Текст книги "Труженики Моря"

Наблюдения Клюбена

Зуэла иногда заходил в портовый трактир. Клюбен знал его по внешнему виду.

Не проявляя чрезмерной гордости, он не гнушался шапочным знакомством с жуликами. Иногда и вовсе поддерживал с такими людьми отношения, открыто подавал руку и здоровался с ними. Он старался говорить с каждым плутом на его родном языке. На сей счет имел собственные изречения: «Можно извлечь добро, познавая зло», «Лесничему не вредно поговорить с браконьером», «Моряк должен знать пирата; пират – это подводный камень», «Я испытываю плута так же, как врач испытывает яд».

Против всего этого нельзя было возразить. Все находили, что капитан Клюбен прав, он поступает верно, не обладая излишней щепетильностью. Кто бы посмел его осудить? Ведь все то, что он делал, преследовало благие цели. Ему все было дозволено, ничто не могло его скомпрометировать. На хрустале не остается пятен. Всеобщее доверие было вознаграждением за его бесконечную честность. Как бы ни поступал Клюбен, все истолковывалось в хорошем смысле. Его знакомства с подозрительными личностями создавали ему лишь репутацию человека, не лишенного хитрости. Таким образом, Клюбен слыл одновременно и простаком, и хитрецом; и никто этому не удивлялся. Бывают наивные хитрецы. Эта одна из разновидностей честности, и притом особенно ценная.

«Тамолипас», закончив погрузку, готовился к отплытию.

Во вторник под вечер Дюранда пришла в Сен-Мало. Было еще совершенно светло. Когда пароход подплывал к берегу, господин Клюбен, стоя на палубе, заметил на песчаной отмели между двумя утесами двух человек, разговаривавших между собой. Он посмотрел на них в подзорную трубу и узнал одного: это был капитан Зуэла. Возможно, Клюбен узнал и второго.

Второй – рослый человек, почти седой. На нем была высокая шляпа, костюм походил на квакерский. Он не поднимал смиренно опущенных глаз.

Придя в трактир, Клюбен узнал: «Тамолипас» намеревается отплыть через десять дней. Потом выяснилось, что Клюбен собирал еще и другие сведения.

Ночью он явился к оружейнику, жившему на улице Сен-Винсент, и спросил его:

– Знаете ли вы, что такое револьвер?

– О да, – отвечал оружейник, – это американская штучка.

– Это пистолет, который сам продолжает беседу.

– Ха-ха! Вот именно! Сам спрашивает и сам отвечает.

– Да, и сам же опять задает вопрос.

– Правильно, господин Клюбен! В нем заключен вертящийся барабан.

– Да, а в барабане пять шли шесть зарядов.

Оружейник вытянул губы и причмокнул языком, в знак восхищения тряся головой.

– Это великолепное оружие, господин Клюбен. Оно будет иметь большой успех.

– Так вот, мне нужен шестизарядный револьвер.

– У меня нет.

– Как это нет? Да ведь вы торгуете оружием!

– Револьверов у меня пока нет. Видите ли, это еще новинка. Во Франции до сих пор делают только пистолеты.

– Черт возьми!

Револьверов нигде еще нет в продаже.

– Обидно!

– Но у меня есть великолепные пистолеты.

– Мне необходим револьвер.

– Да, я понимаю, что это удобнее. Постойте.

– Что?

– Мне кажется, как раз сейчас в Сен-Мало можно достать то, что вам нужно.

– Револьвер?

– Да.

– И он продается?

– Да.

– Где?

– Это я для вас узнаю.

– Когда вы сможете дать мне ответ?

– При первом удобном случае.

– Когда мне зайти за ответом?

– Уж если я вам достану там револьвер, он будет отличный!

– Когда же я узнаю ответ?

– Придете в следующий раз и узнаете.

– Но не говорите, что это для меня, – сказал Клюбен.

Клюбен что-то уносит, но назад не возвращает

Клюбен нагрузил Дюранду, взял быков и несколько пассажиров и, как обычно, покинул Сен-Мало в пятницу утром.

Когда пароход вышел достаточно далеко в открытое море и Клюбен на несколько минут мог покинуть капитанский мостик, он спустился в свою каюту, заперся там, взял дорожный мешок, положил в него просмоленный костюм, бисквиты, несколько банок консервов, несколько фунтов шоколаду, хронометр и подзорную трубу, затянул мешок и запер его на замок. Затем спустился в трюм и вскоре вышел оттуда, неся одну из тех веревок с крючьями, которые используют в море конопатчики, а на суше – воры. С помощью таких веревок легко взбираться по стенам и отвесным склонам.

Прибыв на Гернзей, Клюбен отправился в Тортеваль. Там он провел тридцать шесть часов. Уходя, взял с собой саквояж и веревку, но вернулся с пустыми руками.

В те времена, которые теперь уже кажутся нам историческими и отдаленными, в Ламаншском проливе процветала контрабанда. У западного берега Гернзея часто показывались суда контрабандистов. Есть люди, до сих пор помнящие это время, до мельчайших деталей знающие все, что происходило там полвека назад, и они могут назвать крупнейшие суда, занимавшиеся подобным делом. Не проходило недели, чтобы одно-два таких судна не подплыли к берегу Гернзея. Это носило характер почти регулярного морского сообщения. Одна из бухт на острове Серк до сих пор еще называется «Лавкой», потому что в гроте возле этой бухты контрабандисты продавали свой товар. У них имелся даже свой жаргон, который теперь в Ламаншском архипелаге уже забыт. Этот жаргон был довольно близок к испанскому языку.

Во многих пунктах английского и французского побережья контрабанда находилась в тайной дружеской связи с легальной, патентованной торговлей. Не один крупный финансист впускал к себе контрабандистов, правда, через потайную дверь; скрытым образом контрабанда пронизывала всю торговую и промышленную систему. За спиной торговца стоял контрабандист – такова была история многих обогащений. Сеген говорил, что таким путем составил себе состояние Бурген; Бурген заявлял то же самое про Сегена. Ручаться за их слова нельзя; быть может, они клеветали друг на друга. Но как бы там ни было, закон преследовал контрабанду, а торговля ей покровительствовала. Контрабандисты имели связи даже с «высшим светом». В этом невинном по внешнему виду гроте некогда столкнулся Мандрен[12]12
  Знаменитый разбойник XVIII века, чье имя стало нарицательным.


[Закрыть] с графом Шароле[13]13
  Сын Людовика III, принца Кондэ (1700–1760). Отличался невероятной жестокостью.


[Закрыть].

Все эти дела требовали самой строгой тайны. Каждому контрабандисту было известно многое, о чем он молчал. Для них это закон. Первое достоинство контрабандиста – уметь держать язык за зубами. Без молчаливости нет контрабанды. Тайна контрабандной торговли – своего рода тайна исповеди.

Тайны охранялись свято. Контрабандист, поклявшийся молчать, исполнял свою клятву. На каждого из них вполне можно было положиться. Однажды судья, допрашивавший контрабандиста, подверг его пыткам для того, чтобы заставить назвать то лицо, которое снабжало его деньгами для закупки контрабандного товара. Несмотря на мучения, контрабандист не выдал тайны, а между тем, этим лицом был допрашивавший его судья. Один из сообщников вынужден был на глазах у всех исполнить закон и подвергнуть своего товарища пыткам, а второй, несмотря на страдания, остался верен своей клятве.

В то время в Пленмонт наезжали два наиболее знаменитых контрабандиста – Бласко и Бласкито. Они были тезками, а у испанцев-католиков иметь одного и того же заступника на небесах считается не менее близким родством, чем являться сыновьями одного и того же отца.

Ничего не могло быть легче, но в то же время и труднее того, чтобы, зная, где собираются контрабандисты, повидать их и поговорить с ними. Для этого нужно, не имея никаких предрассудков, отправиться в Пленмонт и смело вторгнуться туда, где скрывалась тщательно оберегаемая тайна.

Пленмонт

Пленмонт, расположенный неподалеку от Тортеваля, – это одна из трех оконечностей Гернзея. Там, над морем, возвышается мыс, покрытый зеленью.

Мыс этот пустынен. Единственный стоящий на нем дом лишь подчеркивает такую пустынность и делает ее жуткой. Говорят, дом нечист. Верно это или нет, но во всяком случае у него очень странный вид.

Одноэтажное гранитное здание окружено зеленой лужайкой. Оно прекрасно сохранилось и кажется обитаемым. Его стены и крыша выглядят крепкими, камин и черепица целы, на крыше возвышается новенькая труба. Задней стороной дом обращен к морю. Со стороны берега его охраняет глухая стена. Если внимательно всмотреться в нее, то можно заметить замурованное окно. В боковых стенах дома тоже видны три окна, одно из них выходит на восток, остальные два – на запад. Все эти окна также замурованы. Лишь в фасаде, глядящем на остров, есть дверь и два окна. Однако и дверь и окна заложены камнями. Приблизившись к дому вплотную, замечаешь, что внизу есть еще два незамурованных окна. Но те, что заложены камнями, производят менее мрачное впечатление, чем эти открытые. Они похожи на черные, зияющие дыры, в них нет ни стекол, ни задвижек. Они напоминают темные пустые глазницы, и сквозь них видно, что внутри дом пуст, там нет ни карнизов, ни обоев, ни мебели – один голый камень. Внутри дом похож на пустой склеп.

Со стороны берега дожди размывают фундамент; крапива, волнуемая ветром, колышется у подножия стен. Кругом не видно ни одного человеческого жилья. Дом пуст и тих. Но если остановиться и приложить ухо к стене, можно иногда расслышать в нем звуки, напоминающие хлопанье крыльев. Над заложенной камнями входной дверью, на каменной перекладине высечены буквы «ELM-PBLIG» и дата – 1780.

По ночам дом освещен луной. Море окружает его с трех сторон. Местность, где расположено это жилище, красивая, но мрачная. Красота ее таит в себе какую-то загадку. Почему никто не живет в этом доме? Вокруг прекрасно, дом хорош. Почему такое запустение? В голове возникают недоуменные вопросы: земля вокруг плодородна, отчего же ее никто не возделывает? Хозяина нет, дверь завалена. Что это за место? Почему его покинули люди? Что здесь происходит? Если ничего, то почему никого нет? Если жилище спит, то отчего его никто не разбудит? В мозгу возникают образы бушующего шквала, ветра, птиц, животных и людей, населяющих этот покинутый дом. Каким прохожим служит он приютом?

Град и дождь стучатся в окна. Долетавшие во время бурь волны оставили следы на задней стене дома. По комнатам разгуливает ветер. Может быть, здесь совершено преступление. По ночам кажется, будто дом зовет на помощь. Возможно, из него доносятся голоса. О ком думает он в своем одиночестве? Какую тайну хранит? Он страшен даже днем, каким же тогда бывает по ночам? Что происходит здесь между вечерней и утренней зарей? В этих камнях заключена какая-то ужасная загадка. В этих комнатах живут не просто тени: в них спрятана сама неизвестность.

После захода солнца рыбачьи лодки возвратятся в гавань, птицы умолкнут, пастух за соседним утесом угонит своих коз, между камнями начнут скользить пресмыкающиеся, выходящие по ночам за добычей, в небе засверкают звезды, подует ночной ветерок, а эти два окна будут по-прежнему зиять черными впадинами. Вот почему у суеверных людей дом вызывает представление о привидениях, призраках, ночных ужасах и темных, таинственных духах.

Дом «нечист» – этим все сказано.

Легковерные дают всему собственное объяснение; у здравомыслящих на сей счет другое мнение, они говорят: «Ничего не может быть проще, чем этот дом – старый наблюдательный пост, возведенный в эпоху войн и революции. Он был построен для того, чтобы следить за контрабандистами. По окончании войны дом забросили; не разрушили его потому, что он еще может пригодиться. Дверь и окна фасада заложили камнями, чтобы люди не могли проникнуть внутрь; окна со стороны моря замуровали с целью уберечь дом от ветров. Вот и все».

Но суеверные люди стоят на своем. Прежде всего, здание построено вовсе не в эпоху войн и революций: на нем стоит дата – 1780 год. Значит, оно возведено до революции. Затем, это вовсе не наблюдательный пост: на нем высечены буквы «ELM-PBILC» – соединенные монограммы двух фамилий, и следовательно, дом был построен для жилья какой-то недавно поженившейся супружеской четы. Ясно, что здесь жили. Почему же в нем теперь никого нет? Если дверь и окна заложили для того, чтобы никто не мог туда войти, то почему же оставили два нижних окна открытыми? Нужно было закрывать все или не закрывать ничего. И почему нет стекол и задвижек? Если замуровали окна с трех сторон, то отчего не замуровали с четвертой? Дождь не может проникнуть в дом с юга, но ему открыт вход с севера.

Эти люди ошибаются, конечно, но и слишком здравомыслящие тоже не правы. Загадка остается загадкой. Несомненно лишь одно – для контрабандистов этот дом был теперь скорее полезен, чем опасен.

Страху свойственно преувеличивать истинное значение вещей. Конечно, многие таинственные ночные явления, приписываемые дому, могли быть объяснены тем, что в нем останавливались разные темные дельцы, подозрительные личности, прячущиеся там с недобрыми намерениями и умышленно создающие вокруг него ореол таинственности.

В те далекие времена такая дерзость была возможна. Полиция, особенно в маленьких государствах, отличалась от той, что существует в наши дни.

К тому же дом был особенно удобен для ночных встреч контрабандистов именно потому, что пользовался дурной славой. Они могли не опасаться облавы. Нельзя же пожаловаться таможенникам или полицейскому сержанту на привидения. Суеверные люди творили крестное знамение, но не доносили властям. Если они замечали что-нибудь, то молча удирали подальше. Существует невольное, но несомненное соглашение между теми, кто пугает, и тем, кто пугается. Испуганные испытывают ужас, им кажется, что они узнали часть какой-то тайны, и они боятся рассказывать о своем страхе, который представляется этим людям таинственным. Потому они и молчат. Кроме того, ими движет инстинкт: немота сопровождает испуг. Кажется, будто ужас говорит этим людям: «Тс-с-с…»

Нельзя забывать, что это происходило в те времена, когда гернзейские крестьяне верили – ежегодно в определенный день повторяется вифлеемское чудо; тогда в рождественскую ночь ни один крестьянин не осмеливался входить в хлев, потому что боялся увидеть там коленопреклоненных быков и ослов.

Что ни говори, дом пользовался дурной славой, и, за исключением редких случаев, никто к нему не приближался. Никому не хотелось натолкнуться на исчадие ада.

Страх охранял этот дом от любопытных, которые могли бы подсмотреть, а потом донести о том, что там происходит; поэтому не было ничего легче, чем проникнуть внутрь при помощи веревочной лестницы или даже обыкновенной деревянной, принесенной из ближайшего селения. Спрятанные в доме припасы давали возможность в полной безопасности выжидать здесь случая, когда представится оказия бежать на каком-нибудь судне. Сохранился рассказ о том, что лет сорок назад один беглец, не то политик, не то коммерсант, жил некоторое время, прячась в таинственном пленмонтском доме, откуда он на рыбачьем судне пробрался в Англию. А уж из Англии легко доехать до Америки.

Рассказывают также о том, что провизия, оставленная в этом доме, не пропадает; Люцифер охраняет ее, зная, что тот, кто ее оставил, должен рано или поздно вернуться.

С вершины, где расположен дом, на юго-востоке, в отдалении одной мили от берега, виден риф Гануа.

Хорошему пловцу проплыть расстояние между Пленмонтом и Гануа трудно, но сделать это возможно. Мы уже говорили, что Клюбену такое было под силу. Кроме того, тот, кому знакомо дно в этих местах, может дважды останавливаться и отдыхать: сначала на так называемом Круглом камне, а затем дальше, отплыв несколько влево, – на Красном камне.

Разорители гнезд

Как раз в это время, приблизительно в тот же субботний день, когда Клюбен ходил в Тортеваль, произошел необычайный случай, о нем сначала знали немногие, и слух об этом распространился гораздо позже. Мы только что говорили: многие явления остаются неизвестными именно благодаря тому ужасу, который они внушают очевидцам.

В ночь с субботы на воскресенье – мы точно указываем срок и настаиваем на нем – трое детей взобрались на Пленмонтский утес. Они возвращались в свою деревню с морского берега. Это были разорители гнезд. Везде, где есть береговые скалы с углублениями, удобными для птиц, мальцы разоряют гнезда. Мы уже говорили об этом. Вспомните, как поступал по отношению к таким детям Жиллиат.

Эти разорители гнезд – своего рода «уличные мальчишки» побережий. Они отличаются большой смелостью.

Ночь была темна, тучи затянули небо. На тортевальской колокольне, похожей на круглую магистерскую шапочку, пробило три часа.

Почему дети возвращались домой так поздно? Очень просто: они охотились за гнездами чаек. В этом году была прекрасная весна, и чайки начали нестись очень рано. Дети увлеклись наблюдением за возней птиц и забыли о времени. Между тем наступил прилив, мальчишек окружила вода; они не могли уже добраться до бухточки, где привязали свою лодку, и должны были ждать на утесе, пока не наступит отлив. Поэтому-то возвращались домой поздно ночью. В таких случаях матери ждут своих детей с лихорадочным беспокойством, а когда все кончается благополучно, их радость находит себе выход в гневе, а слезы – в тумаках. Поэтому мальчики торопились, заранее страшась того, что их ожидает. Они спешили, но в то же время охотно опоздали бы еще больше, да и вообще не испытывали никакого желания оказаться дома. Они знали, что вместе с поцелуями радости их ждут побои.

Лишь один из ребят мог ничего не опасаться – он был сирота. Маленький француз, у которого не было ни отца, ни матери, в тот момент чрезвычайно радовался такому обстоятельству. Никто его не ждет, и никто не станет бить. Остальные двое были гернзейцами, родом из Тортеваля.

Взобравшись на крутой склон, разорители гнезд очутились на лужайке, где стоял заброшенный дом.

Неудивительно, что их охватил страх: это случалось со всеми прохожими, а особенно с детьми, да еще в столь поздний час.

С одной стороны, они почувствовали желание бежать со всех ног; с другой, им хотелось остановиться и хорошенько рассмотреть таинственный дом. Они так и сделали.

Дом был черным и казался грозным. Посреди пустыря стояла темная, симметричная громада с прямыми углами, напоминающая алтарь мрака.

Первой мыслью детей было удрать; второй – подойти ближе. Они никогда не видели этот дом в столь поздний час. Ими завладело желание испытать страх. К тому же среди них ведь был маленький француз. И дети приблизились к дому. Известно, что французы ни во что не верят. А ведь на людях и смерть красна: каждого из них ободрило то, что его товарищи с ним.

Кроме того что они были охотниками за гнездами, детьми, общий возраст которых не больше тридцати лет, они приблизились к тайне: не останавливаться же на полпути! Раз они были так близко от дома, как можно не заглянуть внутрь? Тот, кто отправляется на охоту, незаметно для себя уходит все дальше и дальше; тот, кто ищет открытий, увлекается все больше и больше; они столько раз заглядывали в птичьи гнезда; почему же им не заглянуть в гнездо привидений, даже в сам ад? Ведь черти – желанная добыча. Сначала мальчишки охотились за чайками, теперь захотели перейти на чертенят. По крайней мере, они узнают, правду ли им рассказывают родители обо всех этих ночных ужасах. Что может быть заманчивее, чем проверить подлинность сказок, увидеть самим то, что видели старухи.

Все эти мысли быстро пронеслись в головах бесстрашных разорителей гнезд и придали им смелости. Они пошли по направлению к дому.

Между прочим, малец, который предводительствовал в этом отважном предприятии, был вполне достоин такой чести. Этот смелый, решительный мальчик, ученик конопатчика, рано стал взрослым, он спал в сарае на соломенной подстилке и самостоятельно пробивал себе дорогу в жизни. У него был звонкий голосок, мальчишка прекрасно взбирался на деревья, перелезал через ограды, без всяких ложных предрассудков обносил мимоходом фруктовые деревья, попадавшиеся ему на пути. Он уже работал на верфях по ремонту воинских судов. Это было дитя случая, веселый сирота, рожденный где-то во Франции, смелый, готовый отдать нищему последний грош, насмешливый, добрый, светлый блондин, почти рыжий, видавший настоящих парижан. В настоящее время он зарабатывал на кусок хлеба тем, что конопатил лодки рыбаков. Когда он был сыт, то позволял себе отдохнуть и отправлялся разорять птичьи гнезда. Таков был маленький француз.

Чем-то зловещим веяло от этого пустынного места. Все было угрюмо. Молчаливый утес совсем рядом оканчивался крутым обрывом. У подножия его расстилалось безмолвное море. Ветра не было, и даже трава не шевелилась.

Разорители гнезд медленным шагом приближались к дому. Впереди шел французик.

Один из них, рассказывая позже то, что сохранилось у него в памяти, добавлял: «А дом молчал».

Они подошли, затаив дыхание, как будто приблизились к зверю.

Ступая по неудобным камням, разорители гнезд подкрались к задней стороне дома; они были уже совсем близко, но видели только замурованный южный фасад; обойти слева и заглянуть внутрь с другой стороны, где были два черных окна, они не решались – сделать это слишком страшно.

Но мало-помалу мальчики набрались храбрости, и маленький конопатчик шепотом сказал:

– Давайте обойдем; с той стороны должно быть самое интересное. Нужно заглянуть в те черные окна.

Они обошли здание слева и очутились по ту сторону дома.

В окнах горел свет. Дети пустились наутек.

Когда они оказались достаточно далеко, маленький француз, обернувшись, сказал:

– Постойте! Глядите-ка, свет погас.

И в самом деле, окна почернели. Черный силуэт дома вырисовывался на фоне сумрачного неба.

Их страх еще не прошел, но любопытство взяло верх. Они опять приблизились. Внезапно в обоих окнах вновь вспыхнул свет.

Тортевальские мальчики тотчас же снова бросились бежать. Французский чертенок не осмелился идти вперед, но остался на месте. Он стоял неподвижно, лицом к дому, и пристально смотрел на него.

Огонь еще раз потух и зажегся вновь. Это было страшно. Отсветы окон бросали длинные полосы на покрытую ночной росой траву. И вдруг на внутренней стене ясно обозначились шевелящиеся профили и тени огромных голов.

В доме не было ни потолков, ни перегородок – четыре стены и крыша. Ясно поэтому, что свет появлялся одновременно в обоих окнах.

Видя, что французик стоит неподвижно, остальные мальчики шаг за шагом вернулись к нему, дрожа от страха и любопытства. Конопатчик шепнул им:

– В доме есть привидения. Я видел нос одного из них.

Маленькие тортевальцы, спрятавшись за спиной французика, выглядывали из-за его плеча, становясь на цыпочки, и чувствовали себя в безопасности, так как он словно щит отгораживал их от привидений.

Казалось, и дом смотрит на них. В непроглядной тьме зияли два красных отверстия – окна. Свет то появлялся, то исчезал, и мерещилось, что это моргают страшные глаза. Очевидно, там кто-то расхаживал с потайным фонарем.

Вдруг у одного из окон выросла черная человеческая фигура, вынырнувшая из окружающей ее тьмы, а затем исчезла внутри. Похоже было на то, что кто-то вошел в дом.

Входить через окна – обыкновение воров.

Свет вспыхнул на один миг ярче, затем погас и больше не появлялся. Дом опять стал черным, и тогда изнутри послышался шум. Он походил на человеческие голоса. Часто так бывает: когда видно, то ничего не слышно; когда ничего не видно – становится слышно.

Ночь на море особенно безмолвна, тишина и тьма чрезвычайно глубоки. Когда нет ветра и волны спокойны, в широком пространстве, где в другую погоду нельзя расслышать полета орла, слышно жужжание мухи. В тишине гулко раздавался малейший шорох, доносившийся из окон дома.

– Посмотрим, – сказал французик.

И он осторожно шагнул в направлении к дому.

Остальным мальчикам было так страшно, что они последовали за ним, ведь не решались убежать одни.

Дети прокрались мимо большой вязанки хвороста, которая почему-то подбодрила их, но в это время сова, дремавшая на одном из ближайших кустов, поднялась в воздух, шелестя крыльями. Полеты сов какие-то косые, неровные, эти птицы делают неожиданные повороты. Сова пролетела мимо мальчуганов, взглянув на них своими круглыми светящимися глазами.

Мальчики, следовавшие за маленьким французом, вздрогнули. Но французик пробормотал:

– Ты опоздала, старушка. Я хочу увидеть, что там такое.

И он пошел дальше.

Под его башмаками, подбитыми гвоздями, хрустел тростник, но это не мешало ему ясно различать все звуки, которые доносились из дома и становились то тише, то громче, как всегда бывает при разговоре.

Через минуту мальчик прошептал:

– Собственно говоря, одни только дураки верят в привидения.

Смелость одного в минуту опасности заражает остальных и толкает их вперед. Тортевальские мальчишки следовали за маленьким конопатчиком, не отставая от него ни на шаг.

Им казалось, таинственный дом растет у них на глазах. Но это был не только оптический обман, вызванный страхом: дом действительно увеличивался по мере того, как они к нему приближались.

Между тем звуки голосов внутри раздавались все более и более явственно. Дети прислушивались, они воспринимали все преувеличенно. Это был не шепот, не бормотание, но и не громкий гул. Временами можно было разобрать отдельные слова – странные, непонятные выражения. Мальчики остановились, напрягли слух, потом снова двинулись вперед.

– Это похоже на разговор привидений, – пробурчал маленький конопатчик, – но я в них не верю.

Тортевальские мальчуганы охотно спрятались бы за вязанкой хвороста, однако она была уже далеко, а конопатчик все продолжал идти вперед. Они боялись, что он их бросит, и не смели отойти от него ни на шаг.

Взволнованные, ребята следовали за своим проводником. Французик, обернувшись, сказал:

– Вы ведь знаете, что все это сказки. Привидений не существует.

Дом вырастал перед ними все выше, голоса становились все явственнее.

Приблизившись вплотную, разорители гнезд увидели, что в доме горит потайной фонарь, заслоненный чем-то со стороны окон. Ребята остановились.

Один из тортевальских мальчиков заявил:

– Никаких привидений здесь нет, одни ведьмы.

– Что это висит в окне? – спросил другой.

– Веревка.

– Не веревка, а змея.

– Это веревка повешенного, – с уверенностью заявил француз. – Говорят, она приносит счастье. Но я в такое не верю.

В три прыжка он очутился у самой стены дома. Его поспешность была лихорадочной.

Остальные двое, дрожа и прижимаясь к смельчаку, последовали за ним. Дети припали ухом к стене. В доме продолжали разговаривать. Вот о чем говорили привидения:

– Итак, решено?

– Решено.

– Сказано?

– Сказано.

– Человек будет ожидать здесь и сможет отправиться в Англию вместе с Бласкито?

– Если заплатит.

– Да, если заплатит.

– Бласкито возьмет его в свою лодку.

– Не спрашивая его, откуда он явился?

– Это нас не касается.

– Не допытываясь его имени?

– Незачем спрашивать имени, был бы кошелек.

– Хорошо. Человек будет ждать в этом доме.

– Пусть он захватит с собой еду.

– Будет сделано.

– Куда он ее денет?

– Я принесу с собой мешок.

– Прекрасно!

– Могу я оставить мешок здесь?

– Контрабандисты не воры.

– А вы все когда отплываете?

– Завтра утром. Если бы ваш человек сделал необходимые приготовления, он мог бы отправиться вместе с нами.

– Он еще не готов.

– Это его дело.

– Сколько дней ему придется ждать здесь?

– Дня три-четыре. Около того.

– А Бласкито точно приедет сюда?

– Точно.

– Сюда, в Пленмонт?

– В Пленмонт.

– Когда именно?

– На будущей неделе.

– В какой день?

– В пятницу, субботу или воскресенье.

– А он не обманет?

– Он мой тезка.

– Он всегда держит слово?

– Всегда. Он ничего не боится. Я – Бласко, он – Бласкито.

– Значит, он не может не явиться на Гернзей?

– Мы здесь бываем поочередно: в одном месяце я, в другом – он.

– Понимаю.

– Считая от сегодняшнего дня, не пройдет и пяти суток, как Бласкито будет здесь.

– А если море разыграется?

– Если случится буря?

– Да.

– Тогда Бласкито приедет позже, но будет точно.

– Откуда он плывет?

– Из Бильбао.

– Куда направится?

– В Портленд.

– Это хорошо.

– Или в Торбей.

– Это еще лучше.

– Ваш человек может быть спокоен.

– Бласкито не выдаст его?

– Предателями бывают трусы. Мы не трусы. Измена ведет в ад.

– Никто нас здесь не слышит?

– Ни услышать, ни увидеть нас невозможно. Сюда никто не решается подходить.

– Я знаю.

– Да и кто бы осмелился нас подслушивать!

– В самом деле.

– А если бы кто и услышал, то ничего бы не понял. Мы изъясняемся, используя наречие, которого никто не знает. Вы знаете его, потому что вы – наш.

– Я пришел только для того, чтобы условиться с вами.

– Прекрасно.

– Теперь я ухожу.

– Ладно.

– Скажите, а что если пассажир захочет, чтобы Бласкито отвез его не в Портленд и не в Торбей?

– Лишь бы у него были деньги.

– Бласкито сделает все, что он захочет?

– Бласкито сделает все, чего пожелают деньги.

– Сколько времени продолжается путь до Торбея?

– Это зависит от ветра.

– Часов восемь?

– Около того.

– Бласкито подчинится своему пассажиру?

– Если море подчинится Бласкито.

– Ему хорошо заплатят.

– Золото – это золото, но ветер – это ветер.

– Правильно.

– Человек, у которого есть деньги, делает все, что ему заблагорассудится. Однако ветрами управляет бог.

– Тот, кто поедет с Бласкито, будет здесь в пятницу.

– Хорошо.

– В какое время Бласкито явится сюда?

– Ночью. Ночью приезжают, ночью уезжают. Нашу жену зовут море, а нашу сестру – ночь. Жена иногда изменяет; сестра – никогда.

– Все ясно; прощайте.

– Прощайте. Хотите глоток водки?

– Благодарю!

– Лучше всякого сиропа.

– Итак, вы дали слово!

– Моему слову можно верить.

– Прощайте!

– Вы дворянин, а я рыцарь.

Было совершенно ясно, что так разговаривать могут только привидения. Дети побоялись слушать дальше и бросились наутек, но теперь уж маленький француз, окончательно убежденный в существовании нечистой силы, бежал быстрее остальных.

В ближайший вторник Клюбен прибыл на Дюранде в Сен-Мало. «Тамолипас» уже стоял на рейде.

Между двумя затяжками трубки Клюбен спросил хозяина трактира:

– Когда уходит «Тамолипас»?

– В четверг, послезавтра, – ответил трактирщик.

В этот вечер Клюбен, отужинав за столом береговой охраны, против обыкновения ушел из трактира. Он даже не уладил всех дел, касавшихся Дюранды, и не собрал сведений о том, какой у него будет обратный груз. Со стороны столь исполнительного человека это выглядело очень странно.

Кажется, он заходил на несколько минут к своему другу – меняле.

Клюбен вернулся через два часа после того, как прозвучал сигнал тушить огни. Сигнал дается в десять часов вечера. Следовательно, господин Клюбен возвратился в полночь.