Текст книги "Труженики Моря"

Предостережения моря

Посреди ночи он внезапно проснулся и открыл глаза.

Дуврские скалы над его головой были ярко освещены. На черных каменных массивах лежали отблески какого-то огня.

Откуда шел этот свет? От воды.

Море выглядело необычайно. Казалось, вся его поверхность охвачена пожаром. Повсюду, куда только хватало глаз, волны пылали. То не было красное пламя, оно нисколько не походило на живое полыхание, вырывающееся из горнов или кратеров вулканов. Ни жáра, ни треска, ни пурпурового цвета; синеватые полосы на волнах напоминали складки савана; бледный, мертвенный свет дрожал на поверхности воды: это был не пожар, а лишь призрак пожара.

Блуждающий огонь, свет, озаряющий по ночам гробницы, пламя, являющееся во сне. Как будто воспламенившаяся тьма. Ночь, беспредельная, мутная ночь, походила на топливо для этого холодного огня. То был странный свет, сотканный из темноты. Тень казалась неотъемлемой частью призрачного пламени.

Ламаншские моряки хорошо знают эти фосфорические явления, таящие опасности для мореплавателя.

При таком свете предметы утрачивают свои реальные очертания. Игра света делает их прозрачными. Утесы начинают казаться лишь контурами, канаты от якорей похожи на железные полосы, раскаленные добела. Рыбачьи сети словно сплетены из огненных нитей. Половина весла как будто сделана из черного дерева, другая, находящаяся под водой, – из серебра. Капли воды, падающие с весел, освещают морскую поверхность звездами. Плывущая лодка оставляет на поверхности моря огненный след наподобие кометы. Промокшие матросы кажутся таинственными светящимися существами. Погрузив руку в воду, вы извлекаете ее, покрытую жидким пламенем; но огонь этот мертв и не жжет. Рука превращается в горящую головешку. Все предметы, погруженные в море, горят. Пена мечет искры. Рыбы становятся огненными языками и молниями, извивающимися в бледной глубине.

Этот странный свет проник сквозь смеженные ресницы Жиллиата и разбудил его.

Он проснулся как раз вовремя.

Отлив закончился, и начинался новый прилив. Труба, высвободившаяся во время сна Жиллиата, вскоре опять должна была попасть в капкан, висящий над ней.

Она медленно поднималась. Между трубой и остовом парохода оставалось не больше фута.

Уровень воды увеличивается на один фут приблизительно за полчаса. Жиллиат, желавший воспользоваться тем, что труба освободилась, имел в распоряжении 30 минут.

Он вскочил. Хотя и очень торопился, все же не мог не остановиться на несколько мгновений, любуясь фосфорическим блеском воды.

Жиллиат прекрасно знал море. Несмотря на то что оно было коварно и часто обходилось с ним жестоко, море все же являлось его другом. Жиллиат умел угадывать все тайные мысли загадочного великана. Погруженный в одиночество, задумчивый и наблюдательный, он научился предсказывать погоду.

Отвязав канат, Жиллиат освободил барку. Он ухватился за багор и, отталкиваясь от утесов, отвел ее от остова Дюранды к самому выходу из пролива. Не прошло и десяти минут, как лодка находилась вне поля внешнего корпуса парохода. Теперь можно не опасаться, что труба окажется вновь заключенной в ловушку. Прилив был уже не страшен.

Однако Жиллиат, очевидно, пока не собирался в путь.

Он еще несколько минут рассматривал светящееся море, затем поднял якоря. Но не сложил их в барку, а вновь поставил прочно, правда, ближе к выходу из пролива.

До сих пор Жиллиат обходился своими двумя якорями и не прибегал к помощи маленького якоря Дюранды, найденного им среди обломков. Но на всякий случай он положил его на дно барки вместе с приготовленными канатом и блоком, причем на канате сделал ряд узлов. Теперь Жиллиат бросил и этот третий якорь, прикрепив его добавочным канатом, один конец которого продел через якорное кольцо, а другой – крепко привязал к носу лодки. Таким образом, якоря были теперь расположены в виде гусиной лапы и держали барку гораздо крепче. Это указывало на то, что предусмотрительность Жиллиата удвоилась. Моряк усмотрел бы в таких приготовлениях опасение перед надвигающимся ветром, что может застать судно врасплох.

Свечение моря, за которым Жиллиат постоянно наблюдал, беспокоило его, но в то же время приносило ему пользу. Не будь этого света, он продолжал бы спать и оказался бы пленником опасной ночи. Фосфорический блеск разбудил его и теперь помогал ему в работе.

Свет беспокоил Жиллиата, однако он указал ему на опасность и освещал все кругом. Благодаря ему лодка, на которой находилась машина, освободилась, и Жиллиат мог в любую минуту поднять на ней паруса.

Но, казалось, он все меньше и меньше думал об отъезде. Покончив с баркой, отправился в свой склад, разыскал там крепкую цепь, привязал ее к гвоздям, вбитым в Дуврские скалы, и прикрепил этой цепью загородку из балок и досок, уже и так укрепленную прежде толстой цепью. Он не только не собирался открыть выход, но, наоборот, закрывал его покрепче.

Море продолжало светиться, однако блеск понемногу ослабевал. Начинался рассвет.

Вдруг Жиллиат насторожился.

Имеющий уши да услышит

Ему показалось, что издалека доносится какой-то слабый, неясный звук.

Морская пучина порой глухо ворчит. Он прислушался. Шум повторился. Жиллиат с сомнением покачал головой: очевидно, он знал, что означают эти звуки.

Через несколько минут Жиллиат был уже между скалами, на другом конце пролива, открытом до сих пор, и вбивал в склоны, находящиеся напротив утеса «Человек», такие же большие гвозди, какие он вбил раньше в гранит с противоположной стороны пролива.

Расщелины были заранее подготовлены, в них торчали деревянные клинья, преимущественно дубовые. Здесь было очень много трещин в камнях, и Жиллиату удалось вбить гораздо больше гвоздей, чем по ту сторону ущелья.

Внезапно свечение моря совершенно прекратилось; его как бы сдул ветер. Оно сменилось сумерками, которые рассеивались с каждой минутой.

Покончив с гвоздями, Жиллиат принялся таскать бревна, канаты, цепи и, ни на минуту не покладая рук, не отрываясь от работы, начал сооружать решетчатую запруду со стороны утеса «Человек» с помощью бревен, связанных веревками и положенных горизонтально. Такие запруды теперь уже признаны наукой и носят название волнорезов.

В это время взошло яркое солнце. Небо было чистым, море гладким.

Жиллиат работал торопливо. Он казался совершенно спокойным, но в его поспешности сквозила тревога.

Перепрыгивая с камня на камень, Жиллиат передвигался от запруды к своему складу и от склада – к запруде. Он возвращался, таща каждый раз то бревно, то доску. Запасы, сделанные на всякий случай, пригодились. Жиллиат предвидел возникшую случайность.

Толстая полоса из железа служила ему рычагом для поднимания бревен.

Работа шла быстро. Сооружение не воздвигалось, а вырастало. Тот, кто никогда не видел, как строятся понтонные мосты, не имеет понятия о подобной быстроте.

Восточный вход в пролив ýже, чем западный. В нем всего пять или шесть футов в ширину. Это облегчало работу Жиллиата. Нужно было загородить узкий вход; поэтому запруда могла быть несложной и в то же время крепкой. Горизонтальных бревен хватало; незачем было ставить их накрест.

Укрепив нижние перекладины, Жиллиат забрался на них и прислушался.

Шум становился сильнее.

Жиллиат продолжал постройку. Он подпер сооружение кран-балками Дюранды, привязал их канатами, пропущенными через блоки, и связал все это цепями.

Сооружение представляло собой огромный плетень, в котором вместо кольев были бревна, а вместо прутьев – цепи. Жиллиат не построил все, а сплел.

Он укрепил канаты и добавил гвоздей в местах, казавшихся ему ненадежными. Среди обломков было много железа, и он смог изготовить большой запас гвоздей.

Не прекращая работы, он грыз сухарь. Жиллиата мучила жажда, но у него не осталось ни капли пресной воды. Накануне за ужином он осушил свою жестянку до дна.

Приколотив еще несколько досок, Жиллиат взобрался на запруду и снова прислушался.

Шум вдали прекратился. Кругом царила тишина.

Море было спокойным и кротким; в этот момент оно оправдывало все те ласковые прозвища, которыми любят награждать его люди, когда они им довольны: «зеркало», «озеро», «масляное», «ласковое», «барашек». Глубина синего неба гармонировала с зеленой глубью моря. Огромные сапфир и изумруд любовались друг другом. Они были безукоризненно чисты: ни единого облачка наверху, ни одного клочка пены внизу. Над всем этим великолепием сверкало апрельское солнце. Погода стояла восхитительная.

Далеко на горизонте виднелась черная вереница птиц. Они быстро летели по направлению к земле. Их полет казался бегством.

Жиллиат снова принялся достраивать волнорез.

Он постарался сделать его как можно выше, насколько позволяли изогнутые склоны утесов.

Около полудня ему показалось, что солнце греет сильнее, чем следовало бы. Полдень – переломная точка дня; стоя на верхнем бревне своего нового сооружения, Жиллиат начал вглядываться в даль.

Море было чрезмерно спокойным: оно казалось застывшим. Нигде не видно ни единого паруса. Небо все еще ясное, но теперь оно уже не синее, а белое. Эта белизна казалась странной. С западной стороны на горизонте появилось пятно. Оно не двигалось с места, но быстро росло. Волны мягко набегали на риф.

Жиллиат вовремя построил запруду.

Надвигалась буря.

Бездна решилась вступить в открытый бой.

Книга третья
Борьба
Крайность сходится с крайностью, противоположность с противоположностью

Бури в конце равноденствия ужасны.

Есть на море страшная сила – бушующие ветры.

Во все времена года в дни новолуний и полнолуний внезапно, когда этого ожидаешь меньше всего, океаном овладевает странное спокойствие. Вечное движение затихает; море дремлет; оно становится гладким, как будто собираясь отдохнуть; оно кажется усталым. Морские флаги, от тряпиц, водруженных на рыбачьих лодках, до военных вымпелов, бессильно повисают вдоль мачт. Адмиральские, королевские и имперские знамена засыпают.

И вдруг они начинают слегка шевелиться. Если в такие минуты на небе есть облака, следует особенно внимательно вглядываться в них: если солнце садится, нужно обращать внимание на цвет заката; если это происходит в лунную ночь, то необходимо всмотреться в сияние луны.

В такие минуты капитан судна, в распоряжении которого имеется водяной барометр, внимательно изучает жидкость в трубке и, если видит осадок, напоминающий сахар, принимает предосторожности против южного ветра, а если жидкость наполняется кристаллами, похожими на листья папоротника или иглы сосны, – против северного. Бедный невежественный ирландский или бретонский рыбак спешит вытащить свою лодку на берег.

А между тем море и небо продолжают оставаться спокойными. Наступает сияющее утро, заря улыбается. Древние прорицатели испытали бы священный трепет, встретившись с подобным коварством. «Кто осмелится назвать солнце лживым!»

Неведомая мгла скрывает от человека то, что должно произойти. Маска, в которую рядится бездна, страшна. Есть выражение: змея притаилась под камнем. О подобных минутах на море нужно было бы говорить: буря притаилась под спокойствием.

Так может пройти несколько часов, даже несколько дней. Моряки не отрывают подзорных труб от глаз. На суровых лицах старых морских волков написаны гнев и ожидание.

Внезапно раздается глухой шум. Кажется, в воздухе рокочут какие-то голоса.

Не видно ничего. Кругом все продолжает дремать.

Шум нарастает, близится, ширится. Беседа переходит в спор.

За горизонтом таится кто-то страшный. Это ветер.

Это полчище титанов, которых мы называем ветрами.

Страшное исчадие тьмы.

Невидимые хищные птицы бездны. Они быстро несутся вперед.

Ветры водной пустыни

Откуда они несутся? Из неведомого. Для них нужен невероятный размах. Их огромные крылья могут развернуться над бесконечной пустыней. Им нужны громадные синие пространства Атлантического и Тихого океанов. Они покрывают их тенью. Они носятся стаями.

Капитан Педж однажды видел в открытом море семь смерчей одновременно. Свирепо летают они над водной поверхностью, предвещая несчастья. Они неутомимо вздымают, бросают и пенят волны. Их силы неизмеримы, их намерения загадочны. Они носятся над черной взволнованной бездной, и каждый, почувствовавший их приближение, сознает, что столкнулся с непреодолимой силой. Кажется, человеческая хитрость тревожит их, и они ополчаются против нее.

Ум человека непобедим, но стихия неприступна. Можно ли бороться с ней? Ветры налетают дружной стеной, а спасаются врассыпную. Плохо тому, кто встретится с ними. Их приемы неожиданны и разнообразны. Они умеют нападать и отступать, они неуловимы. Как справиться с ними? Нос корабля «Арго» был вырезан из священного Додонского дуба[22]22
  Додона – место в древней Греции, где находилось святилище Зевса, знаменитое священным дубом, по шелесту листьев которого жрецы узнавали волю Зевса и давали соответствующие указания верующим.


[Закрыть] – они издевались над ним. Христофор Колумб, видя приближение ветров, обращался к ним с первыми стихами Евангелия от Иоанна, Сюркуф[23]23
  Французский корсар (1773–1827).


[Закрыть] оскорблял их, Нэпир[24]24
  Английский адмирал (1786–1860).


[Закрыть] стрелял по ним из пушек. Но они оставались властителями хаоса.

Они делают хаос неумолимым. Рев ветров ужаснее львиного рева. Сколько трупов похоронено в бездне! Ветры безжалостно вздымают водные громады. Их вой слышен постоянно, они же не внемлют ничему. Они совершают преступления. Они вздымают белую пену и мечут ее, но неизвестно, против кого направлен их гнев. Сколько свирепой жестокости в кораблекрушениях! Какой смелый вызов провидению! Иногда кажется, будто ветры задумали свергнуть бога. Ветры – тираны неизведанных пространств.

Пространство находится в их власти. То, что происходит в морских просторах, не поддается описанию. Воздух шумит, словно лес, в нем слышится конский топот, хотя ничего не видно. В полдень внезапно вокруг сгущается глубокая ночь – налетел вихрь. В полночь неожиданно вспыхивает яркий день – зажглось северное сияние. Вихри бешено пляшут в воздухе. Тяжелая туча рвется посредине, и клочки ее падают в море. Пурпурные облака вспыхивают ярким светом, слышится рокот, а затем тучи темнеют: облако, опустошенное промелькнувшей молнией, похоже на погасший уголь. Тучи, готовые пролиться дождем, расползаются в тумане; тут – горн, из которого струится дождь, там – волна, изрыгающая пламя. Море вспыхивает вдалеке белым светом; столбы пара принимают причудливые формы. Странные линии прорезывают тучи, пары крутятся колонной, волны пляшут, как опьяненные наяды; насколько хватает глаз, видно огромное разрыхленное море, которое беспрерывно движется, но не сдвигается с места. Все покрыто мертвенной бледностью, и крики отчаяния носятся над бездной.

В глубинах тьмы дрожат снопы теней. Иногда судороги охватывают все вокруг. Гул становится ревом, волны превращаются в валы. Заглушенный рокот несется с горизонта, небосклон прорезывают странные линии, доносятся звуки, похожие на чихание гидр. В воздухе веет то теплом, то холодом. Море трепещет, как бы ожидая чего-то ужасного. Беспокойство. Тоска. Вóды объяты ужасом. Внезапно налетает ураган, похожий на зверя, собирающегося выпить весь океан. Поверхность его вспухает, вздымается, тянется к невидимым устам. Это смерч. Вверху образуется сталактит, внизу – сталагмит, два конуса, соприкасающиеся вершинами, сохраняют равновесие. Это похоже на поцелуй двух гор: гора из пены вздымается кверху, опрокинутая гора облаков спускается вниз – страшное объятие волн и тьмы. Смерч, подобно ужасному библейскому столбу, темен днем и пылает ночью. Гром умолкает в страхе при виде торнадо.

Морская буря имеет свою гамму, страшное «crescendo»: туча, шквал, вихрь, гроза, буря, шторм, смерч – семь струн лиры океана, семь нот бездны. Небо – гладкая равнина, море – выпуклость. Но вот налетела буря, и все сливается в общем хаосе.

Таковы опасности моря.

Ветры мчатся, летят, машут крыльями, утихают, поднимаются снова, ревут, свистят, хохочут, неистово роют разъяренную волну. Великая гармония слышится в этом реве. Он охватывает все небо. Ветры ударяют в тучи, как в барабан, поют в необъятном просторе голосами рожков, труб, гобоев и фанфар. Их веселье ужасно. Их буйная радость соткана из тьмы. Среди водной пустыни объявляют они поход на корабли. Днем и ночью, во все времена года, в тропиках и на полюсе, победно трубя в свой рог, они ведут при помощи туч и волн борьбу против судов, толкая их на крушения. Они царят над водой и забавляются, заставляя волны – своих собак – лаять на утесы. Они сгоняют и разгоняют облака и месят, будто тысячью рук, безбрежную поверхность моря.

Воду нельзя сжать – она ускользает; гонимая с одного места, она устремляется на другое: так становится волной. Волна – олицетворение ее свободы.

Жиллиат должен выбирать

Весь легион таинственных сил был по одну сторону.

По другую находился Жиллиат.

Буря хорошо выбрала время для нападения.

Случай всегда бывает ловок.

Пока барка стояла в бухте возле утеса «Человек», пока машина крепко держалась в корпусе судна, Жиллиат был неуязвим. Барка пребывала в безопасности, машина – в верных руках: Дуврские скалы, державшие ее в тисках, обрекали механизм на медленную смерть, но охраняли от катастроф. Во всяком случае, у Жиллиата был выход. Внезапная гибель машины не влекла за собой конец Жиллиата. У него оставалась барка для того, чтобы спастись.

Но выждать, пока лодка выйдет из безопасной бухты, дать ей войти в пролив между Дуврами, где она тоже окажется в когтях подводных рифов, позволить Жиллиату спасти машину, спустить и установить ее в барке, не мешать всему нечеловеческому труду, проделанному им, – в этом была ловушка. Бездна проявила злое коварство.

Теперь машина, барка и Жиллиат составляли одно неразрывное целое, заключенное в узкий пролив между утесами. Всего одного удара хватило бы для того, чтобы суденышко разбилось о риф, машина пошла ко дну, а Жиллиат захлебнулся. Все это могло случиться моментально, все могло быть раздавлено одним движением.

Положение Жиллиата казалось ужасным.

Сфинкс моря, дремлющий в пучине, поставил перед ним неразрешимый вопрос.

Плыть или оставаться?

Плыть было безумием, оставаться – страшно.

Битва

Жиллиат взобрался на Большой Дувр.

Оттуда он видел все море.

Запад был необычен. Там возвышалась стена. Огромная стена из туч, полностью охватившая горизонт, медленно ползла к зениту. Это была прямая, вертикальная стена, без трещин, прорывов, словно построенная с помощью точных измерений. Казалось, она сделана из гранита.

Бледное солнце, тонущее во мгле, освещало это апокалипсическое сооружение. Небо, сперва превратившееся из синего в белое, теперь стало серым и походило на огромную аспидную доску. Тусклое, свинцовое море представляло собой вторую такую же доску. Ни ветра, ни шума, ни волн. Море было пустынно, нигде ни единого судна. Птицы спрятались. В беспредельном просторе чувствовалось дыхание готовящегося предательства.

Мрак постепенно сгущался.

Гора испарений, движущаяся к Дуврским скалам, была соткана из туч, что предвещали смертельный бой. Казалось, эти тучи имеют грозные глаза. Их приближение внушало ужас.

Жиллиат, пристально глядя в небо, пробормотал:

– Я хочу пить, ты меня напоишь!

Он простоял несколько минут неподвижно, не сводя глаз с тучи. Можно было подумать, что он старался оценить силу надвигающейся бури.

Капюшон лежал в кармане его куртки, Жиллиат вытащил его и надел на голову. Из дыры, в которой он так долго жил, извлек свой запас одежды и надел на себя все, как рыцарь, облачающийся в латы перед турниром. Мы говорили уже, что у него не было обуви, но его босые ноги загрубели от острых камней.

Облачившись во все доспехи, он сверху осмотрел сделанный им волнорез, быстро спустился по веревке с площадки Большого Дувра на нижние выступы рифа и отправился в свой склад. Через несколько минут Жиллиат уже трудился. Огромная немая туча услыхала удары молота. Что он делал? С помощью остатков гвоздей, канатов и бревен соорудил в проливе с восточной стороны вторую запруду на расстоянии десяти-двенадцати шагов от первой.

Вокруг по-прежнему царила глубокая тишина. Побеги травы, пробивавшиеся кое-где в трещинах утесов, не шевелились.

Внезапно солнце исчезло. Жиллиат поднял голову.

Ползущая туча добралась до солнца. День сразу потух и сменился бледными, мутными сумерками.

Грозная стена изменилась. Теперь она не была уже цельной. На ней образовались складки, и вся она разделилась на этажи. Тьма становилась все гуще. Вдруг раздался раскат грома.

Жиллиат вздрогнул. Грубая реальность среди окружающей призрачности была страшна. Казалось, в жилище великана передвинули какой-то тяжелый предмет.

Удар грома не сопровождался молнией. Грохот прозвучал среди тьмы. Потом снова наступила тишина, как будто тьма готовилась к чему-то. Вслед за тем небо стали освещать одна за другой медленные бесформенные молнии. Они были немы. Гром не гремел. При каждой вспышке все вокруг освещалось. Стена из туч превратилась теперь в таинственную пещеру. В ней были ниши и арки, и в них проглядывались странные силуэты. Чудовищные головы, вытягивающиеся шеи, слоны, несущие на себе огромные башни.

Прямой, круглый и черный столб тумана, увенчанный столбом белого пара, напоминал трубу громадного затонувшего парохода, извергающую дым. Облака были покрыты складками, словно чудовищные знамена. В центре туч вырисовывалось густое черное пятно. Электрические искры не задевали его, и оно напоминало отвратительный зародыш в страшном чреве бури!

Внезапно Жиллиат почувствовал дуновение ветра. Три-четыре капли дождя упали на камни рядом с ним. Затем ярко вспыхнула молния. Поднялся ветер.

Терпение стихии истощилось: первый удар грома взволновал море, второй – расколол облачную стену сверху донизу. Хлынул дождь. Образовавшаяся трещина походила на разинутую пасть. Буря начала неистовствовать.

Это была страшная минута.

Ливень, ураган, молнии, валы, вздымающиеся до туч, пена, раскаты грома, судороги, крики, свист, рев – все смешалось. Казалось, свирепствуют чудовища, сорвавшиеся с цепи.

Ветер бушевал, дождь не падал, а обрушивался лавиной.

Состояние человека, подобно Жиллиату зажатого с нагруженной лодкой, в ущелье между утесами посреди открытого моря, было ужасно. Опасности прибоя, над которыми ему удалось одержать победу, казались ничтожными в сравнении с угрозами бури. Вот в каком положении он оказался.

Окруженный бушующей бездной, Жиллиат в последнюю минуту, перед лицом грозившей гибели, проявил глубокое знание стратегии. Он нашел для себя точку опоры в лагере неприятеля. Он сделал риф союзником, пригласив Дуврский утес, своего недавнего врага, быть секундантом в неравном поединке, в который вступил. Жиллиат подчинил его себе, устроив из могилы крепость. Здесь он укрепился. Осада цитадели была ужасна, но зато ее стены надежны. Его пригвоздило спиной к рифу, а лицом к урагану. Он забаррикадировал вход, через который врывались волны. Больше ему ничего не оставалось делать. Океан – это тот же деспот, и его так же можно образумить баррикадами.

Лодка была хорошо защищена с трех сторон. Стоя в самом проливе на трех якорях, она имела охрану: с севера – Малый Дувр, с юга – Большой – страшные стены, созданные для того, чтобы порождать кораблекрушения, а не спасать от них. С западной стороны барку защищал крепкий заслон, укрепленный большими гвоздями, стеной, выдержавшей прибой во время прилива, настоящими крепостными воротами, составной частью которых являлись сами утесы. Тут тоже нечего было бояться. Незащищенной оставалась только восточная сторона.

На востоке стоял лишь волнорез. Этого было недостаточно. Таких запруд нужно, по крайней мере, две. Жиллиат успел построить лишь одну. Теперь, во время бури, он продолжал возводить вторую.

Ветер, к счастью, дул с северо-запада. Море иногда совершает промахи. Этот ветер не особенно опасен на Дуврских скалах. Он дул на утесы сбоку, не попадая ни в один из входов в пролив. Вместо того чтобы гнать волны в ущелье, ветер обрушивался на стены. Буря плохо вела атаку.

Но направление ветра меняется быстро, и с минуты на минуту можно было ждать перемен. Если восточный ветер поднимется прежде, чем возникнет вторая запруда, гибель неизбежна. Все, что находится в ущелье между утесами, будет сметено.

Гроза усиливалась. Удары следовали один за другим. В этом мощь бури, но в этом же и ее слабость. Чрезмерная ярость стихии позволяет человеческому уму бороться с ней. Подобная ярость ужасна. Буря не знает ни отдыха, ни перерыва, она не успевает перевести дух. Ее силы неистощимы, в порывах ветра слышится дыхание бесконечных легких.

Объединившиеся стихии вели нападение на Дуврские скалы. В воздухе слышался гул бесчисленных голосов. Что это за крики? Иногда казалось, будто в воздухе звучат слова чьей-то грозной команды. Потом раздавались звуки труб, топот и величественный рев, который моряки называют «зовом океана».

Жиллиат, казалось, не обращал на все это внимания. Он был весь поглощен работой. Вторая запруда начинала возвышаться над водой. На каждый раскат грома Жиллиат отвечал ударом молота. Среди общего хаоса гулко разносился этот звук. Голова его была непокрыта – порыв ветра сорвал с него капюшон.

Страшная жажда мучила его. Вероятно, у Жиллиата была лихорадка. Возле него, в углублениях склонов, образовались лужицы дождевой воды. Время от времени он черпал воду ладонью и пил. Потом, не глядя даже на бушующую грозу, снова принимался за работу.

В любую минуту все могло рухнуть. Он прекрасно знал, что ждет его, если не удастся окончить запруду в срок. Зачем же терять время на то, чтобы заглядывать в приближающееся лицо смерти?

Вокруг все сотрясалось и кипело. Порой казалось, что молния спускается по лестнице. В некоторых местах утесов электрические вспышки повторялись особенно часто – там, очевидно, находились залежи железняка. Начался град – некоторые градины были величиной с кулак. Жиллиату пришлось вытряхнуть свою куртку, потому что карманы наполнялись ими.

Ветер дул теперь с запада и осаждал плотину, прибитую к Дуврским скалам. На эту запруду Жиллиат мог положиться, имея на то все основания. Сделанная из остова Дюранды, она прекрасно выдерживала напор волн. Она была упругой, а это залог крепости. Вычисления Стивенсона доказывают, что, поскольку вода сама упруга, деревянная преграда известной формы является для нее более непреодолимой, чем каменный мол. Запруда Жиллиата вполне соответствовала этим условиям. К тому же он поставил ее так удачно, что волны, ударявшиеся о стену, уподоблялись молотку, вколачивающему гвозди в утесы глубже и крепче. Для того чтобы разрушить ее, нужно было бы свалить Дуврские скалы. Она представляла собой такое непреодолимое препятствие для волн, что до барки долетали лишь брызги пены. С западной стороны буря вынуждена была ограничиться лишь плевками. Жиллиат не обращал на это внимания, прекрасно сознавая все бессилие ее злобы.

Хлопья пены, летевшие отовсюду, походили на клочья шерсти. Постройка второй запруды с восточной стороны продвигалась вперед. Еще несколько узлов из канатов и цепей – и это сооружение сможет, в свою очередь, вступить в борьбу.

Внезапно вспыхнул яркий свет, дождь ослабел, облака рассеялись, ветер стал прерывистым, огромное отверстие образовалось в тучах в самом зените, молнии прекратились. Можно было подумать, что наступил конец. Но это было лишь начало.

Ветер круто изменил направление: из юго-западного превратился в северо-восточный.

Буря грозила возобновиться с новой силой, со свежими ветрами. Южный ветер приносит больше воды, северный – больше молний.

Теперь нападение шло с востока и обрушивалось на самую слабую сторону укреплений.

На этот раз Жиллиат оторвался от работы и вгляделся в даль.

Он взобрался на выступ утеса, помещавшийся как раз над второй запрудой, почти законченной. Если первый заслон будет снесен, то вслед за ним рухнет второй, еще не укрепленный, и тогда Жиллиат погиб. Место, где он стоял, было опасным: в случае катастрофы его разобьет об утес прежде, чем он успеет взглянуть на барку и машину. Весь труд Жиллиата погрузится в бездну – вот что ожидало его. Он знал это и даже, быть может, этого желал.

Если всем его надеждам суждено погибнуть, то он хотел умереть первым. «Умереть первым!» – так именно и думал Жиллиат, потому что машина была для него живым существом. Он отвел левой рукой волосы, упавшие на глаза и смоченные дождем. Сжимая молот в руке, откинулся назад, приняв угрожающую позу, и застыл в ожидании.

Долго ждать не пришлось.

Сигналом был раскат грома, бледное зияющее отверстие в зените сомкнулось, дождь возобновился, стало темно, и лишь молния освещала все вокруг. Начинался новый приступ.

Частые молнии осветили огромный вал, поднявшийся на востоке за утесом «Человек». Вал казался сделанным из стекла. Зеленоватый, без пены, он тянулся во всю ширину моря и подбирался к волнорезам. Приближаясь, вздувался, напоминая уже огромный цилиндр, катящийся по морю. Гром продолжал глухо рокотать.

Достигнув утеса «Человек», вал разделился надвое, затем опять сомкнулся. Теперь он представлял собой водяную гору, острием направленную перпендикулярно к волнорезу. Волна, бегущая перед ним, имела форму бревна.

Этот таран ударился в волнорез. Удар был ужасен. Все скрылось под пеной… В течение нескольких минут ничего не было видно, кроме бешеного кипения пены, развевавшейся в воздухе словно громадный саван, ничего не было слышно, кроме оглушительного рева разбушевавшейся стихии, творившей под прикрытием этого гула свое разрушительное дело.

Наконец пена улеглась. Жиллиат удержался на ногах.

Запруда оправдала его надежды. Ни одна цепь не лопнула, ни один гвоздь не сорвался со скалы. У волнорезов оказалось два прекрасных достоинства: они были гибкими, как изгородь, и крепкими, будто стена. Вал раздробился на струи.

Брызги пены, скользя по склонам утесов, исчезали под баркой.

Человек, надевший намордник на океан, не отдыхал.

К счастью, ветер на некоторое время опять изменил направление. Волны стали вновь налетать на боковые склоны утесов. Жиллиат воспользовался этой передышкой для того, чтобы укрепить второй волнорез.

На это ушел весь день. Мощные волны с какой-то зловещей торжественностью продолжали обрушиваться на фланги утесов. Запасы воды и огня, скрытые в тучах, казались неистощимыми. Порывы ветра напоминали конвульсии дракона.

Ночь подкралась незаметно, потому что весь день царила темнота, впрочем, это нельзя было назвать темнотой. Во время бурь свет беспрерывно чередуется с тьмой. Весь мир то вспыхивает, то гаснет. Видения возникают и снова тонут в непроглядном мраке.

Позади туч виднелась пурпурная фосфорическая зона, похожая на огромный пылающий лоскут. Полосы дождя светились.

Этот свет помогал Жиллиату работать. Однажды он обернулся и крикнул молнии:

– Подержи-ка подсвечник!

Ему удалось сделать второй волнорез еще выше первого. Он был почти готов. Когда Жиллиат привязывал последний канат, ветер пахнул ему прямо в лицо. Жиллиат поднял голову: ветер переменился; теперь он снова дул с северо-востока. Атака с востока возобновилась. Жиллиат взглянул на море. Запруде предстояло новое испытание: к ней катился очередной вал.