Текст книги "Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг."

Алексей Лепилин
Встреча с М.А. Шолоховым

<сентябрь 1929 г.>

Был мокрый осенний вечер, шел мелкий дождь. Но в купе скорого поезда Москва – Ростов, в котором я и писатель-драматург К.А. Тренев ехали в 1929 году на Дон, было тепло и уютно…

Как только наш поезд остановился на железной дороге станции Миллерово, в наше 4-местное купе вошел невысокий широкоплечий пассажир, судя по одежде – местный казачок. На голове у него была надета меховая шапка с кожаным верхом, а накинутая сверху суконного френча промокшая от дождя длинная винцерада и высокие сапоги завершали костюм вошедшего в купе молодого, синеглазого пассажира. Мой спутник сразу узнал его и дружески поприветствовал, сказав мне, что это молодой многообещающий донской писатель из станицы Вешенской – Шолохов Михаил Александрович и что он уже известен своими «Донскими рассказами», напечатанными еще в 1926 году в Москве, а наш старейший советский писатель А.С. Серафимович, прочитавший эти рассказы двадцатилетнего казачка, назвал его молодым орленком, широко раскрывшим крылья своего таланта…

Я молча слушал живой увлекательный разговор маститого драматурга, ему тогда было 53 года, и молодого, набиравшего высоту писателя Шолохова, только что опубликовавшего первые книги своего романа «Тихий Дон». Тренев с охотой отвечал своему собеседнику об истории возникновения сюжета «Любови Яровой», которая, найдя свое рождение на сцене Московского Малого театра 22 декабря 1926 года, явилась вехой в истории русской драматургии, ознаменовав решительный поворот театральной жизни к революционной советской действительности. Шолохов, немного прищурив свои синие – цвета василька – глаза и пригладив светло-русые волосы, внимательно слушал автора «Любови Яровой», а иногда вставлял свои вопросы по существу содержания и исполнения пьесы. Он, к сожалению, не видел на сцене Малого театра этой постановки…

Потом в беседе двух писателей пришел черед Шолохова отвечать на вопросы. Константин Андреевич подробно расспрашивал автора «Тихого Дона» о том, как мог еще молодой, по существу, литератор так правдиво и красочно воссоздать в своем романе типы казаков, наполнить их образы таким ярким бытовым реальным содержанием и какой замысел автора будет лежать на пути продолжения романа?..

Шолохов ответил, что конца своему роману еще не знает и что черпал свое творчество непосредственно в природе донской степи, в недрах казачьего быта. Он слушал и воспринимал рассказы станичников в разных местах Вешенской округи и на хуторах Кружилинском и Каргинском, где провел раннее детство, а с 1920 года мыкался по донской земле, гонялся с товарищами за бандами, властвовавшими до 1922 года на Дону.

Помню, в заключение Тренев сказал: «Ваши живые образы людей Дона, такие, как Григорий Мелехов, его отец Пантелей Прокофьевич, Аксинья, Наталья Мелехова, на сцену просятся! Вот попомните мое слово!»

Разговор, казалось, был бесконечным, литературные темы были неисчерпаемыми. Беседа двух писателей затянулась далеко за полночь, нужно было ложиться спать и отдохнуть для дел будущего дня в Ростове, куда они ехали. Поэтому мы все скоро расположились по своим постелям. Но я долго не мог еще уснуть от всех тех впечатляющих разговоров, которые я слышал от людей большой литературной судьбы.

Михаил Обухов
Незабываемые встречи

С начала мая и до октября тридцатого года я был инспектором-методистом Миллеровского окроно и в окружной газете вел литературную и педагогическую страницы. Один из сотрудников нашей газеты, молодой писатель Борис Озимый (его подлинное имя Егор Борисов), был у нас очеркистом. Он близкий родственник Михаила Шолохова, с детских лет, а затем в гимназии дружил с Михаилом Александровичем. Шолохов часто ездил в Ростов и в Москву и непременно всякий раз посещал Миллерово, встречался с Борисом Озимым. Обычно получалось так, что я тоже попадал в их компанию и чаще всего проводили мы время втроем. До этого я уже был знаком с Михаилом Александровичем по Ростову.

Для Шолохова тридцатый год был нелегким, хотя в его творчестве он, пожалуй, один из самых плодотворных. Именно тогда писатель заканчивал работу над третьей книгой «Тихого Дона» и начинал «Поднятую целину». Трудности того времени лучше всего характеризует сам Михаил Александрович в письмах к друзьям.

В тридцатом Шолохов с трудом пробивался отдельными главками из третьей книги «Тихого Дона» на страницы периодической печати. Каждый вершок, что называется, приходилось брать ему с бою. Это вызывало у него возмущение, которого он иногда не в силах был сдержать в нашем присутствии¹.

Но у читателей рос интерес к Шолохову не по дням, а по часам: спорили о романе, дальнейших судьбах героев, о необыкновенном таланте автора. Гадали, как дальше будет разворачиваться этот удивительный писатель. А многие критики в то время скучно жевали резину о пристрастии писателя к бытовизму. Помню, разговорился я с одним из таких критиков.

– Вы преувеличиваете значение таланта Шолохова, – авторитетным тоном внушал он мне. – Шолохов не имеет своего языка и формы, он целиком зависит от Льва Толстого и Мельникова-Печерского.

Некоторые читатели тоже далеко не всегда понимали автора «Тихого Дона». Как-то один партийный работник сказал Шолохову, что нельзя было так описывать смерть Петра Мелихова (так в тексте. – В. П.), как это сделал Михаил Александрович (глава о смерти Петра была только что опубликована в периодической печати).

– Расстрелян белый бандит, матерый враг, один из главарей контрреволюционного мятежа. Читатель должен радоваться, что одним гадом стало меньше. А мы смерть Петра воспринимаем глазами его родного брата, Григория, тоже контрреволюционера. Так ли должен писать пролетарский писатель?

Ответил Михаил Александрович только двумя словами:

– Так написалось.

Когда мы остались втроем, Михаил Александрович с горечью сказал о руководящем товарище:

– Он не понимает или не хочет понять главного: смерть есть смерть. Враг умирает или наш человек, все равно это смерть…

И еще о смерти. Сидели мы в комнате вчетвером. В нашей компании был один из моих сослуживцев – тоже инспектор окроно. Он шутил, был весел. Когда мой сослуживец ушел и мы остались втроем, Михаил Александрович задумчиво сказал:

– Вместе с ним мы в ЧОНе были. В крутые переплеты попадал парень: бывал под расстрелом, самому ему приходилось расстреливать. Но, как видите, сохранился. Из таких немногие не вышли из нормы.

Обычно Михаил Александрович был скуп на слова, предпочитал слушать других и, надо сказать, на разговор умел вызвать. Но как-то, с трудом сдерживая волнение, он сказал:

– Только что был в окружной управлении ОГПУ на свидании с бывшим есаулом Сениным…

Сенин, которого Шолохов под его собственным именем вывел в «Тихом Доне», в дни коллективизации пытался организовать контрреволюционный мятеж среди казаков на Верхнем Дону. Он явился прототипом Половцева из «Поднятой целины». Правда, как мне рассказывали очевидцы из Вешенского района, когда его арестовали, он не успел сделать ни единого выстрела, совсем не так, как в «Поднятой целине». Но ведь это же Сенин, а не шолоховский персонаж Половцев!

– Разговаривая с ним в тюремной камере, – продолжал Шолохов, – смотрел на него и думал: скоро этого человека не будет. И Сенин отлично знает, что в ближайшие дни его ждет расстрел.

Весь вечер Михаил Александрович, видимо, находился под впечатлением своего свидания с бывшим есаулом. Он все время сосал трубку, был молчаливей, чем даже обычно. Лишь изредка вставлял фразы в оживленную по обыкновению речь Бориса Озимого. И в этих скупых репликах не было характерного, так свойственного Шолохову разящего остроумия. Больше того – отдельные фразы были сказаны без всякой видимой связи с тем, о чем шла речь. А в конце вечера он коротко все же сказал нам:

– Не хотели разрешать мне свидания с Сениным, но я настоял на своем, доказывая, что это один из персонажей «Тихого Дона»…²

Я привел здесь несколько хорошо запомнившихся мне высказываний Михаила Шолохова, касающихся, в сущности, одного, для всего его творчества, быть может, самого коренного вопроса…

Известно, что Михаил Александрович попадал в плен к батьке Махно. Более того, его товарищи – продармейцы были расстреляны бандитами, а Михаила Шолохова матерый атаман почему-то пощадил, – может быть, потому, что очень уж молод был продармеец, в сущности, – мальчишка! А возможно, просто нашел добрый стих на Махно. Правда, он тут же пообещал Шолохову, что, если еще раз встретит – непременно повесит.

Те трагические минуты в душе будущего писателя, несомненно, произвели величайший переворот. Бывают такие мгновения, которые определяют всю дальнейшую жизнь, вроде бы совершается скачок к новому качеству! Для Михаила Шолохова таким скачком, безусловно, были вот эти трагические минуты. Да и само пребывание в ЧОНе, повседневная смертельная борьба с белобандитами не могли не оставить неизгладимых впечатлений. Шолохов не раз видел человека на грани жизни и смерти и сам неоднократно бывал на этой точке. Вопрос о жизни и смерти, один из самых волнующих человечество, встал таким образом во всей своей остроте еще на заре юности будущего писателя.

Впоследствии именно подобным моментам в жизни своих героев Михаил Александрович посвятил самые изумительные страницы – я особенно подчеркиваю это.

Шолохову, как и Льву Толстому и Достоевскому, которые тоже сами пережили подобные трагические, решающие мгновения, это, вероятно, дало исключительное ясновидение и остроту восприятия.

У Михаила Александровича при всем величайшем оптимизме его творчества не найдешь ни одного произведения, в котором не было бы трагического. Исключение, может быть, представляет только ранний случайный для него рассказ «О Колчаке, крапиве и прочем», который, к слову сказать, он не включает в свои книги.

Да это, если вдуматься, и понятно. После такого переживания Михаил Александрович совершенно иными глазами стал смотреть на жизнь, на природу, на взаимоотношения людей. Видимо, поэтому у него очень рано наступила пора полной духовной зрелости.

Начиная с двадцать восьмого года, с начала публикации «Тихого Дона» Михаил Шолохов везде и всюду становился центром всеобщего внимания. Наверное, почти каждый, кто имел возможность повидать его, старался не упустить счастливый случай. Нельзя жить и не встречаться, если есть возможность, с этим поистине исключительным человеком. И люди идут к нему, жаждут встреч с ним, потом вспоминают об этом. Родители, которым удалось повидать Шолохова, рассказывают о нем детям, деды – внукам. Такова покоряющая сила гения.

г. Курск

Беседа Мих. Шолохова с читателями

Михаил Шолохов работает над третьим томом «Тихого Дона». Отрывки из шестой, еще неопубликованной, части романа М. Шолохов зачитал на литературном вечере, организованном СКАПП в конце мая в Рабочем Дворце им. Ленина (Ленинский район, Ростов-на-Д.).

На вечере развернулся обмен мнений о «Тихом Доне» вообще и о прочитанных отрывках в частности.

Выступивший первым тов. Апресян (мастерские комхоза) сказал:

– «Тихий Дон» нравится людям всех классовых категорий. Это вызывает целый ряд мыслей. Значит, в романе имеется некоторое стирание классовых граней: нет в нем и «мордобоя» классового врага, нет и поддержки казацкой бедноте. В «Тихом Доне» очень много ценного, но единственный недостаток, который я указывал, портит роман: нет в нем остроты классовой постановки вопроса, нет показа активной казацкой бедноты, нет показа таких большевиков, которые были бы коренными казаками.

Тов. Трушкин (экфак) не согласен с Апресяном:

– Нравится ли вам, – спрашивает он, – Пушкин, Лермонтов и другие классики? А ведь они были помещичьими и буржуазными писателями. Все же я не скажу, что Шолохов дает классовый подход ко всем описываемым случаям. Огульно говорить об отсутствии классового подхода нельзя. Разве вокруг Штокмана не группируются передовые казаки? Разве не показаны противоречия между иногородними и казаками и т. д. Основные противоречия даны, но в описании отдельных поступков героев ошибки есть.

– Нам неизвестно, – говорит тов. Соловьев. – каков будет заключительный аккорд книги. Мы можем надеяться, что Шолохов даст правильную классовую установку, избежит имевшихся раньше ошибок. Я все же хочу сказать, что жизнь сейчас диктует писателю другое, другие темы. Каждому писателю нужно равняться по сегодняшней действительности, отражать сегодняшний день.

Тов. Астахов говорит, что недаром сравнивают «Тихий Дон» с «Войной и миром». Шолохов придал роману тон исторической вещи, подобной «Войне и миру», этим, по мнению тов. Астахова, оправдываются и некоторые недостатки романа.

Выступившие затем тт. Макарьев¹ и Бусыгин² подвергли критике отрывки, зачтенные Шолоховым на вечере, отметили, кроме того, отпечаток идеализации казачьего быта, лежащий на всем романе, своеобразный пацифизм, присущий Шолохову, и, как основной недостаток романа, подчеркнули то, что в нем дается показ борьбы белых с красными, а не борьбы красных с белыми.

Интересным было выступление т. Берковской.

– Я проводила испытания рабочих, поступающих во втузы, – говорит Т. Берковская. – Спрашиваю рабочих: что вы больше всего знаете из художественной литературы? Отвечают: «Тихий Дон». Именно этот роман, а не те произведения, которые были в программе испытаний, знали рабочие. Отзыв рабочих о «Тихом Доне» был почти единодушен:

– Хорошее произведение, но беспартийное!

Эта оценка совершенно правильная. Какими чувствами заражает «Тихий Дон»? Надо сказать, что не теми, которые были бы для нас желательны. Особенно это относится к прочтенному здесь отрывку о смерти белого офицера Петра Мелехова. После этого вечера меня спросят рабочие:

– Ну, как дальше, что пишет Шолохов?

Что ж ответить? Придется сказать, что Шолохову было жаль убитого офицера…

Тов. Сирота (курсы колхозников): – Мне, как грузчику, литературу читать приходилось мало. Но Шолохова читал, потому что мне – партизану – интересно было о тех событиях, в которых участвовал, прочитать. Между грузчиками был у нас разговор о «Тихом Доне» Шолохова. Ребята говорят: «Парень не знает, откуда ветер дует».

Тов. Литинский подчеркивает, что суровым предупреждением звучат слова писателей о том, что «Тихий Дон» не вооружает их для классовой борьбы. Казаков описывать так, как описывают пейзаж, нельзя. Надо показать свое отношение к описываемым событиям. Объективизм же – путь очень опасный.

В заключительном слове тов. Шолохов признал, что часть выступавших товарищей делала верные замечания, в частности тов. Апресян. Товарищи говорили, что «Тихий Дон» нравится разнообразным социальным группам. «Я это знаю по письмам, – говорит тов. Шолохов, – задумывался над этим, стараюсь доискаться корней того, например, что за границей меня переводят всюду, и эсеры дают положительные аннотации роману».

Основное объяснение этому тов. Шолохов находит в том, что в «Тихом Доне» «не лежит четко линия отрицания». «Влияние мелкобуржуазной среды сказывается, – признается тов. Шолохов. – Я это понимаю и пытаюсь бороться со стихией пацифизма, которая у меня проскальзывает».

«Я внимательно присматриваюсь к рецензиям на роман и должен сказать, что за границей меня не приемлют безоговорочно, как, например, Пильняка. Белогвардейская печать дает преимущественно отрицательные отзывы».

«Правильно говорил тов. Макарьев, что я описываю борьбу белых с красными, а не борьбу красных с белыми. В этом большая трудность. Трудность еще в том, что в третьей книге я даю показ вешенского восстания, еще не освещенного нигде. Промахи здесь вполне возможны. С читателя будет достаточно того, – закончил тов. Шолохов, – что я своеобразно покаюсь и скажу, что сам недоволен последними частями романа и хочу основательно обработать их».

Отвечая на вопросы читателей, т. Шолохов сказал, что третью книгу романа он закончит к осени этого года.

1930 г.

Андрей Плоткин
«На огонек» к Шолохову

Рассказывает бывший председатель первого Вешенского колхоза

В 30-е годы – годы коллективизации – партия послала на Дон 40 человек в счет двадцати пяти тысяч коммунистов, направленных в сельское хозяйство страны. Среди них был балтийский моряк Андрей (Або) Плоткин, который возглавил первый в станице Вешенской колхоз. Жизнь Плоткина вешенского периода, как и жизнь П. Лугового, П. Красюкова, И. Корешкова, легла в основу образа Семена Давыдова из «Поднятой целины». А. Плоткин и по сей день дружен с вешенскими казаками и с писателем Михаилом Шолоховым, с любовью говорит о товарищах-коммунистах, о делах колхозных, хотя жизнь давно оторвала его от сельскохозяйственных дел – он директор Расторгуевского гипсобетонного комбината.

Агентство печати «Новости» (АПН) предлагает читателям воспоминания А. Плоткин а о Шолохове, о совместной с ним работе в Вешенской.

Было это на Дону в бурные годы коллективизации. С Михаилом Александровичем Шолоховым нас породнило то общее дело, которое вместе с партией мы отстаивали. Семь лет я работал в Вешках и четыре года в городе Миллерово. На протяжении этих лет мы часто встречались у нас в колхозе, на партийных конференциях, совещаниях, у писателя дома.

Передовые, преданные делу партии казаки активно шли в колхозы, поддерживали борьбу с кулачьем. Но остатки разгромленной контрреволюции тормозили это движение. Вот тогда, в конце января 1930 года, в Вешенский район прибыли 40 коммунистов из числа двадцатипятитысячников. Среди них был и я. Меня назначили председателем Вешенского колхоза.

Мы не были специалистами сельского хозяйства. Шестнадцатидневная подготовка научила нас немногому. Знания давала сама жизнь, кипучая, напряженная. На ходу решали самые важные задачи, на ходу учились, допускали ошибки, исправляли их. Но вера в дело партии победила – колхозы построили. И главный свидетель и памятник тем дням, как писал однажды мой друг Петр Луговой, тоже двадцатипятитысячник, – «Поднятая целина» Шолохова.

Мою первую встречу с писателем я запомнил на всю жизнь.

В нашем районе коллективизация была уже завершена. В состав колхоза входили хозяйства станицы из шести близлежащих хуторов. На колхозном базу много было быков, лошадей, сельскохозяйственного инвентаря. Первая посевная прошла успешно, зазеленели яровые, зачернели пары. Без межей! Впервые на казачьих землях! Наш колхоз готовился к страдной поре – сенокосу, уборке созревающих хлебов.

На организацию общественного питания в поле нужны были деньги, а колхозная касса – пуста. Где взять деньги?

Колхозники и посоветовали: «Сходи, мол, к Шолохову. На соседней улице живет. Он человек простой, последним поделится». Я на дыбы: как я, «социалистический сектор», да пойду за помощью к «частному лицу»?! Но идти пришлось.

Вместе с Михаилом Александровичем жили его мать Анастасия Даниловна – обаятельнейшая женщина, вечно в домашних хлопотах, ласковая, приветливая, безгранично любившая сына; жена Мария Петровна, верный его спутник, и двое ребятишек – Светлана и Алик. Навстречу мне вышел Михаил Александрович. Познакомились.

Помнится, с каким интересом он расспрашивал о колхозе, о делах, казаках, о работе двадцатипятитысячников. Тут я и подоспел со своей просьбой. Смотрю, поднимается он, не говоря ни слова, достает деньги и протягивает мне. Я пообещал, как только уберем зерновые, вернуть долг. Шолохов и впоследствии частенько выручал нас, двадцатипятитысячников. Расстались мы в этот день, как давно знакомые.

«На огонек» к Шолохову мы заходили часто. Семья эта всегда привлекала нас гостеприимством, скромностью. Более дружной и любящей семьи мне не приходилось встречать.

В быту Михаил Александрович скромен и непритязателен. Одевался всегда в защитного цвета гимнастерку, галифе. Зимой ходил в золотистой кубанке и солдатском полушубке. Он к нему здорово привык. Однажды, когда он пришел в гостиницу «Националь» (он встречался здесь с постановщиками «Поднятой целины»), Шолохов подвел меня к шкафу и говорит: «Вот посмотри, я купил себе замечательный кожан». Он вынул из шкафа кожаный реглан и надел его. Пальто сидело на нем хорошо. Полюбовавшись, он отложил обновку и надел старый, видавший виды полушубок, а в пальто я никогда не видел его и в Вешенской.

С вечной трубкой (он и меня приохотил – из Англии привез мне в подарок хорошую трубку) Шолохов любил рассказывать многое из того, что знал, видел, читал. А еще больше умел слушать. Он умел слушать так, что собеседнику казалось очень важным все, о чем он говорит писателю. Это свойство не многим дано. Вот и шли к Шолохову простые люди со своими делами, обидами, за советом, за помощью.

Особенно большую роль как дальновидный и принципиальный общественный деятель сыграл Шолохов в 1932–1933 годах. Это было тяжелое для Вешенского района время и всего Северо-Кавказского края время. Неблагоприятные климатические условия лета затруднили уборку урожая. Этим воспользовались наши враги. В результате подрывной кулацкой деятельности уборка проводилась плохо, много хлеба растащили и попрятали в ямах и тайниках. Зерно гнило на полях в копнах, даже на корню.

Надо сказать, что кулачье и белогвардейские недобитки в ту пору крепко схватились с Советской властью. Дело дошло до того, что на хуторе Евлантьевском станицы Боковской хлеб оказался… в могиле, не известной никому из старожилов. Или такой случай: в этом же хуторе у одного казака кто-то умер в семье. Но почему-то гроб с телом покойника, установленный по всем правилам в переднем углу, был закрыт крышкой, и убитые горем родственники не смогли даже на прощание увидеть дорогого усопшего. А слишком любопытные родичи, заглянув под крышку гроба, увидели там… пшеницу. В то же время казачья беднота и середняки сидели без хлеба.

Героически, самоотверженно, не зная ни дня, ни ночи, ни сна, ни отдыха, боролись коммунисты и многочисленный беспартийный колхозный актив с саботажем и расхитителями.

Вот тогда и появилась в «Известиях» тревожная, негодующая телеграмма корреспондента Шолохова. А вслед за ней Шолохов обратился с письмом в ЦК партии, в котором рассказывал о положении, сложившемся в районе, и просил помощи Центрального Комитета.

Прошло не более 6–7 дней. На имя Шолохова пришла телеграмма, в которой просили назвать цифру необходимой помощи.

Можно себе представить, какую радость она вызвала у Шолохова и у всех нас. Помню тот хороший солнечный день, один из последних дней марта, когда земля только что обнажилась от снега. Мы вчетвером – Шолохов, Красюков, Корешков и я – бродили невдалеке от станицы по молодому сосняку с ружьями в руках – вышли проветриться, погутарить. А гутарили и обсуждали, как ответить в ЦК, подсчитывали, сколько попросить хлеба. Подсчет примерно был такой: в районе около 50 ООО едоков, на каждого по 1 пуду хлеба в месяц, до нови остается 3 месяца, стало быть, надо 150 тысяч пудов. Показалось многовато, остановились на 120 тысячах пудов.

Об этих цифрах спорили с азартом, прикидывая так и этак. Договорились.

На следующий день Шолохов отправил второе письмо в ЦК, излагая в нем расчеты о помощи, он одновременно просил прислать в район представителя Центрального Комитета для расследования обстановки на месте. И эта просьба была уважена. В район приехала комиссия ЦК.

Беседуя с представителями Москвы, я спросил, как мне быть с несправедливо арестованными колхозниками, с изъятым у колхозников скотом, хлебом и т. п. Они ответили, что происходящее в Вешенском районе – искривление линии партии, отступление от нее. И в соответствии с этим должен действовать каждый коммунист: людей, арестованных без всякого повода, надо освободить, коров колхозникам вернуть.

Шолохов в эти дни принимал самое активное участие в работе комиссии ЦК, выезжал с ней в колхозы, участвовал в заседаниях, знакомил приезжих с людьми и их делами. Вообще я сомневаюсь, чтобы Шолохов зимой 1932 /1933 года что-нибудь писал. До писательства ли было, когда двери в квартиру Шолохова буквально не успевали закрываться!

Направляясь как-то к писателю, я встретил его на крыльце дома. Смеясь, он показал на входную дверь: «Смотри, ручки ходоки оторвали»…

Он не был тогда еще ни в одном партийном или советском выборном органе. Он был молодым человеком, молодым писателем, но достойно представлял партию и Советскую власть.

Много еще можно вспомнить, собственно, не вспоминать, а рассказывать, – ведь всего этого не забыть вовеки. Не забыть и тех людей, которых объединяла одна идея, как говорил Михаил Александрович Шолохов, «идея, за которую не на жизнь, а на смерть борется Коммунистическая партия».

Шолохов очень жизнерадостный человек. Всегда веселый, остроумный, он не мог сидеть без дела или скучать. Делу своему отдавался полностью. На досуге любил охотиться, рыбалку. У небо было прекрасное охотничье снаряжение. Завидными были ружья, особенно одно из них – нарезная английская винтовка с оптическим прицелом. Это специально на дроф (по казачьи – дудаки). Вот за этими дудаками Шолохов мог гоняться, не зная устали. Большое охотничье мастерство нужно, чтобы по-пластунски подобраться к дудакам на выстрел.