Текст книги "Небо цвета крови"

Тот завозился с ручками настройки, уменьшая мощность, и Олег понял, что скоро в двери вместо замка появится аккуратно прожженная дыра. Тут же мелькнула мыслишка – если сбежать, то именно сейчас, перенастроить бур и испепелить беглеца парнишка никак не успеет, а обрез командира, с его коротеньким стволом, уже в пяти шагах не страшен человеку, бегущему зигзагами…

Мысль осталась лишь мыслью. Сбежать – и что? И куда?

Зарев отступил на два шага, прицелился в замок, но не привел в действие свое орудие – командир предостерегающе поднял руку. Тут же Олег услышал рядом, за углом дома, негромкий шипящий звук… Затем что-то стукнуло – твердым о твердое. В общем, вполне можно было догадаться об источнике тех звуков, но Олег не успел. Резкий грохот взрыва ударил по ушам. Почва вздрогнула. Из подвальной отдушины вырвался столб не то дыма, не то пыли.

– Донька-а-а-а-а! Спасайся!!! – истошно вопил женский голос за углом.

Юнком и Зарев ринулись туда, на ходу парнишка дергал ручки своего бура. Олег поспешил за ними, сам не зная, зачем.

Увидев две сцепившихся фигуры у бокового фасада, командир вскинул обрез, но не выстрелил. Зарев продолжал терзать свой агрегат. Олег про заткнутый за пояс пистолет и не вспомнил.

Потом слившиеся вместе темные силуэты разделились, один бросился в темноту, снова крикнув:

– Донька-а-а-а-а!

– Стой! Спалю сучку! – рявкнул, не таясь, Зарев.

Таиться смысла не было – с двух сторон издалека надвигался звук сирен и становился все слышнее.

Спалит, понял Олег. На таком расстоянии – превратит темноволосую симпатичную Юлену в головешку легко и просто, даже не целясь…

Больше ничего подумать, понять и решить Олег Ракитин не успел. Но когда Зарев вскинул свой бур, Олег изо всех сил толкнул его, – и луч ушел вверх, ионизируя и превращая в плазму частицы воздуха.

Со стороны рванувшаяся к небесам плазменная струя казалась безвредным и красивым фейерверком.

3

Судно показалось штаб-ротмистру Звягинцеву громадным, особенно на подлете, при взгляде сверху. По размерам как звездный крейсер, зачем-то променявший бескрайние космические просторы на розоватый океан Елизаветы.

Наверное, по меркам прародины эриданцев, судно было не так уж велико, около двадцати тысяч тонн водоизмещения. Но цивилизация, веками развивавшая флоты как основной вид транспорта, в корне отличается от той, что изначально стартовала, обладая космическими технологиями.

Огромные морские суда в Эриданской Империи почти не строили, даже на Новой Ливадии, почти сплошь покрытой океаном. Лишь изредка, штучно, под специальные проекты.

Именно так на Бородинских верфях появилась на свет «Цесаревна Анна» – в рамках того же проекта, что и подводные рудники.

Когда власть на планете сменилась, судно уже было спущено со стапеля, и полным ходом шли работы по его оборудованию в плавучую базу подводных геологов: проводить геологоразведку на трех-четырехкилометровой глубине дело непростое, а двигать подводные рудники вслепую, надеясь на удачу, на случайное обнаружение богатой монацитом породы – затратно и непродуктивно.

Но именно так работали рудники, оказавшиеся под властью мятежников. Использовать «Цесаревну» по прямому назначению они не могли: многое уникальное оборудование еще только должно было быть поставлено с планет, оставшихся под властью Империи.

Штаб-ротмистр Звягинцев, адъютант вице-губернатора, понятия не имел, как и для чего использовали мятежники «Цесаревну Анну», переименованную ими в «Комсомолку Марлену Трохину». Чем знаменита рекомая комсомолка, не знал тоже. И решил не гадать, все равно скоро все прояснится, – касательно судна прояснится, разумеется. А житие и деяния комсомолки Марлены пусть остаются загадкой.

Зато не приходилось гадать, отчего судно оставалось так долго незамеченным: над кормовыми настройками возвышался эмиттер защитного поля характерной грибообразной формы, изначальным проектом не предусмотренный. «Цесаревна», став «Комсомолкой», плавала под маскирующим «зонтиком», прикрытая от всех видов сканирующего радиоизлучения. Обнаружили ее визуально и достаточно случайно…

Надстройки имелись лишь на корме. Обширная палуба, очевидно, предназначалась для посадки техники, способной к вертикальному взлету. Но сейчас пустовала – судно стояло не на ровном киле, с небольшим дифферентом на корму и с креном градусов в семь-восемь на левый борт. Имелось опасение, что посадка летательных аппаратов нарушит остойчивость еще больше. Посадочную площадку для их экспедиции подготовили рядом, на суше.

Решив, что предварительный осмотр ничего больше не даст, штаб-ротмистр отвернулся от экрана внешнего обзора, стал наблюдать за Несвицким. Он, когда не получал приказаний от шефа, часто этим занимался: просто наблюдал.

Генерал-майор Несвицкий был кумиром тридцатилетнего Викентия Звягинцева. Образцом для подражания. Живым примером архиуспешной карьеры на избранном поприще.

Не в том даже дело, что Несвицкий к своим сорока двум годам достиг генеральского чина и стал фактическим главой целой планеты, пусть и не самой развитой и густонаселенной, – случались в Империи карьерные взлеты куда более крутые.

Вопрос в том, как именно Несвицкий достиг того, что достиг. К высшему дворянству Империи генерал-майор не принадлежит – не граф и не князь, и даже не барон (хотя вполне может получить титул за личные заслуги и стать родоначальником баронского рода). Влиятельных покровителей в верхах не имеет, всего добился сам, без протекции, своими способностями и настойчивостью…

Звягинцев находился точно в таких же стартовых условиях, ну прямо-таки один к одному. Даже дослужился до того же чина, что его кумир имел в тридцатилетнем возрасте. Штаб-ротмистр счел это добрым предзнаменованием. Ему хотелось двенадцать лет спустя носить на своем парадном мундире генерал-майорские эполеты. Причем заслуженно носить.

Война дает такой шанс… Но реализовать его удается далеко не каждому.

Понятно, что любая война выдвигает в первые ряды талантливых и инициативных. Но даже в военное время другие, не менее талантливые, остаются почему-то в рядах задних, тянут по большому счету войну на своем горбу, но наградами и повышениями не избалованы… А иные инициативные, в первых рядах оказавшиеся, быстро заканчивают ярко вспыхнувшую карьеру, – иногда гибнут от рук врага, но чаще становятся жертвами интриг завистников, а то и собственного головокружения от успехов.

Несвицкий как-то сумел всех этих напастей избежать. И Звягинцев очень хотел понять, в чем секрет. Штаб-ротмистр подозревал, что единого секрета – волшебного ключика, отпирающего карьерные двери – не существует. Успех складывается из мелочей. Из деталей. Из нюансов в общении с людьми, – и с начальниками, и с подчиненными. Из малозаметных особенностей стиля управления: работы с информацией и принятия решений.

Короче говоря, штаб-ротмистр внимательнейшим образом наблюдал за шефом. Наблюдения обобщал и анализировал. И был уверен, что все у него получится…

Несвицкий, не подозревая, объектом какого глубокого изучения стал, распоряжался высадкой.

Остров, возле которого обнаружили севшую на рифы «Цесаревну-комсомолку», был невелик и названия не имел, лишь пятизначный номер, позволяющий отличить его от прочих островов и островков гряды Неверова. На самом деле, был то даже не остров, а большая скала в океане, окруженная скалами поменьше, – не заслужившими даже право носить номера. На Новой Ливадии, сушей небогатой, и такие клочки используют для самых разных надобностей: дают названия, обустраивают, выравнивают поверхность, насыпают привозной грунт…

Но на Елизавете, где неосвоенных территорий хватает, скалы в океане так и остаются скалами.

Впрочем, с данной конкретной скалой изменения за последние сутки произошли, и немалые. Над ее каменным горбом поработали и взрывы, и лазеры (штаб-ротмистр не знал, доставили сюда в спешном порядке промышленные лазерные установки или же нештатно использовали боевые).

В результате получилась достаточно ровная поверхность, пригодная для посадки глайдеров и даже самолетов, имеющих антигравы. И позиции для дивизионов прикрытия – те уже были развернуты, ощенились ракетами, лазерными установками и эмиттерами. Сухопутчиков решили не подтягивать, хотя первоначальный, загодя разработанный план предусматривал выдвижение в район будущей операции усиленной танками тактической батальонной группы.

Но коли уж находка сделана в море, наземных атак опасаться не приходилось, и батальонная группа ужалась до двух взводов десантников. Надводное нападение тоже не угрожает – военного флота в здешних водах даже в лучшие времена у мятежников не было. А затевать что-либо с использованием рыбачьих судов… не смешно, господа.

Опасность могла грозить сверху, и для отражения воздушной атаки все подготовлено, и даже с избытком.

Но вот враждебная акция, предпринятая из-под воды, имеет некоторые шансы на успех. «Скаты» могут подобраться незаметно, – нет средств ни для обнаружения, ни для уничтожения подводных лодок, идущих на большой глубине. Всю ударную мощь можно будет обрушить на них, лишь когда выйдут к поверхности и атакуют… Одна самоубийственная атака может удаться.

Оставалось лишь надеяться, что вероятный противник не имеет целью уничтожение «Цесаревны» – а на захват и возвращение им нечего надеяться, не те возможности сейчас остались у мятежников на Елизавете… Разве только вмешается некая «третья сила», о возможности чего прозрачно намекнул господин генерал-майор.

Что это за сила, Звягинцев мог лишь догадываться. И догадывался, не так уж много…

Тут его размышления были прерваны приказом вице-губернатора: проследить за посадкой в глайдеры группы Долинского, ученые народ штатский, к дисциплине не приученный, за ними глаз да глаз нужен.

Штаб-ротмистр козырнул и отправился исполнять.

…Через час высадка завершилась.

Суборбитальник отправился в обратный путь, в Новотроицк. При удаче экспедиции вывезти технику и находки предстояло малому транспортному кораблю космофлота, способному маневрировать в атмосфере и зависать на антигравах для погрузки. Бот и без того летел сюда, загруженный до предела.

Пустышка брошенное судно или нет, надлежало определить группе Долинского. Да, того самого Долинского, – личности, по мнению одних, легендарной, по мнению других – одиозной (штаб-ротмистр в своем заочном суждении, склонялся, пожалуй, ко второму варианту, а лично пообщаться с человеком-легендой за время недолгого перелета не успел).

Люди Долинского пока не приступили к работе. Разведгруппа, исследовавшая обнаруженную с орбиты «Цесаревну», действовала строго по инструкции: найдя нечто, крайне напоминающее термостаты с генными материалами, флотские космопехи немедленно покинули судно, заняли оборону на острове и доложили командованию.

Сейчас на борту работали лишь специалисты по разминированию, тщательнейшим образом исследуя «Анну-Марлену» на предмет неприятных сюрпризов, штаб-ротмистр с минуты на минуту ждал их доклада о результатах…

И не дождался.

Потому что взвыл сигнал общей тревоги.

«Кто? Коммунисты или…» – на бегу подумал Звягинцев, бросаясь в штабному бронеглайдеру, – там, рядом с Несвицким, находился его пост согласно боевому расписанию.

Наушник в шлеме зачастил скороговоркой оператора:

– Группа быстролетящих неопознанных целей, курс сто пятнадцать-шестьдесят два, высота четырнадцать семьсот, скорость один четыреста, расстояние триста восемьдесят… высота четырнадцать двести, курс и скорость прежние… высота тринадцать восемьсот…

Крохотный визор, встроенный изнутри в шлем штаб-ротмистра, транслировал сейчас изображение из штабной машины, с большого экрана пульта контроля оперативной обстановки. И можно было не вслушиваться в частящие в наушниках слова, чтобы понять: неопознанные цели летят прямо на них. И быстро снижаются.

– Захват, сопровождение! – скомандовал Несвицкий – Огонь на поражение по моей команде!

Штаб-ротмистр услышал в наушнике команду шефа и вновь подумал: «Кто?!»

Глава седьмая
Собакам – собачья смерть

1

Зарева Дорохова многие в Красногальске и окрестных поселках принимали за подростка, за школьника-старшеклассника. Да и как не принять – невысокий, худощавый, лицо молодое, борода и усы не растут.

Принимали – и ошибались.

Несколько раз за последние три месяца ему доводилось вразумлять ошибавшихся. Чаще всего молодых бугаев, расслабляющихся за «зеленухой» после смены на шахте. Порой бугаю, мнящему, что круче его нет никого на свете, приходила в хмельную голову идея поучить сопляка кулаками уму-разуму. Просто так. Для разминки. Чтобы не шлялся по чужому району.

Заканчивалась каждая попытка одинаково: обидчик бывал жестоко бит и при следующей встрече с Заревом торопился перейти на другую сторону улицы.

Некоторые бугаи, особо непонятливые, пытались потом Зареву отомстить, собравшись для дурного дела втроем или вчетвером. Численное преимущество никому и ни разу не помогло, скорее наоборот: разозленный Зарев с таких случаях мог запросто сломать руку, или ногу, или пару ребер.

Дело в том, что родился и вырос Зарев на Груманте, на планете суровой и для жизни мало приспособленной. Холод, повышенная гравитация, атмосфера, пропускающая весь жесткий спектр излучения светила, зато богатая вредными примесями, заставляющими постоянно носить маски, – никто в системе Эридана, богатой на кислородные планеты, не стал бы селиться в таком гиблом месте, если бы не богатейшие залежи монацита.

Дети на Груманте рождались редко, а из родившихся вырастала и доживала до совершеннолетия едва ли четверть.

Зато выросшие казались откованными из стали. Из инструментальной. Или из оружейной. Мало чувствительные к перепадам температуры, с запредельным болевым порогом и неимоверной скоростью реакции… Про силу и выносливость говорить не приходится – слабаки на Груманте не выживали.

Организм, растущий при почти двух «же», не может позволить себе ни грамма лишнего жира, и все мышцы, включая сердечную, от постоянной тренировки становятся как стальные пружины. Или не становятся, если нет к тому генетических предпосылок, – и тогда на кладбище появляется еще одна выдолбленная в вечной мерзлоте детская могилка…

Да и скорость реакция волей-неволей отрабатывается до совершенства, когда предметы падают вдвое быстрее.

Но за все в мире приходится платить… Жители Груманта платили за уникальные физические данные невысоким ростом, медленным созреванием и малой продолжительностью жизни – тела, работающие на пределе возможностей, изнашивались и старели очень быстро.

Если в оценке физических данных Зарева почти все жестоко ошибались, то с возрастом все обстояло гораздо сложнее… Возраст ведь можно считать по-разному.

Можно считать в местных единицах, и по грумантскому счету Зареву было всего-то семь лет – именно столько раз суровая и медлительная планета успела обернуться вокруг светила после его рождения.

Можно считать в земных годах. Ни у одной планеты системы Эридана период обращения не соответствовал в точности сроку оборота Земли вокруг Солнца. Но именно в сидерических годах давно покинутой планеты измерялся паспортный возраст и традиционно велось летоисчисление: в Империи шел четвертый век Переселения, или Исхода, а в Союзе – первый век Эры Построения Коммунизма.

По земному счету Зареву не так давно исполнилось двадцать четыре. Возраст не мальчишеский, не школьный. Но родившиеся на Груманте созревали позднее, и физически, и психологически…

В общем, биологический возраст Зарева не взялся бы определить никто, слишком много противоречивых вводных. Сам же он такими вопросами не заморачивался: по закону совершеннолетний – значит, взрослый.

А минувшей ночью стал еще взрослее…

Минувшей ночью он убил человека. Впервые в жизни.

И тут же, пяти секунд не прошло, – второго, так уж получилось…

Для него это не стало шоком или потрясением: жителей Груманта чужая смерть не способна потрясти, – навидались. Их вообще трудно шокировать, – эмоции заледенели в лютом климате родной планеты.

Но сдвиг в мозгах Зарева после случившегося ночью имел место, и немалый.

Убивать себе подобных на Груманте не принято. Не из страха перед законом и наказанием – просто такое не укладывается в рамки грумантского мировоззрения: слишком много сил тратится на выживание на планете, активно стремящейся убить своих обитателей, чтобы людям заниматься тем же самым…

Отчасти из-за этого внутреннего барьера груманчане крайне редко попадали в элитные войска Империи, а затем и Союза, – хотя из них получались и великолепные спецназовцы, и пилоты истребителей, почти не уступающие трезианам.

Но изредка все же попадали, любой психологический барьер можно сломать, если постараться… Однако вывозить с Груманта людей, адаптировавшихся к суровым условиям планеты, экономически невыгодно. Добываемый монацит ценнее и лихих пилотов, и суперменов-спецназовцев.

Любопытно, что коренных груманчан не требовалось заманивать в шахты большими деньгами или загонять под дулом автомата.

К деньгам – еще при Империи – уроженцы суровой планеты были равнодушны: жизнь коротка, особенно на Груманте, и сколько ни заработай, ни единого лишнего года не купишь.

И автоматным дулом – сменившим при Союзе денежные стимулы – груманчан не напугать, да и пойди найди охранников, способных сторожить их при двойной силе тяжести…

У груманчан имелась другая слабость. Эти откованные из стали люди были очень падки на славу, причем на славу заслуженную. Определенная логика в том имелась: если уж выпала заведомо короткая жизнь, так хоть в памяти потомков надолго остаться…

На Груманте сложился самый настоящий культ предков-героев, снискавших высшие награды как Империи, так и Союза, – их биографии изучали в школах, их именами называли детей и новые шахты, у их мемориальных могил детишек принимали в пионеры… Причем культ действительно сложился сам, не был навязан извне. Руководство Союза, к наследию Империи нетерпимое, взирало на культ сквозь пальцы, – хотя в его пантеоне рядом с героями соцтруда числились кавалеры имперских орденов. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы план по монациту давало.

Зарев считал, что он единственный груманчанин на Умзале. Месяц назад их было двое, но Слатнар погиб. Никакая сила и никакая реакция не помогут, когда рядом взрывается ОВС.

Слатнар трудился инженером. Горным, разумеется. Зарев был шахтером – и, разумеется, передовиком производства. Стремлением к трудовым победам – к отмеченным и вознагражденным, разумеется, – он ничем не отличался от остальных своих сопланетников.

Хоть и выглядел он как юноша, но уже четыре земных года работал на монацитовой шахте, и лазерным буром владел ловчее, чем какой-нибудь аристократишка – щипцами для разделывания крабомаров. Виртуозно владел: мог вскрыть сейф, не повредив лежащие внутри документы (один раз довелось проделать такой фокус, когда в шахтоуправлении потеряли ключи). Мог поджарить яичницу, и яйца не подгорали, – и такое доводилось проделывать.

Он успел подняться по карьерной лестнице от проходчика до бригадира. Состав подчиненной Зареву бригады постоянно менялся: шахтеры-перевоспитуемые, привозимые на Грумант, умирали быстро.

Тем не менее среди постоянно поступавших заключенных не случались ни бунты, ни голодовки. У них имелся уникальный шанс выиграть в смертельной лотерее: выжив на Груманте год, любой зек получал амнистию. Любой. Даже схлопотавший «тяжеляк» – сорок сидерических лет заключения. Даже приговоренный к расстрелу с отсрочкой исполнения. А Зарев и другие груманчане служили живым примером того, что шанс не совсем нулевой…

Счастливый лотерейный билет вытягивали единицы – тысячи отправлялись удобрять вечную мерзлоту, не становившуюся от того плодороднее.

Из-за того, собственно, Слатнар с Заревом и оказались на Умзале в начале боевых действий, не смогли вернуться на Грумант. Поток шахтеров-заключенных, казавшийся неиссякаемым, стал-таки иссякать. Зарев и сам чувствовал, общаясь в шахте с прибывающими: контингент меняется на глазах… Если раньше преобладали «бывшие», то теперь в основном поступали примазавшиеся к трудовому народу. Хорошо замаскировавшиеся пособники, проколовшиеся на какой-либо малости. Например, на анекдоте, рассказанном в неудачном месте и неудачным слушателям.

Избыток трудовых ресурсов сменился дефицитом, бригада Зарева постоянно работала в недоукомплектованном составе – и срок службы живого расходного инструмента от того лишь сокращался.

И наконец до руководства Наркомгорпрома дошла простая мысль: использование в подземных работах киберов не такая уж бессмысленная прихоть бездельников-имперцев. И на шахте в Стахановке накануне вторжения испытывали в реальных условиях первую опытную партию кибершахтеров, разработанных красными инженерами Умзалы.

Если начистоту, то не совсем самостоятельно разработанных – базовой моделью послужили киберы боевые (их-то как раз в Союзе производилось немало), в свою очередь скопированные с имперской боевой техники.

Но как бы то ни было, пробные экземпляры кибершахтеров на свет появились и проходили трудовое крещение в шахтах Умзалы.

Участвовали в испытаниях и Зарев со Слатнаром – первый изучал эксплуатацию новой аппаратуры, второй – программирование и ремонт. Выявляли недостатки, недоработки товарищей красинжей, вызванные слабым знакомством с грумантской спецификой.

А потом началась война.

Слатнар погиб во время налета на колонну беженцев в Гальской степи – которую кто-то от великого ума пустил по одной дороге и одновременно с колонной боевой техники. Зарев уцелел и оказался в оккупации.

Работать на имперцев он не собирался ни секунды. И логика вещей привела в подполье. Зарев чувствовал себя как дома в штольнях, где многие бойцы страдали от постоянного холода и простужались. И стал главным разведчиком и связным боевой ячейки.

Остальным товарищам выходить днем на поверхность было труднее: их хриплые простуженные голоса настораживали патрульных. Немедленно следовала тщательная проверка документов, а то и задержание с выяснением личности… Нескольких бойцов ячейка лишилась именно таким образом – из-за хронической простуды.

Зарев, сохранивший чистый и звонкий голос, да и к тому выглядевший как подросток, никаких подозрений не вызывал. Именно он осуществлял связь с городским подпольем. И не понимал порой: чего подполье больше приносит, вреда или пользы.

Стукач на провокаторе сидит, имперским сексотом погоняет… Вражьих агентов Зарев вычислял без приказа начальства, в качестве личного хобби. Поначалу докладывал о выявленных, затем прекратил. Все равно никто и никаких мер к ним не принимал: дескать, разоблаченный стукач, не знающий, что разоблачен, в десять раз полезнее разоблаченного и казненного… Ибо служит каналом для дезинформации врага, понимать надо, товарищ Зарев!

Понимать-то он понимал… Но потока лживой информации, дезориентирующей врага, отчего-то не замечал. Зато видел другое: многие активные и боевые ребята, способные всерьез усилить ячейку, попадали в сети провокаторов, а потом и в лапы жандармов… Кое-кого Зарев успевал спасти, выдернуть в последний момент. Но далеко не всех… Происходившее нравилось ему все меньше и меньше.

Зато стоило Хае Зальберг принести весть о пособнице врага – о бывшей однокласснице, возмутившей ее до глубины эрладийской души – командование ячейки тут же затеяло показательную казнь изменницы.

Зарев не испытывал сомнений морального плана: насмотрелся, как рядом в шахте загибаются сотнями куда менее виноватые пособники. Но ему казалось, что начинать все же надо не с девчонки, из корысти или малодушия сотрудничающей с оккупантами. Такими надо заниматься в последнюю очередь, после победы, места на Груманте всем хватит. Начинать надо с более опасных врагов.

Но он не возражал, приказ есть приказ.

Что ночная операция провалилась не из-за спонтанного предательства двоих малодушных, а была слита заранее, и не городскими подпольщиками, Зарев сообразил не сразу. Сначала, по горячке, ничего не показалось странным: грохнул взрыв, подъехали имперские патрули, завязался бой…

Потом, на холодную голову, призадумался: механизированный, бронетехникой усиленный патруль в ночной Морозовке – явление не то чтобы небывалое, но крайне редкое. Заскакивают, случается. Но лишь проездом или после случившегося ЧП, а обыденную службу несут пешие патрульные. А тут сразу два бронеглайдера, с двух сторон. Два усиленных патруля, и оба случайно оказались в районе запланированной операции, с двух сторон взяв ее в клещи? Не бывает таких случайностей…

В перестрелке группа потеряла двоих, но перестрелкой это назвать было трудно – их просто расстреливали с безопасного расстояния. Хотя по бронеглайдерам и вблизи палить из пистолетов и обрезов бесполезно, и самодельные гранаты кидать в них смысла нет. Вблизи мог помочь бур Зарева, но противник в зону поражения не совался, словно знал о нем… От кого, интересно?

Двое были убиты, еще одна дезертировала… Итого трое. Юнком скомандовал отходить.

А на пути отхода – как из-под земли выскочившие пешие патрули. При том, что график их курсирования Зарев хорошо изучил, и даже бур свой нес открыто, не прятал: никак не должны были подвернуться случайные патрульные ни на пути туда, ни на обратном…

Но подвернулись. Двое – подвернулись на свою беду. Аккурат под лазерный бур Зарева, прикрывавшего отход.

Так он впервые убил человека. Затем второго.

Двое живых, о чем-то мечтающих, на что-то надеющихся людей – пусть и одурманенных до последней степени имперской пропагандой – превратились в обугленные головешки. Вместе с мечтами и надеждами.

И Зареву это понравилось.

Внутренний барьер рухнул.

Убивать оказалось легко. Даже в чем-то приятно…

Зарев шел по утреннему, залитому рассветным солнцем Красногальску и недоумевал: и чего ради он бился как рыба об лед, призывая командование принять меры к провокаторам и имперским стукачам, наводнившим городское подполье? Если вопрос решается так просто – зачем все усложнять?

Тем более что обратно в штольни сейчас не пробиться… Товарищи просочились, а Зарев шел последним и не успел вырваться из Морозовки – жандармы развертывали оцепление быстро и грамотно, отрезая от старых выработок. Припрятав бур с полностью разряженной батареей, Зарев развернулся на сто восемьдесят градусов и двинул в Красногальск, с той стороны кольцо оцепления было еще не плотным…

Да и не очень стремился он в штольни, если честно. Операция провалилась: понесли потери и предательницу не казнили.

Психологию начальства Зарев изучил хорошо, особенно став бригадиром проходчиков. Она ведь одинаковая, психология людей, наделенных ответственностью и властью, – что на войне, что в монацитовой шахте.

Начальство имеет обыкновение свою ответственность за провал не признавать, а назначать виновным кого-нибудь из исполнителей. Причем из тех, кто под рукой. Вот и пусть этим «кем-нибудь» станет Юнком.

А Зарев сейчас, очевидно, числится погибшим. И его, скорее всего, объявят героем, жизнь положившим ради спасения товарищей. Герои после неудач, разгромов, поражений и аварий всегда нужны – для поддержания боевого духа. Но героями любят объявлять мертвых – мертвый не зазнается, и не сорвется, не совершит ничего, противоречащего своему героическому статусу…

Пусть объявляют. Зарев вернется позже. И доложит, что не только уничтожил двоих патрульных, но и в одиночку ликвидировал предательницу.

Потому что он ее ликвидирует. Теперь он никаких сомнений – не с девчонок-пособниц, дескать, начинать нужно – не испытывал. Начали – значит, должны закончить. Приговор вынесен и должен быть исполнен. Любой ценой. Иначе начнется разброд и шатание уже в ячейке…

Решено: предательницу он уничтожит.

Нет, даже двух предательниц – на совести у Юлены, если кто позабыл, двое погибших. Собакам – собачья смерть.

Уничтожит – и вернется за своей заслуженной славой. Орден не светит, не тот размах у операции, но к медали могут представить… Почему бы и нет: объявив кого-то героем, назад отыграть трудно, люди не поймут.

Одна загвоздка – к дому Донары-Антонины не сунуться, Морозовка сейчас как растревоженный улей.

А где искать Юлену, он понятия не имел. В свое время, провожая ее, дал маху, – не проследил за ней до дома. Да кто ж знал… Распрощались они на развилке, и могла она двинуться в Красногальск, и свернуть в Морозовку, и даже пошагать дальше, к Первомайке.

Прикинув варианты, Зарев решил навести справки в подпольной комсомольской ячейке, именно у них он впервые увидел Юлену. Кто-то ведь ее туда привел, кто-то, хорошо знавший… Аккуратно расспросить, не раскрывая всех карт, узнать, где живет… Про операцию и дезертирство не говорить ни слова: запал, мол, на нее, втрескался-втюрился, ночами девчонка снится… Узнать адрес и ближе к вечеру навестить. И прикончить.

Он пошагал к Стахановке – не таясь, напрямик, благо комендантский час закончился и народ потянулся к проходным шахт. Рассветное светило окрашивало золотом светлые волосы Зарева, и всем встречным он казался симпатичным школьником-подростком – куда-то спешащим и беззаботно улыбающимся своим мыслям, далеким от войны и прочих взрослых забот…

Размышлял Зарев о том, стоит ли использовать против Юлены нож или же прикончить ее голыми руками.

И улыбался.

2

Тревога закончилась почти так же быстро, как и началась, Несвицкий даже не успел запросить подмогу из Новотроицка.

Изрядно не долетев до зоны поражения средств ПВО, прикрывавших судно и остров, неопознанные цели сбросили скорость, а затем их отметки и вовсе замерли на экранах – летательные аппараты зависли на антигравах и тут же вышли из радиомолчания: система «свой-чужой» наконец-таки получила отклик на постоянные запросы: свои, дескать, заатмосферные штурмовики космофлота.

Через несколько секунд (штаб-ротмистр Звягинцев, тяжело дыша, уже занял свое место в штабном глайдере) на экране появился фон Корф.

– В чем дело, барон? – крайне холодно осведомился Несвицкий.

Капитан второго ранга ответил весьма официально, обратившись не по имени-отчеству, как то бывало раньше.

– Ваше превосходительство, командованием орбитальной группировки получен приказ: в связи с особой важностью вашей миссии осуществить прикрытие от возможных ударов из космоса.

– Чей приказ?

– Наместника, светлейшего князя Горчакова.

Вот как… Несвицкий, естественно, не сообщил в канцелярию наместника о том, что рассчитывал обнаружить в результате сегодняшней операции, равно как и о районе ее проведения. Светлейший князь лично получил зашифрованный доклад, и отчего-то посчитал, что необходимо запросить помощь космофлота… Хотя, казалось бы, никаких ударов противника с орбиты ожидать не приходится, этот сектор космического пространства находится под полным контролем Империи.