Текст книги "Палач"

Вот как раз об этом пьяно трепался золотарь:

– Истину говорю – палач фигура важная и… полезная, с какой стороны ни посмотри. Я не про разбойников. Если бы их кости не торчали на колесах у городских ворот, о них бы и не вспомнили. Но помнить надо. Пусть это будет напоминание каждому, кто подходит к городу, – не желай чужого добра и жизни. Великий грех… А кому охота попасть в руки нашего палача? Вы ведь видели его руки? Это да-а-а.

– Вот и скажи, как он тебя… – громко засмеялся могильщик.

Костяшка-Томас уже хотел было сердито стукнуть кулаком по засаленной столешнице, но вдруг улыбнулся и счастливо посмотрел на свои ладони.

– А хоть бы и так. Нет худа без добра. Истину говорят святые отцы. Правду не скрою – как взял он меня за шею и поднял над землей, так, думал, это мой смертный миг. Гадал ли мой отец, да и я сам, что кончусь в руке палача?

– Значит, ваш палач может вот так хватать за шею свободных горожан? – с сомнением в голосе спросил молодой человек, принятый хозяином харчевни за купца. – Вольные же в вашем городе порядки.

Золотарь бросил на молодого гостя мутный взгляд.

– Ты хороший человек… Э-э-э… Как тебя?

Молодой человек усмехнулся.

– Да как и от крещения – Патрик. Ты меня уже третий раз спрашиваешь.

Все засмеялись. А громче всех сам золотарь.

– Крепкое пиво сегодня. Вот только он меня одной рукой к небесам подносил. Если бы двумя, то точно голову оторвал бы.

– Старших нужно слушать и делать то, что приказано, – с усмешкой заметил могильщик Ешка.

– Оно так, – согласился золотарь. – Золотари всегда под палачами были. Но кому же эта куча падали нужна была? Стояла себе, пусть бы и стояла. А то пришел и велел за два дня вывезти ее за город и глубоко закопать. А как? Когда она столько лет наваливалась.

– Так ведь управились за два дня после того, как палач оторвал твои пятки от земли, – вставил свое слово церковник Хайнц. – А и то правда – от этой кучи вонь была, как в аду. Особенно в жару. А так вся улица… Да что улица, весь нижний город вздохнул с облегчением. Ведь не зря вам, золотарям, жители поднесли два кувшина вина и поросенка. И сам бюргермейстер за столько лет пришел посмотреть и слово доброе сказал. Вот если бы еще вычерпать дерьмо из ямы…

Золотарь почесал затылок.

– Да оно при моем отце само уходило. Сейчас не уходит. Этот… в синих одеждах… наш старший, сказал, что нужно посмотреть, что и как. Но после большого дождя.

– Значит, полезная фигура – палач? – поддерживая тему, спросил Патрик.

Костяшка-Томас шмыгнул носом и припал к глиняной кружке. Сделав большой глоток пива, он сплюнул под ноги.

– Два дня последними словами его проклинал. Сколько работы он нам придумал! Только сейчас готов все слова обратно в себя втолкнуть. Вот… – золотарь положил на стол свои ладони и с нежностью на них посмотрел. – Три недели мазал тем жиром, что дал мне палач, и посмотрите. Нет уже на них проклятой заразы.

– Я помню твои руки, золотарь, – сердито засопел церковник. – Их коснулся огонь святого Сильвиана. Значит, так угодно было Господу. Или ты считаешь себя недостойным носить божественные знаки, добрые они или плохие? А видел ли ты благочестивые иконы с образом святого Иова? Покрытый язвами, он и днем и ночью скреб их ножом. А бедный Лазарь, сидящий у дверей дома злого богача со своей собакой, которая лижет его струпья? Бог послал им испытания. И они очистились волею Божьей, ибо вера их была великой. А ты говоришь, тебя жиром очистили! И кто – палач!

– Да не только меня, но и братьев моих. А то ведь как кожа горела! Вспомнить тошно. Мы и молились, и свечи многие ставили. А он велел руки на ночь мыть и тонко намазывать этим лекарством…

– Лекарством? А может, скорее лукавством? От бесов лукавых, – зло прошипел церковник. – Все палачи знаются с миром демонов. Может, и наш городской палач от свиты сатаны. Отцу Вельгусу говорил о дарах палача?

Золотарь побледнел.

– Наверное, по всему городу разнесли молву о снадобье палача, а городскому первосвященнику и словом не обмолвились. Так ведь?

Костяшка припал к кружке пива и начал высасывать ее содержимое мелкими глотками. Затем, отдышавшись, стал совать в беззубый рот комки сыра.

– Молчишь, нечего сказать, – не унимался церковник Хайнц. – О душе нужно думать, а не о грязном ее сосуде – мерзком теле. Тогда благодать снизойдет на каждого и доброе между людьми царствовать будет.

– А что, и от палача добро есть. Как появился он на рыночной площади, так и порядок теперь там. Никто не ворует, не обвешивает, с товарами не обманывает. И народа на прошлом торговище едва не вполовину больше было, – обиженно промолвил золотарь.

Церковник сделал большой глоток пива и нехотя согласился:

– Это так. И в городскую казну он честно пошлину собирает с товара. Но, получив свое от города, отнес ли он хоть мелкую монету на нужды церковные? Нет. И торговцы эти не спешат с дарами в дом Господний. Пуст жертвенник соборный. Демоны между людьми бродят и отворачивают людишек от дел богоугодных. Серебро застит глаза слабых, и не видят они дороги к Богу.

Патрик взболтнул кувшин с пивом и разлил его остатки по кружкам.

– Бог справедлив, он укажет путь даже слепому.

Все согласно кивнули и припали губами к пьянящему напитку.

Поговорив еще какое-то время о всяких пустяках, первым, едва волоча худющие ноги, удалился золотарь. За ним, заслышав три размеренных удара ночного колокола, ушел церковник. Оставшиеся, могильщик и Патрик, потребовали малый кувшин пива и склонили головы друг к другу.

– Все, о чем ты говорил, так и есть, – печально произнес молодой человек. – Бедный городишко, не разгуляешься. Денежек нет ни в городской казне, ни в церковной кружке. Трудно тебе, брат, с нашего ремесла кормиться.

– А мы и остерегаемся сейчас выходить на воровство или разбой. С одной стороны, брать с людишек нечего. С другой… как не стало наемников, так и не хочется привлекать внимание. Это под их разбой можно было тряхнуть купчишку или разорить селянина. Все на них ложилось. Теперь сложнее. Берем по-малому, с большой осторожностью. Да и палач этот на братьев наших страху навел. Только попадись ему в лапы – всех с кровью выдашь. Но что ни говори, а потянулись к городу купчишки. Выждем жирный кусок и ухватим его зубами.

– Мне ждать – время терять. Привет от наших братьев я тебе передал. Рад, что ты и братья наши в добром здравии. Пора и мне в путь. Но перед этим наведаюсь на рыночную площадь. Запасусь в дорогу тем, что руки мои мне заработают. Ведь завтра торговый день. Так?

– Да, большой торговый день. Да и руки твои ловкости великой. Однако же будь осторожен. Не попадись господину в синих одеждах.

Патрик пренебрежительно махнул рукой.

– Через столько городов и городишек прошагали мои ноги! Столько кошелей срезал мой нож с поясов ротозеев. Столько украшений сняли мои гибкие пальцы. Пусть и далее оберегают меня моя удача и воровское счастье. Пока будут деньги и украшения, будем и мы, их справедливые и ловкие собиратели.

Затем Патрик сложил пальцы правой руки в полукруг и сотворил знамение. Могильщик ответил на тайный знак тем же движением и широко улыбнулся.

Могильщик разбудил Патрика еще до восхода. Забившись в дальний угол большого дома Ешко, братья по греховному ремеслу долго шептались, а затем, перекрестившись своим тайным знаком, согласно пожали друг другу руки.

Поворошив очаг, хозяин дома отыскал тлеющий уголек и от него зажег сальную свечу. В тусклом желтом свете могильщик протянул гостю кусок овсяного хлеба и большую чашу молока. Терпеливо подождав, когда Патрик насытится, Ешко вытащил из сундука ворох одежды и положил его перед молодым человеком. Тот вздохнул и отобрал темно-зеленый тапперт, короткие кожаные штаны, а к ним коричневые ба-де-шоссы. Затем выбрал самый просторный из трех гарнашей и, удовлетворенно кивнув, сказал:

– Богатому будут смотреть вслед и завидовать. Нищего будут презирать и следить, чтобы ничего не утащил. А глупого селянского сына, которому все в городе в новинку, примут с усмешкой.

Ешко медленно качал головой, почесывая густую бороду.

– Вот только на ноги у меня ничего нет.

– Ничего. Вымажу грязью свои сапожки. В них мне удобнее. Сам знаешь: руки кормят, ноги спасают.

Могильщик тяжело вздохнул и протянул своему молодому брату по ремеслу четырехгранный стилет.

– Нет, будет мешать. У меня есть более подходящее железо.

Патрик изящно отставил правую руку, и в ней, словно по волшебству, возник странно изогнутый нож с необычайно тонким лезвием.

Утро выдалось прохладным. Но в разрывах облаков, гонимых ленивым ветерком, то и дело проглядывало рыжеватое солнце. Город просыпался, как всегда, громким хлопаньем деревянных ставней, льющимися из окон и дверей помоями, визгом выгнанных на улицу свиней, лаем потревоженных собак и мерным звоном малого колокола Кафедрального собора, зовущего добропорядочных бюргеров на утреннюю воскресную службу.

Хмурые сонные стражники, поднатужившись, распахнули створки городских ворот и тут же обмякли, припав бородами к древкам своих копий. У них еще было немного времени для дремоты перед тем, как у ворот начнут тесниться повозки, двуколки и ручные тележки селян, арендаторов, перекупщиков и купцов, желающих занять удобное место на рыночной площади. Под этот шум и непременную ругань можно было сбросить в ров немного овощей, фруктов, а если повезет, то и скатку домотканого холста. Но только очень осторожно. Кому захочется, чтобы на него указали как на вора? Тогда уж суд быстрый и наказание известное. За малое отсекут руку, за большое затянут на шее петлю, и будешь висеть, пока кости не рассыплются. И хочется легко к рукам прибрать, и рук жалко, а уж куда больше – и самой жизни. Стражники знают и рискуют редко. Хотя им-то что? Они вместе, друг за друга. А если кто-то начнет роптать или, не приведи Господи, в крик зайдется, то могут такого и в ров нечаянно столкнуть, вслед за его гнилыми яблоками или треснувшей головкой капусты.

Эх, люди, людишки… Не способные на большее, смелое, отчаянное. Урвать малое и затолкать это малое в свои гнилые желудки и тем быть счастливыми.

Патрик уже несколько часов сидел в угловой башне и наблюдал, как в городские ворота въезжают повозки сельских торговцев и мелких купчишек. И это его не радовало. Мелкий городишко и мелкие людишки со своим мелочным товаром. Даже стражникам нечем поживиться. Пора идти на север, в богатые города Ганзейского братства.

Предчувствуя скорый обход стражи, молодой человек уже собрался было спуститься по ветхой лестнице, когда из лесной чащи на дорогу выехали три добротные, крытые кожей повозки.

– Это уже что-то, – пробормотал Патрик, чувствуя, как его воровская душа затрепетала в предчувствии наживы.

Он неспешно спустился с башни и, весело насвистывая, побрел за старой открытой повозкой, которую из последних сил тянула низкорослая кобыла. Сбоку от лошади, держа в руках поводья, шел сутулый селянин. Опасаясь городских неожиданностей, он беспрерывно смотрел по сторонам. Накрыв тоненькими ручками корзины с яблоками, на повозке на четвереньках стояла маленькая девочка и так же, как и ее отец, беспокойно вертела головой.

Поймав взгляд девчушки, Патрик подмигнул ей и растянул губы в широкой улыбке, обнажив крупные белые зубы. Хранительница яблок покраснела и попыталась спрятать голову под руку. Но, вспомнив суровые наставления отца, тут же вернулась в прежнюю позу и строго посмотрела на веселого попутчика.

Но тот уже не улыбался и, ускорив шаг, шел рядом с лошадью. Под его широким гарнашем, в потайном мешочке, уже лежало два больших сочных яблока.

Увидев, как на перекрестке узких улиц образовался затор, молодой вор поспешил туда.

Там из ручной тележки зеленщика, колесо которой застряло в яме, скрытой водой, выпали две корзины с мелкими кочанами капусты, покатившимися прямо в уличную грязь. Не желая терпеть убытка, зеленщик, уже почти старик, стал подбирать свое богатство. Но боли в спине – следствие тяжелой работы и старости – доставляли ему ужасные муки всякий раз, когда он нагибался за своей капустой. Он охал и стонал, проклинал и уговаривал свою проклятую спину, но от этого его движения не становились проворнее и только вызывали злые шутки и упреки тех владельцев повозок, которые были вынуждены остановиться из-за него. Никто так и не пришел на помощь старику, то ли не решаясь оставить свои товары, то ли памятуя о правиле – «не поднимай чужого, не расстанешься со своим».

И только Патрик решил помочь несчастному селянину. С шутками и прибаутками он быстро собрал товар зеленщика и, отказавшись от чистосердечно предлагаемого стариком большого кочана капусты, не прощаясь, пошел в сторону рыночной площади.

Нет, он не был сегодня добрее, чем вчера. Просто Патрику надоел этот скучный и нищий город, и он желал как можно скорее закончить свои дела и убраться отсюда к притягательным городам Балтийского побережья. А всякий затор отдаляет то время, когда три повозки под кожаными покрытиями наконец представят свои товары.

Ориентируясь на идущих в одном направлении торговцев и местных жителей, молодой человек очень скоро оказался на желаемой торговой площади.

Как и во многих городах, она была достаточно просторной. К ней вели четыре улицы, разрывая сплошную стену, которую образовывали трехэтажные дома, первые этажи которых обычно предназначались для лавок торговцев и мастеров самого города.

Конечно, сквозь маленькие окна невозможно было рассмотреть товары, предлагаемые для продажи. Да и окна были настолько малы, что в них не протиснулся бы и пятилетний ребенок. Так что ворам этот путь был недоступен. К тому же первые два этажа были выложены из крепкого камня. Ни проломить, ни подкопаться. Оставались широченные двери, – основной источник света в лавке и место особого внимания хозяина и его помощников. Кто-то из них обязательно стоял у входа и, с улыбкой кланяясь проходившим мимо горожанам и гостям города, уважительно приглашал осмотреть товар. Над многими лавками для привлечения покупателей к стене крепились шесты, на которых на утреннем ветерке раскачивались жестяные, кожаные и деревянные трафареты предлагаемых для продажи изделий. Но иногда висели и настоящие башмаки, подковы, мечи, серпы, куски ткани, глиняные и металлические горшки и другие товары, сделанные руками искусных мастеров.

В такие лавки вход для Патрика был нежелательным. Здесь придирчиво осматривали входящего или приглашенного и не спускали глаз с возможного покупателя, опасаясь воровства или порчи. Не зря под цеховыми гербами, нарисованными на крепких дубовых дверях, хозяева незаметно пририсовывали три креста.

А еще сами хозяева или их подмастерья, стоя в дверях, постоянно покрикивали на неуклюжих селян, чтобы те не ставили свои товары ближе чем в пяти шагах от их лавок. Особо возмущались, если торговец оставлял свою впряженную лошадь. Ему тут же предлагали отвести животное на задний двор за малую плату.

Но многие повозки, особенно в центре площади, до конца дня оставались запряженными, что мешало с трудом протискивающимся покупателям осматривать товар. Да и самим продавцам приходилось стоять до первых сумерек, когда завершалась торговля и площадь, с которой постепенно уезжала повозка за повозкой, начинала пустеть.

Для Патрика и его братьев по ремеслу такая неразбериха была на руку. Не успели тебя заприметить, а ты уже за другой повозкой, или присел, или проскользнул под ней. Протянул руку – вот и кружок колбасы, четвертинка хлеба, а то и что посерьезнее.

Но молодой вор ничего не трогал. Он медленно переходил от повозки к повозке, заводил пустые разговоры с селянами, с их женами и дочерьми. Один раз даже купил за медный грош малый кувшин жидкой сметаны и, едва пригубив, отдал его двум нищим – старику и старухе. Хотелось пива, а лучше вина. Но старая заповедь истинного вора препятствовала этому расслабляющему действию. Да и заинтересовавшие его повозки, пробив себе дорогу, уже успели сбросить кожаный верх и представили свой товар.

А товара было много, причем довольно разнообразного. Стоящие на повозках крепкие парни без устали вытаскивали и протягивали толпящимся внизу то лисью шкуру, то скатку английского сукна, то фламандские кружева, то короткий меч в кожаных с серебром ножнах, а то и золотые украшения. А были еще горшочки с густым медом, деревянные бочонки с хмельным вином, странная птица с красивыми переливающимися перьями и многое такое, что заставляло мужчин присвистывать от удивления, а женщин – восторженно ахать.

Патрик огляделся и увидел под одной из немногих глухих стен сложенные в небольшую пирамиду короткие бревна. Он тут же вскарабкался наверх и удобно устроился. Отсюда ему были хорошо видны все три интересующие его повозки и даже слышны уговоры купцов и ответы тех, к кому они обращались.

А еще молодой вор примерно на той же высоте, на которой восседал он сам, заметил господина в синих одеждах, о котором было столько сказано в харчевне за кружкой пива. По-видимому, палач появился недавно. Во всяком случае, Патрик не видел его раньше, хотя трижды обошел площадь по кругу.

Скрестив руки на могучей груди, палач стоял на деревянном возвышении в центре площади, а за его спиной угрожающе возвышался позорный столб. В черное от времени дерево на разной высоте были вогнаны такого же цвета толстые железные кольца.

Легкий ветер раскачивал полы его просторного синего плаща, но ничего не мог поделать с низко опущенным на лицо капюшоном. Было странно и непонятно, почему тот, кому было поручено столько трудов и забот на рыночной площади, стоял неподвижно, как и деревянный столб за его спиной. Не поворачиваясь, не оглядываясь, казалось, совсем ничем не интересуясь… Неужели он думал, а скорее всего, именно так и было, что вид позорного столба и того, кому отдают на растерзание виновного, вселяют в души людишек трепет и страх перед возможностью пасть в грех вольный или невольный?

Неужели, завидев страшилище, торговцы перестанут обманывать покупателя, обвешивать, обмерять его, всучивать вместо хороших плодов гнилые, клясться, что дешевле и лучше товара еще не было и не будет? Уж куда страшнее цеховые правила, запрещающие мастерам и их подмастерьям все эти подлости. Но без них ни один день не обходится.

То же самое и с покупателем. Вряд ли он устрашится погреть душу стертой монетой, обсчетом и сбиванием цен с помощью угрозы в адрес забитого селянина.

Так было и так будет. Всегда.

Патрик согласился сам с собою и даже весело подмигнул одеревеневшему палачу.

Но в следующее мгновение ему уже не было дел до господина в синих одеждах. Чем-то купцы на трех повозках угодили покупателю, и молодой вор увидел несколько рук, в которых тускнело желаемое серебро. Продажа состоялась.

Патрик скатился с бревен и юркнул в толпу, сгрудившуюся у богатых купеческих повозок.

Здесь торговля шла бойко. Соблазнившись замечательным товаром, богатые бюргеры Витинбурга, завидуя друг другу и выставляя себя напоказ, уже покупали вещи, которые при других обстоятельствах не приобрели бы, зная цену каждого добытого трудом гроша. Но, поддавшись общему настроению, рассудительные горожане под умоляющим взором своих жен и дочерей развязывали поясные кошели и отсчитывали серебро, а некоторые – и золото.

Патрик сразу же приметил толстого седобородого бюргера в добротной одежде, который добродушно переругивался со своей тощей дочерью. Его рука подрагивала на большом кожаном кошеле, и было видно, что очень скоро он поддастся на уговоры своего дитя.

Медлить было нельзя.

Оглянувшись, Патрик заметил приближающегося на шум бойкой торговли длинного и тощего разносчика. На его костлявых плечах лежала деревянная рама, к которой во многих местах были привязаны двуушные кувшины.

«Ты-то мне и нужен», – тихо, сквозь зубы, процедил молодой вор и, дождавшись, когда разносчик поравнялся с отцом и дочерью, легонько подтолкнул его в спину.

Рама съехала с плеч разносчика, и тот, еще ничего не поняв, завертелся на месте, пытаясь ее удержать. Но многие кувшины качнулись из стороны в сторону, стягивая деревяшку к горлу парня. Две глиняные емкости, висевшие на самых длинных веревках, ударились друг о друга и разлетелись на куски. И тут же седобородого бюргера окатило высвободившимся пивом, залило его выпуклый живот и остроконечные красные пулены.

Раздался первый смешок, очень быстро переросший в громогласный смех.

Бюргер побагровел и схватил тощего разносчика за плечо. От этого рама совсем соскочила с плеч, и кувшины, соприкасаясь, раскололись один за другим. Шипящее пиво брызгами разлетелось во все стороны, замочив ноги многих смеющихся. Толпа через мгновение разразилась руганью и проклятиями. Двое молодых горожан схватили разносчика за руки и бросили его в площадную грязь. На него поспешил наброситься и седобородый бюргер. Но неожиданно для себя он сам оказался в грязи. Над ним, заходясь в крике, кружились люди.

Разносчик оказался очень ловким и, бросив свой нарамник, на четвереньках уполз под повозки. Оставшись без виновного, толпа быстро успокоилась.

Огорченно осмотрев свою испорченную вонючей грязью одежду, бюргер стал подниматься. Его тут же под плечи подхватил молодой парень и с необычной для его худощавого тела силой поставил седобородого на ноги. Не успел бюргер поблагодарить своего доброго помощника, как тот уже затерялся за спинами затихающей толпы.

Патрик был доволен. В тайном мешочке на груди уже лежал срезанный его замечательным ножом увесистый кошель. Он не мог взглянуть на его содержимое, но вес украденного веселил душу. Даже привычная при таком деле дрожь в ногах очень быстро прошла. На губах заиграла улыбка. Можно было уходить. Но молодая кровь бурлила в нем, окрыляла и делала беззаботным.

Ему было весело. На груди вора в несколько мгновений оказался кружок колбасы и небольшой хлебец. «Вот и в дороге будет веселее», – потешался молодой вор. Оглянувшись на суетящийся рынок, Патрик уже готов был уйти, но его взгляд упал на неподвижно стоящего господина в синих одеждах.

Веселая мысль мелькнула в его голове, и, поддавшись ей, молодой вор направился к позорному столбу.

Подойдя вплотную к помосту, Патрик склонил голову на плечо и попытался заглянуть под капюшон. Но синяя ткань была очень низко опущена, и он так и не увидел выражения лица местного палача.

Парень отошел на несколько шагов, но и оттуда ничего не разглядел. Шмыгнув носом, молодой вор круто повернулся и неспешным шагом покинул площадь. Насвистывая веселую песенку пастушка, Патрик миновал несколько улиц и направился к кладбищу, чтобы попрощаться с могильщиком Ешко. Завернув за угол низенького дома, он уже готов был увидеть старую часовню и почерневшие кресты могил, но…

Не успев замедлить шаг, Патрик с ходу уткнулся лицом в широкую грудь… господина в синих одеждах. Застыв от ужасной неожиданности, молодой вор глухо замычал и почувствовал, как слабеют ноги.

А палач, взявшись обеими руками за гарнаш, легко рванул его в стороны. Домотканое полотно разорвалось посередине, обнажив висящий на шее заветный мешочек. Патрик зарычал, и его правая рука, до боли сжимая нож, устремилась к шее этого страшного человека. В тот же момент она была перехвачена огромной ладонью палача. Еще миг – и молодой вор дико закричал. Он вдруг упал лицом в землю, а его правая рука оказалась высоко на отлете в крепком захвате железных пальцев господина в синих одеждах.

Палач оттолкнул Патрика, и тот с силой ударился о россыпь камней. В левой руке его обидчика остался сорванный мешочек со всей добычей этого веселого дня. Господин в синих одеждах просунул руку в хитро устроенный воровской кармашек и неторопливо извлек и положил на грудь перевернувшегося Патрика хлеб, колбасу, два яблока и кошель с монетами. Сюда же палач добавил острейший нож, который едва не вонзился в его шею.

– Вор, – глухо промолвил он и сбросил с головы капюшон. – Тебе очень хотелось взглянуть в лицо палача? Что ж, смотри. Твое любопытство тебя погубило. И мне было любопытно, почему у селянина такие добротные сапоги. И почему его руки не раздавлены тяжелой работой, а белы и нежны, как у сказочных принцесс. Уже завтра я отрублю тебе правую руку. Но это в том случае, если судья Перкель пожалеет для тебя веревку.

Горячая волна прошла по телу молодого вора. Он бывал во многих опасных переделках и всегда находил способ спасти свои тело и душу. Но сейчас, глядя в звероподобное лицо палача, он ничего не мог придумать. И еще боль, чудовищная боль в вывихнутом правом плече.

Неспешно собрав добычу в воровской мешочек, господин в синих одеждах взял Патрика одной рукой за шею и легко, как ребенка, поднял.

Затем он велел вору идти впереди себя, совсем не беспокоясь о том, что тот может броситься наутек. Из-за боли, что огнем терзала плечо вора, каждый шаг давался ему с трудом.

Медленно пройдя несколько десятков шагов, вор грустно вздохнул и как можно жалостливее произнес:

– Господи, вразуми судью Перкеля и напомни ему, что некоторые доктора канонического права оправдывают необходимостью даже воровство. «Если кто-либо украдет по необходимости что-то из пищи, питья или одежды по причине голода, жажды или холода, совершает ли он в действительности кражу? Нет, он не совершает ни кражи, ни греха…»

– «…если речь идет о действительно необходимом», – закончил за него палач и усмехнулся.

Патрик обернулся и, с изумлением посмотрев на странного господина в синих одеждах, неожиданно для себя рассмеялся:

– Наверное, мне будет интересно на эшафоте с палачом, знающим строки из книги «Свода» самого Раймунда де Пеньяфорта.

– И мне будет забавно повозиться с вором, имеющим университетское образование, – выдавил улыбку палач Гудо. – Можно понять голодного, укравшего хлеб, но серебро… Нет. Стремиться раздобыть себе большее – это грех гордыни, superbia, одна из самых тяжких разновидностей греха.

– Ого! – морщась от боли, присвистнул молодой вор. – Из какого университета вылетают воры, мне известно. Но какой из них готовит к ремеслу палача, ума не приложу.

– Есть такой, – печально выдохнул воспитанник подземелья Правды. – Воли моей в этом нет. Так судьбе было угодно.

– Вот и моя судьба сбросила меня с дубовых скамеек правоведения и толкнула на печальный путь «легкой жатвы». А ведь не доведи епископ Мюнстера моего отца до разорения и скорой смерти, из меня мог бы получиться судья.

– Епископ Мюнстера? – глухо спросил палач.

– Он самый. Поговаривают, что он вот-вот отправится в ад…

– Там ему и место, – прошептал Гудо и громко велел:

– Стой. Сегодня Господь к тебе милостив. Я дам тебе возможность искупить грех. Ты вернешь все, что украл. Да так, чтобы никто ни о чем не догадался.

– Нужно поспешить. Но мое плечо…

– Шесть месяцев ты будешь искупать свой грех, выполняя ту работу, на которую я укажу. Если надумаешь обмануть и сбежать, знай – разыщу и отрублю обе руки выше локтей. Через шесть месяцев ты сам решишь, как тебе дальше жить. Но если попадешь ко мне по воровству еще раз, муки твои будут страшнее адских. Давай руку…

Патрик с опаской протянул искалеченную руку и закрыл глаза. Резкая боль пронзила все тело. От этой боли он на несколько мгновений провалился в беспамятство. А когда открыл глаза, то почувствовал, как его ослабевшее тело поддерживает палач. Боль в плече стала утихать, и от этого на его полноватых губах заиграла улыбка.

– Воры говорят, что тот, кто обнялся с палачом, остался жить и не стал калекой, будет жить долго.

Гудо посмотрел в большие голубые глаза вора и с сомнением покачал головой.

Две пожилые горожанки, идущие навстречу, заметив молодого человека в руках палача, в страхе несколько раз перекрестились и, перейдя на другую сторону улицы, пустились во всю старушечью прыть.