Текст книги "Небо цвета крови"

На острове царила суета, встревоженные люди со всех ног спешили к своим боевым постам. Башни зенитных установок вращались, слепо уставясь стволами, ракетами и эмиттерами в небо, ставшее чужим и непонятным. Десантники столь же бессмысленно направляли в разные стороны свои УОКи. Никто не понимал, откуда и какая грозит опасность и как с ней придется бороться.

Дальнейшее произошло буднично.

Штаб-ротмистр рухнул на палубу. Несвицкий метнулся было к нему – подхватить, помочь – и почувствовал, что мышцы отказали. Вернее, вообще не почувствовал своего тела: ни рук, ни ног, ничего… Мгновение спустя генерал-майор рухнул рядом со своим адъютантом. Хотел крикнуть, позвать на помощь – ничего не получилось. Десантники, остававшиеся на судне, не поспешили к упавшему начальству, похоже накрыло всех.

Спустя недолгое время палуба содрогнулась, содрогнулась так, что Несвицкий смог почувствовать толчок даже потерявшим чувствительность телом. На «Цесаревну» опустился невидимка? Разумеется, не сам корабль, соответствующий по классу звездному крейсеру, – тот вообще не предназначен для посадки на планеты. И уж тем более на палубы застрявших на рифах судов. Скорее, с невидимки опустилось нечто, соответствующее по назначению десант-ботам.

«Почему так рано началось?» – недоумевал генерал-майор.

Неужели фон Корф подставил? Послал сообщение-приманку значительно раньше, чем обещал?

Никаких признаков сопротивления не было слышно… Ни единого выстрела. Что бы там ни применили против людей пришельцы, от этого не спасала ни броня, ни защитные поля… О судьбе истребителей и «сапсана», прикрывавших «Цесаревну» с воздуха, не хотелось даже задумываться. Ослепленным машинам с парализованными экипажами летать удастся не долго…

Разглядеть спустившийся аппарат генерал-майор не мог, в поле зрения попадали лишь палуба «Цесаревны», контейнеры на ней и малая часть кормовой надстройки. Но чувствовал, что опустился тот совсем рядом. Даже смог разглядеть легчайшую тень от него, покрывшую палубу и двух людей, – лучи светила все же кое-как пробивались сквозь багровую муть.

Штаб-ротмистр, лежавший лицом к Несвицкому, мог разглядеть пришельцев. И, очевидно, разглядел. По крайней мере Несвицкий именно так истолковал выражение глаз Звягинцева, весьма-таки изумленное… Затем адъютант яростно замигал, быстро смыкая и размыкая веки.

«Азбука Морзе?» – предположил генерал-майор. Увы, сам он этим кодом не владел. На Земле от изобретения Морзе отказались еще задолго до Исхода – троичный код «точка-пауза-тире» плохо сочетается с электронной цифровой аппаратурой, работающей в двоичном коде.

Лишь в Императорском космофлоте сохранилось много архаичных традиций, начиная с обычая отбивать склянки при помощи бронзовой рынды, имевшейся на каждом корабле (сигналы, правда, дублировались электроникой). И азбуку Морзе флотские офицеры знали не хуже таблицы умножения. В отличие от жандармов.

Затем Несвицкий сообразил – не Морзе, другой код, условные «тире» в мигании отсутствуют, лишь длинные последовательности «точек». Вскоре Несвицкий понял: адъютант передает ему порядковые номера букв в алфавите. Генерал-майор трижды моргнул в ответ – к приему, дескать, готов.

Буквы, как на грех, Звягинцев выбирал стоявшие ближе к концу алфавита…

«Х» – насчитал Несвицкий. Новая серия миганий – вроде бы «У». Тьфу, мысленно сплюнул вице-губернатор, стоило так изощряться, чтобы крепким словцом охарактеризовать их положение… Третью серию сигналов он начал было считать, но сбился – за спиной послышались неторопливые, уверенные шаги. Кто бы ни управлял невидимкой и кто бы ни заявился на «Цесаревну», передвигался он не на щупальцах и не на ложноножках. На двух ногах.

Несвицкий до предела, до боли скосил взгляд, пытаясь хотя бы боковым зрением разглядеть шагавшего. Поначалу не получалось, но потом оказалось, что пришелец сам идет к ним. Вернее, не к ним, а к выстроившимся на палубе ящикам, равнодушно обходя двоих застывших людей.

Лицо подошедшего генерал-майор не увидел, лишь начищенные до блеска высокие сапоги, коротко остриженный затылок, спину, обтянутую темно-синим мундиром.

Мундир был хултианский. Несвицкий, как ни странно, почувствовал облегчение. Хоть какая-то ясность…

Возле контейнеров хултианин на пару минут исчез из поля зрения.

Затем вновь появился, повернулся вполоборота к лежавшим, и Несвицкий узнал чеканный профиль старого своего знакомца – мнаэрра Гнейи. Да только никакой то был не Гнейи – с виска этого хултианина сползал на скулу старый, побелевший шрам. Настоящий Гнейи еще месяц назад никаких повреждений на лице не имел. Брат-близнец? Клон? Какая разница…

На желтой кожаной портупее у Гнейи-2 висела желтая кожаная кобура непривычного вида. Очевидно, не пустая.

– Вэйэ ду, – сказал как-бы-Гнейи, бросив взгляд на контейнеры.

Встретился взглядом с лежащим Несвицким, выдержал долгую паузу и повторил многозначительно:

– Вэйэ ду.

И в самом деле, ничего интересного… Хултианин развернул, как выразился фон Корф, красивый и яркий фантик, обнаружил вместо конфеты кусок дерьма, и теперь… Теперь Несвицкий очень хотел бы знать, где сейчас находится доблестный космофлот. И чем занимается.

Космофлот, как выяснилось, в стороне не остался. Космофлот спешил на помощь. Не все корабли орбитальной группировки и не весь ее личный состав, – один космический штурмовик модели СапСан-14У(т), в просторечии «сапсан». С одним пилотом на борту, не знавшим ни слова по-русски…

Какое бы новшество ни было применено против островка и «Цесаревны», на трезианина оно не подействовало, или же подействовало ненадолго.

Атака проходила бесшумно. С выключенными двигателями, – трезианин использовал лишь антигравы и аэродинамические качества «сапсана».

Если учесть, что конструкторское бюро «Сапрыкин и Санаян» проектировало свой штурмовик для боев в безвоздушном пространстве и в самых верхних слоях атмосферы, и аэродинамику тот имел соответствующую, – с теми же шансами на успех можно было попытаться пилотировать кирпич, приделав к нему комариные крылышки…

Трезианин попытался. И у него получилось.

Начало атаки Несвицкий не видел, угол зрения не позволял. Фальшивый Гнейи задрал голову, уставился куда-то в зенит, и его холодное лицо впервые отразило сильные эмоции. Разобраться в них было нелегко, – мимика хултиан, за исключением простейших рефлекторных движений, весьма отличалась от эриданской.

Потом Несвицкий увидел валящийся с неба штурмовик. Тот не летел, и даже на падал, – именно валился, держась вертикально, хвостом вниз. Примерно так движутся самолеты в одной из фаз фигуры высшего пилотажа, именуемой «колокол». Только никто не выполняет «колокол» столь близко от поверхности планеты. А на заатмосферных штурмовиках просто никто не выполняет.

Несвицкий подумал на мгновение, что трезианин почувствовал свой день… Главный и последний. «Сапсан» сейчас рухнет на палубу и взорвется, уничтожив всех, кто на ней находится. Аппарат, доставивший хултианина на «Цесаревну», скорее всего уцелеет, а жаль… Но двойнику Гнейи придет конец. Слабое утешение, но хоть какое-то.

Штурмовик рухнул. И не взорвался. Погасил в последний момент скорость, опустил задранный нос – и буквально втиснулся в промежуток между хултианским аппаратом и кормовой надстройкой. «Сел на носовой платок», как говорят пилоты. Впрочем, такое они говорят о посадочных площадках куда больших размеров… Трезианин, если пользоваться той же аналогией, сел не на носовой платок, – на выдернутую из него ниточку.

«Он решил нас вытащить», – понял Несвицкий.

План трезианина был изначально обречен на провал, хотя бы потому, что оба жандарма не могли даже шевельнуться, не то что вскочить и вскарабкаться в кабину «сапсана». Но своей дерзостью попытка внушала уважение… Даже могла бы сработать, если бы офицеры сохранили подвижность. И если хултиане не имели приказа стрелять на поражение. А если даже имели, вопрос упирался в наличие у них личного стрелкового оружия, посерьезнее того, что висело на портупее главаря, – штурмовик наверняка находился в мертвой зоне любого аналога БЛРК спустившего на палубу аппарата…

В следующий миг трезианин доказал, что в его языке слова «если» и «бы» отсутствуют. Не придуманы.

Одним прыжком он оказался на палубе. Противоперегрузочного костюма на нем не было, и летного комбинезона не было, и вообще ничего не было, кроме гермошлема с болтающимся хоботом воздуховода…

События замелькали. Все происходило разом и одновременно.

Трезианин исчез из вида.

Несвицкий не заметил и даже не почувствовал, как его хватает громадная лапа. Лишь увидел, что палуба стремительно удаляется. А борт «сапсана» приближается, столь же стремительно.

Одновременно вторая лапа схватила Звягинцева – ее Несвицкий на миг увидел.

Одновременно лже-Гнейи шагнул назад, потянулся к кобуре. Хвост трезианина хлестнул его поперек груди. Хултианин упал. Его рука сломалась. Ребра, возможно, тоже.

Несвицкий свалился в кабину оператора БРЛК, как шар в бильярдную лузу. Головой вниз, мимо кресла. И происходившее снаружи больше не видел. Зато слышал…

Одновременно хултиане продемонстрировали, что приказ стрелять у них есть. И личное стрелковое оружие есть тоже.

Звуки мало напоминали выстрелы. Не грохотал взрывающийся порох. Не хлопали системы охлаждения гауссовок, выбрасывая отработанный хладагент. Звуки были воющие, уходящие в ультразвуковую область. Казалось, кто-то балуется с высокоскоростной дрелью, даже не с одной, включая их на долю секунды и выключая.

Звягинцев свалился сверху. Как второй бильярдный шар в ту же лузу. Ногами вниз. В кабине оператора стало крайне тесно. Предписанная Уставом шпора штаб-ротмистра распорола Несвицкому щеку. Ладно хоть размер шпор сократился в разы за века, прошедшие с тех пор, когда жандармы ездили на реальных живых лошадях.

Потом взревел двигатель, заглушив звуки «дрелей». Штурмовик рванулся вертикально вверх. На Несвицкого навалились и перегрузка, и Звягинцев разом, и объединенными усилиями едва не переломили шею. Шпора оставила второй шрам на щеке. Увернуться от нее Несвицкий не мог.

Потом он понял, что Звягинцев ранен. Сверху капала кровь. Капала и раньше, но попадала на мундир, Несвицкий ее не чувствовал. Теперь чужая кровь попадала на лицо, и мешалась со своей, текущей из разодранной щеки. Отодвинуться возможности не было. Пришлось терпеть.

«Сапсан» уже не летел вертикально. И горизонтально не летел, и вообще хоть по какой-то вменяемой траектории. Он метался в небе, как шарик для пинг-понга мечется между столом и двумя ракетками. А Несвицкий болтался в тесной кабине. Вместе с ним болтался Звягинцев. И шпоры на его каблуках болтались тоже.

В какой-то момент Несвицкий понял, что может двигаться. И немедленно попытался совершить маневр, именуемый моряками «оверкиль». Вернее, оверкиль он уже совершил до того, а сейчас пытался вернуться в нормальное положение.

Звягинцев не шевелился. Вообще не подавал признаков жизни.

Зато снаружи, за бронефонарем, жизнь кипела. Била ключем. А еще – била лазерными лучами, и гаусс-разрядами, и взрывами ракет. Ожили дивизионы на острове, или же это хултиане обрушили на штурмовик все, что имели, Несвицкий не знал.

Трезианин по имени Ю-семь не оставался в стороне от праздника жизни. Несколько раз штурмовик вздрагивал, содрогался, выпуская ракеты. Наверное, нашлось дело и лазерным пушкам.

После долгих стараний Несвицкий сумел перевернуться и расположился в кресле. Тут же вылетел из него, ударился лбом о фонарь, шлепнулся обратно. Пристегнулся ремнем, одним из нескольких, свисавших с кресла, и наверняка пристегнулся неправильно, перепутав гнезда, но разбираться было недосуг.

Звягинцев ни в кресле, ни в ремне не нуждался. Звягинцев умер. Возможно, он попал в кабину уже мертвым. Несвицкий зафиксировал его сбоку, как сумел, затолкав между креслом и бортом. И попытался понять, что происходит.

Понять было трудно. За фонарем мелькало то алое небо, то розовое море. На мгновение Несвицкий увидел силуэт чужого самолета, или заатмосферника, – никогда раньше не виданный, с острыми серповидными крыльями, загнутыми не назад, а вперед.

Тотчас же чужак исчез, как и не было. А остров и «Цесаревну» Несвицкий не смог разглядеть, как ни старался. Воздушный бой шел в стороне от них.

Перед ним был пульт управления ракетно-лазерным комплексом, и даже штурвал имелся, – на тот случай, если с первым пилотом что-либо стрясется. Но ничего не работало. На моделях штурмовиков с индексом (т) все управление замкнуто на пилота. Трезианам помощь в бою не нужна.

Гермошлем – в специальном зажиме, слева. Обычный, круглый, рассчитан на человека… Ну да, здесь же летал фон Корф… Надел – в наушниках мертвая тишина. А пообщаться с трезианином хотелось все сильнее. Штурмовик, похоже, вышел из боя, воздушные выкрутасы прекратились, сменились движением по прямой.

Шлейф! Как он мог забыть… где он тут у них… ага…

Несвицкий состыковал разъемы и тут же услышал в наушниках тяжелое дыхание трезианина. И первым делом сообщил:

– Je suis en vie![5]5
  Я жив!


[Закрыть]

– J’ai tué… prenez le contrôle…[6]6
  Я убит, принимай управление.


[Закрыть] – произнес трезианин.

Это были его первые слова, услышанные Несвицким. И, как выяснилось, последние.

На пульте зажглись индикаторы и два небольших экрана. Стрелки приборов пришли в движение. Дыхание в наушниках продолжалось еще несколько секунд, потом смолкло. Словно трезианин дождался, когда сможет передать вахту, – после чего спокойно и осознанно умер.

Возможно, все так и произошло. Смерть для трезиан – важнейшее событие, на самотек его бросать нельзя.

Несвицкий и рад был бы prendre le contróle, – но пилотировать он не умел. Хотя система управления в его кабине как раз и предназначалась для дилетантов – штурвал и самый минимум приборов, тумблеров и кнопок. Штурману и стрелку высший пилотаж ни к чему. Их дело – дотянуть до базы в случае гибели первого пилота. И совершить посадку.

Но разобраться на лету даже в этом упрощенном хозяйстве надежды мало. Сейчас штурмовиком управляет автопилот – поддерживает последний заданный курс и высоту. Но куда тот курс проложен, знают лишь боги трезианского пантеона, пирующие сейчас с новопреставленным Ю-седьмым…

Делать нечего, пришлось разбираться. Слева от штурвала замигала красная клавиша. В такт миганию в гермошлеме звучал громкий зуммер. «Сапсан» о чем-то докладывал своему случайному командиру, о чем-то предупреждал, требовал каких-то действий…

Несвицкий надавил мигавшую красную клавишу, от души надеясь, что не активизировал катапульту… Обошлось. Клавиша погасла. А на одном из экранов сменилось изображение, или же масштаб изображения. Появились три красные точки – и теперь уже они подмигивали в такт зуммеру, так и не замолкшему.

Появилось нехорошее подозрение: три точки – это три вражеских истребителя, повисшие на хвосте. Беда… Он-то надеялся не сесть – хотя бы приводниться у берега, на мелководье. Теперь смысла нет. Не собьют в воздухе, так расстреляют приводнившегося…

Но, может быть, он неправильно истолковал эти точки? Несвицкий оглянулся, пошарил взглядом по небу, но никаких преследователей не увидел, пошарил еще… Нет, никого. Хотя, если идут на меньшей высоте, чем штурмовик, визуально их не засечь…

Он вновь повернулся вперед и увидел остров. Совсем рядом. Остров был огромный, настоящая гора, закрывшая весь горизонт.

Откуда он взялся? Только что не было… Почему молчал радар? Почему бортовой компьютер, обязанный оберегать пилота от подобных казусов, не подал сигнал на автопилот, не отклонил курс, облетая препятствие?

Остров стремительно приближался. Искать ответы на риторические вопросы было некогда. Происходи дело за рулем наземного транспорта, Несвицкий уже давил бы на тормоз. На штурмовике тормозов нет. А разбираться, как сбрасывать тягу и тормозить закрылками, не было времени. И он сделал единственное, что мог, – потянул штурвал в сторону: отвернуть, разминуться с выросшей из моря смертью.

Поздно, не успеть. Слишком велик радиус поворота… Несвицкий не нуждался в консультациях с оплошавшим борткомпьютером, чтобы понять: полет «сапсана» завершится вон там, на поросшем деревьями склоне горы. И его жизнь тоже завершится.

Он напрасно винил бортовой компьютер. Тот работал, как положено. Как запрограммировали, так и работал. Но какой же программист предвидит, что остров, коему надлежит отражать сигналы радара за многие километры, внезапно вынырнет из невидимости в секундах подлетного времени?

Тем не менее, когда остров обнаружился, бортовой компьютер сработал идеально: гораздо быстрее Несвицкого просчитал все возможные траектории движения, любая из которых завершалась столкновением с преградой и гибелью летательного аппарата. После чего выдал последовательность команд, спасающую жизнь экипажа.

Сработали пироножи – тонкие нити пластичной взрывчатки, проложенные по периметру фонарей из бронестекла. В следующий миг фонари сорвало набегающим потоком воздуха. И тут же сработали пороховые пиропатроны, швырнув по направляющим рельсам кресла с мертвым трезианином и живым Несвицким. Мертвый Звягинцев остался в кабине.

Процесс спасения занял менее половины секунды. Компьютер теперь мог расслабиться, спокойно дожидаясь столкновения. Или спеть песню смерти, готовясь к встрече в компьютерном раю с тенями предков, до первопращура ЭНИАКа включительно. Но он не был на то запрограммирован и до конца продолжил трудиться: получал от датчиков сотни различных параметров полета, окружающей обстановки и технического состояния «сапсана», и сводил их воедино, преобразовывал в удобную для восприятия человеческим глазом и мозгом форму, и отражал на экранах, индикаторах и циферблатах, – словно мертвый штаб-ротмистр Викентий Звягинцев и впрямь в том нуждался… Потом полет завершился и компьютер перестал быть.

А его превосходительство генерал-майор Несвицкий медленно опускался к водам лагуны в кресле, поддерживаемом гравишютом, и размышлял над весьма волновавшим его вопросом: заполучил ли он осложненный компрессионный перелом позвоночника, – и, как следствие, обречен ли провести остаток жизни неподвижно и горизонтально?

Или же катапультирование без противоперегрузочного костюма обернулось чем-то менее серьезным? И жизнь в корсете, курс правильно подобранных препаратов и усердные занятия лечебной физкультурой превратят его в почти полноценного члена общества, в инвалида всего лишь второй группы?

Кресло без плеска опустилось в воду. Глубина была по колено, а вода холодная для летнего времени… Ноги холод почувствовали, и это обнадеживало, по крайней мере растительная жизнь уже не грозила.

Он попробовал расстегнуть ремень, получилось, руки слушались. Попробовал встать, – и тоже получилось.

Попробовал шагнуть, – вторая группа инвалидности умерила свои амбиции, признала неправоту и согласилась, что на деле она всего лишь третья… Потом густо покраснела и позволила считать себя неделей домашнего постельного режима… ну хорошо, тремя днями… или хотя бы деньком…

Покончив с ревизией внутренних проблем, Несвицкий занялся внешними.

Никаких звуков, свидетельствующих о подлете хултианских истребителей, с неба не доносилось.

Столб дыма, поднимавшийся над местом падения «сапсана», ослабел и сменил черную окраску на беловато-серую… Очевидно, системы пожаротушения уцелели и исправно делали свое дело.

И даже долгая робинзонада на необитаемом острове не грозила, ввиду его обитаемости: с другой стороны лагуны стоял у берега небольшой роторный парусник, на вид вполне исправный. Возможно, тот самый, что они видели вчера на подлете… Вернуться проблемы не составит, запас хода у этих суденышек ничем не ограничен.

Шагая вдоль кромки берега к роторнику, он думал, что больно уж удачно все складывается, один к одному: начиная с пилота-трезианина, столь вовремя оставленного фон Корфом, и заканчивая этим парусником, как специально здесь поджидавшим вице-губернатора…

Не к добру. Несвицкий не любил, когда удачи – случайные, незаслуженные – идут косяком, или как там еще удачи бродят. Потому что по их, удач, натоптанному следу может двинуться весьма неприятное пушное животное по имени…

– Стоять! Не двигаться! – прозвучал юный, но весьма решительный голос.

Несвицкий медленно, без резких движений, повернулся в ту сторону. И увидел пистолет-пулемет, нацеленный ему в голову.

Ну вот и он… Привет, пушистый.

За рукоять оружия двумя руками держался молодой человек. Весьма даже молодой, едва ли минуло более пятнадцати сидерических лет после его рождения.

Но участь Несвицкого не сделалась более завидной по причине юности его оппонента. Скорее, наоборот.

Нажать на спуск может и ребенок, если взглянуть на процесс с физической точки зрения. Если же взглянуть с моральной, то все много хуже… Несвицкий насмотрелся за годы, проведенные на Петербурге, звавшемся тогда Марэленом, на таких вот пятнадцатилетних… С яслей, с первых мультиков и книжек-раскрасок впитавших убеждение, что имперец – не человек, а некое хнотическое чудовище, порождение буржуазного ада. Мальчиков и девочек трудно подбить на убийство себе подобных. Но юность жаждет подвигов. И уничтожение хнотических чудовищ, грозящих жизни и счастью, прекрасно удовлетворяет эту жажду…

– Руки подними, гнида имперская! – крикнул юный борец с чудовищами. – Лерка, веревку тащи быстрее!

Это он напрасно… В Стального Пса, если уж прицелился, надо сразу стрелять. Так оно благоразумнее и безопаснее. А уж подходить вплотную с веревкой и вовсе недальновидно.

Затем Несвицкий понял, отчего речь зашла о веревке… Разглядел флажок на магазине пистолета– пулемета, поднятый вверх. Юный инсургент и рад бы изрешетить гниду имперскую, да нечем.

Ну вот и представляется удобный случай реализовать на отдельно взятом острове все директивы светлейшего князя Горчакова, касающиеся борьбы с подпольем: не спешить, не торопиться, действовать в основном пропагандой и агитацией, вернуть как можно больше людей к мирной жизни…

Несвицкий может – раз уж у местного подполья так худо с патронами – не спешить и не торопиться. И будет действовать пропагандой и агитацией. И вернет к мирной жизни и владельца пистолета-пулемета, и Лерку, спешащую за веревкой, и прочих, кто тут еще окажется…

– Руки вверх, я сказал!!!

Несвицкий решил не расстраивать объект своей будущей агитации. А то сообразит, что блеф раскусили, – и лови его потом по всему острову.

Он поднял руки.

Но подумал, что пропаганду начнет с демонстрации приема, выбивающего оружие.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ