Текст книги "Труженики Моря"

Предусмотрительность самоотверженности

Когда они вошли в церковь, пробило половину одиннадцатого.

Благодаря раннему часу и безлюдью в городе, храм в тот день пустовал.

В глубине, у стола, заменяющего в англиканских церквах алтарь, находилось три человека. Это был декан со своим помощником и причетник. Декан, Жакмен Герод, сидел; остальные двое стояли.

Открытая Библия лежала на столе.

Сбоку, на пюпитре, была раскрыта другая книга, – регистр прихода. Внимательный глаз мог заметить в ней только что заполненную страницу, на которой еще не высохли чернила. Тут же стояла чернильница и лежало перо.

Увидев входящего Эбенезера Кодре, Жакмен Герод поднялся.

– Я вас жду, – сказал он. – Все готово.

Декан действительно был в торжественном облачении.

Эбенезер посмотрел на Жиллиата.

Герод добавил:

– Я к вашим услугам, коллега.

Он поклонился. Судя по взгляду декана, было ясно, что для него существовал лишь один Эбенезер как духовное лицо и джентльмен. Кланяясь, он не имел в виду ни Дерюшетту, стоявшую рядом, ни Жиллиата, находившегося сзади. Его взгляд был направлен лишь на Эбенезера. Незаметные оттенки в поведении всегда подчеркивают принадлежность того или иного лица к так называемому хорошему обществу. Герод со сдержанной любезностью продолжал:

– Коллега, поздравляю вас дважды. Ваш дядя умер, и вы женитесь. Дядя сделал вас богатым; жена принесет вам счастье. Наконец, теперь, когда пароход будет восстановлен, господин Летьерри тоже снова станет богатым, чему я весьма рад. Мисс Летьерри родилась в этом приходе; я установил дату ее рождения по местным метрическим книгам. Мисс Летьерри совершеннолетняя и властна распоряжаться собой. Ее дядя, единственный родственник девушки, согласен. Вы хотите обвенчаться немедленно из-за вашего отъезда, я понимаю: но так как это не простая свадьба, а венчание приходского пастора, я предпочел бы придать обряду больше торжественности. Мне придется сократить его, чтобы сделать вам приятное; ну что ж, важность богослужения от этого не уменьшится. Запись в книге уже сделана, и нужно только вписать имена. Согласно закону и обычаю, венчание может быть совершено сразу после записи имен. Необходимое оглашение было сделано сегодня утром; я несколько нарушил правила, так как оглашение должно производиться по крайней мере за неделю; но я подчинился необходимости, ввиду вашего отъезда. Пусть будет так. Я вас обвенчаю. Наш причетник станет свидетелем жениха; что касается свидетеля со стороны невесты…

Герод посмотрел на Жиллиата.

Жиллиат кивнул головой.

– Прекрасно, – сказал декан.

Эбенезер стоял неподвижно. Дерюшетта окаменела от восторга.

Герод продолжал:

– Однако есть все же одно препятствие.

Дерюшетта вздрогнула.

– Посланник господина Летьерри, находящийся здесь, – продолжал декан, – который явился от его имени просить разрешения на венчание и подписал текст оглашения, – не называя Жиллиата, он большим пальцем левой руки указал в его сторону, – заявил мне сегодня утром, что господин Летьерри очень занят, не может явиться лично и выразил желание, чтобы обряд венчания был совершен немедленно. Этого заявления, переданного на словах, недостаточно. Я не могу принять на себя ответственность за последствия, которые могут возникнуть из-за подобного нарушения правил, и не могу совершить обряд венчания сейчас же, не получив хотя бы письменного подтверждения о согласии господина Летьерри.

– За этим дело не станет, – сказал Жиллиат.

С этими словами он протянул Героду какую-то записку.

Декан взял бумагу, пробежал глазами несколько строк, показавшихся ему ненужными, и прочел вслух: «… Отправляйся к декану и получи разрешение на венчание. Я хочу сыграть свадьбу как можно скорее, лучше всего – сейчас же…».

Он, положив записку на стол, сказал:

– Подпись Летьерри. С его стороны было бы вежливее адресовать записку мне. Но, поскольку речь идет о моем коллеге, я не стану требовать большего.

Эбенезер опять посмотрел на Жиллиата. Души людей умеют понимать друг друга – Эбенезер чувствовал какой-то обман; но у него не было сил, возможно, ему не хотелось заявить об этом. То ли оттого, что он бессознательно подчинился чужому героизму, то ли потому, что совесть его была усыплена внезапным счастьем, сверкнувшим как молния, он молчал.

Декан, взяв перо, заполнял строки в раскрытой странице книги. Затем выпрямился и жестом пригласил Эбенезера с Дерюшеттой к столу.

Церемония началась. Она была необычна.

Эбенезер и Дерюшетта стояли рядом перед священником. Тот, кто когда-либо во сне видел, что женится, поймет их переживания. Жиллиат находился поодаль, в тени колонны.

Проснувшись этим утром, Дерюшетта в отчаянии думала о саване и могиле, поэтому оделась в белое. Такой траурный наряд стал свадебным. Белое платье превращает девушку в невесту. Смерть – тоже венчание.

Дерюшетта вся сияла от счастья. Никогда еще не выглядела она так прекрасно. Недостаток ее наружности, пожалуй, заключался в том, что она была слишком хорошенькой, но не красивой. Красота ее была грешна, если можно назвать грехом избыток грации. Дерюшетта в спокойном состоянии, до столкновения с горем и страстью, казалась, как мы говорили, очень миловидной. Теперь прелестная девочка превращалась в идеальную девушку. Возвысившаяся от любви и страданий, она сделала, если можно так выразиться, шаг вперед. Дерюшетта была столь же чиста, но стала как-то значительнее, ее свежесть приобрела новый аромат. Это был бутон, превратившийся в лилию.

На щеках ее пока не высохли слезы. Скатившаяся слеза, быть может, еще дрожала в уголке ее губ. Едва заметные следы недавнего огорчения – лучшее украшение счастливого лица.

Декан, стоя за столом, положил руку на Библию и громко спросил:

– Есть ли препятствия к этому браку?

Никто не ответил.

– Аминь, – произнес декан.

Эбенезер и Дерюшетта приблизились на шаг к Жакмену Героду.

Герод сказал:

– Иов Эбенезер Кодре, хочешь ли ты, чтобы эта женщина была твоей женой?

Эбенезер ответил:

– Да.

Декан продолжал:

– Дюранда-Дерюшетта Летьерри, хочешь ли ты, чтобы этот человек был твоим мужем?

Дерюшетта, душа которой, подобно лампе, переполненной маслом, замирала от избытка счастья, прошептала:

– Да.

Тогда, следуя англиканскому обряду венчания, декан обвел глазами полутемную церковь и торжественно спросил:

– Кто отдает эту женщину в жены этому человеку?

– Я! – сказал Жиллиат.

Наступило молчание. Эбенезер и Дерюшетта, охваченные блаженством, в то же время испытывали странную неловкость.

Герод вложил правую руку невесты в правую руку жениха, и Эбенезер сказал Дерюшетте:

– Дерюшетта, я беру тебя в жены, и, будешь ли ты хорошей или плохой, богатой или бедной, здоровой или больной, я буду любить тебя до смерти – клянусь тебе в этом.

Декан вложил правую руку жениха в правую руку невесты, и Дерюшетта сказала Эбенезеру:

– Эбенезер, я беру тебя в мужья, и, будешь ли ты хорошим или плохим, богатым или бедным, здоровым или больным, я буду слушаться тебя и помогать тебе до самой смерти – клянусь тебе в этом.

Декан спросил:

– Где кольцо?

Это стало неожиданностью. У Эбенезера, захваченного врасплох, кольцá не оказалось. Жиллиат снял с мизинца золотое колечко и подал его декану. Очевидно, это было то самое обручальное кольцо, купленное им утром у ювелира.

Герод положил кольцо на Библию, затем протянул его Эбенезеру.

Эбенезер взял маленькую дрожащую руку Дерюшетты, надел ей кольцо на безымянный палец и сказал:

– Обручаюсь с тобой этим кольцом.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, – промолвил декан.

– Аминь, – произнес причетник.

Герод повысил голос:

– Теперь вы – муж и жена.

– Аминь, – повторил причетник.

– Помолимся, – сказал декан.

Эбенезер и Дерюшетта, повернувшись к столу, опустились на колени.

Жиллиат, продолжая стоять, склонил голову. Они преклонили колени перед Богом, он согнулся под тяжестью судьбы.

«Твоей будущей жене»

Выйдя из церкви, они увидели, что на «Кашмире» уже начали поднимать паруса.

– Вы еще успеете, – сказал Жиллиат.

Они стали спускаться по тропинке к маленькой пристани.

Теперь новобрачные шли впереди, а Жиллиат следовал за ними.

Они двигались, как два лунатика. Их растерянность лишь изменилась, но не исчезла. Влюбленные не сознавали ни того, где находятся, ни того, что с ними происходит; они бессознательно торопились, не помнили о существовании окружающего их мира, чувствовали близость друг друга, мысли их были бессвязными. Нельзя размышлять, пребывая в экстазе, точно так же, как нельзя плыть в стремительном потоке. После глубокой тьмы влюбленные вдруг попали в Ниагару радости. Их насильно втолкнули в рай. Они не говорили ни слова, но души их были полны. Дерюшетта прижимала к груди руку Эбенезера.

Шаги Жиллиата, идущего за ними, временами напоминали им о его присутствии. Они были слишком взволнованы, чтобы говорить; глубокие переживания вызывают оцепенение. Счастье давило на них своей тяжестью. Они обвенчались. Теперь уедут, потом вернутся. Все, что делал Жиллиат, было хорошо – и точка.

В глубине души влюбленные чувствовали по отношению к нему огромную благодарность. Дерюшетта смутно думала, что здесь нужно в чем-то разобраться, но откладывала это на будущее. Теперь же они соглашались на все. Они словно пребывали во власти этого решительного, неожиданно явившегося человека, который насильно сделал их счастливыми. Задавать ему вопросы, говорить с ним – было невозможно. Слишком много переживаний обрушилось на них сразу. Переживания поглотили их, и это было простительно.

События иногда напоминают град. Они сыплются на вас и оглушают. Они неожиданно врываются в мирную жизнь, и люди, которые страдают или радуются, не понимают их. Человек не разбирается в том, что с ним происходит. Он не успел подумать, как уже раздавлен, не успел понять, как уже вознесен. В течение нескольких часов Дерюшетта пережила массу потрясений: сначала она чувствовала ослепление, когда Эбенезер появился в саду; затем наступил кошмар – чудовище должно было стать ее мужем; потом отчаяние – ангел расправил крылья и готовился улететь; теперь пришла радость, неописуемая, необъяснимая – чудовище дарило ей, Дерюшетте, ангела; агония сменилась свадьбой, Жиллиат, вчерашний вестник гибели, сегодня превратился в благословение.

Оставалось лишь закрыть глаза, мысленно поблагодарить его, забыть обо всем и позволить этому доброму демону унести ее на небеса. Объяснение было бы слишком долгим, простой благодарности недостаточно. Утопая в счастье, она молчала.

Эбенезер и Дерюшетта сознавали происходящее лишь настолько, чтобы различать дорогу, отличать море от земли и видеть «Кашмир» среди других кораблей. Через несколько минут они дошли до пристани.

Эбенезер вошел в лодку первым. Дерюшетта, собиравшаяся последовать за ним, вдруг почувствовала осторожное прикосновение. Жиллиат дотронулся рукой до складок ее рукава.

– Сударыня, – сказал он, – вы не собирались уезжать. Я подумал, что вам в пути может понадобиться платье и белье. На борту «Кашмира» вы найдете сундук, в котором лежат женские вещи. Я получил его от моей матери. Он предназначался женщине, на которой я женюсь. Разрешите мне предложить его вам.

Дерюшетта наполовину опомнилась. Она обернулась к Жиллиату. Жиллиат едва слышно продолжал:

– Я не хотел бы задерживать вас, но, видите ли, сударыня, я думаю, что должен объясниться. В тот день, когда произошло несчастье, вы сидели в зале нижнего этажа. Вы тогда сказали несколько слов. Вы их уже не помните, это понятно: человек не обязан помнить каждое свое слово. Господин Летьерри чрезвычайно огорчился. Действительно, это был прекрасный пароход, и он приносил всем много пользы. Произошло крушение, всех взволновавшее. То дела давно минувших дней, конечно, и все забыли об этом. А на утесах оставался разбитый корабль. Нельзя же долго думать об одном происшествии! Но я только хотел вам сказать: так как все твердили, что никто не отважится отправиться туда, я решил это сделать. Они говорили, что это невозможно; но это было не так. Благодарю вас за то, что слушаете меня. Вы понимаете, сударыня, что если я отправился туда, то не для того, чтобы оскорбить вас. К тому же это очень старая история. Я знаю, что вы торопитесь. Было бы время, поговорили бы, я бы напомнил все, но в этом нет нужды. Все началось в тот день, когда шел снег. И потом я как-то проходил мимо, и мне показалось, что вы улыбнулись. В этом все дело. А вчера я не успел побывать дома, а только что возвратился с утесов, я был весь в лохмотьях. Я напугал вас, вам сделалось дурно. Я очень виноват, нельзя показываться в таком виде. Прошу вас не сердиться на меня. Вот и все, что я хотел вам сказать. Вы сейчас уедете. Погода хороша, дует восточный ветер. Прощайте, сударыня. Ничего, что я говорю с вами? Ведь это последние минуты.

– Я думаю о сундуке с вещами, – ответила Дерюшетта. – Почему вы не сохраните его для своей будущей жены?

– Я, должно быть, никогда не женюсь, – сказал Жиллиат.

– Это будет очень грустно, потому что вы такой добрый. Спасибо!

И Дерюшетта улыбнулась. Жиллиат ответил ей улыбкой.

Потом он помог девушке войти в лодку.

Через четверть часа лодка с Эбенезером и Дерюшеттой подошла к борту «Кашмира».

Большая могила

Жиллиат пошел по берегу, поспешно миновал порт Сен-Пьер и направился вдоль моря к Сен-Сампсону, стараясь ни с кем не встречаться, избегая дорог, по его вине запруженных толпой.

Он миновал Эспланаду, затем Салери. Время от времени оборачивался, чтобы посмотреть на «Кашмир», отчаливший от берега. Ветер был слаб, и Жиллиат двигался быстрее, чем судно. Он шел по скалистой тропинке, опустив голову. Начинался прилив.

В одном месте Жиллиат остановился и, повернувшись к морю спиной, стоял несколько минут неподвижно у поворота дороги, ведущей в Валль. Перед ним возвышалась группа дубов. Когда-то возле этих деревьев пальчик Дерюшетты начертал на снегу его имя – «Жиллиат». Снег давно уж растаял.

Жиллиат пошел дальше.

В этом году еще не было таких прекрасных дней, как сегодня. Утро как бы говорило о супружеском счастье. Это был один из тех весенних дней, когда особенно чувствуется очарование мая; кажется, вся природа создана для вечного праздника и счастья. Шелест леса, гомон, доносившийся из деревни, плеск волн и шорох ветерка – все звучало будто воркование. Весенние бабочки порхали над ранними цветами. Цветы пели гимны, в воздухе разливалось сияние. Было солнечно, тепло, светло. Сквозь щели заборов Жиллиат видел смеющихся детей. Яблони, груши, вишни, персиковые деревья наполняли фруктовые сады бледными и алыми букетами своих цветов. В траве пестрели фиалки, маргаритки, вероника; золотистые букашки ползали по камням, пчелы наполняли воздух жужжанием, сливавшимся с рокотом волн. Весенняя природа была охвачена истомой.

Когда Жиллиат дошел до Сен-Сампсона, гавань еще не затопило приливом, и ему удалось, не замочив ног, пробраться между корпусами судов, находившихся в починке. Пройти там было не трудно, так как по дну пролегала дорожка из плоских камней.

Жиллиата никто не заметил. Народ столпился в другом конце порта, возле дома Летьерри. Там имя Жиллиата было у всех на устах. Все настолько увлеклись разговорами о нем, что не заметили его самого. Жиллиат прошел мимо них, скрытый от их глаз вызванным им же возбуждением.

Издалека можно было рассмотреть барку, привязанную к кольцу, трубу машины, укрепленную четырьмя цепями, плотников, ходивших взад-вперед и уже принявшихся за работу, силуэты приближавшихся и удаляющихся людей. Радостный, громкий голос Летьерри, отдававшего распоряжения, слышался издалека. Жиллиат свернул в переулок.

По ту сторону дома Летьерри не было ни души, любопытство согнало всех к берегу. Жиллиат пошел по тропинке, тянувшейся вдоль садовой ограды. Он остановился у поворота, где находилась заросшая зеленью ниша, увидел камень, на котором сидел, и деревянную скамью, где сидела Дерюшетта. Он нашел взглядом дорожку, на которой лежали тогда теперь исчезнувшие тени двух обнявшихся существ.

Жиллиат пошел дальше, поднялся на холм, на котором стоял Валльский замок, перешел через него и направился к Бю-де-ля-Рю.

В доме все было так, как он оставил утром, уходя в порт Сен-Пьер.

Через открытое окно он увидел волынку, висевшую на гвозде, вбитом в стену.

На столе лежала маленькая Библия, подаренная Жиллиату в знак благодарности незнакомцем – Эбенезером.

В двери торчал ключ. Жиллиат подошел к ней и запер, повернув ключ в замке дважды, положил его в карман и стал удаляться.

Он шел не вглубь острова, а в сторону моря.

Он пересек свой сад, не обращая внимания на грядки, но стараясь все же не топтать цветную капусту, которую посадил потому, что ее любила Дерюшетта.

Жиллиат перескочил через забор и спустился к самой воде. Затем направился прямо по длинной и узкой цепи камней, соединяющей Бю-де-ля-Рю с огромным гранитным обелиском, стоящим посреди моря. Там находилось кресло Гильд-Гольм-Ур.

Он перепрыгивал с камня на камень, словно великан, идущий по вершинам горного хребта. Шагать по такой цепи валунов так же трудно, как по гребню остроконечной крыши.

Женщина, ловившая неподалеку рыбу и убегавшая теперь от прибоя, шлепая босыми ногами по лужам, крикнула ему:

– Будьте осторожны, прилив начался.

Жиллиат продолжал идти вперед.

Дойдя до большого утеса, которым оканчивалась цепь, остановился. Это была оконечность своеобразного мыса. Жиллиат поглядел вокруг.

В открытом море виднелось несколько рыбачьих лодок, стоявших на якоре. Время от времени было видно, как серебрится на солнце рыбья чешуя в вытащенных из воды сетях. «Кашмир» еще не поравнялся с Сен-Сампсоном. Он распустил свой самый большой парус и находился между островами Гермом и Жету.

Жиллиат, обогнув утес, очутился под креслом Гильд-Гольм-Ур, у подножья той естественной лестницы, где три месяца назад спас Эбенезера. Он взобрался по ней.

Большинство ее ступеней уже покрывала вода. Обнаженными оставались лишь самые верхние. Он их миновал.

Эти ступени вели к креслу Гильд-Гольм-Ур. Остановившись, Жиллиат закрыл глаза рукой и медленно провел пальцами по векам, как бы отгоняя от себя прошлое. Затем опустился на верхний выступ утеса, спиной к берегу. У ног его расстилалось море.

«Кашмир» в этот момент проходил мимо высокой круглой башни, которой отмечена половина пути между Гермом и портом Сен-Пьер. Башня эта охраняется пушкой и часовым.

Над головой Жиллиата, сквозь расщелины в скале, пробивались цветы. Вода до самого горизонта была синей. Дул восточный ветер, и возле Серка прибой был незначительным. С Гернзея виден лишь западный берег Серка. Вдали обозначался берег Франции, подернутый легкой дымкой. Временами в воздухе пролетал белый мотылек. Такие бабочки любят летать над морем.

Ветер был очень слаб. Синева моря, как и неба, словно застыла. На гладкой поверхности воды можно было разглядеть более темные оттенки лазури, указывающие на скрытые глубины морского дна.

Для того чтобы использовать ветер, «Кашмир» поднял боковые паруса. Теперь он весь покрылся парусами. Но так как ветер дул сбоку и был слаб, судну пришлось держаться поблизости от берега Гернзея. Оно уже поравнялось с Сен-Сампсоном и находилось напротив Валльского холма. Приближался момент, когда корабль должен был пройти как раз напротив Бю-де-ля-Рю.

Жиллиат наблюдал за тем, как приближается «Кашмир».

Казалось, воздух и волны дремлют. Прилив спокойно поднимался, поверхность воды равномерно росла. Уровень ее неуклонно повышался. Рокот, доносившийся с моря, напоминал дыхание ребенка.

Со стороны гавани Сен-Сампсона доносились глухие удары молотка; это были, должно быть, плотники, поднимавшие машину со дна барки. Но звуки эти почти не долетали до Жиллиата, потому что он сидел, прислонившись к массивной гранитной глыбе.

«Кашмир» медленно приближался. Жиллиат ждал.

Внезапный тихий плеск и ощущение холода заставили его взглянуть вниз. Вода коснулась его ног. Он опустил глаза, затем опять поднял их.

«Кашмир» был уже совсем близко.

Прибой и дожди сделали утес совершенно отвесным, и возле него вода была настолько глубока, что корабли в тихую погоду могли, не подвергаясь ни малейшей опасности, проходить в нескольких саженях от утеса.

«Кашмир» приближался, рос, выпрямлялся, будто возникал из воды. Он увеличивался словно тень. Темный силуэт вырисовывался на фоне неба и покачивался на волнах. Огромные паруса, на которых отсвечивало солнце, казались розовыми и прозрачными. Волны шептались чуть слышно, величественный силуэт бесшумно плыл вперед. Было ясно видно все, что происходит на палубе. «Кашмир» поравнялся с утесом.

За рулем стоял рулевой, юнга взбирался на ванты, несколько пассажиров, облокотившись на борт, наслаждались прекрасным днем; капитан курил. Но Жиллиат не смотрел на все это.

Один уголок на палубе был ярко освещен солнцем. Жиллиат глядел туда. Там, в золотом сиянии, он видел Эбенезера и Дерюшетту. Они сидели рядом, прижавшись друг к другу, как птицы, греющиеся под лучами солнца, на одной из тех скамей, защищенных просмоленным навесом, где в благоустроенных английских судах красуется надпись: «For ladies only»[26]26
  Только для дам (англ.).


[Закрыть].

Головка Дерюшетты лежала на плече Эбенезера, а он обнимал ее за талию. Они держались за руки, их пальцы были переплетены. Их прекрасные, невинные лица напоминали ангельские лики, но одно из них было более девственным, другое – очерчено резче. Их целомудренное объятие было так выразительно: в нем одновременно сказывались и страсть, и стыдливость! Эта скамья для них одновременно являлась и брачным ложем и гнездом. В то же время она была алтарем любви. Кругом царила тишина.

Взгляд Эбенезера выражал благодарность и счастье; губы Дерюшетты шевелились. И среди глубокой тишины, когда корабль проходил мимо кресла Гильд-Гольм-Ур, ветерок донес до слуха Жиллиата звуки нежного голоска Дерюшетты, говорившей:

– Посмотри, по-моему, там, на утесе, сидит человек.

Но утес проскользнул мимо них и исчез.

«Кашмир», миновав Бю-де-ля-Рю, углубился в море. Через четверть часа его мачты и паруса казались белым обелиском, плывущим над морем по направлению к горизонту. Вода доходила Жиллиату до колен.

Он смотрел на удаляющийся корабль.

В открытом море ветер бушевал сильнее. Видно было, как на «Кашмире» переставляют паруса. Судно уже вышло из гернзейских вод. Жиллиат не спускал с него глаз.

Вода доходила ему до пояса. Прибой усиливался. Время шло.

Чайки и бакланы с беспокойством носились вокруг Жиллиата. Казалось, они хотят его предостеречь. Быть может, среди них были птицы, прилетевшие с Дуврских скал и узнавшие его. Прошел час.

Ветер не долетал сюда, но видно было, как стремительно уменьшается «Кашмир». По всей видимости, корабль шел очень быстро.

Вокруг утеса не было пены, волны не бились о гранит. Вода тихо поднималась. Она дошла Жиллиату уже до плеч.

Прошел еще один час. «Кашмир» подходил теперь к Ориньи. На минуту он скрылся за утесом Ортах, затем показался вновь. Он шел к северу. Освещенный солнцем, корабль казался маленькой светящейся точкой.

Птицы тревожно окликали Жиллиата.

Над морем видна была лишь его голова.

Вода продолжала прибывать.

Жиллиат неподвижно следил за уходящим кораблем.

Был уже почти полный прилив. Близился вечер. Рыбачьи лодки возвращались в гавань.

Глаза Жиллиата по-прежнему неотрывно следили за кораблем.

Этот взор не походил на земные взгляды. В этой трагической и спокойной пристальности было что-то неизъяснимое: бесстрастный покой неосуществленной мечты, мрачное принятие свершавшейся судьбы. Так следят за падением звезды. Временами глаза его, устремленные на удаляющуюся точку, омрачались тенью смерти. Вода подступала все ближе к креслу Гильд-Гольм-Ур, одновременно с этим выражение великого спокойствия ложилось на лицо Жиллиата.

«Кашмир», почти незаметный, превратился уже в туманное пятно. Для того чтобы различить его, нужно было знать направление движения судна.

Мало-помалу пятно расплывалось, бледнело.

Потом стало меньше, затем исчезло.

В то мгновение, когда корабль скрылся за горизонтом, голова исчезла под водой и ничего уже не было видно кругом, кроме моря.