Текст книги "Все лики смерти (сборник)"

– …Таким образом, – продолжал приват-доцент Свигайло, – культ рыбохвостой богини Атаргатис, заимствованный в Сирии, в третьем веке по рождеству Христову распространился практически по всей территории Римской империи…

Алеша Соболев слушал внимательно, записывал подробнейшим образом – хотя мог бы рассказать по этому вопросу то же самое. И еще многое… Потому что прочитал о русалках все книги, что смог отыскать за полтора года. За полтора года, что прошли с того лета – странного, дикого, нереального лета.

– …Чаще всего святилища Атаргатис располагались неподалеку от храмов родственного рыбьего бога Дагона, чей культ был позаимствован у филистимлян…

Алеша записывал – в отличие от большей части аудитории. Студенты университета мало походили на семинаристов, совместно с коими Алеше довелось отучиться два года. Куда более шумные и непоседливые, порой любят сбить с толку неожиданным, провокационным вопросом – уводящим далеко в сторону от предмета лекции.

Мать была шокирована желанием сына изменить жизненную стезю. Тетя Глаша, напротив, обрадовалась неожиданному решению Алеши: дескать, все правильно, коли уж усомнился, что хочешь стать пастырем Божьим…

– А теперь слушаю ваши вопросы, милостивые государи, – привычной фразой завершил лекцию приват-доцент Свигайло.

Первым прозвучал вопрос Алеши Соболева:

– Скажите, Владислав Зигмунтович, из ваших слов следует, что практически все легенды о мифических существах, широко распространенные по миру, имеют под собой реальную основу. Искаженную порой до неузнаваемости в народном сознании, но реальную. Что же послужило основой для мифов о русалках? Ведь они известны практически всем народам мира под разными названиями: водяницы и русалки, мавки и лобасты, берегини и лоскотухи, ундины, сирены, хе-бо, мемозины, су-кызлары, ахти, хы-гуаше, мерроу… Неужели до верящих в мавок малороссийских крестьян дошли в каком-то виде культы Дагона и Атаргатис? Или до туркестанских кочевников, рассказывающих о су-кызлары?

– Видите ли, милостивый государь, – приват-доцент сделал короткую паузу, внимательно разглядывая Алешу, – дело в том, что у всех мифических существ действительно имеется некая реальная первооснова. Наличествует она и у русалок. С давних пор люди встречались с млекопитающими семейства дюгоней, обитающими в южных водах: с ламантинами, сиренами и собственно дюгонями… А у самок упомянутых ластоногих существ молочные железы крайне напоминают женскую грудь – размером и месторасположением на теле. Если учесть, что ламантины и сирены любят неподвижно лежать на воде, спиной вниз, нежась на солнышке, – то происхождение легенд совершенно очевидно. Издалека, с борта корабля или с берега, означенных животных принимали за женщин. При попытке подплыть или подойти ближе – наблюдаемые якобы женщины ныряли, демонстрируя задние ласты, весьма напоминающие рыбий хвост. Именно такова первооснова мифа. Ничего загадочного здесь нет – семейство дюгоней достаточно подробно изучено зоологической наукой… Аналогичных примеров при желании можно вспомнить предостаточно, милостивый государь: носороги, ставшие прообразом легендарных единорогов; относительно недавно вымерший гигантский страус моа, рассказы о коем породили птицу Рух арабских мифов…

Алеша Соболев задумчиво покачал головой – не то, не то…

Апрельское солнышко пригревает все сильнее, лето не за горами. Что удастся придумать теперь, чтобы не ехать в Лытино? Потому что поехать он не сможет, не разрешив загадку: кто (или что?) ждет его в ветвях векового дуба, на берегу старинного пруда…

Работы близились к завершению. Чаша старого пруда освободилась от большей части воды и жидкого ила. Остатки скопились в самой удаленной от трубы оконечности водоема.

Рыбы по большому счету в пруду не осталось. Лишь на дальней от трубы оконечности – ил там стоял еще по бедра – изредка поплескивались некрупные рыбешки…

Из-за этих-то карасей и случилась с Федькой-Кротоловом неприятная история. Неприятная и странная.

Федька Васнецов по прозвищу «Кротолов» – деревенский оболтус двадцати с лишком лет – записался в бригаду по причине глубочайшего отвращения ко всем видам сельхозработ. Прозвище свое он заслужил тем, что вечно ходил обвешанный проволочными кротоловками: сотнями ловил зверьков и сдавал кротовьи шкурки в потребкооперацию. Чем и зарабатывал на жизнь.

Охотничий инстинкт у Федьки был развит. Заметив, как в илистой луже бултыхнуло на редкость громко и сильно, он выпустил лопату из рук.

– Чушка… Фунтов пять будет! А то и все восемь… – И Кротолов побежал за валявшейся неподалеку старой бельевой корзиной.

У коллег его затея энтузиазма не вызвала. Рыбная диета всем опостылела.

С корзиной в руках Федька смело ринулся в грязь. Карася он действительно заприметил нерядового. Видно было, как жидкая поверхность ила набухла в одном месте подергивающимся, медленно ползущим бугром. Не иначе как наверх и в самом деле выплыла-протолкалась «чушка».

– Завязывай филонить! – крикнул бригадир Калистратыч. – Хватай свою чушку за уши – и за работу!

Кротолов не обратил внимания. Высоко подняв здоровенную корзину, подкрадывался к рыбине. И – набросил снасть резким движением! Метнулся к корзине, в которой вновь мощно плеснуло, и тут…

И тут произошло нечто странное. На следующем шаге Федька ухнул в топь аж по плечи. Угораздило наступить на невидимую под илом яму. Мало того, парень начал тонуть! Шлепал руками, разбрызгивая грязь во все стороны, орал благим матом – и погружался все глубже!

Тут уж стало не до шуток. Мужики ринулись на помощь. Успели: набежали, ухватили вчетвером за шкирку, за руки, даже за волосы – моментом выдернули, как репку из грядки.

Спасенный лицом был белее снега, беззвучно раззевал рот, пытался что-то сказать – и не мог. При этом норовил отодвинуться подальше от илистой топи.

А «чушка», послужившая причиной происшествия, в опрокинутой впопыхах корзине не обнаружилась. Уплыла, видать…

Через несколько минут Кротолова малость отпустило. И он дрожащим голосом поведал, что не просто провалился, не просто тонул – кто-то ТАЩИЛ его в глубину! Тащил за ногу!

Бригада грохнула дружным хохотом.

– Энто чушка тебя, Федян, чушка ухватила! За всех сродственниц сожранных сквитаться решила!

– Лобаста, про которую Милчеловек толковал! Точно она!

– Не-е-е, пиявица присосалась! А Федька в портки-то и наложил с перепугу!

– Знаю, знаю! Старик Водяник его присмотрел, заместо бабы попользовать, гы-гы-гы…

Кротолов, не отвечая на подколки, стянул сапог, задрал повыше измаранную штанину. Ржание как ножом обрезало. Под коленом ногу украшал огромный кровоподтек – густо-багровый, словно от кровососной банки… На фоне его с трудом различались две дуги, состоящие из маленьких кровоточащих ранок. След зубов.

А под самый конец работ из города заявились ученые.

Бригада в тот момент готовилась закрыть аккорд. Дно пруда в угоду председателю чуть не вылизали: все коряги, весь хлам, набросанный в воду за долгие годы, – все вывезли. Не говоря уж про илистую жижу.

Оставалось закрыть аккорд и получить денежки.

Но тут нагрянула наука.

Слухи про откопанную трубу потихоньку распространялись-таки – и достигли слуха ученых мужей. Те и прикатили: ну-ка, где тут у вас старинное и уникальное техническое устройство? Покажите-ка!

Работяги, пряча ухмылки, объяснили с пролетарской простотой: ну да, откопали какую-то железную хреновину, ну да, валялась тут в канаве, а куда делась – Бог его знает… Сторожей у нас нету. Лопаты, тачки по акту принимали – по акту и сдадим. А иных устройств за нами не числится.

Врали, понятно. В стране бешеными темпами шла индустриализация, цветного металла не хватало катастрофически. И пункты по его приему работали повсюду… Туда «уникальное свинцовое устройство» и перекочевало по частям по миновании в нем надобности. (Надпись, исполненную странными, ни на что не похожими знаками на оголовке трубы, выходящем в пруд, не заинтересовала ни работяг, ни приемщика. Да и то сказать, сдавали в тот год в переплавку много вещей старинных и непонятных…)

Так ни с чем наука и укатила.

Алексея Рокшана ученые мужи не встретили, и странный рассказ о его ночной встрече не услышали. Алексей еще до их приезда, не дожидаясь аккордной выплаты, ушел из бригады. Не мог себя заставить подойти даже к берегу Новицкого пруда…

…Клад, естественно, в ходе прудовой эпопеи не отыскали.

Но слухи и легенды отличаются редкостной живучестью. И в фактах для своего существования не нуждаются.

Прошел год, другой, третий – и вновь пополз слушок.

Дескать, вывозя со дна пруда накопившийся ил, нашли-таки кое-что ценное. Но хитрован председатель, недреманным оком надзиравший за работами, тут же наложил на добычу лапу, не позволив вскрыть не то сундук, не то ящик, не то засмоленную бочку… И замылил втихаря золотишко.

Разгулу домыслов поспособствовало случившееся пару лет спустя бесследное исчезновение означенного председателя.

Как в воду канул: поехал в райцентр на совещание и больше домой не вернулся.

Но, с другой стороны, время тогда было такое… Руководители всех уровней и рангов исчезали постоянно, только и успевали их портреты со стен снимать да статьи из энциклопедий вымарывать.

А вскоре грянула война.

И про помещичий клад позабыли…

Шепот – торопливый, страстный.

– Не надо, Лешенька, не надо ничего спрашивать, не положено людям знать про такое, и ты не спрашивай, просто люби меня, милый, люби, люби, люби-и-и-и…

Ночь прохладная, но кажется жаркой. И его губы уже не задают вопросов… Пальцы перебирают неправдоподобно пышные волосы, затем – неумело, по-мальчишески – ласкают упругую грудь, ласкают все обнаженное тело. Избегают лишь касаться боков чуть ниже подмышек – чтобы невзначай не задеть трепещущие жаберные крышки…

Великий знаток Псковского края Ипполит Васильевич Траубе – сухонький старичок на исходе седьмого десятка – мог, казалось, рассказать обо всех событиях, происходивших за последние три века в Опочковском уезде (ныне – в Опочковском районе). И не только о событиях – собирал всевозможные легенды и истории, зачастую мало на чем основанные. Знал он и байку о схороненном в пруду «помещичьем кладе», но относился к ней более чем скептично.

– Приятно видеть, что в нынешних молодых людях не угас до конца интерес к краеведению, очень приятно… Но история с кладом не стоит вашего интереса, Алексей, честное слово. Людям не слишком духовным часто свойственно думать о чужом богатстве – мечтая, как бы сделать его своим, – и воображение их рождает подобные истории особенно охотно. Между тем в истории помещиков Новицких и без того достаточно любопытных моментов…

Старик провокационно замолчал, явно ожидая вопрос: каких моментов?

Алексей, конечно же, спросил – клад, собственно, был предлогом завести разговор о бывшем поместье Новицких. И о пруде, главным образом о пруде.

– Происходили Новицкие из обрусевших поляков – очень давно обрусевших, еще во времена Стефана Батория. Последний Новицкий – Владислав – жил здесь во времена Александра Миротворца… И по характеру был полнейший авантюрист – другого слова, Алексей, просто не подобрать. Довелось бы ему родиться на сто лет раньше и на родине предков, наверняка сложил бы голову в мятеже или рокоше. А в мирной жизни найти себе место у Владислава не получалось… Учился в Петербурге, в университете – выгнали. Не за политику, за дуэль – едва сумел уголовного суда избежать. Уехал в Ниццу, здоровье поправлять – и там тоже история с ним какая-то грязная приключилась. Затем осиротел, прожил полгода в имении, женился даже – но опять не усидел на месте, снова отправился во Францию, поступил в Эколь Техник – и оттуда выгнали, не знаю уж за что… Тогда он и примкнул к французской экспедиции, что раскапывала храм Дагона в Палестине, в сотне верст от Эль-Кудса. Как я понимаю, компания подобралась под стать Владиславу – наукой интересовались мало, куда меньше, чем храмовым золотом и прочими ценностями… Впрочем, в те времена хватало таких мародерствующих археологов а-ля Шлиман. Ныне серьезные ученые горькими слезами плачут, побывав на местах их «раскопок». Откопал Владислав со товарищи чего-нибудь или нет, неясно, статьи в научные журналы они не посылали, музеям добычу не предлагали. Возможно, без особой огласки в частные собрания продали…

Старик вновь сделал паузу, ожидая реакции собеседника.

– Интересная история… – протянул Алексей, отнюдь не заинтересовавшийся.

– А продолжение у нее еще более интересное, молодой человек! Потому что учудил Новицкий по возвращении вот что: отстроил в имении храм Дагона в миниатюре. Посередине пруда, на острове. И крестьян в новую веру обращать удумал. По окрестным деревням тут же слухи о русалках да о сатанинских шабашах поползли – мужичкам-то сиволапым все едино, что Дагон, что Сатана…

– Русалки? – невольно переспросил Алексей – и слушал с того момента крайне внимательно.

– Они самые, – невозмутимо подтвердил Траубе. – Согласно некоторым источникам, среди жрецов Дагона были рыбохвостые люди. Хотя, конечно, наши русалки, российские – берегини и лоскотухи – никогда, по народному поверью, хвостов не имели. И в самом деле: как бы, интересно, взгромоздилась на дуб пушкинская русалка, будь она хвостатой?

– А какие русалки были в храме Новицкого? С хвостами? – Алексей постарался, чтобы вопрос прозвучал равнодушно. Кажется, получилось.

– Помилуйте, Алексей, какие русалки? Подробностями мистерий я не интересовался, да и какая разница: приделывал пан Владислав крестьянским девушкам хвосты из папье-маше, или они попросту бегали в лунном свете голышом и в венках из лилий? Тем более что продолжалось все недолго – сами понимаете, молодой человек, что во времена Победоносцева за такие игры грозило… Впрочем, о чем я – нынешнему поколению и фамилия такая незнакома.

– Если не ошибаюсь, Победоносцев служил обер-прокурором Синода? – вступился за честь поколения Алексей.

– Вот именно… В Синод донесение ушло, но из Петербурга никак отреагировать не успели. Местные власти сами управились. Храм разнесли по камешку, Новицкого отправили в Иркутск пожить, ума понабраться, имение – под опеку. Что с паствой его обращенной сделали, уж и не знаю. Розгами, надо думать, полечили хорошенько. Но никто толком разбираться не стал, чем именно жрец новоявленный в своем храме занимался.

Алексей слушал, затаив дыхание. Вот, значит, что за руины на островке – фактически куча камней-обломков, густо поросших кустарником. Траубе сказал с нешуточным сожалением:

– Больше ничего мне про это загадочное дело неизвестно. И свидетелей-то не найти, даже стариков-старух древних – империалистическая да Гражданская перемешали народ, имение в семнадцатом мужички сожгли, деревню – ЧОН в двадцать первом, как бандитское гнездо…

– А что стало с Новицким?

– Сбежал из ссылки, перебрался в Америку через Берингов пролив. По слухам, мыл золото на Аляске, потом вроде уехал в Африку. Там якобы и погиб в Трансваале во время англо-бурской войны. Жена его церковь на свои средства возвела – грехи мужа искупить…

– До сих пор церковь стоит, склад там сейчас колхозный.

– Время такое, смутное, – неприязненно прокомментировал старик.

И тут же взгляд его стал тревожным, даже испуганным. Пожалуй, понял: сказал невзначай то, что никак не стоит говорить при первом знакомстве.

У Алексея вертелось на кончике языка немало вопросов, но Ипполит Васильевич уже торопливо поднялся со стула, давая понять, что визит несколько затянулся. Пришлось откланиваться, не дожидаясь, когда старик сошлется на неотложнейшие дела…

Дверь за посетителем закрылась. Траубе произнес негромко, сам себе:

– И все же любопытственно мне: что за чертовщину Новицкий вывез из Палестины… Хоть бы мемуар какой, подлец, оставил…

«…Ваш сын, Рокшан Алексей Владимирович, пал смертью храбрых 18 сентября 1941 года в бою под деревней Козельково».

Бумажный треугольник выпал из ослабевшей руки, закружился к полу – падал, казалось, целую вечность.

Евдокия Петровна Рокшан, в девичестве Лытина, до Победы не дожила – тихо угасла в сорок четвертом…

…Я, понятное дело, по такому делу в сторонке с Кирюхой-соседом на грудь маленько принял – не каждый раз к нам в глушь столько народу приезжает. Потом на берег пруда, к монументу вернулись, а там митинг в разгаре, депутат какой-то киевский по расстрелянным слезу льет да палачей ихних клеймит – причем все на нынешнюю Россию свернуть норовит, дескать, Путин прямой наследник тех расстрельщиков. Хотя Бела Кун вроде как из мадьяр происходил…

Ну долго ли, коротко – отговорили, оркестр музыку тоскливую заиграл. Ножницами по ленточке – чик! – поползло вниз полотнище.

Венки возлагают, телевизионщики снимают, поп с Симферополя святой водой брызжет, а я…

А со мной тем временем что-то непонятное происходит. То есть в общем-то понятное, но… Девушку в толпе увидел – и смотрю, прямо оцепенел на месте. Ладно бы еще по молодости, но шестой-то десяток разменяв… Да и не я один, многие мужики на нее пялились, и молодые, и постарше. Не просто красивая была – что я, девок смазливых в жизни не видал? – а как бы сказать… В общем, как магнитом тянуло, бросить все к черту хотелось, да и пойти с ней куда глаза глядят. Да нет, не в койку пойти – просто чтоб рядом быть… Наваждение какое-то.

Не знаю уж, каким чудом удержался, на месте стою – но во все глаза пялюсь. А она ко мне идет – ну не прямо ко мне, а мимо, к монументу. И как идет, как идет… После нее модели все эти на подиумах – коровы раскоряченные. Совсем близко прошла… Волосы распущены, чуть не до пояса, золотом на солнце горят – видно, что не краска, свой цвет, природный. И на лице никакой косметики – но глаз не оторвать, а посмотрел бы ты на Клавку ненамазанную, эх…

Но вот платье ее… Цепануло как-то… Неправильное какое-то… Вроде и по размеру, но будто бы не ее. Чужое будто… Ну да я в женских шмотках разбираюсь не сильно.

Вот. Парни, понятное дело, так вокруг и вьются, то один заговорить пытается, то другой… Но она шагает себе, ни словечка в ответ. У монумента остановилась, взглядом по столбику фамилий пробежалась, родственника, не иначе, высматривала… И вдруг – увидела! Вскрикнула негромко, а затем совсем уж тихо: «Алешенька…» Что странно – чуть не прошептала ведь, но, по-моему, все в толпе услышали.

Я дивлюсь: молодая ведь совсем, в лучшем разе прадедушка лежать тут может, с чего вдруг Алешенькой-то его назвала?

Тут она поворачивается – глазам не верю, как не ее лицо стало… Только что прямо-таки своим светом светилось, а тут как лампочку выключили. Нехорошее лицо стало, хищное, и не то что теперь взгляд притягивает – наоборот совсем. Да и не молодое вроде как уже…

Но долго не приглядывался – она к пруду, да почти бегом. Несколько парней следом потянулись, не разглядели, понятное дело, что с дамочкой произошло вдруг.

А монумент, надо сказать, по-над балкой поставили, на самом верху – потом склон пологий, потом покруче, потом кусточки вдоль берега – и вода за ними.

Она сквозь кустики скользнула – и плюх!!! – в воду кинулась. Тут уж весь народ к берегу ломанулся. Игореша Ситников – тот больше всех на нее запал – первым. Видим: на поверхности никого. Пять секунд, десять – никого. Игорь, как был – в одежде, – в воду. За ним еще парней несколько. Ныряли, ныряли, все впустую – балка там обрывистая, сразу глубина у берега…

Испорченным торжество оказалось.

Что потом? Известно, что… Расследование, милиция, аквалангисты. Да не много-то нарасследовали: кто такая, откуда приехала – никто ни слухом ни духом. Аквалангисты лишь платье нашли – а тела-то в нем и нет! Ну, чудеса… Как будто в воде растворилась. Ладно бы в реке или море, там и унести далеко утопленника может, но в Карачаевском пруду-то… Да и с платьем непонятка какая-то.

Не знаю уж, что менты в следственных своих бумажках написали, – утопление толпа народу видела, на тормозах не спустить, а ни тела, ни даже имени погибшей… Ну да с их проблем пусть у них голова и болит.

Дальше вовсе уж чудеса начались. Дернул меня черт у Игорька Ситникова фотки попросить – видел, как он «мыльницей» девушку щелкал. Зачем? Сам не знаю, зацепила, видать, крепенько… А он: не получились, мол, снимки. Я было не поверил – он пачку фотографий на стол. Смотрю, ничего понять не могу. Вот монумент с фамилиями, вот и сам я чуть дальше – дурацкий видок, если честно. А вот тут она должна стоять… Должна! А никого, место пустое. Разве что воздух чуть не такой, словно дымка там или марево – буквы на камне расплываются, а рядом нормальные, четкие. У «мыльниц», понятное дело, и не такие дефекты случаются, но…

Но сдается мне, не в фотоаппарате тут дело. Известно, кто на фотках да в зеркалах не виден… Неужто и вправду ей Алешенькой был?

Вот какие фортеля порой на свете случаются…

Чем кончилось-то все? Чем, чем… Тем и кончилось. Ведь это в книжках только в конце все ясно да понятно, по полочкам разложено. А в жизни-то зачастую увидишь кусочек чужой истории – словно фильм в телевизоре на пять минут включишь – ни начала, ни конца…

Я-то ладно, время прошло – из головы выбросил. А с Игорьком Ситниковым нехорошо как-то дело повернулось. Жениться он по осени собирался да в Харьков переезжать – и не женился, и не переехал. Говорят, на Карачаевском пруду вечерами пропадает – то стоит, в обелиск всматривается, словно фамилию того Алешеньки найти пытается. То просто у воды сидит – долго, дотемна…

У обелиска, кстати, что ни лето – венки кто-то постоянно кладет. Лилии водяные, белые, там же, в верховьях пруда, растут… Игорь, не иначе, и приносит. Больше вроде некому…