Текст книги "Небо цвета крови"

– Было дело, отрекался… Не обижайтесь, барон. Я действительно сегодня не в духе от того, что мерзавцы натворили на моем корабле. Можете считать эти слова моим извинением.

– Давайте вернемся к хултианам, господа, – предложил Несвицкий. – Как я понял, вы их вскрывали, Владислав?

– Вскрывал. Здесь, на «Марлене». Мог бы сказать, что вот этими руками вскрывал, но руки у меня тогда были другие.

– И каковы выводы?

– Вы знакомы с выводами, mon général. Генетически это люди, вполне способные иметь совместное потомство с эриданцами.

– Люди не с седьмого «Ковчега»? – уточнил Несвицкий, вспомнив про не идентифицированную гаплогруппу.

– Не могу с уверенностью ответить… Возможны варианты. Дело в том, что учебники истории не очень верно описывают зарождение нашего мира здесь, на Эридане. О многом умалчивают, а остальное покрыто таким толстым слоем лака… Вы бы весьма удивились, господа, узнав о истинном происхождении дворянских родов Империи, и о происхождении самой Империи…

– Доводилось мне читать экзерсисы конспирологов, – сказал Несвицкий. – Не впечатляют. Порой логично и красиво, но от логики проку мало, если у исходных фактов два источника: потолок и палец.

– Полноте, mon général… Конспирологические, как вы их назвали, экзерсисы пишут под псевдонимами в основном те же люди, – авторы учебников истории. Считающие, что знают много, но лишены цензурой возможности поделиться своими знаниями… Второй слой дымовой завесы, – так, кажется, это у вас называется? На самом деле, mon général, истинной информации об эпохе, предшествующей царствованию Николая Великого, у них не больше, чем у остальных. Все конспирологические бредни выжаты из кучки сфабрикованных фактов. Из косточки, брошенной тем, кто хорошо видит натяжки и нестыковки официальной версии. Наваристый суп из этого мосла не сварить.

– Все сказанное подразумевает, что вы-то с истинной историей Эриданского человечества знакомы? – уточнил фон Корф.

– В иные дни мне представляется, что да. По крайней мере, историю я изучал по учебнику, изданному тиражом пять экземпляров, причем домашним способом – без привлечения со стороны редакторов, корректоров и прочих переплетчиков. Догадайтесь, господа офицеры, для кого тот учебник издали?

Господа офицеры предпочли свои догадки не озвучивать. Долинский, не дождавшись ответа, продолжил:

– Хултиане могут быть кем угодно. Потомками людей с седьмого «Ковчега», и людей с любого другого «Ковчега», и людей с Земли, и людей из первых досветовых межзвездных экспедиций… Как вы понимаете, термин «потомки» я трактую в самом расширенном смысле: у этой расы изначально было семь или восемь Адамов и ни единой Евы. Что, кстати, вполне может соответствовать экипажу небольшого разведывательного корабля. По возвращении в Империю – не сразу, разумеется, – я рассказал о своих выводах Са… э-э-э-э… Его Императорскому Величеству. Он не поверил. Человеку с моей репутацией всегда неплохо иметь в кармане неопровержимые доказательства, а у меня их не было. Не столь давно подвернулась оказия проверить слова изгоя и ренегата, и они подтвердились. Вот и вся история, по большому счету. Мне лично хултиане сейчас не интересны, поверьте. Что толку гадать, из чьих конкретно генов созданы марионетки, если нет возможности проследить управляющие нити и выйти на кукловода?

– Нити? – удивился барон.

– Кукловод? – удивился жандарм.

– Ай-ай-ай, как неудобно… – глумливо произнес Долинский. – Похоже, я опять невзначай разгласил государственную тайну. Непреднамеренно, уверяю вас, язык мой – враг мой. Надеюсь, господа офицеры, все останется между нами.

Усмешка Долинского, хорошо заметная даже в полумраке, свидетельствовала об обратном: невзначай и непреднамеренно этот человек никогда и ничего не сделает…

Не переставая ухмыляться, он налил себе коньяка, выпил единым духом. И заговорил уже серьезно:

– Подозреваю, что они все сильнейшие псионики, все до единого. Восемь вскрытий на «Марлене», два на Новой Ливадии, – и суммарный результат десять из десяти. Старина Казанцев наверняка сразу понял, что означает якобы патология левого полушария, благо был знаком с моей докладной запиской… Он мог бы не откладывая, mon général, просветить вас с Мезенцевым. Но предпочел напустить туману… Но задумайтесь, господа: раса генетических близнецов, и каждый несет способность к тому, что встречается у эриданцев в одном случае на несколько миллионов: к мгновенной пси-связи, не ограниченной расстояниями. Логика подсказывает наличие единого управляющего центра. А факты, известные о хултианах, подтверждают сей логический вывод.

Долинский вновь потянулся к бутылке. Драгоценный коньяк убывал на глазах. Но человек-киборг ни малейших признаков опьянения не проявлял, хотя выпил вдвое больше, чем барон и Несвицкий, вместе взятые.

А затем отпрыск императора изрек такое, что жандарм поначалу решил: их собутыльник все же вдребезги пьян, просто внешне это никак не проявляется.

– Между прочим, лаборатории сохранились здесь в относительном порядке, – сказал Долинский. – И мне бы очень хотелось произвести напоследок еще одно вскрытие… Исполнить, так сказать, на бис лебединую песню. Даже не вскрытие, если называть вещи своими именами, – вивисекцию. Надеюсь, господа офицеры, вы знаете, чем разнятся значения этих двух терминов?

«Напился», – решил генерал-майор, а вслух произнес спокойно и медленно:

– Здесь у нас нет мертвых хултиан, потребных для вскрытия. И живых для вивисекции тоже нет. Предлагаю отложить идею до другого раза.

– А кто говорит о хултианах? – удивился Долинский. – Я ведь ясно дал понять: мне они больше не интересны. Я хочу вскрыть вашего пилота-трезианина, барон, чтобы найти подтверждение кое-каким своим подозрениям, либо навсегда поставить на них крест.

– Вы сошли с ума, – холодно констатировал фон Корф.

– Я слышу подобные утверждения с юности. Уже привык и смирился. Но вы-то, господа, остаетесь в трезвом уме. Попробуйте для интереса им воспользоваться. Кто-то затеял с нами – с нашей цивилизацией – непонятную игру, причем укрывшись за маской, выкроенной из нашего же материала. Кто именно, мы не знаем, хотя очень бы хотели узнать. И при этом рядом, под боком, обитают трезиане, о которых нам тоже ничего, по большому счету, не известно: обрывки информации и обломки артефактов не в счет. Потому что они якобы сами ничего не знают, якобы позабыли великое прошлое своих предков… Я отнюдь не уверен, что трезиане как-то замешаны в истории, над разгадкой которой мы бьемся. Более того, я почти уверен в обратном. Но здесь ключевое слово «почти». Вы сегодня замечательно сказали, mon général, о тех, кому мнится, и кажется, и мерещится… Я не привык быть в их числе. Я хочу быть уверен, что к трезианам можно смело повернуться спиной в наших дальнейших поисках. Подумайте о том, сколь велика цена вопроса. Что в сравнении с ней жизнь одного пилота? Придорожная пыль, господа. Всю ответственность я приму на себя. Вы просто отвернетесь, а потом напишете возмущенные рапорты о моем самоуправстве. Прикажите привести пилота, барон, а я пошлю за своими ассистентами.

– Вы маньяк… – сказал фон Корф, но прежней железной уверенности в его голосе не слышалось. – И я не позволю вам никого вскрывать… Трезиан осталось несколько сотен во всей системе… Возможно, несколько тысяч, если оценить по максимуму и учесть все неисследованные миры. Они ни во что не вмешиваются, ни в политику, ни в экономику, и лишь когда наступает пора умирать, приходят к нам, чтобы умереть в бою, убивая врагов… В космофлоте сражается сорок семь трезиан. На стороне мятежников если и больше, то не в разы. И вы допускаете вероятность, что эта горстка – кукловоды многомиллионной хултианской расы? И хотите зарезать моего лучшего пилота, чтобы опровергнуть бред, в который сами не верите?

«Он убеждает не Долинского, а самого себя», – понял жандарм. Красноглазый дьявол сумел-таки посеять в мозгу фон Корфа сомнение…

– Успокойтесь, барон. Я никого не собирался резать, да и лаборатории на «Марлене» на самом деле уже не годятся для серьезного исследования. Мне лишь хотелось взглянуть, как вы отреагируете на такое предложение. Взглянул – и приношу извинения за свое невинное любопытство.

Несвицкий начал понимать, что за человек сидит перед ним с бокалом коньяка в руке… Как могли удаться все немыслимые зигзаги и выверты его биографии… Как он убеждал в своих идеях – причем будучи врагом, а затем и изменником – и суровых лидеров Союза, и Его Величество… Как поднимал в одиночку мятежи и захватывал в одиночку линкоры…

Изложенные на бумаге, все прозвучавшие сейчас доводы Долинского яйца бы выеденного не стоили. Можно опровергнуть и все вместе, и каждый в отдельности… Но способность убеждать колоссальная, нечто близкое к гипнотическому воздействию. Генерал-майор и сам на какой-то миг поверил, что высшие интересы Империи требуют подвергнуть немедленной вивисекции пилота-трезианина…

И это еще Долинский особо не старался. Разминался и импровизировал.

Глава девятая
Остров мертвого капитана

1

На столе стоял прибор – может, рация, может, что-то еще, предназначенное для связи, или для управления, или для контроля окружающей обстановки.

За столом сидел человек и немигающим взором уставился на Славика, осторожно просунувшего голову в палатку. Даже не на него уставился, а на вход, и смотрел в ту сторону уже много лет.

Человек был мертв очень давно. Но в скелет не превратился, в отличие от тех мертвецов, что Славик нашел под деревьями. Превратился в мумию. Кости черепа туго обтягивала потрескавшаяся кожа, мышечные ткани под ней иссохли, став незаметными. На вход пялились пустые впадины глазниц, а сами глаза не то напрочь высохли, не то провалились в глубь черепа.

Человек сидел – скорее, даже полулежал, откинувшись на спинку – в кресле, казавшемся неуместным здесь, в палатке, рядом с грубым самодельным столом. Кресло явно было позаимствовано из какого-то летательного аппарата, или даже из космического: огромное, комфортное, снабженное системой компенсаторов перегрузки. В каждом подлокотнике – нечто отдаленно напоминающее простенькую панель управления для аварийных ситуаций: ряд клавиш, различающихся цветом и прикрытых от случайного нажатия прозрачным защитным пластиком.

Мундир мертвеца остался целым и невредимым, и последние сомнения Славика рассеялись. Имперцы, имперские космодесантники… Форма полевая, без погон, и устаревшая, но прекрасно Славику знакомая, именно она вдохновляла художников, рисовавших мультики про Владлена Октябрева, – когда надо было изобразить врагов отважного ревармейца.

За столом сидел капитан. Славик не вспомнил в точности, что означает шеврон на его рукаве: капитан-лейтенант, или же капитан третьего ранга, и постановил: пусть будет просто капитан. Мертвому все равно, мертвый не обидится.

Еще в обширной палатке стояли четыре ящика защитного цвета, и висели в три яруса койки-гамаки, и две из них не пустовали. Славик не стал к ним подходить, и отсюда видно, что расположились там тоже мумии… Его заинтересовало другое – кобура на поясе сидевшего в кресле мертвеца.

Оружие сегодня Славику уже попадалось, но никуда не годное, заржавевшее. Случаются здесь дожди или нет – вопрос открытый, если и случаются, то крайне редко… Но разницы никакой нет: металл все равно заржавел от мельчайших, невидимых глазу капелек соленой воды, всегда изобилующих в морском воздухе.

Однако палатка, с ее герметичным клапаном, – иное дело. Здесь мертвецы не превратились в скелеты, а их мундиры – в лохмотья. Могло и оружие сохраниться в рабочем состоянии.

Зачем ему сейчас оружие, Славик не смог бы толком объяснить… Нужно. На всякий случай. Когда кругом война, всякие опасные для жизни случаи происходят… Не подвернись тогда, в Бугере, под руку граната, – был бы сейчас Славик жив? Сомнительно… Мог и умереть, кровью изойти под ножом Угрюма.

Кожаная кобура в буквальном смысле окаменела. С застежкой Славик кое-как совладал, но крышка никак не хотела подниматься… Наконец с хрустом и треском отлипла.

Пистолет капитана оказался устаревшим, как и все здесь, пороховым. Но выглядел более чем прилично в сравнении с оружием, валявшимся под открытым небом, ни следа ржавчины.

Увы, лишь выглядел… Славик изо всех сил пытался оттянуть затвор и перевести предохранитель в другое положение, – бесполезно. Прикипело намертво.

Тогда он попытался извлечь магазин – и тоже не смог.

А он-то надеялся хотя бы разжиться патронами, они должны были подойти к пистолету-пулемету, – и неважно, что старые, если хоть один из трех сработает, все же лучше, чем ничего.

Пистолет он все-таки прибрал, сунул за пояс, под куртку. Привести в рабочий вид можно, если отмочить в керосине. Правда, на «Ласточке» нет ни керосина, ни иной жидкости с похожими свойствами, – но не навек же они застряли на острове?

Пусть капитанский пистолет подождет своего часа. Полежит вместе с оружием покойного подъесаула, – Славик немедленно после окончания шторма привел тот в порядок: разобрал, тщательно удалил остатки морской воды, нанес новую смазку, позаимствованную в ЗИПе «Ласточки». Пистолет-пулемет в результате работал как часы, вот только стрелять из него было нечем.

Патроны могли оказаться в ящиках, и Славик приступил к их исследованию. Могли, но не оказались. Первый ящик был пуст, второй тоже, в третьем лежали консервы, тушенка, примерно трети банок не хватало. В четвертом – запасные батареи для какой-то аппаратуры, и пустовали лишь два гнезда. Разумеется, все до единой под ноль разряжены и пришли в негодность, – даже красные индикаторы не светятся.

Рацию – это действительна была рация, Славик убедился в том, подойдя поближе – не стоило исследовать. Даже будь она исправна и окажись батареи заряжены – не стоило. В войсках похожие модели давно не используют, но на гражданке их еще много, и Славик видел, как они работают. Начинается работа с того, что радист вводит код… или пароль… не важно, как он там называется… короче, последовательность из нескольких цифр. Для Славика работа на том и завершится, кода или пароля он не знает.

Две штурмовые винтовки, прислоненные к стене палатки, Славика не заинтересовали. Наверняка с ними та же история, что и с пистолетом, и таскать с собой бесполезную тяжесть не с руки. Может, как-нибудь потом…

В общем, единственной чего-то стоящей на данный момент находкой оказалась тушенка.

Досталось бы Славику этакое съедобное богатство пару дней назад – навернул бы за обе щеки, не интересуясь, когда сделаны консервы. А теперь иное дело – вынул банку, рассматривал внимательно и подозрительно.

Дата выпуска изумила, Славику показалось, что он ошибся, что неправильно пересчитал из одной системы летоисчисления в другую – год ведь не может быть отрицательной величиной, это же не температура на градуснике…

Посчитал еще раз, результат не изменился.

Тушенка оказалась сделана не просто задолго до его рождения. Но и до появления государства, где он родился и вырос. Пятьдесят три года назад…

Пожалуй, разнообразить их стол этими консервами не стоило.

Но Славик уже выбросил тушенку из головы, потрясенный новой загадкой острова… Он до сих пор был уверен, что натолкнулся на останки имперских недобитков, таившихся здесь после освобождения Умзалы.

А теперь что же получается – они тут все поумирали в мирное время? Именно так – даже если тушенка пролежала на складах год, или два, да хоть все пять, – все равно в мирное.

Надо понимать, на острове совершил вынужденную посадку летательный аппарат. Если побродить по лесу, его можно найти. И кресло оттуда, из пилотской кабины, а стол слажен из куска обшивки… Посадка стала жесткой, аппарат из летательного наверняка превратился в ржавеющий на месте, но люди уцелели. И даже рация уцелела, и элементы питания к ней, – никто бы не стал тащить в палатку не работающий прибор из упавшего самолета, или что тут у них разбилось…

Так почему же их не спасли, не забрали отсюда?

Пусть даже рация не работала: не заметили поломку сразу, или надеялись починить и не сумели, пусть так. Но при такой беде могли застрять на острове древние моряки из Леркиных романчиков: бросали бы в волны бутылки с записками, надеясь, что кто-то бутылку выловит и приплывет их спасать…

В современном мире так не бывает. Исчезновение любого самолета, или конвертоплана, или стратосферника, да чего угодно, – в мирное время ЧП, и ищут пропавших старательно. Осмотреть с воздуха гряду Неверова – на полдня поисков, если аппарат скоростной. Если изучать дотошно, с медленно летящего конвертоплана, – день, много два.

И все, конец приключению, островные сидельцы спасены, а спецкомиссия приступает к расследованию причин аварии.

Так бывает всегда и везде. Даже не элитных вояк-имперцев, даже простых бугерских рыбаков, не вернувшихся из моря, в мирное время ищут.

Этих мертвецов не нашли, пока они были живы. Даже случайно, даже годы спустя после смерти не нашли…

Смерть их, кстати, тоже дело крайне мутное… По скелетам, валяющимся на улице, трудно понять причину гибели, но эти, в палатке? Не убиты, и не с голоду умерли, тушенки навалом. Если от болезни, то почему все разом? Оставшиеся в живых должны бы хоронить умерших, а тут вокруг палатки скелеты неприбранные…

Отчего палатку за полвека не сорвал штормовой ветер, не стоило и в голову брать. Мелочь, пустяк, решено уже: погодная аномалия.

Но со смертью имперцев необходимо разобраться. Во избежание. Чтобы кто-нибудь потом, годы спустя, не изучал их с Леркой скелеты. Или мумии. Чтоб не ломал голову: отчего же эти двое загнулись?

Тут Лера, легка на помине, проснулась. Обнаружила отсутствие Славика, слегка удивилась, но не встревожилась… Он чувствовал ее эмоции, не прилагая к тому лишних усилий, – у человека, только что проснувшегося, плохо получается блокировать пси-контакты.

В остальное время сестра напрочь скрывала свои мысли и чувства, общаясь со Славиком исключительно словами. Единственным исключением стал момент, когда к «Ласточке» подлетали имперские истребители, тут уж не сдержалась…

Славик покинул палатку, аккуратно застегнув гермоклапан. Пошагал обратно к берегу, решив продолжить расследование потом, после завтрака. Привлекать ли к нему Леру – тот еще вопрос.

Мозги у «сиятельства» пошли вразнос после рассказа подъесаула. Зачем им старый наплел небылиц, уже не спросишь, и признаться во лжи не потребуешь… С Леркиными заскоками придется разбираться самостоятельно. Не хочется, но придется.

До сих пор было не до того – боролись за жизнь, за выживание. Выжили, и проблема «княжны Валерии» непременно скоро проявится… Надо бы заранее подготовиться, обдумать веские доводы, опровергающие подъесаульскую брехню.

Он даже начал их обдумывать – не теряя времени, на ходу, ну как сестричка уже за завтраком потребует именовать ее «сиятельством».

Ничего толкового не придумал… Еще до того, как Славик увидел сквозь деревья Леру и «Ласточку», где-то вдали громыхнуло, – он поначалу не обратил внимания, занятый своими мыслями, громыхнуло и громыхнуло, летние грозы над морем дело обычное.

Но когда он вышел к бухте, громыхать на западе стало чаще и громче, и обманывать себя мыслями о грозе уже не имело смысла, гром звучит иначе, долго и раскатисто…

На западе шел бой. И приближался, судя по тому, как менялась сила звуков.

Лера стояла у давно остывшего кострища, смотрела в ту сторону. Рядом валялся хворост, принесенный для нового костра.

Славик подумал, что завтрак, похоже, откладывается. И разборка с «сиятельством» тоже. Что борьба за выживание пока не закончена…

2

Партизанская база гудела растревоженным ульем. Вернувшаяся с операции группа сразу же уединилась с начальством, подробностей вылазки никто не знал, но слушок полз: не все прошло ровно и гладко, скорее наоборот, – уходили-то двенадцать человек, а вернулись лишь семеро, да еще пленник, связанный, с мешком на голове.

Связанным пленником был Олег Ракитин – бывший курсант, несостоявшийся младший командир. И подпольщик – тоже несостоявшийся.

Что он вновь под землей, Олег понял лишь по пронизывающему холоду – его не развязали и не сняли мешок с головы, приволокли и швырнули куда-то в угол, он упал, больно ударившись всем телом о неровную каменную поверхность…

В мешке, закрывавшем голову Олега, предполагалось тащить к месту казни предательницу Антонину-Доньку, и выбран мешок был с умом: воздух пропускал хорошо, дышать не мешал, но ни лучика света внутрь не проникало и звуки снаружи доносились ослабленные и искаженные. Впрочем, к голосам подпольщиков Олег не прислушивался. Все равно ничего хорошего не услышит…

Перед мысленным взором появлялись сестры, мать, товарищи по школе младкомсостава. А чаще всего – мертвый Позар, с телом, сожженным излучением, но с живым, нетронутым лицом… Позар ничего не говорил, лишь смотрел осуждающе, но Олег и без того понимал: все происходящее – расплата. За то утро, за трибунал, за корявые строчки протокола, за гауссовку в подрагивающих руках… Или все не так? За то – петля на стволе танковой пушки, а все, что сейчас происходит – за то, что не отказался от участия во второй казни, во второй раз пошел в палачи… А казни ходят парами, и палачи становятся жертвами, и не смотри так, Позар, не надо, скоро встретимся, если не врали попы, и тогда уж поговорим…

Сколько времени он так пролежал, неизвестно. В темноте мешка время остановилось… Но потом Олега поставили на ноги, потащили куда-то, грубо подталкивая в спину.

Стянули мешок с головы – на мгновение он ослеп от тусклого освещения.

Небольшая комната, отгороженная от штольни перегородкой с дверью. Штаб, наверное. Семь или восемь человек за столом, все здешнее руководство.

Руки не развязали. Голос Леонеда грохотал в напряженной тишине, Олег не вслушивался, долетали лишь отдельные слова: про предательство, про измену, про чистоту рядов… Да и зачем слушать, все известно заранее, нет тут ни гауптвахт, ни арестантских камер: приговор – и кайлом по затылку в дальней штольне…

И снова, как тогда, на допросе у серого человечка, нарастала режущая боль внутри, все сильнее с каждым мгновением, становилась вовсе уж нестерпимой, Олег боялся одного – сейчас не выдержит и завопит от боли в полный голос, а эти решат, что от страха перед ними…

Обвиняющий голос командира ячейки смолк, Олег и не заметил, поглощенный борьбой с болью.

Но увидел, как Леонед, закончив обвиняющую речь, двинулся к выходу, успокоив остальных жестом: сейчас, мол, вернусь, продолжайте без меня.

У двери командир ячейки обернулся на мгновение. Лицо его увидел лишь обвиняемый, остальные сидели к перегородке спинами, – и, несмотря на боль, Олег изумился, до того злорадная и ехидная ухмылка искривила губы Леонеда при взгляде на боевых товарищей…

Тут его толкнули в спину прикладом, привлекая внимание, и лишь тогда он расслышал терпеливо повторенный серым человечком вопрос:

– Так что же ты скажешь в свое оправдание, бывший комсомолец Ракитин?

Бывший комсомолец ничего не сказал. Бывший комсомолец рухнул на бок, и заорал-таки во весь голос… А потом тугой комок дикой боли взорвался, в самом прямом смысле взорвался, и испепеляющая вспышка поглотила Олега.

Заложенная флотскими контрразведчиками «живая мина» сработала.

Мощность ее была относительно невелика, но действие взрыва в тесноте штольни оказалось чудовищным – тех, кто уцелел от действия взрывной волны, прикончила посыпавшаяся сверху порода.

Сто двадцать девятая боевая ячейка Армии Освобождения Умзалы осталась без руководства…

3

– Не понимаю, ваше превосходительство, зачем мы пакуем пустые термостаты? – Штаб-ротмистр Звягинцев кивнул на ряд контейнеров, предназначенных защитить при перевозке означенную технику. – Не лучше ли оставить их здесь, на судне? Ведь его, как я понимаю, все равно придется снимать с рифов и доставлять в Бородинское – для ремонта или для утилизации?

– Не лучше, – отрезал Несвицкий и не стал ничего объяснять.

Он не успел придумать подходящее объяснение. Вернее, придумал, но в последний момент сообразил, что чуть не дал маху, – позабыл, что на Елизавете, лишенной крупных природных спутников, приливы и отливы отсутствуют как природное явление. И судну, сидящему на рифах центральной своей частью, никак не грозит развалиться на куски от собственной тяжести, когда вода отступит.

Недодумал… Все-таки коньяк, даже самый лучший, мыслительные способности притупляет. И недаром покойный император, убежденный трезвенник, пытался отучить поданных от крепких и лишающих разума напитков. Хотя если вспомнить, чем завершилось то, что начиналось как «водочные бунты», – то лучше бы уж пили как встарь…

Рассвело час назад. Генерал-майор с адъютантом стояли на палубе «Цесаревны», наблюдая, как десантники выносят сюда термостаты, пакуют в контейнеры.

Звягинцев обиженно замолчал. И к лучшему, пусть не задает лишних вопросов. Надо отослать его на берег, чтобы не удивился появлению другой партии тех же контейнеров, значительно большей числом, – их сейчас в глубине судна бойцы фон Корфа набивают, чем подвернется под руку, исключительно для веса…

Вскоре за контейнерами, как и планировалось, должен прибыть малый транспортный корабль… План, разумеется, предусматривал совсем иной результат экспедиции. Но барону – он покинул «Цесаревну» и островок, едва рассвело, и забрал с собой Долинского, – пришла идея, как переиначить план для новых обстоятельств.

Вот какой разговор состоялся у них перед отлетом фон Корфа:

– Завезу в Новотроицк спецов Долинского и немедленно возвращаюсь на орбиту, – сказал барон.

– Я тоже здесь не задержусь, нет смысла. Вылечу через четверть часа после вас, Николай Оттович.

– Не спешите, есть у меня одна идея…

Фон Корф сделал приглашающий жест рукой – отойдем, дескать в сторону, поговорим без шлемов, чтобы не слышали адъютанты.

Отошли.

– Надо использовать шанс, – быстро сказал барон, выглядевший весьма возбужденно.

– Каким образом? – не понял Несвицкий.

– Простите за дурной каламбур, но надо использовать корабль мертвецов в качестве живца.

– А именно?

– Я отошлю сообщение Мезенцеву. Пси-связью. Понимаете? Из-за запрета Горчакова еще никто во всей системе – ни в Новотроицке, ни на Новом Петербурге, нигде – не знает, что мы здесь нашли. И что не нашли.

– Вы хотите сообщить, что генохранилище найдено? – догадался вице-губернатор. – Целиком, а не малая его часть?

– Да! Найдено, и первая партия находок отправляется в Новотроицк! Этот чертов невидимка – пятно на чести космофлота, и мы попытаемся заставить его вылезти из невидимости! Флот перегруппирует силы так, чтобы быстро взять в железные клещи любой участок траектории, соединяющей остров с Новотроицком! Этим займусь я. А вы здесь подготовите наживку. Большой и яркий фантик от конфеты с куском la merde[4]4
  Дерьма.


[Закрыть] внутри! У вас ведь достаточно пустых контейнеров, приготовленных для перевозки термостатов?

– Достаточно, – подтвердил Несвицкий.

Защитные контейнеры в сложенном виде много места не занимали, и на суборбитальнике их привезли достаточно, чтобы полностью загрузить трюм МТК.

План фон Корфа выглядел авантюрой и толком не проработанным экспромтом. И, возможно, именно оттого понравился Несвицкому. У него не раз возникало чувство, что планы продуманные и тщательно проработанные неведомый противник узнает задолго до их воплощения… На стадии проработки и согласования.

И вице-губернатор дал согласие на предложенный план… Не иначе как заразился авантюризмом от Владислава Долинского.

Напоследок барон сказал:

– Едва ли наши невидимки сунутся сюда, под прицел всех дивизионов и истребителей прикрытия… Но если вдруг сунутся, здесь станет жарко, и я бы посоветовал… Хотя нет. Сделаем лучше. Я оставлю вам свой «сапсан». С пилотом-трезианином. Поверьте, эта машина в бою будет стоить эскадрильи стратосферников с обычными пилотами, и даже больше…

– Я знаю, барон. Имею личный опыт, – сказал Несвицкий, вспомнив свой прилет на «Святую Ольгу» – пилот-трезианин чуть не угробил перегрузками тогда еще полковника, но прорвался-таки сквозь самый натуральный ад.

– Замечательно. Считайте, что он на ближайшие сутки ваш личный пилот и лично отвечает за вашу безопасность… Но есть один нюанс: это создание, Ю-семь, ни слова не знает по-русски.

– Хм… Я, знаете ли, с трезианским не в ладах… Рад бы, но устройство гортани не позволяет.

– Не беспокойтесь, он отлично владеет французским, болтает практически без их змеиного шипения… Его нашли в джунглях Александры студенты-практиканты НПИУ и сочли, что трезианин, говорящий по-французски, станет отличной шуткой… Вот и шутим до сих пор: русский он учить не желает, раз его и так понимают.

– Тогда не страшно, как-нибудь объяснимся.

С тем барон и распрощался.

…Снизу доложили: контейнеры-фальшивки готовы, можно выносить на палубу.

Несвицкий повернулся к адъютанту, собираясь отправить того на берег: пора, дескать, начинать готовить дивизионы к сворачиванию, чтобы не задерживаться здесь после отбытия транспортника…

И в этот момент началось.

Резко потемнело.

Словно на светило наползла неожиданно грозовая туча, хотя по светло-розовому небу ползли лишь редкие белые облака. Впрочем… Впрочем, светло-розовым небо уже не было – окрасилось темным оттенком венозной крови.

Вновь, как вчера, взвыл сигнал общей тревоги.

Звук аларма показался Несвицкому странно искаженным, слишком низким, басовитым… Шлем немедленно оказался на голове вице-губернатора, коммутатор его автоматически переключился на аварийную частоту, и тут же, с полуслова, послышался встревоженный голос радиста: «…аше превосходительство, потеряна свя…», – и так же на полуслове оборвался.

В наушниках осталась лишь тишина, девственная, не нарушаемая даже помехами. Легкими движениями подбородка Несвицкий переключался с канала на канал – везде одно и то же. Встроенный в шлем экранчик визора мерцал мертвым голубым пятном. Местной связи не было. Дальней, судя по всему, тоже.

А больше ничего угрожающего не происходило. Пока не происходило…

Пилоты корабля-невидимки – если все происходившее было делом их рук, или лап, или щупальцев, или ложноножек – словно бы забавлялись: отключили людям связь и с любопытством наблюдали, как те будут выкручиваться.

Несвицкий стянул бесполезный шлем. Звягинцев сделал то же самое, задрал голову, напряженно всматривался в небо. Самолетов прикрытия не было видно, не было видно вообще ничего: ни солнца, ни облаков. Казалось, темно-багровая пелена становится абсолютно непрозрачной на высоте в несколько сотен метров. Видимость по горизонтали тоже весьма ограничилась: островок еще можно было разглядеть, но море за ним тонуло в багровом тумане.