Текст книги "Палач"

Осмотревшись, палач увидел сидящего на траве Арнульфа и сразу же подошел к нему. Маленький человечек в страхе вскочил на ноги и уставился в страшное лицо господина в синих одеждах.

– Я хочу спросить тебя об Аделе и ее дочери.

Арнульф облегченно выдохнул и еще пристальнее посмотрел на палача.

– Я не видел твоего лица, но запомнил твое большое тело. Это ты тот путник, что не велел называть себя добрым человеком.

Гудо усмехнулся.

– Вот это да-а-а, – протянул маленький купец и закатил глаза. – Ты, наверное, желаешь узнать, отдавал ли я им те деньги, что ты велел?

– Я знаю, ты поступил по-честному. Когда ты их видел в последний раз?

– Я понимаю, о чем ты хочешь спросить. Последний раз я проезжал возле их дома три недели назад. Они были веселы и счастливы. На твои деньги Адела завела корову и несколько овечек. А еще домашнюю птицу. Так что все у них было хорошо. Но…

– Говори. – Гудо сжал плечо купца.

– Пусти, мне больно. Я ничего сейчас о них не знаю. Но поговаривают, что чума перелетела черный лес, и, скорее всего, они уже мертвы.

– Нет. Господь не может так жестоко поступить. Не может! – вскрикнул палач. Стоявшие неподалеку люди с опаской посмотрели на него и отошли на несколько шагов.

Гудо огляделся вокруг, затем поднял лицо к небу. Он почувствовал, как сжимается сердце.

– Где твоя повозка? – Палач снова сжал плечо Арнульфа.

Купец поморщился от боли и махнул рукой в сторону леса.

– Там.

Гудо отпустил маленького человечка и вытащил из тайного кармана три золотые монеты.

– Это тебе за повозку и коня. Когда вернусь, они опять будут твоими.

– Вернешься ли… – Арнульф с сомнением покачал головой.

– Вернусь, – твердо сказал палач.

– Ты можешь сократить путь. С половины пути на Мюнстер сверни вправо. Там есть лесная дорога. Она ведет к черному лесу. Перед ним еще раз направо. А там, если что, спросишь. Хотя… Если будет, у кого спрашивать.

Гудо похлопал по плечу купца и побежал к повозке. Нырнув под навес, он стал сбрасывать на траву все, что было в ней. Затем он сильно хлестнул лошадь и заставил ее сразу же перейти на бег.

– Бедная лошадка, – с грустью произнес Арнульф. – Что с тобой будет…

* * *

Лошадь уже перестала чувствовать боль и заметно сбавила ход. Гудо посмотрел на бесполезный хлыст в своей руке и тихо завыл. Ему хотелось спрыгнуть с повозки и дальше продолжить путь бегом. Пока хватит сил. А что потом? Нет, нужно успокоиться и поступать правильно. Только так можно добиться победы. Горячка смешивает мысли и заставляет ошибаться. А ему сейчас никак нельзя делать ошибки. Ведь от него зависит жизнь двух людей, самых дорогих людей.

Он понял это сейчас, когда осознал, что может потерять их навсегда. Если уже не потерял. Может, они лежат мертвыми у порога своего дома и их прекрасные глаза устремлены в небеса. Туда, где сейчас их души.

Нет… Нет…

Они не могут умереть. Не может судьба быть вечно против него. Ведь должна и она отдыхать от постоянного издевательства над ничтожным человеком.

А что, если Адела ушла, как и многие, в поисках мест, куда еще не добралась проклятая старуха-чума? И тогда Гудо никогда не увидит и не узнает, что с ними и как сложилась их жизнь. Но все же это лучше. Пусть он просто не застанет женщину и ребенка дома. Это много лучше, чем увидеть их неподвижные глаза и прикоснуться к их холодным телам.

А что ждет Аделу и дочь в пути? Маленьких слабых созданий среди тысяч озлобленных и отчаявшихся людей… Их может обидеть и оскорбить любой. А еще найдутся такие, что покусятся на их тело и, насытившись, бросят умирать среди лесной чащобы или болота. Ведь именно туда стремятся многие. Подальше от себе подобных. Вглубь непроходимых лесов. В надежде, что чужой человек не придет к ним и не принесет с собой ужасную и неотвратимую смерть. Только очень скоро и эти умрут. Умрут от неминуемого голода в диком лесу. Или тот же голод выгонит их из укромных мест и бросит на дороги, по которым едва бредет множество таких же изголодавшихся людей, готовых на все ради того, чтобы удовлетворить его величество собственный желудок.

И сколько же их – покинувших родные дома в малейшей надежде убежать от чумы?

Гудо даже не смотрел в сторону тех, кто, скорчившись, лежал у обочины дороги или протягивал к нему в безмолвной просьбе скрюченные руки. Их были десятки, сотни. Столько же брело навстречу друг другу, ничего не видя и ничего уже не воспринимая.

Дважды палач видел, как волки рвали клыками мертвые тела. Они выхватывали вкуснейшее мясо и бежали к следующему телу. Они ласкали друг друга окровавленными языками, ибо никогда в жизни не были так дружны и беззаботно веселы. Никогда у серых разбойников не было такого изобилия пищи. Они с ленцой провожали взглядом шатающихся людей. Эти не стоили никаких усилий. Ведь не пройдя и пятидесяти шагов, люди валились с ног и, еще не оказавшись во власти смерти, были вспороты волчьими клыками. И волки, вылакав горячую кровь и наспех ухватив горячую утробу, спешили к другим жертвам легкой охоты.

«Пить, пить, пить…» – завидев повозку издалека, просили эти несчастные. И при ее приближении десятки рук тянулись к палачу. А другие десятки хватались за гриву лошади, борта повозки и вращающиеся колеса.

Гудо вытащил меч и вначале легко, а затем обозлившись, бил по этим протянутым рукам плашмя. Ему еще хватало сил отталкивать ногами тех, кто пытался взобраться на повозку. Но не было никакой жалости и возможности придержать лошадь, когда она копытами давила тела тех, кто распростерся на дороге.

Лошадь уже совсем выбилась из сил, и палач был вынужден соскочить с повозки и, взяв поводья, тянуть ее со всей чудовищной силой. Теперь он шел впереди повозки, грозно взмахивая мечом. Человек рычал по-звериному на каждого, кто делал шаг к нему!

Но не все встреченные им путники были больны и обессилены голодом и лишениями. Уже на выезде из Черного леса, оказавшись в полной власти ночи, Гудо увидел огромный костер. Острые языки пламени под звуки лютни, свирели и барабана весело взлетали до самых небес. А вокруг костра плясали десятки обнаженных мужчин и женщин, прерываясь лишь для того, чтобы отпить очередной глоток вина или вонзиться зубами в последний в их жизни окорок. Тут и там, не стесняясь и не боясь ока Господнего, они совокуплялись попарно или вповалку, визжа и хохоча от безумного восторга. Восторга последних мгновений жизни, осчастливленных плотским удовольствием.

Гудо миновал огненный шабаш и вынужден был остановиться. Ночь смешала деревья, кусты, дорогу и закрытые тучами небеса.

Палач пал на колени и молил ангелов, святых и угодников, чтобы они, вопреки воле Господа, раз и навсегда установившего ночь и день, как можно скорее даровали рассвет. Или святостью своей указали путь в этом море липкой темноты. А еще он просил силы небесные воздвигнуть каменный забор до самых небес, чтобы ни чума, ни озверевшие люди не смогли обидеть двух беззащитных существ, подобных ангелам, ибо красивее и чище их господин в синих одеждах не видывал и знал точно – таких нет. И в этих непрерывных просьбах палач впервые назвал маленькую Грету дочерью. Это должно было придать весомости его словам. Но чем чаще он называл девочку дочерью, тем все более глубоко входило в него осознание того, что он отец. А значит, теперь он не одинокий и презираемый всеми палач, а отец семейства.

У него есть семья! И он – глава этой семьи. Теперь он будет жить с пониманием того, что его жизнь необходима, важна и стоит того, чтобы слышать поутру детский смех и добрые слова женщины. Как он этого не понимал? И почему? Неужели должно было произойти это огромное несчастье, чтобы разбудить, а скорее оживить то человеческое, что все же было в его душе.

Наконец небо посерело и своей свинцовой тяжестью начало выдавливать проклятую темень. Теперь уже можно было различить деревья, а главное – стала видна узкая дорога.

Когда он выбрался из леса, было уже светло. Через поля и луга на дорогу выходили поодиночке и группами люди. Они спешили к дороге и, попав на нее, крестились, как будто пыльный путь обязательно вел к спасению.

Гудо несколько раз хватал за грудки встречных, но спросить у них что-либо было невозможно. Люди или плакали, или смеялись ему в лицо. Другие падали на колени и просили найти и спасти своих детей, которых они потеряли, сами того не заметив. Но большинство просили, как величайшую милость, краюху хлеба и глоток воды.

И Гудо повезло.

Хотя нет, он так не считал. Это было Божьим позволением. Милостью Господа за все те годы, когда Всевышний или наказывал его, или не обращал на него внимания. Но все же Господь смилостивился и вывел палача к тем нескольким домикам, что навсегда врезались в память Гудо.

Палач направил свою повозку к хозяйству, которое искал, и стиснул зубы.

Из дверей домика Аделы выглянул оборванец и громко крикнул:

– Эй, где вы там? У меня хорошенькая селяночка и девочка. Ну, просто ягодки. Ох, и повеселимся. Они еще шевелятся. Эй, поспешите…

Из соседнего дома не спеша вышли еще два разбойника с узлами отобранного добра в руках. Они засмеялись и направились на зов.

– Уходите! – громко крикнул Гудо и потряс мечом.

Разбойники остановились и удивленно посмотрели на него.

– Чего ты? Тут на всех хватит. Бери – не хочу. Уже ничего и никому не нужно. Смотри.

Гудо оглянулся и увидел несколько неподвижных тел, застывших там, где их настигла смерть.

– Я убью вас раньше, чем ваших тел коснется черная смерть, – грозно произнес палач и, подняв меч, шагнул к разбойникам.

– Глупец, бери все. Зачем тебе наши жизни? Они не стоят взмаха твоего меча. Живи сейчас. Завтра уже не будет! – вскричал тот, что стоял у дверей домика, но, увидев приближающегося к нему мужчину, бросился в сторону леса.

За ним, подхватив узлы с добром, поспешили и двое его приятелей.

Гудо вложил меч в ножны и вошел в дом.

Его Адела стояла на коленях, прижимая к себе свое дитя. В ее вытянутой руке холодно блестел нож. Лицо женщины было направлено к двери, но ее глаза были закрыты.

Палач крепко сжал губы и медленно подошел к женщине. Как можно нежнее он взял ее за руку и освободил от ножа.

Он сразу же почувствовал, как горит кожа Аделы.

– Нет, так не должно быть. Этого не может случиться! – вскрикнул Гудо.

Этот крик привел в чувство несчастную женщину. Адела с трудом подняла веки.

У нее не было сил кричать. Только губы, ее чувственные губы, раскрылись в желании издать крик ужаса, но его не последовало. В это мгновение болезнь отступила, ибо более ужасное овладело несчастной женщиной.

Она увидела дьявола! Она узнала его, будучи уже почти мертвой. И в этом не приходилось сомневаться. Очень часто, едва ли не каждую ночь, это исчадие ада приходило к ней в образе крылатого демона, похищающего ее дочь, и опять, опять и опять насилующее ее пропащее тело. И сейчас он стоял в свете проема двери с опущенными крыльями и чудовищно огромной головой. Было только странно, что крылья, трепещущие на ветру, походили на полы длинного плаща.

Адела уже ничего не могла сделать. Даже вонзить нож в тело Греты, а затем полоснуть себя по горлу. Единственное, на что ее хватило, так это на поток слез, горьких и кипящих.

А демон вырвал из ее руки нож, это последнее средство противостояния, а затем отнял самое дорогое, что было в ее жизни…

Гудо чувствовал, что нужно говорить, говорить много и как можно нежнее. Но никогда не испытанное чувство крепко сжало его горло и надавило на грудь. Он только и мог, что бесконечно повторять:

– Я здесь… Я здесь… Я здесь…

Палач сильно укусил себя за руку. Острая боль освежила голову. Затем он несколько раз ударил себя по щекам.

– Вот так. Они живы. Теперь все будет хорошо.

Почувствовав возвращение сил, Гудо стал действовать. Он вырвал девочку из объятий матери и, перевернув, схватил за ноги. Туника скользнула вниз, обнажив худенькие ножки. Палач взглянул между ног и увидел шишкообразные наросты на внутренних сторонах маленьких бедер. Он тихо застонал:

– Бубоны, проклятые бубоны…

Да, эти красные опухлости, в центре которых уже просматривалась синева, не оставляли сомнения в том, что в теле девочки поселилась чума.

– Возьми меня. Убей меня. Проклятый демон, будь ты проклят. Не дай увидеть, как ты надругаешься над ребенком. Гори в аду, – тихо завыла женщина и попыталась подняться на ноги.

Гудо мельком взглянул на обезумевшую женщину и одним рывком сорвал с девочки одежду. Затем он осторожно положил ребенка на глиняный пол и принялся за женщину.

Его сильные руки ухватились за надплечники платья и с силой рванули. Куски одежды остались в руках палача, а женщина обреченно рухнула к его ногам.

Гудо сбросил с себя свой огромный плащ и разорвал его надвое. В одну половину он закутал девочку, в другую завернул бесчувственное тело Аделы.

– Я спасу вас. Бог мне в этом поможет. Он поможет. Ты ведь поможешь, Господи?!

* * *

Отдохнувшая за ночь лошадь, изведавшая на своем крупе жесткую и тяжелую руку погонщика, лихо мчалась, оставляя позади лесные мили. До обеда с перерывами шел дождь. Он прибил пыль и освежил лес. На ветвях деревьев покачивались птицы и звонко щебетали, занятые своими обычными заботами. Им не было дела до того, что творилось на грешной земле. Их охраняли небеса. Они это знали. Вот только не могли представить себе, что через полгода лишь немногие из них переживут зиму и опять поднимутся на крыло. Почти все птицы будут выловлены и съедены обезумевшими от голода людьми. Теми, что наслаждались их пением и высоким полетом.

Теперь Гудо хорошо знал дорогу и управлялся с лошадью так, чтобы она тянула повозку скоро, но без лишней тряски. Он часто поглядывал внутрь повозки, где лежали связанные Адела и ее дочь. На его голове и плечах был надет старый мешок, оставшийся на дне повозки маленького купца, а теперь разрезанный по шву и заменявший ему капюшон.

Палач был вынужден связать своих дорогих девочек. Женщина, находясь в бреду, все же несколько раз ссаживала с задка повозки маленькую Грету и тут же пыталась перевалиться через бортик и свалиться на дорогу. В последний раз Адела проделала это очень быстро. Эта вспышка сил опечалила Гудо. Значит, болезнь уже проникла глубоко. Ведь такое возбуждение у больных чумой появляется тогда, когда кровь несчастных загрязнилась.

Чтобы больше не останавливаться и не переносить Аделу и дочь вновь в повозку, Гудо был вынужден связать их ноги и руки ремешками, которые всегда были при нем. И как это было ни больно, он подчинился своему разуму, понимая, что так нужно.

А еще палач понимал, что необходимо поговорить с Аделой. Успокоить ее, все объяснить. Рассказать многое. О том, как он прожил последние одиннадцать лет. Как он живет сейчас. А главное, сказать, что он уже давно не тот чудовищный демон, каким она его видела и каким еще более свирепым и кровожадным сделала в своих страхах и видениях. Нет, он уже не такой. Ведь он помогает людям. Нужно рассказать о тех, кого Гудо вылечил в Витинбурге, кому помог словом и даже деньгами. Как он участвовал во вчерашнем осмотре. Ведь этот осмотр был проведен на пользу людям.

А то, что было, давно прошло. Конечно, этого нельзя забыть, но нужно видеть и понимать день сегодняшний. Сегодня необходимо просто выжить, вылечиться. И только Гудо способен сделать для этого что-то правильное. Ведь он четко помнил, перелистывая книги Гальчини из черного мешка, страшные слова о черной болезни и читал о том, как с ней бороться. Да и сам мэтр, приступая к науке о болезнях человеческих, в первую очередь поведал о страшнейшей из них – черном море – ЧУМЕ!

Это болезнь прикосновения. Она таится в мехах животных, перьях птиц и одежде человека. Только поэтому Гудо сорвал с женщины и девочки их одежды. А когда все образуется, когда Адела и Грета будут здоровы и веселы, он и пальцем не прикоснется к ним. Но до этого времени нужно потерпеть и даже пострадать, ибо он будет вынужден причинить им боль. А сейчас они спешат к домику палача, где есть почти все, что нужно для лечения и ухода. Только потерпите, милые и дорогие, потерпите…

Все это нужно было сказать. Потому что его слова хоть немного, но успокоили бы Аделу и дочь. Даже если они обессилены болезнью и почти ничего не понимают. Но…

Гудо всю дорогу молчал. Сначала он не мог подобрать правильных слов, а потом, найдя их, не смог быть убедительным. Совсем запутавшись в своих мыслях, он разозлился и счел, что лучше молчать. Может, его голос еще более пугает несчастных. Ведь сейчас они успокоились. Во всяком случае, перестали выть и плакать. Особенно маленькая Грета. Она очень долго просила воды, но Гудо не мог напоить дочь. Он выбросил все имущество маленького купца вместе с кувшинами и бутылками. О воде палач и не подумал.

Лишь далеко за полдень сквозь частокол стволов он разглядел серебряное блюдце маленького озерка. К нему нельзя было подъехать, поэтому пришлось на руках отнести дочь, а затем и Аделу, чтобы они смогли утолить жажду, особенно жестокую в теле, в котором властвует чума.

О карантине Гудо вспомнил уже под вечер, когда до его домика оставалось не более пяти миль. Где-то здесь, уже недалеко, должен быть выставлен вооруженный дозор с непременной виселицей. И хотя повозку палача вряд ли решатся обыскивать, Гудо решил все же поостеречься.

Он остановил лошадь и, с большой ловкостью орудуя мечом, нарубил множество веток – и сухих, и с листвой. Затем он как можно строже велел Аделе и дочери лежать тихо, потому что демоны смерти где-то близко. Они вряд ли поняли смысл его слов, но голос заставил их крепко молчать. Гудо печально покачал головой и тщательно укрыл их хворостом.

Альберт сдержал свое слово. Его люди уже перекрыли дорогу, а рядом установили несколько шалашей из мохнатых сосновых веток. Здесь же разожгли костры, над которыми висели медные котелки. У самой дороги два витинбургских плотника заканчивали простенькую виселицу.

– Стой! – заорал высокий рыжебородый мужчина и, поигрывая топором с длинной рукоятью, стал подходить к повозке.

Не дойдя шагов пять, он остановился и, сощурившись, уставился на сбросившего с головы мешок палача.

Гудо придержал лошадь. Повозка медленно проехала мимо выстроившихся по обеим сторонам дороги дозорных.

– Палач, что у тебя в повозке? – поинтересовался рыжебородый.

Гудо громко, чтобы слышали все, сказал:

– Это хворост. На нем будет сожжен тот, кто пропустит хоть одного заболевшего чумой.

Рыжебородый заглянул в повозку и отшатнулся.

Гудо хлестнул лошадь. Теперь нужно было торопиться.

В первых сумерках палач добрался до своего домика. Его никто не остановил, никто ни о чем не спросил. Город уже запер ворота. На его стенах и башнях было втрое больше факелов, а значит, и людей, чем в былое время.

Лагерь Альберта стянул повозки в круг и выставил дозорных с факелами.

Гудо перенес в дом свой бесценный груз и уложил женщину и ребенка в свою постель.

– Ну, вот вы и дома. То есть я хотел сказать, что здесь вы в безопасности… Сейчас я вас напою. Простите меня, пока я не могу вас развязать. Простите.

Первым делом он набросил на себя старый плащ и натянул на голову спасительный капюшон. Затем Гудо натаскал в дом хвороста и быстро развел огонь. После палач бегом отправился к запруде за чистой водой. Этой водой он напоил Аделу и дочь. Немного отдохнув, палач еще раз сходил за водой и поставил котелок на огонь. Затем Гудо вытащил все свечи, что у него имелись, и зажег их на столе и у кровати.

– Вы пока отдыхайте, а мне нужно кое-что посмотреть…

Хозяин дома открыл свой тайник и вытащил черный кожаный мешок. Перебрав книги, он схватил самую толстую из них и поспешил к столу.

«Так, это должно быть здесь. Я уверен. Я здесь это видел. Отвар полыни с чабрецом. Это от пьянства… А эти настои от болезней печени… Кишечник… Жаропонижающие… Противовоспалительные. А вот и то, что нужно. Но вначале…»

Гудо отправился к своим полочкам и долго перебирал настойки, сухие травы и связанные корешки. Потом он отобрал нужное и бросил в закипающий котелок. Одной рукой помешивая варево, другой он держал книгу и беззвучно шевелил губами.

– А этого у меня нет! – громко воскликнул Гудо и выругался.

Скосив взгляд на испуганно смотревших на него женщину и девочку, он прикусил губу. Хотя они вряд ли что сейчас видели и слышали. Они уже были в бреду.

– Ничего, ничего… Это мы заменим. Думаю, чистотел будет в самый раз. И паутины у меня с избытком. Ромашка, горькая полынь или чернобыльник… Эстрагон… А этот минерал? И этот? Пусть так. Сушеная кожа саламандры… А это что такое? О Господи! Только бы Гальчини и его братья рыцари не ошибались. Только бы это помогло…

Гудо положил книгу на стол и снял с пламени котелок.

– Пусть немного остынет. Да не смотрите вы на меня так. Если Господу будет угодно забрать вас к себе, то, по крайней мере, я похороню вас по-человечески. Но этого не случится. Верьте мне. Я знаю, сейчас ваши тела горят и кости ломит, но нужно потерпеть. Выпейте этого отвара, и ваша боль притупится.

Палач подошел и сел на край кровати. Он поднес котелок к губам Аделы, но та отвернулась.

– Я говорю, пей. Ты же хочешь, чтобы твоя дочь выжила? Покажи ей пример, пусть и она выпьет. Умереть всегда успеешь. Нужно попробовать выжить. Пей! Иначе выбью зубы и вставлю лейку. Пей.

Женщина заплакала и, обжигаясь о края горячего котелка, стала отхлебывать парующий отвар.

– Ничего, ничего. Чуть обожгла губы. Это ничего. Ожоги скоро пройдут. Отвар нужно пить очень горячим. А для девочки я немного подую, остужу. Немного. Ей тоже необходимо горячее… Чтобы потом было легче перенести…

Гудо не договорил. Заставив Аделу отпить половину котелка, он подтащил к себе девочку. Грета была уже настолько слаба, что почти не сопротивлялась. К тому же ее руки и ноги по-прежнему оставались крепко связанными.

– Скажи ей, чтобы открыла рот и все это выпила, – велел палач и грозно посмотрел на Аделу.

– Пей, доченька. Нам уже недолго осталось мучиться, – неожиданно ласково и вполне осмысленно произнесла женщина и отвернулась.

– Вот так, хорошо. Пей, пей… Ну вот, молодец. А теперь немного отдохните. Если сможете, усните. Я должен приготовить еще один отвар и смешать несколько настоек. Отдохните, пока я все приготовлю. Скоро я вас развяжу. Скоро все закончится. Все самое болезненное.

Гудо наполнил котелок водой и вновь поставил его на огонь. Несмотря на пламя, он так и не сбросил плащ и даже не снял капюшон с головы. Не мог он обнажить свое лицо перед той, которая и без того уже почти переступила порог смерти.

Палач полностью погрузился в чтение книги.

Время от времени он что-то бормотал, соглашался и сам с собою спорил. Вскакивал и начинал ходить из угла в угол. Потом застывал у своих полок с баночками, бутылочками, коробочками и обнюхивал их. Наконец он взял бронзовую чашу и стал ступой растирать то, что положил в нее. Покончив с этим, мужчина приготовил травы и соцветия. Затем тщательно и с небывалым терпением собрал всю паутину, что в изобилии свисала с потолка и стен.

Часть отобранного палач бросил в котелок, другую – в кувшин из прозрачного стекла, в котором находилась какая-то жидкость.

– Кажется, готово, – выдохнул Гудо и освободил стол от всего лишнего. – Ну что ж, моя девочка, начнем с тебя. Ты не бойся. Хотя я знаю, что это больно. Пережив боль сегодня, ты будешь жить завтра и еще многие, многие годы.

В его руке оказался тонкий острый нож и длинный металлический прут, чуть приплюснутый на конце. Этот приплюснутый конец Гудо сунул в огонь и над огнем же прокалил свой нож.

– Приступим, как любил говорить Гальчини. Он говорил это весело.

Ученик мэтра Гальчини подошел к кровати и тяжело вздохнул. И девочка, и ее мать после выпитого настоя крепко спали.

– Это хорошо. Но нужно сделать и другое.

Он поднял на руки Грету и положил ее маленькое тело на дощатый стол.

– Тебе не будет очень больно. Твой отец все сделает быстро. А ты не будешь кричать и плакать. Хотя ты этого и не желаешь, но ты дочь палача.

Палач развязал девочке ноги и широко раздвинул. Затем он перекрестился и прочел короткую молитву.

Его тонкий нож вошел в чумной бубон возле паха и вскрыл опухлость. Густая черная кровь вышла из раны. Девочка тут же очнулась и заплакала. Но затем, увидев занесенный над ней раскаленный добела прут, громко закричала.

– О Господь милосердный. Господь справедливый, покарай своей молнией этого демона. Или ослепи меня, залей свинцом уши, умертви меня…

Гудо печально посмотрел на произносившую эти слова женщину, которая тоже очнулась, и не придумал ничего другого, как сказать:

– Когда я закончу с девочкой, я прижгу и твои бубоны. Так нужно. Поверь. Придется потерпеть…