Электронная библиотека » Виктор Крутоус » » онлайн чтение - страница 15


  • Текст добавлен: 1 марта 2022, 12:00


Автор книги: Виктор Крутоус


Жанр: Философия, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 15 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Шрифт:
- 100% +

У названной статьи весьма драматичная судьба. Написана она была в июле-августе 1917 года, можно сказать, на закате жизни писателя (умер в декабре 1921 года). Подзаголовок гласил: «Письма о вопросах нашего времени». Центральное место в работе занял вопрос: Как общими усилиями остановить «войну всех против всех» (Первую мировую войну, уже унесшую к тому времени миллионы человеческих жизней)? Опубликованная сначала в газете, а затем неоднократно – отдельной брошюрой, работа вызвала широкий общественный резонанс. Одним из ее читателей стал В. И. Ленин, который в письме к А. М. Горькому от 15 сентября 1919 года дал резко отрицательную оценку брошюре Короленко и той идейной позиции, с которой она была написана. Этот критический отзыв на долгие годы затмил само содержание брошюры. Впрочем, саркастическую ленинскую перефразировку одной благонамеренной строчки Короленко сегодня знают абсолютно все: интеллигенция кадетской и т. п. ориентации – «на деле это не мозг [нации], а г…»[187]187
  Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 51. С. 47–48.


[Закрыть]
. Вторичная встреча «Войны, отечества и человечества» с русским массовым читателем состоялась уже в перестроечные (1991) и постперестроечные (2002) годы.

Все усилия Короленко концентрировались на том, чтобы максимально развить успех Февральской (буржуазно-демократической) революции – и тем самым исключить возможность перерастания империалистической войны в гражданскую, в революцию социалистическую, тогда еще только маячившую на горизонте в виде грозного призрака. Ленин, как мы знаем, занимал прямо противоположную позицию. Этим объясняется исключительная резкость тона его отзыва, еще и сейчас шокирующая историков[188]188
  См.: Короленко В. Была бы жива Россия! Неизвестная публицистика. 1917–1921. С. 347.


[Закрыть]
. Отсюда понятна также перекличка статьи Короленко с нашим временем: мнение о том, что «если бы за Февралем не последовал Октябрь, Россия была бы «нормальной» страной», часто можно услышать и сегодня.

Как мыслил писатель развитие дела Февральской революции? В тех конкретных исторических условиях это для него означало: поддержать Временное правительство; пойти на классовый мир внутри страны, выступить в едином порыве в защиту Отечества на германском фронте. В те дни Временное правительство России призвало борющиеся стороны заключить мир без аннексий и контрибуций. Для Короленко это был наглядный образец совпадения патриотизма и общечеловеческого единения, патриотизма и интернационализма, – хотя он подспудно и ощущал утопизм этой благой идеи, ее неосуществимость на практике.

История России пошла не «по Короленко», а «по Ленину». Но все-таки пафос короленковской статьи, на мой взгляд, не исчерпывался конкретной тогдашней политической ситуацией. Писатель выдвинул идею «защиты Отечества» не только в буквальнопрактическом, но и в принципиальном, идейном смысле. Причем противников идеи Отечества (национального единства, национальной государственности, животворного и неодолимого чувства патриотизма) он видел не только и не столько в непримиримых проводниках классового подхода («Пролетарии не имеют отечества» и т. д.), сколько в представителях либеральной и демократической интеллигенции. В этой среде, констатировал он, возник «предрассудок против отечества». Последний «состоит в том, что между отечеством и человечеством есть непримиримое противоречие, что можно служить человечеству помимо отечества, что для этого нужно даже отказаться от него»[189]189
  Там же. С. 145.


[Закрыть]
.

Надо ли напоминать, насколько укрепился этот предрассудок в той же среде в наше время – эпоху интенсивнейшей глобализации, имеющей своих многочисленных адептов внутри любых, прежде суверенных, наций? В этих новых драматичных и даже трагичных исторических обстоятельствах защита, вслед за Короленко, понятия и реальности национальных отечеств приобретает особую значимость и особый смысл.

По мысли Короленко, грядущее братство всех народов может сложиться только как союз отечеств, «отечество отечеств», которые «до сих пор…остаются еще вершиной человеческих объединений»[190]190
  Там же. С. 146.


[Закрыть]
. Признание это тем более знаменательно, что сам Короленко в статьях начала века демонстрировал пренебрежение к национальным взаимоотношениям, считая их малосущественными перед лицом общедемократических и общечеловеческих задач и ценностей[191]191
  См., в частности, его статьи: Несколько мыслей о национализме (Отрывок) (1901); [О патриотизме] (На запрос французского журнала «Revue des Revues» (1903) ⁄ Короленко В. Война пером. М.: Советская Россия, 1988. Сравни также: История моего современника. Ч. 2., гл. VIII.


[Закрыть]
. Понадобился опыт двух войн и двух русских революций (1905–1907 гг. и Февральской 1917 г.), пропущенных через душу и сердце писателя, чтобы Короленко столь радикально изменил свои прежние взгляды и перешел на позиции защиты патриотизма (понимаемого им в обрисованном выше смысле).

Задача, однако, не в том, считал писатель, чтобы отгораживать свое отечество от других стран и мирового целого, чтобы пестовать и тешить национальную исключительность («шовинизм»). Задача настоящих, непоказных патриотов состоит в том, чтобы не покладая рук работать прежде всего на благо своих отечеств, на дело их гуманизации и демократизации, что стало бы реальным залогом осуществления союза свободных народов, общечеловеческого единения.

Сегодня слова «Отечество», «Родина», «Единая Россия» и т. п. произносятся едва ли не чаще всех других. Звучат прямо-таки «короленковские» призывы – «Сделать Россию независимой, свободной и сильной». Тем, кто произносит эти слова не всуе, кто желает действительного их осуществления, нелишне было бы еще и еще раз продумать содержание «духовного завещания» В. Г. Короленко (а вместе с тем, конечно, и критические возражения его оппонентов).

Есть еще один поворот короленковской мысли, который хотелось бы выделить ради его сугубой важности и глубинной насущности. Это вопрос о коллективной ответственности за катастрофические бедствия огромного масштаба. Писатель имеет в виду, конкретно, Первую мировую войну, но здесь просматривается и более общая, методологически важная постановка проблемы. Вопрос об ответственности писатель решает с помощью эстетических категорий «трагедия», «трагическое». «Трагедией греки называли такое стечение грозных и печальных обстоятельств, – пишет он, – когда есть налицо страшная вина, влекущая наказание, но нет прямых виновников»[192]192
  Короленко В. Была бы жива Россия! С. 129.


[Закрыть]
. Не означает ли это всепрощения? Думается, нет. Короленко против нахождения единственного, отдельного виновника («козла отпущения») и «мести» – пусть лишь идейной – ему одному, тогда как вопрос об ответственности контрагентов исключается. Признание тех или иных исторических событий трагедией национального или мирового масштаба знаменует, по Короленко, выход общественного сознания на уровень сверхидеологический, всеохватный, подлинно исторический. Осознание национальной трагедии предполагает «трагическую мудрость» судящих и коллективную ответственность за нее – согласно мере содеянного каждым из субъектов, деятелей.

Кстати, в Германии после Второй мировой войны такой подход дал свои благие плоды, не расколов, а объединив основную часть общества. В современной же России «короленковское» решение проблемы до сих пор считается чем-то совершенно невозможным, чуть ли не крамольным. И это, на мой взгляд, трагедия уже второго порядка, стократ усугубляющая первую, исходную.


Д. С. Мережковский. «Грядущий Хам» (1906)

С некоторыми оговорками, полагаю, к жанру «духовных завещаний» может быть причислена и известная статья Д. С. Мережковского «Грядущий Хам». Статья написана в 1906 году. Но она не забылась. Одно из свидетельств тому – публикация в 1996 году в журнале «Новый мир» литературно-критической статьи П. Басинского «Хам уходящий» с подзаголовком: «Грядущий Хам» Д. С. Мережковского в свете нашего опыта»[193]193
  См.: Новый мир, 1996. № 11.


[Закрыть]
. Развернутая публикация по случаю 90-летия отдельной статьи – явление неординарное. И не зря критик называет предмет своей публикации «безусловно самой знаменитой» статьей Мережковского[194]194
  Там же. С. 215.


[Закрыть]
. Чем объяснить такую памятливость общественного сознания в отношении именно ее?

Комментатор констатирует: «Мережковский неоригинален. О «грядущем мещанине», «среднем европейце» писали Герцен и Леонтьев»[195]195
  Там же. С. 213.


[Закрыть]
, а также Ницше, Шпенглер и другие известные мыслители, в частности, Ортега-и-Гассет. Все так. Но тогда, может быть, все дело в меткости заглавия, ставшего своего рода символом, мифологемой? Этого не отнять у Мережковского, но для объяснения – мало. Разгадка, скорее, – в сбывающемся пророчестве. Первая же фраза статьи (цитата из Герцена) звучит так: «Мещанство победит и должно победить…». В течение более чем 90 лет Хам Грядущий все явственнее становился сегодняшним, присваивающим себе современность и посягающим на будущее, на перспективу. Вот в чем суть. Ну, и написал о мещанине – хаме Мережковский как-то по-особому прочувствованно, талантливо.

Некоторые существенные признаки жанра «духовного завещания» в упомянутой статье отсутствуют. Можно ли говорить о «подведении итогов на закате жизни», если после этой публикации ее автор прожил еще 35 лет? И сам мыслитель, кажется, не имел такой внутренней установки: отправить потомкам свое резюмирующее «послание». Он отдавал его на суд современников.

Не оспаривая этих очевидных фактов, подчеркну, однако, что в некоторых случаях отбор наиболее важных и емких «посланий в будущее» осуществляют не автор текста и не его современники, а позднейшие, последующие поколения. Им виднее, что по меркам иных времен заслуживает внимания, и это они наделяют определенный текст статусом «духовного завещания». История «Грядущего Хама» – именно такого рода. В данном случае, видимо, следует говорить о некоем варианте, видовой модификации жанра.

То, что «религия современной Европы – не христианство, а мещанство»[196]196
  Мережковский Д. «Больная Россия». Избранное. Л. 1991. С. 29–30.


[Закрыть]
, для Мережковского вполне очевидно. «…Прежде бывали в истории изверги…, – писал он, – теперь уже не изверги, а люди как люди. Вместо скипетра – аршин, вместо Библии – счетная книга, вместо алтаря – прилавок. Какая самодовольная пошлость и плоскость в выражении лиц!…Откуда взялись… эти торжествующие хамы?…Да, со времени Герцена и Милля мещанство сделало в Европе страшные успехи»[197]197
  Там же. С. 30.


[Закрыть]
. Источником мещанства Мережковский считает дух позитивизма, практицизма, ограничение человеческих запросов уровнем умеренной сытости, «чечевичной похлебки», а также недоразвитость личностного начала, приводящего к слипанию посредственностей в некое подобие «паюсной икры». Вирус этой болезни, однако, не знает границ, он успешно размножается и на Западе, и на Востоке (Китай, Япония). С этой угрозой, предостерегал вместе с Герценом Мережковский, придется столкнуться и будущему социализму. В свое время рост материального благосостояния умерит революционный порыв масс, заземлит их. Такие опасения высказывались, подчеркну, задолго до построения реального социализма, и они, надо признать, потом в немалой мере подтвердились.

Мыслитель ставит вопрос: может ли избежать омещанивания, духовного оскудения Россия? Он отвечает на него утвердительно, возлагая все свои надежды на интеллигенцию – детище реформ Петра. «Беспочвенность» русской интеллигенции представляется ему ее счастливым преимуществом, свидетельством возвышенного идеализма прослойки образованных людей. «Интеллигенция, доведенная до конца своего, – полагает Мережковский, – придет к религии»[198]198
  Там же. С. 44.


[Закрыть]
; но не к традиционному православию, а к обновленному христианству «Третьего завета». О крахе иллюзий Мережковского и его группы на этот счет уже говорилось выше, в связи с интерпретацией статьи В. С. Соловьева о Лермонтове. Поэтому перенесем свое внимание на другие моменты «Грядущего Хама», вышедшие из тени и особенно ярко обозначившиеся «в свете нашего опыта».

Говоря о культурной Европе, Мережковский признает, что влияние мещанства сказывается даже на гениях. «…Даже великие отшельники европейского гения, только что, выходя из круга личной культуры, касаются общественности, – теряют свое благородство, пошлеют, мелеют, истощаются, как степные реки в песках»[199]199
  Мережковский Д. «Больная Россия». Избранное. Л. 1991. С. 31.


[Закрыть]
. Но почему, спрашивается, эта закономерность или тенденция не должна действовать и в России? Она и действует, соглашается мыслитель, но только в пределах собственно культуры (уровень которой, увы, низок). Но общественная жизнь русской интеллигенции есть нескончаемая трагедия, и это убережет ее представителей от опошления. Тут уже не до мещанства; как говорится, «не до жиру, быть бы живу!»[200]200
  Там же. С. 33.


[Закрыть]
.

Как показал исторический опыт, подобные упования оказались слишком прекраснодушными. Не только определенная часть народа, массы, но и значительные слои российской интеллигенции оказались подверженными вирусу мещанства. Более того, как раз интеллигенция заражалась им первой, затем уже инфицируя, вольно или невольно, самые широкие и разнообразные общественные круги.

Интеллигенция – в этом Мережковский прав – огромная сила. Но всегда ли она является обладателем высокой духовности и, так сказать, гарантом ее? Вопрос до сих пор не решенный, но ждущий своего решения. За абстракциями следует видеть суровые реалии эпохи, конкретное состояние общественных слоев, групп и, конечно, действительный уровень их сознания.

Чем дальше в прошлое уходит эпоха, породившая «духовное завещание» Д. С. Мережковского, тем становится яснее, что перебороть тенденцию омещанивания интеллигенции и народа можно, лишь черпая силу, подобно Антею, от родной земли, от богатейших, животворных традиций отечественной и мировой культуры.

2005

«Разрушение эстетики» в культурологической концепции Д. Н. Овсянико-Куликовского: взгляд из современности

Дмитрий Николаевич Овсянико-Куликовский (1853–1920) известен как крупный представитель психологического направления в русской науке о литературе конца XIX– начала XX веков. Ученик и последователь А. А. Потебни, продолжатель его учения о языке и мышлении, словесном художественном творчестве, он всегда находился как бы в тени от силуэта своего учителя – бесспорного лидера направления, учёного с мировым именем. Но, как становится всё очевиднее со временем, сам он – фигура отнюдь не эпигонская, а вполне самостоятельная. Овсянико-Куликовский – учёный удивительно многосторонний. И в каждой из областей своей деятельности он оставил заметный след, положив начало или содействуя развитию научных направлений, интенсивно разрабатываемых и в наши дни.

Если бы даже «классические» труды видного потебнианца по истории литературы и общественной мысли России не были им написаны, он всё равно остался бы в истории науки как крупный лингвист и востоковед, знаток древних и новых языков, памятников индуизма, зороастризма и др. Имя Овсянико-Куликовского по праву занимает достойное место и в истории отечественной психологической науки. Его работы о психологии понимания, природе чувств, о различных аспектах психолингвистики не утратили своего значения и по сей день. Вместе с рядом других учёных Овсянико-Куликовский стал основоположником специфической отрасли науки, находящейся на стыке психологии, искусствоведчеких дисциплин и эстетики: психологии художественного творчества. (Последняя одной своей стороной примыкает к общей теории творчества, а другой – к психологии искусства, как часть к целому). О возросшей актуальности данной области исследований напоминать особо, думаю, излишне.

Но и это ещё не всё. Увлечённо занимаясь вопросами языка и мышления, Овсянико-Куликовский не мог не вторгнуться своей пытливой мыслью в те сферы культуры, с которыми язык и мышление теснейшим образом связаны в процессе своего формирования и исторического развития. Это – мифология, ранние формы религии, традиционные обряды и культы, фольклор, эпос разных народов и др. Позитивизм, составлявший общую основу мировоззрения и научной методологии учёного-потебнианца, стремился, как известно, максимально сблизить естествознание и гуманитаристику. Областью их самого тесного сопряжения становятся социология, социальная психология, этно-психология. Во всех этих научных дисциплинах Овсянико-Куликовский был весьма сведущ, он внёс значительный вклад в их развитие. Овсянико-Куликовский широко использовал, особенно в поздний период своего творчества, достижения отечественной культурно-исторической школы, представленной именами А. Н. Пыпина, А. Н. Веселовского и ряда других видных учёных. Интуитивно чувствуя, что психологические и социокультурные исследования, проводимые порознь, обособленно, становятся чем-то односторонним, узким, малоплодотворным, он стремился к синтезу «внешнего» (культурно-исторического) и «внутреннего» (психологического, социально-психологического) измерений при изучении явлений культуры.

В свете сказанного выше, думается, уже не будет выглядеть преувеличением характеристика этого видного последователя А. А. Потебни как крупного, широкообразованного культуролога, весьма чуткого к запросам времени, к сдвигам в общественном сознании и к новым веяниям в методологии наук.

Важной отличительной чертой Овсянико-Куликовского как культуролога был постоянный, неослабевающий интерес его к проблеме национального и межнациональных процессов (нация, национальная психология, национально-культурная самобытность, совмещение двух и более национальных идентификаций в одном субъекте, национальное и общечеловеческое и т. п.)[201]201
  Он жил и творил в пограничье русской (общероссийской) и украинской культур, в зоне их активной дифференциации и взаимодействия. Его наследие – неотторжимая часть как одной, так и другой культуры одновременно. Но свершилось это не само собой, а благодаря неподдельной любви Овсянико-Куликовского к обоим братским народам, благодаря особой чистоте и искренности его «этнических» переживаний, неизменной корректности, тактичности всех слов и дел учёного в деликатнейшей области межнациональных, межкультурных отношений.


[Закрыть]
. А если к этому прибавить, что свою «Историю русской интеллигенции» учёный выстроил в ракурсе эволюции «чаадаевских настроений» – тех самых, которые стали «идеологией перестройки» в России конца XX века, то придётся признать, что Овсянико-Куликовский – культуролог умел верно ставить диагноз болезни, хотя, случалось, и недооценивал серьёзность и трудноизлечимость недуга[202]202
  Кстати, Д. Н. Овсянико-Куликовский с 1913 по 1918 год был соредактором журнала «Вестник Европы», придерживавшегося западнической ориентации. А генетически западничество связано с пресловутыми «чаадаевскими настроениями». Как согласуется «западничество» учёного с его критикой чаадаевщины? с его уважением ко всему «органическому», национально-самобытному? – Современному читателю это может показаться странным, парадоксальным. Но западничество Овсянико-Куликовского качественно отличается от нынешнего расхожего, прагматически примитивизированного.


[Закрыть]
.

Что можно сказать, однако, о степени изученности, освоенности наследия Д. Н. Овсянико-Куликовского? Отвечая на этот вопрос, оптимисты перечислят ряд существующих книг, глав в коллективных трудах, статей об Овсянико-Куликовском, и будут правы – по-своему. Между тем, в недавно вышедшей историко-эстетической монографии отмечено и иное. «В «Лекциях по истории эстетики» (под ред. М. С. Кагана, ЛГУ, 1973–1980. – В. К.), – пишет Л. Я. Курочкина, – русская психологическая эстетика рассмотрена незаслуженно поверхностно»[203]203
  Курочкина Л. Я. Русская эстетика: методологические проблемы, поиски, решения (конец XIX – начало XX в.). Воронеж, 1996. С. 130.


[Закрыть]
. Фрагмент упомянутого издания, посвящённый Овсянико-Куликовскому, служит тому весьма красноречивым подтверждением. Текст состоит всего из пяти абзацев, в которых я насчитал шестнадцать негативных эпитетов, относящихся к характеризуемому учёному, его творчеству и применяемой им методологии. Комментарии, как говорится, излишни.

Другой современный комментатор трудов учёного, Ю. Манн, хотя и относится к своему герою без предвзятости, но говорит о нём в великодушно-снисходительном тоне. «Оглядывая деятельность Овсянико-Куликовского в целом, – пишет он, – следует сказать, что хотя его теоретические позиции, как правило, давно превзойдены современной наукой, читатель всё же найдет в его работах огромное количество интересных и тонких разборов, выводов и замечаний»[204]204
  Манн Ю. Овсянико-Куликовский как литературовед ⁄ Овсянико-Куликовский Д. Н. Литературно-критические работы. В 2-х т. Т. 1. М. 1989. С. 23.


[Закрыть]
. – Ой ли? Так ли уже и «превзойдены»? Подобное можно было, пожалуй, сказать об Овсянико-Куликовском как представителе психологического направления в отечественном литературоведении, и то – если бы кто-либо изучил и осмыслил это научное направление с той степенью глубины и обстоятельности, какой оно заслуживает. О ряде других аспектов наследия Овсянико-Куликовского можно сказать лишь то, они ещё ждут своих исследователей.

Хочу обратить внимание на одну нестыковку, присутствующую в литературе об Овсянико-Куликовском. Н. В. Осьмаков называет трёхтомную «Историю русской интеллигенции» (1903–1910, 4-я часть – 1911–1914, не закончена) «последним трудом учёного»[205]205
  Осъмаков Н. В. Психологическое направление в русском литературоведении: Д.Н.Овсянико-Куликовский. М.: Просвещение, 1981. С. 79.


[Закрыть]
. И лишь вскользь, совсем в другой связи им отмечено, что «последние два года 1919–1920 Овсянико-Куликовский жил в Одессе, работая над «Воспоминаниями»…»[206]206
  Там же. С. 17.


[Закрыть]
. Но вот в 1989 году выходит в свет двухтомник Овсянико-Куликовского, включающий в себя и «Воспоминания» (1-е изд. – 1923), и Ю. Манн, автор предисловия, повышает «рейтинг» этого произведения следующим замечанием: «Последние годы жизни Овсянико-Куликовский работал над мемуарами. Незаконченная эта книга принадлежит к его лучшим произведениям; в ней сочетается широкая обрисовка идейной и научной атмосферы последней трети XIX века (и начала XX столетия тоже. – В. К.) с точностью и колоритностью портретных характеристик»[207]207
  Манн Ю. Овсянико-Куликовский как литературовед ⁄ Овсянико-Куликовский Д. Н. Литературно-критические работы. В 2-х т. Т. 1. М. 1989. С. 23.


[Закрыть]
. «Воспоминания» – действительно последняя, итоговая работа Овсянико-Куликовского. И в столь высокой оценке её содержания автор этих строк вполне солидарен с Ю. Манном.

Особое внимание привлекает первая глава «Воспоминаний» под названием «Личное (Опыт психоанализа)». Я бы определил жанровую форму этой главы как некий аналог автореферата – только резюмирующего не содержание диссертации, как обычно, а весь корпус трудов учёного. В хорошем реферате, как правило, с особой чёткостью выделены основные идеи проделанных исследований, обозначено их концептуальное ядро.

Овсянико-Куликовским была разработана и в доступной форме изложена целостная культурологическая концепция. Она формировалась под воздействием противоречивых идейных тенденций своего времени. При переходе от XIX века к ХХ-му остро ощущалось противоборство умонастроений оптимизма и пессимизма. Позитивизм (а именно он лежал в основе культурологической концепции Овсянико-Куликовского) предполагал веру в науку, разум, в общественный прогресс, и по своей главной интенции был оптимистичным. Но проявившиеся к тому времени признаки кризиса европейской культуры давали немало поводов и для пессимистических обобщений. Разрешить это противоречие стремились многие. Концепция Овсянико-Куликовского была одной из таких попыток.

Главные свои надежды учёный возлагал на союз науки и высокой, обновленной морали («гуманности»). Вместе с тем анти-метафизическая, антифилософская направленность позитивизма всё больше ощущалась самими его приверженцами как ограниченность, зияние, как лишённость прочной опоры в коренных началах бытия и духа. Отсюда возникало весьма сочувственное отношение к деизму людей науки, признание (вне науки) прав религии. Важные место и роль в обеспечении общего прогресса отводились «человековедению», в лице, с одной стороны, научной психологии, а с другой – искусства, художественного творчества.

Культурологическая концепция Овсянико-Куликовского несла на себе печать драматизма, в ней бурлила энергия серьёзных внутренних напряжений. Главных проявлений драматизма было два. Первое: обострённое, концентрированное внимание автора к оппозиции «норма/анормальное (патологическое)» в психике отдельной личности, в социуме, в культуре. Проявление второе состояло в радикальном антиэстетизме Овсянико-Куликовского. Знаменитая триада «Истина – Добро – Красота» является, полагал он, устарелой и ложной, неправомерно возвеличившей красоту.

Из этой самой общей, отдельными мазками набросанной характеристики концепции Овсянико-Куликовского становится ясным следующее. Его концепция составляет довольно специфичную часть общей рефлексии по поводу социокультурного кризиса рубежа XIX–XX веков. Затронутые учёным проблемы продолжают оставаться актуальными и сейчас, почти столетие спустя после его кончины. Исходя из этого, культурологическая концепция Овсянико-Куликовского, её внутренняя логика, аргументация и выводы заслуживают, на мой взгляд, более конкретного, более детального рассмотрения.

* * *

Исходным пунктом размышлений Овсянико-Куликовского о судьбах культуры и всего человечества стали вопросы морали. Без серьёзного пересмотра сложившихся взглядов на сущность морали и морального регулирования она не сможет, считал учёный, успешно выполнять своё высокое предназначение.

В моральных оценках слишком много релятивного, связанного с сочетанием определённых обстоятельств, мотивов и т. п. (Так, человека, совершившего убийство, по совокупности конкретных условий и преследуемых целей в целом ряде случаев можно оправдать. Примеры: герой войны; участник дуэли; тираноубийца и др.). Как же, спрашивается, спасти, сохранить от девальвации абсолютное в критериях морали? По мнению автора «Воспоминаний», этого можно достичь путём переноса акцента с мотивов на объективное деяние («факт»), оценка которого более однозначна, внеситуативна. (Убийство – всегда зло, даже если субъект совершил его ненамеренно и не является преступником по сути своей). При таком подходе, считает автор, нетерпимость ко злу не притупляется, не смягчается, не распыляется.

Чисто социологическая (субъект – субъектная, «диалогическая») трактовка морали, считает Овсянико-Куликовский, ведёт к истолкованию репрессии в отношении преступника как «возмездия», «наказания» субъектом субъекта за причинённое зло, своего рода «мести». То, что субъектом, вершащим возмездие, выступает всё общество в лице своих государственных, правовых органов, является не смягчающим, а отягощающим обстоятельством: общество, государство становится на один уровень с преступником и «мстит» ему. Нужен иной, более высокий и гуманный взгляд на эту проблему, усматривающий в справедливой репрессии ограждение общества от преступных поползновений субъекта и лишение потенциального преступника средств, с помощью которых он мог бы творить зло.

Считать предметом моральной оценки только действия субъекта (человека) вменяемого, обладателя свободы воли, было бы, считает учёный, непростительной ошибкой. Нравственной оценке, нравственному суду подлежат и поступки стихийные, иррациональные, «звериные» (например, действия маньяков). Таким образом, область моральных оценок должна быть расширена, с включением в неё всего, наносящего ущерб личности и социуму, самой человечности.

Понятие морального зла, согласно такому взгляду, является лишь частным случаем мирового зла. Зло имманентно миру природы.

Мораль должна опираться на разум, который познает единство космоса. Нормы морали уходят своими корнями в универсальные законы, которым подчиняется весь космос. Таково основание «высшей человеческой морали». Благодаря такой перестановке акцентов разум и мораль ещё теснее сближаются друг с другом, обнаруживая свою принципиальную общность, «единосущность».

Самое ядро взгляда Овсянико-Куликовского на проблемы морали можно выразить следующим образом. Мораль – критерий человеческий, она стоит на страже человеческого бытия и «уровня гуманности». Мораль и должна оставаться антропоцентричной, но лишь – по своей направленности, функциям. По своим основаниям она космична. Нужна расширительная трактовка морали. Расширительная в сторону показа её онтологических основ, и преодоления таким путём элеменов субъективизма, релятивизма.

Однако, что осложняет нравственный прогресс человечества, что тормозит, затрудняет его? Ответить на этот вопрос можно, лишь уяснив себе культурологическую концепцию Овсянико-Куликовского как некое системное целое. Роль главных устоев концепции играют следующие положения.

Как в биологической науке (и медицине), так и в теории и истории культуры центральное место занимают оппозиции «норма/патология», «здоровье/болезнь». Причём, анормальное, патологическое, болезненное играет, пожалуй, даже более фундаментальную роль, чем его гармоническая противоположность.

В качестве обоснования и развития этой идеи автором предложена такая периодизация ретроспективы «человека разумного». Начальный, базисный этап – зверство, животное состояние. Следующий период, охватывающий львиную часть исторического времени, культурной эволюции – это период становления человечества, его предыстория. Длительный этот этап исполнен, во-первых, атавизмов зверства («дурная наследственность»), во-вторых, «болезней роста», в-третьих – проявлений регресса, вырождения. Поэтому его можно назвать, по примеру Э. Ренана, периодом сумасшествия, безумия человечества. И только на этапе новейшей истории начинает доминировать прогресс как особая форма развития, как свидетельство утверждения главных атрибутов человечности – разума и морали. Фактически, всё становление человечества есть процесс выздоровления, выхода из безумия.

Картина, нарисованная Овсянико-Куликовским, не только беспощадна в своей реалистической правдивости, но и имеет явный уклон в сторону негативистского взгляда на человеческое прошлое. Иллюстративного материала у автора, специально изучавшего эпохи дикости, варварства, ранней и зрелой цивилизации, древние обычаи и ритуалы (подчас невероятно жестокие), хватало с избытком.

Тем не менее, взгляд в будущее человечества у Овсянико-Куликовского достаточно оптимистичен. Ибо, как ни велики и сильны рецидивы прошлого зверства в настоящем, как ни остры болезни роста и регрессивные тенденции, – разум (наука) и мораль (человечность), упрочив свой союз и узы взаимопроникновения, способны, в чём он был убеждён, преодолеть, обезвредить со временем большинство негативных проявлений.

Наиболее впечатляющий образец соединения научности и гуманности в деле «врачевания» отдельных людей и всего общества являет собой, по мысли учёного, медицина, в частности – психиатрия. Современная жизнь человечества, современная культура также полны болезненных и патологических проявлений – неврозов, психозов и т. д.; их надо мудро и гуманно лечить, опираясь на завоевания науки и критерии высокой человеческой морали.

В своей культурологической концепции Овсянико-Кульковский стремится избежать опасности утилитаризма, сопутствующей обычно позитивистской методологии. Он пишет: «…Человечество давно уже пришло к признанию морального блага, как и блага интеллектуального, то есть «Добра» и «Истины», за нечто самоценное и самодовлеющее, в самом себе заключающее оправдание своей общепризнательности»[208]208
  О всянико-Куликовский Д. Н. Воспоминания ⁄ Овсянико-Куликовский Д. Н. Литературно-критические работы. В 2-х т. Т.2. М. 1989. С. 341.


[Закрыть]
. Нетрудно заметить, однако, что само это высказывание внутренне противоречиво. Самоценность – самоценностью, а всё же над нею возвышается критерий блага. В этом смысле можно сказать, что Овсянико-Куликовский возрождает платоновскую традицию, платоновскую иерархию понятий, в которой идея блага занимала верховное место. С той, правда, разницей, что у отечественного учёного общую основу науки и морали составляет не идея в платоновском смысле, а человеческая психология, приведённая к определённой мере – мере телесного и душевного здоровья. Она и есть то «благо» для Овсянико-Куликовского, которому соподчинены такие сферы культуры, как наука и мораль.

Красота же, согласно взглядам учёного, – это чисто субъективная видимость, не вытекающая из сущности предмета, не укоренённая в нем. Она есть форма одобрения соответствующих объектов, опосредованная действием разного рода социальных факторов. Последние меняются при переходе от одного социума к другому, от эпохи к эпохе. Красота, стало быть, целиком состоит «из условностей и фикций»[209]209
  Там же. С. 342.


[Закрыть]
. И если за калейдоскопической сменой представлений о красоте всё же можно разглядеть некую детерминирующую основу, некоторую объективную логику, то ею может быть лишь эволюция половых чувств – биологических по природе и социально – изменчивых по форме своего проявления. Поэтому следует «водворить её (красоту. – В. К.) на место жительства, – в область костюмов, шляпок, причесок, украшений, безделушек, румян, белил и т. д. и т. д.!»[210]210
  Овсянико-Куликовский Д. Н. Воспоминания. С. 342.


[Закрыть]
.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации