Текст книги "Царь живых"

Глава 9.

Окрестности Пармы. Вечер.

В лесотундре полным-полно грибов. В средней полосе их, появляющихся в июне, зовут колосовиками. Здесь ничего не колосится – со времен Никиты Сергеевича, свято убежденного, что и на мерзлоте должна расти кукуруза. Но грибов – много.

Привыкая к питерской жизни, Иван мимолетно удивлялся, что грибы там ездятискать. В парму (в ту, что с маленькой буквы) грибы ходятсобирать. Чувствуете разницу? Грибов здесь немеряно – зеленый мох усеян белыми пятнышками. В средней полосе похожие, но с коричневыми шляпками, грибы зовут подберезовиками. Здесь в основном елки – но белоголовым подберезовикам, на это, похоже, наплевать…

А Ивану наплевать на грибы.

Он сидит под невысокой елью, мягкая моховая кочка подается под телом лучше самого комфортного кресла. Рядом – оружие Стражей. Когда надо, оно легко покидает левую ладонь.

Ну и как на него настраиваться? Как дать ему настроиться на себя?

Иван не знает – сидит и смотрит. Смотрит на кинжал. На оружие Стражей. Память Ивана – память не ума, память предков, память крови – тянется, пытается пробиться в сознание вереницей смутных образов – но пока он не понимает их. Пока.

У оружия Стражей тоже есть память – примитивная, рудиментарная память металла. Оружие помнит немногое – чьи глаза могут увидеть его. И чьи руки взять… А еще крохотный серебряный кинжал помнит пронзившую его вспышку боли и яростной силы – пронзившую в тот момент, когда погиб в самоуничтожающем пламени его брат-близнец – другое оружие Стражей.

Другой Меч Господень.

* * *

Москва – Вена – Гедонье – Парма. Тридцать лет назад.

Шила в мешке не утаишь. Наземного ядерного испытания, недавно запрещенного конвенцией – тоже. Западные агентства и радиостанции заходились истеричным лаем, обвиняя коварных коммунистов-клятвопреступников во всех смертных грехах.

МАГАТЭ[21]21
  МАГАТЭ – международное агентство по атомной энергии. Образованная в 1957 г. специализированная организация ООН со штаб-квартирой в Вене.


[Закрыть] было гораздо сдержаннее, тон прозвучавшего в Вене заявления оказался мягок: ребята, да признайте вы, что случилось что-то нештатное, мы вас слегка пожурим – и дело с концом. МАГАТЭ всегда уважало Советский Союз – до Чернобыля, по крайней мере…

ТАСС отбивалось, как могло и умело – обвиняя во всем буржуазных инсинуаторов и непонятный каприз природы – землетрясение на Полярном Урале. Дескать, земная мантия тряхнула стариной, вспомнив, как давным-давно рожала в муках Уральский хребет…

Впрочем, вся риторика ТАСС была направлена вовне границ Союза – внутри коротенькое, на десяток строк, и никем не замеченное заявление прозвучало лишь спустя три недели после происшествия… Никто не обратил внимания: ну землетрясение, ну эпицентр в необычном месте, ну сколько-то там баллов по какой-то там шкале – ну и что? Ни жертв, ни разрушений нет.

Но посвященные люди в посвященных конторах не верили сказочке о землетрясении – сами ее и сочинили. Посвященные ломали голову и заставляли непосвященных рыть носом землю. Никому не понравится такая нештатная ситуация – когда пусть у черта на куличках, пусть в безлюдной лесотундре – взрывается не пойми что неизвестного происхождения мощностью почти в мегатонну. Где в следующий раз такое ЧП стрясется?

Вертолеты прочесывали парму частым гребнем – не то что ни одного неисследованного квадратного километра – ни одного пропущенного гектара не осталось. Счетчики Гейгера молчали – мертво. Посвященные недоуменно сошлись на том, что байка с землетрясением нежданно угодила в десятку. Пригласили инспекторов МАГАТЭ – пускай тоже поищут и подивятся…

…Одинокую фигуру, сначала ползущую, потом бредущую по лесотундре, с вертолетов не заметили. А заметив – не обратили бы внимания. Охотник, кому еще. Зеки по снегу в бега не подаются, ждут “зеленого прокурора”.

К окраине Пармы Гедеон вышел спустя почти месяц после странного землетрясения. После запрещенного конвенцией наземного ядерного взрыва. После попытки Прорыва. Прорыва, остановленного им в одиночку, ценой гибели Меча Господня и собственной жесточайшей амнезии… И не только амнезии.

Был старец страшно обожжен и одновременно обморожен. Половина костей сломана – а крови Гедеон потерял больше половины. И – не помнил о себе и вообще обо всем ничего. Вспомнил спустя пару недель лишь собственное имя. Прежнее имя, стародавнее, носимое когда-то в миру. Мирское имя старца Гедеона было Гавриил.

В Парме его прозвали Гаврилычем.

* * *

Парма. Ночь.

Марья корчится на полу. Пытается встать, ничего не получается.

Грязный мужчина мастерски владеет этим ударом, он отрабатывал его много лет. Обездвижить, оставив в сознании. И раньше времени не убить – мужчина не очень любит совокупляться с остывающими трупами… Но сегодня он послан за другим.

Ночь – светлая как день. Река. Обмякшее тельце на днище моторки. Царя Живых убить нельзя, можно связать маленького мальчика. Широкий скотч пронзительно трещит – как натянутая кожа барабана под штыком…

Ревет изношенный “Вихрь” – он стар, но не сломается – его достанет на долгий путь.

Лодка летит по Кулому.

* * *

Степь. Граница. Рассвет.

Последний урок – урок перед боем.

Степь пахнет пожаром. Горит далеко, на другом берегу реки – но ветер дует оттуда. И доносит гарь, и стонущую под копытами степь, и звон оружия, и далекий зов трубы.

Они – на этом берегу. Вместе. Пока еще – вместе.

… Ну что, господа кадеты… Что знал и умел – тому вас научил. Дальше – сами, братья-Воины. Пора прощаться.

Что? Не закончил про Ивана и Адель? Добились они своего или погибли?

Вот так… Вот так и бывает. Учишь, учишь… Думаешь – Воин, а он все кадет… Да не умирают Воины! И не погибают! Даже павшие… Они Побеждают.

И вы идете – Победить. Или Пасть. Но тогда – то и другое сразу.

А я?

Я пока остаюсь… Сами видели – опять целый эшелон желторотых. Нельзя их сразу – в огонь… Убьют.

Но, братья-Воины, никто не думает, что я тихо умру в обнимку с уткой, клизмой и капельницей? Никто… Воины так не думают. Ни о себе, ни о других Воинах…

Труба еще позовет.

А про Адель и Ивана я вам сейчас доскажу. Коротко, по-военному.

Но сначала – попрощаемся.

Чтобы труба не застала врасплох.

Хайле, братья-Воины!

И никогда не говорите: Победа или смерть!

Только Победа!

* * *

Степь.

Эскадрон на рысях входил в обмелевшую, узкую по летнему времени реку. Последние кони еще не замочили подков, а передние шеренги уже поднимались на пологий берег.

На тот берег.

Он – остался на этом.

Звонко пел корнет-а-пистон, и река бурлила под копытами, и капли воды, разлетаясь в стороны, – казались алмазами в лучах рассветного солнца.

Еще один алмаз упал на пожелтевший ковыль – на этом берегу. Одинокая слеза. Воины плачут так. Иногда. Редко…

А про Ивана и Адель он кадетам досказал.

Коротко.

По-военному.

* * *

Парма. Утро.

Рассвета нет – солнце не исчезало, лишь наполовину окунулось в лесотундру – а сейчас вынырнуло обратно… Настройка закончилась – в какой-то момент Иван понял, что может делать оружием все – и оно ему подчинится.

…Иван идет по улице поселка. Где сейчас Адель, он не знает. К Царю (к мальчику Андрюше?) Иван хочет сходить в одиночку.

Поселок пуст и кажется мертвым, но Ивану не надо спрашивать дорогу – он помнит дом на берегу, проходя мимо которого Саня Сорин замолкал на полуслове. Чуть покосившийся дом из серых бревен. Совсем рядом. Иван идет туда уверенным шагом – и замирает.

Навстречу – Наташка.

Он ни о чем ее не расспрашивает.

И ни о чем не рассказывает.

Просто они идут к Царю Живых вместе.

К маленькому светловолосому мальчику.

К Андрюше.

* * *

Адель-Лучница ликует. Как никогда близок час торжества ее. Скоро сойдутся в Гедонье, в старой раскольничьей деревушке:

Она.

Царь Живых.

Страж.

И оружие Стража.

Кровь Царя прольется. Или не Царя – если… Если сомнения Стража справедливы. Когда Страж сомневается в чем-то – это серьезно. Это очень серьезно, но… Теперь Адель все равно – сбылось ее Наречение или нет. Потому что теперь она знает – и Даниэль, Третий Всадник, жизнью своей заплатил за это знание. Она знает, кем был Царь Мертвых – до того, как занял свой трон. Сейчас Адель все равно – стал ли его сын – мальчик Андрюша – Царем Живых или нет. Кровь мальчика, пролитая Стражем – именно и только Стражем – в любом случае сделает свое дело.

Сбудется, что предначертано. Страж зряч – и ошибка пятилетней давности не повторится. Страж смотрит ее глазами – он сделает все как надо и не дрогнет рука его. И – самое главное, в чем совсем недавно не могла она признаться даже себе – Стража ведет ее Любовь. Любовь Первой Всадницы, посланной Победить… Победа будет едина – ее и Стража! И един будет их Путь – прекрасный и страшный – до самого своего конца – тоже страшного. Но – прекрасного! Потому что Адель нашла Любовь…

Адель-Лучница ликует.

Час близок.

* * *

Кулом. Утро.

Лодка летит вверх по реке – моторка грязного мужчины.

Все изменилось. Царь Живых уже не связан – сидит на скамейке, смотрит на вцепившегося в рукоять “Вихря” человека с мертвыми глазами. Мертвого человека.

Мальчик наречен Царем Живых. Но мертвыми он тоже может командовать. И он командует: быстрее! Мертвец и его старый мотор стараются. Очень стараются.

Лодка летит вверх по Кулому – к заброшенной раскольничьей деревушке.

К Гедонью.

Глава 10.

Парма.

Иван осторожно опускает Марью на кровать. Наташа делает, что может – но может она немногое. Удар мертвого мужчины – смерть в рассрочку. Губы шевелятся почти беззвучно, Иван низко наклоняется к ним – но понимает все.

Каменеет лицом. Нет никакого Царя Живых. Есть маленький мальчик в лапах человекокрысы. Все вернулось. Борца с вселенским злом из него не получилось и не получится – извини, Адель. Придется заняться знакомым делом. А оружию Стражей на его левой ладони придется заменить карабин “Везерби” – тоже извини, не для этого тебя делали…

Иван идет к берегу Кулома, на ходу выдает инструкцию Наташе. Наташа останется здесь, с Марьей. Он скоро вернется. Все будет в порядке.

Повезло. На берегу лодка-гулянка с мотором – длинная, деревянная, с низкими бортами. На дне снасти – кто-то собирается на рыбалку. Самого рыбака не видно, Иван выкладывает сети и какие-то свертки на береговой песок, берется за шнур стартера – извини, браток, порыбачишь в другой раз. Мне тут срочно поохотиться надо.

Мотор не успел взреветь – сзади крик.

Наташин.

* * *

– Я люблю тебя! – выкрикнула она.

Он обернулся.

Вот и все. Конец всему. Сейчас он скажет, какая я хорошая, или какие у меня красивые глаза, а у меня не красивые глаза, у меня сейчас заплаканные глаза, или он ничего не скажет, и это будет еще хуже, он подойдет и поцелует, или проведет рукой по волосам, или мы снова будем ночью вместе, если доживем до ночи, или, что всего страшнее – он соврет, что любит меня, думая что так лучше…

– А я тебя нет, – сказал Иван. – Извини.

* * *

Усть-Кулом – Гедонье. Месяц назад.

Рыжий конь поднялся на дыбы со свирепым ржанием, передние копыта яростно рассекали воздух – а задних копыт, и ног вообще, не было – конское тело заканчивалось, на манер русалочьего, рыбьим хвостом. Даже скорее не рыбьим – закрученным в спираль хвостом змея, дракона – и жало на конце того хвоста напоминало огромный меч, обращенный для удара туда же, куда и копыта.

Компания именовалась “Кэльпи-авиа” (ее владелец – не знавший чужих языков и произносивший по слогам заковыристо-иностранные слова – обожал такие названия) – гидросамолеты, авиетки, вертолеты, рейсы в дальние поселки и на затерянные в тайге и тундре промыслы. А изображенный на серо-голубом борту вертолета рыжий жеребец с рыбоящерным хвостом, надо думать, и являл из себя пресловутую кэльпи – водяную лошадку кельтских мифов.

– А не слетать-то нам на Кулом, в верховья, а? – раздумчиво спросил Степан Викентьевич Парфёнов, более известный под прозвищем Маркелыч. – Что и как разведаем, может промысел поставим… Места там вольготные… Как думаешь-то, Аполлоша?

Молчаливый пилот вертолета, названный Аполлошей, не стал отвечать на обращенный, по видимости, к нему вопрос. Он не первый год летал с Маркелычем (заодно выполняя обязанности телохранителя и личного врача) – и знал, что на деле это приказ, ясный и недвусмысленный. И требующий немедленного исполнения.

Но сейчас произошло небывалое – пилот медлил, покрытое старыми шрамами и ожогами лицо выражало сомнение. Страшное сомнение. Пилот не стал отвечать, но очень внимательно посмотрел на Парфёнова. Тот кивнул, ничего не добавив. Бездонно-синие глаза на изрезанном морщинами загорелом лице Маркелыча глядели без тени неуверенности. Пилот пожал плечами и полез по приставной алюминиевой лесенке в кабину. Аполлоша, кстати, было прозвищем – пилот носил фамилию Саранчук.

…Летели не над извилистой лентой Кулома и не напрямик – Маркелыч предпочел зайти к Гедонью с северо-востока, дав изрядного крюка над болотистой тундрой. Рисковый мужик, презирающий любые страхи – иногда Маркелыч бывал осторожен до маниакальности. И мог выжидать долгие месяцы, делая вид, что позабыл о своих прежних планах, – выжидать, чтобы нанести стремительный и беспощадный удар.

Сейчас он выжидал пять лет. Пять лет, прошедших после экспедиции Сидельникова. Ничего за эти пять лет не произошло. Ни один Страж не появился в Гедонье – даже слепой, даже забывший все. Не появился пусть и случайно…

Все кончено.

Гедеоновой Стражи больше нет.

Нет Стражи Колодезя.

Долгое, бесконечно долгое служение Парфёна, Маркела, Викентия, Степана, – у него было много имен – подходило к концу. Точнее – входило в новую стадию.

Очень скоро он понесет миру то, что послан нести.

И возьмет с мира то, что послан взять.

Маркелыч улыбался – страшно. Синие глаза горели – еще страшнее. Казалось, достаточно этим глазам глянуть на людей – и они начнут убивать друг друга.

…Все произошло неожиданно. И быстро. Стрелки приборов сошли с ума. Саранчук терзал ручки и тумблеры. Молния ударила в вертолет. Ударила снизу – из идеально-круглого блюдечка тундрового озерца. Маркелыч взвыл. Саранчук вцепился в штурвал. Попытался перевести винт в демпфер… Вторая молния. Тут же – третья. Обломки рухнули в болотистую тундру.

Так пали эти двое – первые из сильных.

Хайле!

Их не искали – здесь. О последнем маршруте Маркелыча не знал никто. Для всех он полетел на Цильму – проведать тамошние промыслы.

… А крошечное тундровое озерцо, выплеснув всю энергию, стало на время самым обычным водоемом – правда, без рыбы и иной живности. На короткое время – до первой случившейся в округе грозы. Двадцать четыре подобных ловушки окружали по широкому периметру Гедеонов Колодезь. Их создатели понятия не имели об авиации, в том числе о боевой – но знали толк в борьбе с Драконами неба. Система ПВО опустевшего Гедонья до сих пор работала надежно…

Впрочем, к северу от Колодезя, на студеных берегах Печорской губы, тоже имелись кое-какие сюрпризы – для зверей, любящих вылезать из моря…

* * *

Синяя Курья. Перекат Ольгин Крест.

Удар. Мотор ревет бешено и впустую.

Иван глушит его, запрокидывает. Не просто срезана шпонка – винт слетел. Камень. Валун. Все, отплавались… Неизбежная на воде случайность. Весел нет. Хозяин лодки не удосужился положить, разгильдяй. Или не успел. Теперь в Парму, тихим ходом. Сплавом…

Нет!!!

Обратно нельзя, Иван знает. Тогда будет плохо. Царь он или не Царь – мальчику будет плохо. Тот урод, что покалечил Марью, шутить не станет. Пополам порву…

Порви, порви…

Но сначала догони.

Думай, Страж.

Лодка скользит вниз по течению. Он опускает руку в Кулом. Бр-р-р…

Тут же переваливается за борт – не оставляя себе времени для раздумий и сомнений. И не подумав – что будет делать на берегу, если доплывет.

Скоро выясняется, что вопрос это риторический. Потому что он не доплывет. Потонет. Утопнет. Булькнется. Сгуляет к Нептуну. Или к Голому Гансу…

Тело крутит судорога, сердце объявляет ультиматум: все, ребята… шабаш… сколько можно? я останавливаюсь! еще пять ударов – и точно останавливаюсь… четыре… три… два…

Но Иван вдруг понимает – что доплывет.

Потому что на берегу появилась Адель.

Она делает все, что может – ее силы вливаются в его ослабевшие руки и ноги, сердце испуганно прикидывается дурочкой: да я что? нельзя пошутить, что ли? уже стучу, стучу…

Ноги у Адель подкашиваются, но она стоит. В ушах колокола и рев драконов. Все ее силы – у Ивана. Хочется оплыть на песок и закрыть глаза. Она стоит.

А он плывет.

Плывет к ней.

И все-таки тонет. Тупой каприз паскудницы-природы. Валун на дне, поток воды. Завихрение. Турбулентность. Короче – водоворот. Иван исчезает.

Секунда.

Вторая.

Третья.

…

Десятая.

Она – с ним.

Она тонет вместе с ним.

Она захлебывается вместе с ним.

Она задыхается – пальцы рвут воротник, забыв, что воротника нет.

Пальцы рвут шею – кровь хлещет.

Она идет к воде.

Она любила его и не спасла.

Она отдала все, что у нее было – и не спасла.

Она сделала все, что могла – и не спасла.

Сейчас она сделает, что не может.

И отдаст – что осталась.

Осталось немногое.

Ее Любовь.

И жизнь.

А не может она – плавать. Не научилась как-то. Да и зачем рожденному летать, на самом деле…

Она идет на воду.

Глаза мечут молнии.

Смерти нет. Есть Победа. И Любовь…

Ангел Гнева идет!!!

Трепещите!!!

Расступайтесь!!!

Вода трепещет…

И покорно расступается.

* * *

Она идет по мокрому песку. Справа и слева – дрожат вертикальные стены воды. На песке – рыбы. Шевелятся, раскрывают рты… И Иван. Он не шевелится.

Адель опускается на колени. Касается холодного лба.

И плачет.

Впервые за свою Вечность – плачет.

Она не умела плакать. А все оказалось просто – достаточно узнать Любовь. И попрать смерть.

Адель-Победительница, прекрасная всадница на белом коне – рыдает как девчонка.

Слезы падают и становятся сапфирами. И мешаются с рубинами – это ее кровь. Кровь из разодранного горла.

Иван открывает глаза.

* * *

Они на берегу.

Она смотрит в его глаза и видит там себя.

И смеется – очень молодо смеется.

Она молода – только что умерла и родилась.

Как ты здесь оказалась? – разлепляет губы Иван.

Она смеется, не может остановиться.

Шла… ха-ха… слышу: ха-ха… кто-то булькает… хи-хи-хи-хи…

Истерика.

Говорят, в таких случаях помогает пощечина.

Иван целует ее.

* * *

Ольгин Крест, чуть позже.

– Тебе надо спешить, Страж. Нам надо спешить. Царь близок к Вратам. Человек, похитивший мальчика – не властен над Царем. Хоть он и мертв – Царь Живых подчинил его своей воле. Цари Живых могут многое, очень многое…

Все это – правда. Значит… Гнаться за взбесившейся человекокрысой не стоит? Надо преследовать Царя? Но как? На чем?

– Я бы и рад спешить… Адель, ты, часом, левитировать не умеешь? Как ты здесь оказалась? Если умеешь – подбрось тут недалеко, до Гедонья…

– А сколько платишь? – смеется она.

– Сговоримся, шеф… Полетели?!

– Я не умею левитировать. Я лишь могу оказаться там, где есть ты. Издалека, из очень далекого далека. Это легко – оказаться там, где тебя ждут. И откуда протягивают руку.

В Гедонье их никто не ждет. Только Царь Живых. Или маленький мальчик Андрюшка.

– Плохи дела…

Дела плохи.

На реке – ни лодки, ни катера.

– Ты не боишься Мертвых, Страж?

Он удивлен вопросом. Он хочет пошутить, что мертвые не кусаются… Но теперь Иван знает – мертвые кусают живых. И он говорит:

– Не боюсь.

– Второй раз спрашиваю я тебя, Страж: ты не боишься оживших Мертвых?

Он понимает, что это ритуал – неведомый ему. И отвечает то же самое.

– И в третий раз спрашиваю я тебя, Страж: ты не боишься своих оживших Мертвых?

Он молчит. Он не готов встретить своих Мертвых. Пока не готов. Ему нечего сказать им.

Где-то поет труба.

Совсем уже близко.

Он говорит:

– Не боюсь.

* * *

Кулом.

Береговой откос. Пять лет назад здесь пристал катер Сани. “Маша– Целка”. Теперь – моторка мертвого мужчины.

Маленький мальчик выпрыгивает на берег.

Мертвый сидит неподвижно. Он выполнил все приказы. Новых нет.

Мальчик легко идет вверх. Вверх по склону.

Сзади хриплое бульканье.

Мальчик оборачивается:

– Не знаю, дяденька… Делай, что хочешь… Только ты хорошо подумай – что же ты хочешь. Это понять не просто, дяденька…

Мальчик поднимается. И уходит.

Мужчина сидит. Думает. Или ему кажется – что думает.

Сидит долго.

Потом разувается.

Достает ружье.

Клацает зубами по дулу. Давит пальцем босой ноги на спуск. Мозги летят к небесам. Зеленые, гнилые – мозги трупа.

Не долетают и падают вниз.

Глава 11.

Кулом. Ольгин Крест.

Адель говорит слова на незнакомом языке.

Страшные слова, запретные слова – до Последнего Дня не должны звучать они. Но звучат здесь, на пустынном берегу.

Воды чуть ниже переката беззвучно раздаются. Посреди реки застывает катер. Когда-то белый с синим – сейчас к этим двум цветам обильно добавился коричневый – от ржавчины. И зеленый – от водорослей. Потоки воды изливаются из разбитых иллюминаторов, из рваных дыр в бортах. Изливаются – и иссякают. Полустертые красные буквы названия: МАША.

Катер Сани Сорина.

Корабль-призрак.

“Маша-Целка”.

“Мария Целеста”.

Иван проглатывает комок в горле.

Комок раздирает горло в кровь.

* * *

Питер – Кулом. Пять лет назад.

Сидельников не был кабинетным интеллигентом-профессором, как сначала подумал о нем Гедеон, ставший просто Гаврилычем. Не был он и маскирующимся под ученого простым мародером, любителем старых икон – как подумал о нем Гаврилыч потом. Он был и тем, и другим – одновременно.

Пожалуй, немного Сидельников старался походить на доктора Индиану Джонса – сорок семь лет, легкая проседь, очки почти без диоптрий, верховая езда, стендовая и пулевая стрельба, черный пояс, вместо знаменитого хлыста – нунчаки. Студентки млели. Аспирантки – тоже. Он, не будь дурак, – пользовался.

Серьезно занимающиеся наукой люди, заслышав его фамилию, морщились – но мимикой и ограничивались, плохого о Сидельникове не говорили. Боялись связываться – был он злопамятен, и – все знали – имел дружков-подружек среди профессуры, ходившей во власть во время первой демволны – и не до конца еще из той власти вычищенных.

На тусовке “Демориала”, посвященной какой-то всеми давно забытой дате, Сидельникову и досталась полупрозрачная папочка с несколькими ксерокопиями старых оперативных документов. Вручившая папочку дама неопределимого возраста страдала логореей и неизлечимыми дефектами речи – но главное он понял. Ему предлагали написать статью о гонениях, коим подвергались бедные верующие в годы тоталитаризма – на примере почти поголовного уничтожения малочисленной секты раскольников-гедеоновцев…

Для виду согласившись, он получил папку в безраздельное пользование. Статью Сидельников писать не собирался ни секунды, заинтересовавшись другим. Два дня назад на его электронный адрес пришло письмо-запрос из-за океана – от посредника, помогавшего Сидельникову сбывать кое-какие раритеты. Серьезные и богатые люди заинтересовались конкретной рукописью семнадцатого века – Книгой Гедеона. И были готовы заплатить за нее хорошие деньги. Вопрос был в одном – где и как искать Книгу… Полупрозрачная папочка, по странному стечению обстоятельств, давала ответ.

Сидельников, расскажи кто ему, в жизни бы не поверил, что и запрос, и папочку с ксерокопиями организовал один и тот же человек – малограмотный северный рыбак, зимой и летом ходивший в кирзачах и в ватнике с обрезанными рукавами (в кармане – спутниковый телефон и визитки с золотым тиснением). Маркелыч не хотел рисковать в главном своем деле. Четверть века назад Гедеонов Колодезь тоже казался пустым и мертвым – но Мечник на рыжем коне видел (не глазами), что осталось от группы прорыва и слышал рассказ ее чудом уцелевшего командира – Саранчука.

Сидельников, расскажи ему кто об этом – в жизни бы не поверил.

Зато другие – давно и с большой тревогой поглядывавшие на безвылазно засевшего на севере Второго Всадника – поверили сразу. И за день до отъезда спешно собранной малочисленной экспедиции к Сидельникову пришла девушка с золотыми волосами и запиской от коллеги, доцента Райзера – коллега просил взять с собой его студентку и зачесть ей поездку, как летнюю практику.

Русскоязычный И. Джонс посмотрел на кандидатку в практикантки – и сразу понял, зачем ориентированный не совсем на девушек Райзер поспешил от нее избавиться – дабы пресечь на корню любые сцены ревности от нынешнего своего томного и пухлогубого аспиранта… Посмотрел – и тут же утонул в бездонных синих глазах, напрочь забыв перезвонить коллеге.

Впрочем, Райзер не мог объявить записку подлогом, а практикантку – самозванкой.

Уже – не мог.

* * *

Кулом. Ольгин Крест. Сейчас.

– А ты?

– Этот путь закрыт для меня, Страж… Ты позовешь меня – из Гедонья. Поспеши, Страж! И… я…

Она не закончила. Впервые Адель-Лучница не закончила изрекаемую мысль. Еще один сапфир упал на прибрежный песок – на радость грядущим геологам.

Иван смотрит на Кулом. На катер. Катер застыл неподвижно, быстрая серая вода Креста обтекает его без буруна, без всплеска. Одежда Ивана еще мокра. Бр-р-р… Но если взять чуть левее, мимо водоворота… Все равно: бр-р-р!!!

Он смотрит на левую ладонь. На оружие Стражей. И идет к воде.

Крик сзади:

– Страж!!

Он оборачивается. Губы Адель-Победительницы дрожат. Бездонно-синие глаза полны слез.

– Я люблю тебя, Страж…

Воин, прошедший тысячу Битв, – Адель, посланная побеждать, – подбегает к нему – совсем как шестнадцатилетняя девчонка подбегает к восемнадцатилетнему пареньку – уходящему победить или пасть…

* * *

Время остановилось.

Звезды погасли.

Горячее остыло.

Холодное нагрелось.

Воды стекли.

Горы сравнялись с равниной.

Жидкое застыло.

Твердое рассыпалось.

Материя собралась в плотный комок.

Вселенная умерла.

И Дух не витал – не было его, и не над чем было витать.

Не было Духа.

Была Любовь.

И – Все Взорвалось!

И бешеные потоки раскаленных частиц плазмы разлетались, и притягиваясь друг к другу, собирались огромными скоплениями, и звезды зажглись, и выбросили из себя потоки чуть менее горячей плазмы, не улетевшей так далеко, стиснутой петлей тяготения, и родились раскаленные шары зародышей планет, и шары эти остывали, твердея, и миллиарды оборотов вокруг звезд были мертвы, и хаотичный бесконечный калейдоскоп атомов породил наконец хитрую и сложную молекулу, способную воспроизвести себя, и процесс пошел, и все более сложные системы хитрых молекул воспроизводили себя, не зная, что уже живы, а потом вдруг узнали, но так же долго жили, не задумываясь: отчего? зачем?, а потом задумались, ломая головы, или где и в чем там еще у них бродили мысли, и исписали тысячи томов, или в чем там они запечатлевали эти мысли, и сломали тысячи копий, или что там у них вместо них было, в спорах о Большом Взрыве (что взорвалось? откуда взялось, дабы взорваться?) или об Акте Творения (кто творил? из чего? и, главное, чем занимался до Акта? одиноко мастурбировал вне времени и пространства?), и не знали, не знали, не знали, что:

Что все для них началось на пустынном берегу Кулома – когда время остановилось.

* * *

Ольгин Крест. Сейчас.

Страж поднялся с песка. И протянул руку Адель.

Музыка родившейся Вселенной рвала уши.

Он сглотнул, прогоняя наваждение.

– Скажи, Адель… Если мальчик… Если Царь погибнет – что тогда? Все закончится? Мы будем жить долго, мирно и счастливо? Чтобы умереть в один день?

Голос ее был полон печали:

– Нет, Страж… Не совсем так. Будет Битва. Явится Он – во всей силе и славе своей, и мы с тобой будем скакать у левого стремени Его, и трубы будут петь, и кровь будет остужать раскалившиеся клинки… И мы падем – вместе и рядом. В один день и час.

Она не лгала. Все так и будет.

Спасибо, Адель… За правду. Счастье бывает страшным. Но… Ладно. Никто и не планировал жить вечно, в конце концов. Битва так Битва. Лучше уж так – под трубу, чем в темном подвале… Или под капельницей.

– Иди, Страж… Иди и призови меня – оттуда. От Врат.

Голос ее был полон Любви.

И он пошел – не оглядываясь.

Лучше не оглядываться, когда впереди такой конец Пути. А позади – любящая и любимая женщина.

Страж пошел к “Марии Целесте”.

По серо-стальной воде Кулома.

Словно посуху.

* * *

Гедонье. Сейчас.

Страшное место.

Все вокруг мертво, и мертво давно – и вместе с тем нет. Бывает и так.

Маленький мальчик идет среди останков деревни. На Севере дерево сохраняется долго, особенно лиственница – условия для гниения неподходящие. Сохраняется – если не вмешается огонь.

Гедонье выжигали, старательно и целенаправленно. Но кое-что уцелело. Мальчик, он же Царь Живых, идет неторопливо… Он что-то ищет.

И скоро найдет.