Текст книги "Палач"

Пожалуй, его растерзали бы на месте, если бы узнали. В этом городе у Гудо только враги. И лучше бы ему скрыться в комнатушке постоялого двора.

Палач оттолкнулся от стены и направился к входу. Но, пройдя с десяток шагов, он был вынужден вновь прижаться к стене. Ему навстречу двигалась повозка, крытая старым войлоком.

Гудо поднял голову и с немалым удивлением увидел на передке повозки знакомого ему маленького круглолицего мужчину. Без всякого сомнения, это был купец Арнульф. Одним прыжком Гудо оказался на передке повозки, легко сдвинув на край малорослого купца. Тот от неожиданности икнул и, уставившись на непрошеного гостя, глупо захлопал глазами.

– Что тебе нужно, добрый человек? – едва выдавил он из себя.

– Не называй меня добрым человеком, – тихо сказал Гудо и, обхватив купца за плечи, прижал его к себе.

– Я помню твой голос. Я помню тебя. Ты добрый человек. Ты не сделаешь мне ничего худого…

– Нет, не сделаю, если ты выполнишь мою просьбу. Я верю, ты честный человек. Если я ошибся, то муки твои перед смертью будут страшнее, чем в аду.

Купец еще раз икнул и дрожащим голосом ответил:

– Я честный человек.

– Эти три золотые монеты разменяешь на мелкое серебро и каждые два месяца будешь отдавать в тот дом по четыре гроша. Ты помнишь тот дом? – спросил палач, и купец молча кивнул. – Хорошо. Себе за труды можешь взять три денария. Когда будет нужно, я найду тебя.

С этими словами Гудо соскочил с движущейся повозки и поспешил назад.

Купец выглянул из повозки, посмотрел ему вслед и громко крикнул:

– Что сказать Аделе и Грете, добрый человек?

Не оборачиваясь, Гудо ответил:

– Скажи им, что дьяволу оторвали крылья. Он не прилетит.

Купец задумчиво покачал головой и продолжил свой путь. Гудо быстро прошел в свою комнату и с ходу свалился на лежанку.

Многие тысячи ненужных мыслей стрелами вонзились в его мозг. Он и сам до конца не понимал, что с ним происходило. Да лучше бы он был пьян. Тогда бы он ни о чем не думал и ничего не понимал. Но он был трезв и с каждым мгновением чувствовал себя все хуже и хуже.

«Это ненадолго, это совсем ненадолго», – пробормотал Гудо.

И это «недолго» нужно пережить.

Но если в мрачном подземелье Правды Гудо снилась тоненькая девчушка и он просто пожимал плечами и печально вздыхал, как и всякий раз, когда случалось какое-то недоразумение, то после того как он увидел Адель, превратившуюся в красивую молодую женщину, она стала приходить не только в ночных снах, но и в дневных видениях. Сначала он просто испугался, ибо считал, что это не что иное, как промысел дьявола, который наводит на него соблазн, чтобы ослабить и покорить. Но потом Гудо стал мучиться от понимания того, что это он сам призывает своим разумом и душой образ, который всякий раз приукрашал, и теперь все более желал, чтобы видения стали явью.

Но это было невозможно. Если Гудо окажется рядом с ней, она увидит в нем дьявола, явившегося украсть ее душу, а самое главное – ребенка. И от этого она сойдет с ума. Или еще хуже – ее сердце разорвется.

Сейчас нужно перетерпеть ту предательскую страсть, от которой волнуется кровь, заставляя его часто и тяжело дышать. Сейчас он успокоится и…

Гудо встрепенулся. В соседней комнате скрипнула дверь, и он услышал:

– О уважаемый архивариус, вы принесли желаемую книгу.

Голос Венцеля Марцела звучал слишком громко и фальшиво.

– Вот она, завещанная вам епископом.

– Вы осчастливили мою душу.

И опять это было неубедительно и фальшиво.

– Мое серебро?

– Да, да. Вот оно. Какая прекрасная книга. Благодарю вас от всей души. – Бюргермейстер несколько раз тяжело вздохнул.

Уж слишком тонки эти стены. Гудо отчетливо слышал каждое слово и эти непонятные вздохи.

– Я ухожу, – промолвил архивариус, и после этих слов натужно скрипнула дверь.

Гудо чуть-чуть выждал и, вскочив с лежанки, бросился вниз по лестнице.

Он шел за архивариусом в десяти шагах и с кривой усмешкой наблюдал, как тот радовался столь счастливому случаю. Архивариус насвистывал веселую песенку и даже приплясывал.

Вскоре служащий покойного епископа подошел к маленькому, отдельно стоящему домику и, повозившись с запором калитки, распахнул ее. И тут же сильный толчок в спину опрокинул его на землю.

Огромная сильная рука схватила его за шею и подняла на ноги.

– Ты узнаешь меня?

Архивариус задергался и замычал.

– Узнаешь? – грозно повторил Гудо и сбросил капюшон.

Архивариус побледнел, его тело обмякло, и он с трудом выдавил:

– Да.

– Кто в доме?

– Жена и дети, – едва слышно пролепетал сразу ставший несчастным хранитель рукописей.

– Хорошо. Мне нужен мешок. Мешок из черной кожи. Мешок мэтра Гальчини и все то, что в нем находится.

– Это невозможно, – прохрипел архивариус. – Он не в архиве, а в спальне покойного епископа.

Гудо немного ослабил хватку и протянул к лицу архивариуса горсть золотых монет.

– Возьми это золото. Распорядись им, как пожелаешь. Подкупи кого нужно или оставь себе. Если вернешься со стражей или без мешка, я убью всех, кто находится в этом доме.

Гудо вывел архивариуса на улицу и подтолкнул его.

– Торопись, у тебя очень мало времени.

Несчастный, едва переставляя ослабевшие ноги, побрел в сторону замка епископа.

– Беги! – грозно рявкнул палач, и архивариус враскачку побежал вверх по улице.

* * *

Гудо с трудом разлепил веки. Нужно было вставать. Утро уже давно наступило и готово было смениться днем, передав ему свои права.

«Бюргермейстер, скорее всего, вышагивает на ступенях ратуши и во все глаза высматривает меня», – с усмешкой подумал палач. Он поднялся и неторопливо подошел к столу.

Прежде всего он собрал книги и несколько листов пергамента, которые были помечены крестом тамплиеров и еще какими-то непонятными для Гудо символами. Об этих символах мэтр Гальчини никогда не говорил своему ученику. А тот, зная тяжелый нрав учителя, не задавал вопросов, если к этому его не подталкивал главный палач подземелья Правды.

Гудо ранее видел всего лишь две книги из тех пяти, что сейчас находились в его распоряжении и были небрежно разбросаны по столу. Если бы мэтр Гальчини явился из ада, он, скорее всего, жестоко покарал бы нового владельца черного кожаного мешка. Но суровый наставник уже никогда не восстанет из праха, так что Гудо может распоряжаться его наследием как ему заблагорассудится.

Ведь даже бюргермейстер не знает, что в этом черном мешке.

…Когда палач наконец-то зашел в конюшню постоялого двора в Мюнстере, он увидел Венцеля Марцела, который, несмотря на зимний день, обливался потом.

– Это то, за что я выложил кучу золота и серебра? – с сомнением в голосе спросил бюргермейстер.

Гудо лишь молча кивнул ему.

– И это позволит за неделю, а не за несколько месяцев построить машину?

Гудо опять кивнул и легко вскочил на лошадь…

Да, именно одна из книг очень была нужна палачу, чтобы в точности нарисовать схему машины, а также отдельные детали к ней.

Это была странная книга. Кроме многих полезностей, пригодных для облегчения человеческого труда, на ее страницах были начертаны совершенно непонятные схемы и рисунки.

Гальчини много времени и сил отдал тому, чтобы его взрослеющий ученик смог понять, а затем оценить чудесный дар человечеству, что хранили листы этой книги. И дар этот, несомненно, был Божьим. Ибо только Господь может вселить в головы людишек столь мудреные и сложные механизмы и машины.

Хотя сам Гальчини смеялся над этой неосторожно высказанной мыслью своего ученика. Он даже сказал, что многое из этой книги было известно еще до того времени, как люди познали Господа. И, продолжая насмехаться, добавил, что тогда у людей были другие боги. И многие рисунки – это копии с рисунков «Аристотелевой механики».

Он переворачивал листы книги и убежденно говорил:

– Вот смотри. Это ветряная мельница. Ты, скорее всего, видел мельницы с четырьмя крыльями, на которые натянуто полотно. Это на севере. На южном море мельницы с косыми полотнами, которые поддерживают тросы. А то, что ты видишь, – это мельница без крыльев. Она построена со сквозными проемами в стене, которые направляют ветер на большие вертикальные колеса. А вот мельница, в которой колесо вращает вода. Эти мельницы существовали тогда, когда еще не родился Христос. И еще задолго до этого. Они были в Китае, Персии, у арабов. Но у нас такие мельницы большая редкость. Люди приписывают их сооружения святым! Мы вращаем жернова вручную или при помощи животного. А много ли так перетрешь зерен?…

– А вот смотри, – продолжал Гальчини, переворачивая несколько листов. – Если на горизонтальный вал посадить для ускорения шестерни, а потом шатун и кривошип и прикрепить к ним пилу, можно распиливать толстенные бревна. Какой угодно длины и толщины. Высокий ствол – большая редкость. Погубить его небрежной ручной обработкой проще простого. А такая машина справится с любым желанием мастера. Представь, сколько будет стоить обработанный таким образом лес. Но это что… Взгляни-ка сюда…

И Гальчини показал «беличье колесо», которое поднимало на большую высоту тяжелые грузы, дробилки и кузнечные молоты, сложнейшие машины для спуска огромных кораблей на воду и многое, многое другое. И это все были нужные и полезные дары Божьи. Однако Гудо далеко не все сумел понять.

Даже сейчас, пересмотрев некоторые листы и крепко задумавшись, он так и не решил, зачем нарисован человек с большими крыльями, летящий над облаками. Или человек в большой бочке среди морских рыб. Или пороховая пушка в руках воина.

Все это Гальчини не успел или не захотел разъяснить своему ученику. Он сказал, что ему вполне достаточно того, что Гудо понял и сможет сделать. За всем этим непонятным придут другие люди, с другими головами. И при этом он с особой нежностью поглаживал тайные знаки и крест тамплиеров, имевшиеся на каждом листе книг или пергаментных свитках.

Много, очень много интересного, полезного, а порой и забавного было в этой книге. Но Гудо лишь перелистал ее. Все его внимание, время и труд были направлены на то хитроумное устройство, которое позволит опускать и поднимать пилу, не давая ей дрожать и косо входить в дерево.

Этим он занимался в течение нескольких дней. Еще столько же он обдумывал и рисовал всю машину целиком и по частям. И лишь вечером пятого дня он в основном закончил столь трудную работу.

Только после этого он вытащил из черного мешка остальные книги и свитки. Но ничего полезного для лесопильни Гудо в них не нашел. К тому же многие листы были написаны непонятными ему буквами и знаками. Поэтому они так и остались лежать на столе до утра в том беспорядке, что, несомненно, взбесило бы покойного мэтра Гальчини.

Гудо поднял с глиняного пола черный мешок и с особой бережностью вложил в него наследство своего наставника. На столе остались лежать двенадцать листов итальянской бумаги, которые дал палачу Венцель Марцел по его просьбе. На этих листах был запечатлен плод его многодневного труда, и Гудо приходилось подолгу всматриваться в схемы и рисунки, начертанные в книгах Гальчини, а также многократно перечитывать и тщательно обдумывать их описание и пояснения.

Гудо отнес мешок в дальний угол дома, где он несколько месяцев назад сделал тайник, вырыв яму и прикрыв ее досками, сверху которых притаптывал глину. Хотя он и был уверен, что ни один человек не войдет в его дом, но, памятуя восточную пословицу «На Аллаха надейся, но верблюда привязывай», которую очень часто повторял учитель, решил не рисковать и схоронить ценное наследие Гальчини.

Затем он взял со стола листки бумаги и, свернув их в трубочку, перевязал кожаным ремешком.

Пора было идти к бюргермейстеру.

Прихватив с собой кусок засохшего хлеба и жуя его на ходу, Гудо поспешил в город.

На ступенях Ратуши Венцеля Марцела не оказалось.

В зале городского совета собрались почти все значительные люди Витинбурга. Гудо постоял возле открытой двери и некоторое время послушал, как, сменяя друг друга, высказывались старейшины цехов, купцы, менялы и другие витинбуржцы, которых Венцель Марцел призвал для участия в его важном замысле. Почти все они высказывали сомнения. Часто весьма убедительно.

Сам бюргермейстер таким разговорам не препятствовал. За последние дни он так много и громко говорил, что его голос охрип, а затем и вовсе пропал. Теперь он только взмахивал руками и гримасничал, пытаясь придать лицу то гневное, то оскорбленное выражение.

Гудо спустился в архив и уселся на деревянную скамью с высокой спинкой. Городской архивариус пробормотал что-то невразумительное и поспешил удалиться. Палач прикрыл глаза и представил себе большое, вырытое людьми озеро, окруженное высокой каменной стеной. Из стены выходит широкий деревянный желоб, по которому струится водный поток. Вода с высоты падает на колесо, заставляя его непрерывно вращаться. Вал этого колеса приводит в движение пилу. И вот к ней на четырехколесной тележке подкатывают бревно…

Нет. Стоп. Колеса тележки должны двигаться в металлических пазах, как стрела в арбалете. И еще. На тележке, в поперечине бревна, должны быть круглые деревянные катки. Нет. Железные. И они должны вращаться. Так спускают корабли на воду…

Не все продумал Гудо. Нет, не все. Нужно еще размышлять и рисовать. Все должно быть обдумано более тщательно. Значит, предстоит потрудиться.

Гудо резко встал и быстрым шагом покинул здание Ратуши.

Конечно, бюргермейстер будет очень недоволен, что Гудо задерживает работу. Но он делает это с пользой. Бюргермейстер позже обязательно поймет это. Хотя ему сейчас очень тяжело. Противники его замысла ежедневно прибавляют в весе и могут задавить смелую идею бюргермейстера. Поэтому он должен поспешить, предоставить что-то более весомое. И этим должна стать машина.

Гудо не подведет. Но сейчас нужно все заново обдумать. Ведь каждый подмастерье, желающий заполучить звание мастера, обязан предоставить свой шедевр, то есть изделие, в котором он полностью покажет себя, чтобы им остались довольны старшины цеха и те, кто будет этим изделием пользоваться долгие годы.

Вот и Гудо должен создать свой шедевр. И шедевр не палача, искусного в терзании человеческой плоти, а истинно ремесленного мастера, создающего нечто, чему будут удивляться, возможно, и после его смерти.

Палач ускорил шаг. Листы бумаги жгли ему руку. Он спешил в свой дом, за стол, готовый трудиться весь день и всю ночь, пока не будет удовлетворен достигнутым результатом.

Мэтр Гальчини должен быть горд за своего ученика. По крайней мере, доволен.

Гудо спешил. Но если бы он на мгновение обернулся, то увидел бы, как за ним, с трудом передвигая толстые ноги, весь в поту спешит бюргермейстер и гневно машет кулаками.

Венцель Марцел сдался, не добежав до городских ворот с полсотни шагов. Он остановился и долго не мог отдышаться. Его губы безмолвно кривились в ругательствах. Глаза метали молнии, а руки изгибались в неприличных жестах.

Две старушки остановились неподалеку и с нескрываемым интересом уставились на Венцеля Марцела. Когда тот наконец заметил любопытствующих, он свернул им из толстых пальцев дьявольский нос.

Старушки перекрестились и поспешили прочь.

На следующий день весь город решал, мучил ли бюргермейстера сатана или он просто хлебнул веселого вина. Большинство отдало предпочтение вину.

Глава 9

Венцель Марцел заболел.

Он лежал, укрывшись с головой пуховым одеялом, и не желал показываться из-под него. Никакие уговоры не помогали, как ни просили бюргермейстера служанка Хейла, его дочь Эльва и приглашенный лекарь Гельмут Хорст.

Поразмыслив, молодой лекарь велел служанке принести любимое и удобное кресло бюргермейстера и поставить его у кровати больного. Затем Гельмут удобно расположился в нем и потребовал большую чашу вина. Но даже присутствие чужого зада в любимом кресле и наглое потягивание дорогого вина не впечатлило Венцеля Марцела и не заставило его показать носа.

Он всерьез воспринял свою болезнь. А что же это, как не болезнь? Ведь у него тряслись руки, подкашивались ноги. В груди словно поселился камень, а голова постоянно кружилась. И было отчего. О, проклятый палач! Лучше бы тебя съели крысы в епископском подземелье. Сколько несчастий принес он бедному Венцелю Марцелу!

Воистину бедному.

Венцель Марцел тихо застонал и перевернулся на правый бок. Он совсем не слышал вопросов молодого лекаря и не собирался на них отвечать. Попробуй ответь, и тот сразу возьмется за лечение. А лечение стоит денег. Денег, которых уже совсем нет у некогда обеспеченного бюргермейстера Витинбурга.

Все сожрала машина. Машина дьявола – палача. О проклятый палач!

Венцель Марцел выполнил все требования этого слуги дьявола. Ни в чем ему не отказывал. А этот господин в синих одеждах по наущению сатаны творил что хотел, полностью подчинив себе волю бюргермейстера.

Сначала он за огромные деньги вытащил из замка покойного епископа черный мешок дьявола. И даже не заикнулся о том, что в нем такого нужного и полезного для великой затеи Венцеля Марцела. А сам бюргермейстер не рискнул заглянуть в кожаный мешок, даже когда тот ненадолго оказался в его руках.

Да бог с ним, с мешком. Куда хуже, что дьявол отнял у Венцеля Марцела разум и сделал его послушной игрушкой в коварном замысле палача.

Вначале у того все не складывалось с рисунками машины. И вместо семи дней он провозился с ними вдвое дольше. Весь город уже смеялся над бюргермейстером, и каждый считал своим долгом при встрече поинтересоваться с наглой улыбкой на губах, когда же наконец цех кузнецов возьмется за изготовление знаменитой машины.

И вот тот день настал. Палач принес исчерченные и многократно переделанные рисунки на бумаге. Сам сатана не смог бы на них что-либо разобрать. Только палач. Но как представить человека подлого ремесла горожанам? Как признаться, что Венцель Марцел совсем не мудрый бюргермейстер, а всего лишь вор, укравший чужие мысли? Нет, это было категорически невозможно.

Венцель Марцел, скрипя зубами, уселся вместе с палачом за его рисунки и долго пытался вникнуть в них. И особенно в сам механизм машины. Потом стало совсем невмоготу. Требовалось изучить и понять каждую отдельную деталь, каждый винтик, каждый крючочек и пружинку. На этом бюргермейстер готов был полностью сдаться и завыть по-волчьи.

Но палач, долго смотревший на вспотевшего от учения Венцеля Марцела, предложил разумный выход – назначить от города механика, который бы знал полностью машину и отвечал за ее изготовление. И, конечно же, этим человеком должен быть не палач, а… его помощник Патрик.

Оказалось, что этот Патрик не только вор, но и недоучившийся студент университета. И ему будет легче и проще понять все то, что никак не укладывалось в голове бюргермейстера. К тому же палач часто сможет находиться рядом со своим помощником и постоянно подсказывать ему решение того или другого вопроса. А значит, и сам будет в курсе возникающих проблем и сможет указать путь их устранения. Вот только нужно увеличить жалованье молодого человека. Значительно увеличить. И тогда Патрик со всем рвением отнесется к порученной работе.

Ну, сделать вора ответственным в таком сложном деле и легко, и трудно. Легко потому, что всегда можно держать его на крючке как грешника. А в случае неудачи все свалить на него и примерно наказать как виновника. Тогда насмешки бюргеров будут адресованы тому, кто заявил о своей готовности представить им чудо-машину.

Но уж слишком хитер и пронырлив был этот молодой человек. К тому же вор. Как такому доверить деньги и тайны? А если он раскроет, что все это придумал палач? И потом испарится с деньгами… Тогда хоть петлю на шею.

Хотя петлю можно набрасывать уже и сейчас.

Позавчера Венцель Марцел отдал Патрику последние десять золотых гульденов. Машина оказалась дьявольски дорогой. А самое страшное заключалось в том, что она никак не желала выполнять требуемые от нее действия.

То она ломала детали и чудовищно дорогие пилы, то впивалась в дерево и трясла им, то работала так медленно, что просто хотелось выть. И при этом, как правило, присутствовали до полусотни бюргеров, которые степенно, но с глумливой улыбкой обсуждали всю машину целиком и каждую деталь отдельно.

Но у проклятого палача на все были свои объяснения. Он неустанно требовал новых деталей, каких-то невероятных полотен для пил и более дорогого железа для их изготовления.

Двенадцать дней подряд бродил Патрик от дома палача к бюргермейстеру, от него – к старейшине цеха кузнецов, а от того – за город, к ручью, где собирали и испытывали машину. А на дьявольский тринадцатый день этот молодой вор пришел к Венцелю Марцелу и потребовал еще золота. «Для филигранной отладки машины!» – сказал он. И одураченный дьяволом бюргермейстер со слезами на глазах протянул ему последнее.

После этого тело Венцеля Марцела отказалось подчиняться разуму и ослабело настолько, что готово было рухнуть там, где стояло.

– Дорогой бюргермейстер, для того чтобы определить вашу болезнь, мне нужно осмотреть вас и вашу мочу. Вы должны подробно рассказать, что вас беспокоит и в чем заключается ваше недомогание. А как же я смогу это сделать, если вы не желаете отбросить одеяла и предстать перед вашим лекарем? Ну же, вы ведь не малое неразумное дитя. Смелее. Позвольте, я сниму с вас одеяло.

Венцель Марцел не подал даже звука и только крепче ухватился за одеяло.

Гельмут Хорст печально вздохнул и, допив вино, сказал:

– Оставляя меня в бездействии, вы еще более радуете вашу болезнь. Так нельзя. Будьте благоразумны. Вы поступаете, как некоторые наши бюргеры. Отказываетесь принять мою ученую помощь. Может, вам, как и этим тупым бюргерам, проще обратиться к палачу? Они так и поступают, пользуясь его сомнительными настойками и мазями. Говорят, они им помогают. Но это не лекарства. Это козни дьявола. Ведь все знают, что палачи выпрашивают снадобья у демонов и их слуг – ведьм и колдунов. А вы человек ученый, как и я. Значит, мы должны помочь друг другу. Ну же, смелее. Позвольте вас осмотреть и назначить лечение.

– У-у-у, – тихо завыл Венцель Марцел.

Лекарь подался вперед.

– Это уже лучше. А теперь отбросьте одеяло.

Гельмут Хорст еще выждал и тяжело вздохнул.

– Хейла, принеси вина.

– У-у-у, – опять завыл бюргермейстер.

Дверь распахнулась. Вошла служанка с чашей вина и протянула ее лекарю. Затем она обратилась к лежащему под одеялом хозяину:

– К вам пришли гости. Много гостей. Что им сказать?

Венцель Марцел молчал, и Хейла, пожав плечами, вышла.

Не успел молодой лекарь сделать и двух глотков, как в спальню ввалились непрошеные гости. Хейла пыталась их остановить, но крепкие мужчины, не обращая внимания на ее уговоры, заполнили собой все помещение.

– Венцель Марцел, мы пришли к вам с радостной новостью.

Бюргермейстер высунулся из-под одеяла и увидел прямо перед собой Андреса Офмана, старейшину цеха кузнецов.

– Свершилось! Удалось получить точнейшую балку длиной в двенадцать локтей. Поздравляю. Это великое начало нашего общего дела.

Оттесняя кузнеца, вперед выступил купец Отто Штуфер.

– Если сделать еще с дюжину таких дубовых балок, – сказал он, – можно их сразу грузить на корабль и везти в Любек. За них дадут большие деньги. Я сам отправлюсь вместе с этим товаром. А оттуда я вернусь с ганзейскими купцами. Когда они увидят машину в работе, то денег не пожалеют. Правда, придется здорово поторговаться.

– Бюргермейстер, народ у ручья выкрикивает ваше имя и готовится устроить веселье в вашу честь, – радостно сообщил судья Перкель.

– А старейшина цеха каменщиков готов за счет своего цеха поставить каменную стену на том месте, где Патрик собирается сделать запруду. Да и цех столяров согласен хоть завтра приступить к сооружению для укрытия машины, изготовлению колеса и желоба для воды. Ко мне уже подходили и старейшины других цехов. Они просят принять от них работу и даже деньги, – продолжил старейшина кузнецов.

Из-за широких спин послышался голос Вертиса, главного городского менялы:

– Мы поговорили между собой. Менялы согласны предоставить городскому совету ссуду золотом под малые проценты и некоторые льготы.

– Мы готовы вас поддержать…

– Бюргеры довольны…

– Для всех будет работа…

Голоса членов городского совета и богатых бюргеров не умолкали.

Одеяло вновь надвинулось на лицо бюргермейстера. Венцель Марцел молчал.

– Достойнейшие бюргеры Витинбурга, наш бюргермейстер немного захворал. Уже завтра я поставлю его на ноги и работа закипит во славу нашего города. А сейчас прошу всех удалиться. Бюргермейстеру нужен покой и мой лекарский уход.

С этими словами Гельмут Хорст широко раскинул руки и, вытеснив гостей из спальни, провел их до главных дверей. Когда он вернулся, Венцель Марцел, отбросив одеяло, надрывно плакал и одновременно смеялся. То ли от боли, то ли от счастья.

– Что ж, приступим к осмотру…

* * *

Патрик стал самым востребованным и важным человеком в городе. Хотя по важности он был равен бюргермейстеру, к нему теперь обращались чаще и с большим количеством вопросов, чем к самому Венцелю Марцелу.

А тот похудел после перенесенной болезни и стал несколько растерянным, односложно отвечал на все вопросы бюргеров и плебеев города. Поэтому почти всем заправлял Патрик. А когда ему не хватало полномочий, он без труда обеспечивал себя поддержкой бюргермейстера, готового делать все, что ускоряло процесс его великого замысла.

Постепенно втянувшись в общий процесс, молодой Патрик и сам не заметил, как ему стало до глубины души интересно в нем участвовать. Тем более не в качестве какого-то кузнеца или землекопа, а как важная персона, отдающая приказы и контролирующая их исполнение. С нескрываемым удовольствием он следил, как день за днем совершенствуется машина. Конечно, сейчас она работала медленно, ибо ее приводила в движение старая, мерно бредущая по кругу лошадь, но к лету животное будет заменено силой ниспадающей воды, которую не нужно кормить, поить, давать отдохнуть и ждать, пока она испустит свои потребности. Запрягать других лошадей на смену старой кляче палач строго запретил, резонно опасаясь, как бы другое животное не стало брыкаться и не поломало дорогостоящую машину.

А вода будет день и ночь беспрерывно вращать колесо и приводить пилы в движение. И каждая секунда такой работы будет приносить каплю серебра и даже золота. Ведь те балки, брусья и доски, что выходили позади пил, стоили очень дорого, ибо были совершенны в своей заданной толщине и ограничены лишь длиной бревна.

А палач все еще обдумывал возможности своей машины и стремился ее усовершенствовать. Об этом он часто беседовал с Патриком наедине, опасаясь любых посторонних ушей.

Но Патрика уже волновала не сама машина, а то, что должно было обеспечить ее беспрерывное действие. Многое решалось быстро и со знанием дела. На том месте, где была установлена машина, цех столяров уже начал воздвигать большую постройку, предназначенную для того, чтобы уберечь и железные детали машины, и людей, работающих возле нее, от невзгод природы и, прежде всего, от дождя. Особенно они старались над теми ящиками, которые должны были скрыть от посторонних глаз секретные механизмы машины, указанные им палачом Гудо.

Рядом с постройкой пятеро столяров трудились над большим деревянным колесом, вернее, над двумя его колесами, которые должны были соединиться лопастями, так что вода, падая на них, будет толкать их вниз и тем самым приводить этот важный механизм в движение.

Даже каменщики не подвели и в указанном месте в срок возвели стену из тесаного камня. И столяры, и каменщики, и кузнецы, и нанятые для работы с машиной пятеро молодых мужчин – все работали за питание и данные городским советом расписки об оплате их труда после полугодия работы лесопильни.

Но не все было так замечательно, как хотелось. Самые трудоемкие работы так и не начались. Вначале работу задержал Гудо. Он долго и тщательно изучал и вымерял то место, где должна быть запруда. Затем он еще дольше чертил на земле те изменения русел трех ручьев, что должны были питать водой запруду. Отвести правильно воду, изменив природное течение, оказалось не так-то просто. Еще сложнее был вопрос о том, куда дальше будет течь отработанная вода. Ведь Венцелю Марцелу уже мечталось поставить поблизости от лесопильни и другие полезные постройки. И, прежде всего, мельницу и сукновальню. А еще ему виделись совсем уж чудные машины, услышав о которых, палач только пожал плечами.

Но все равно, даже если выполнить то реальное, чего желал бюргермейстер, выходило, что для этого нужно несколько длинных желобов, которые будут в отдельности вращать еще и колеса. А значит, после них останется большой поток, который уже можно было назвать если не рекой, то полноправной речушкой.

Вот ее-то и требовалось направить в нужное русло. И желательно не в местные болота, которые распространяли зловоние и болезни по всей округе, а подальше отсюда, в большую реку Рейн. И для этого требовались землекопы, много землекопов. Около двух сотен. Трудиться им предстояло не менее полугода.

Так что рассчитывать только на местных селян, готовых за бесценок рыть землю, было мало. А горожане, конечно же, потребуют достойной оплаты. Да и какие цеха надолго отпустят своих подмастерьев, учеников и слуг от собственного ремесла?

Пока в распоряжении Патрика было всего лишь тридцать землекопов, да и те пришли из окрестных селений и арендных хозяйств. А это означало, что большинство из них во время посевных работ уйдут в свои хозяйства.

Сейчас они перебивались собственными продуктами, согласившись за малую плату рыть углубление для запруды. Благо палач так удачно выбрал место, что земляных работ было не слишком много. В этом месте ручей протекал в широкой ложбине, с двух сторон которой высились продолговатые холмы. Оставалось перегородить путь ручейку каменной стеной, а с середины противоположной стороны углубиться на три человеческих роста и воздвигнуть вал, чтобы предотвратить отток воды.

Палач Гудо часто навещал строительные работы. При этом он всегда молчал, лишь иногда делал короткие записи на маленьких клочках бумаги. В городе у него не было особенной работы. Рыночная площадь, как и прежде, работала на пользу торговцев и самого города. Золотари, получая постоянную оплату, старались во всем угодить Гудо. Так же обстояли дела в борделе, который в последний месяц, благодаря притоку торговцев и рабочей силы, давал все возрастающий доход.

Бюргеры и простой люд днем трудились, выполняя городские заказы, а по вечерам мирно сидели за кружкой пива и чашей веселящего вина. В городе не было наказуемого греха. Город трудился и жил в ожидании скорого и неминуемого благоденствия.

Лишь иногда, не чаще двух раз в месяц, палача призывали в соседние города на пытки и совершение казней. И каждый раз он с особым старанием выполнял свою работу и за это снискал уважение и признание как местных властей, так и простого люда.