега. Мы успеем пройти, прилив начнется лишь в полдень. Но только нельзя терять ни минуты. Идите за мной!

Дерюшетта и Эбенезер переглянулись. Они стояли рядом, не шевелясь, и казались пьяными. На краю пропасти, называемой счастьем, человека часто охватывают сомнения. Влюбленные все еще не понимали, что с ними происходит.

– Его зовут Жиллиат, – шепнула Дерюшетта Эбенезеру.

Жиллиат властно промолвил:

– Чего вы ждете? Я сказал вам, чтобы вы шли за мной.

– Куда? – спросил Эбенезер.

– Туда!

И Жиллиат указал рукой в сторону церкви. Они пошли за ним.

Жиллиат шел впереди твердым шагом. А они ступали как-то неуверенно. Когда подходили к маленькому домику, стоявшему рядом с колокольней, на чистых, прекрасных лицах Эбенезера и Дерюшетты уже играло нечто, похожее на улыбку. Близость церкви несла им свет. Жиллиату она сулила тьму. Казалось, злой дух ведет две души в рай.

Эбенезер и Дерюшетта не отдавали себе отчета в том, что с ними происходило. Вмешательство этого человека было соломинкой, за которую ухватились тонущие. Они шли за Жиллиатом с покорностью отчаяния, заставляющей следовать за первым встречным. Тот, кто готов умереть, не размышляет над своими поступками. Дерюшетта наивно и доверчиво следовала туда, куда ее вели.

Эбенезер глубоко задумался. Дерюшетта была совершеннолетней. Формальности брака в англиканских странах весьма просты, особенно в этих уголках, где деканы приходов пользуются неограниченной властью. Тем не менее, согласится ли декан обвенчать их, не зная даже, дал ли дядя Дерюшетты согласие на брак? Кодре сомневался в этом. Однако стоило попытаться. Во всяком случае, это было хоть маленькой отсрочкой расставания.

Но кто же этот человек? Если он действительно тот, кого вчера господин Летьерри называл своим зятем, то что означали все его действия? Он, препятствие к их счастью, вдруг превращается в провидение. Эбенезер мучился вопросами, однако все же покорно исполнял приказания, как человек, чувствующий, что спасение только в этом.

Тропинка была неровной, скользкой, местами труднопроходимой. Эбенезер, погруженный в свои мысли, не замечал луж и камней. Время от времени Жиллиат оборачивался и говорил ему:

– Осторожно, здесь камни. Подайте ей руку.